Глава 12
Ротвейлер одним прыжком подскочил к хрупкой и изящной борзой и, повалив ее на пыльную арену своими мощными лапами, схватил мертвой хваткой за горло… Несчастное животное забилось в судорогах, а публика забилась в какой-то захлебывающейся истерике… Здесь были и крики женщин, и тоненькое повизгивание совсем еще юных созданий, и почти рычание озверевших мужчин, которые специально приехали в этот лес, в этот закрытый вольер, превращенный в специальную арену собачьих боев, чтобы насладиться незабываемым зрелищем всех времен и народов – прилюдной кровавой смертью слабых…
Когда ротвейлера оторвали от уже мертвой и неподвижной борзой, белоснежная шерсть которой окрасилась густой алой кровью, как и морда тяжело дышащего ротвейлера, Крымов услышал, как кто-то за его спиной начал блевать… От этих звуков поднялись кверху бутерброды, сделанные руками заботливой Щукиной…
Девушка с «конским» хвостом, сидящая рядом с ним, чувствовала себя в отличие от той, которую тошнило где-то сзади, превосходно. Крымов видел, как ноздри ее раздувались, грудь дышала ровно, а на лице появился нехороший, садистский румянец… Но самым ужасным было то, что эта девушка, которую он в постели называл не иначе, как «мое насекомое», улыбалась… У нее были превосходные зубы, да и вся она была породистая, красивая, здоровая… Любовница сразу нескольких присутствующих на этом празднике избранных местных воротил, скупивших полгорода, она ничего не скрывала от своих мужчин и вела абсолютно свободную и независимую жизнь. Крымов знал, что она считает его «интеллигентом несчастным», «белоручкой», «чистюлей, каких свет не видывал», но разубеждать девушку ни в чем не собирался. Он ждал удобного момента, чтобы расстаться с ней, но тот человек, который сидел внутри его и страдал от трудного характера Земцовой, превращавшей его в тряпку, в ничтожество, твердил ему, что девушка с «конским» хвостом ему еще пока нужна… Пока… Но сколько будет длиться это «пока», он, конечно, не знал.
Девушку звали Нина. Она уже месяц твердила о собачьих боях, этом «незабываемом зрелище», подчеркивая, что вход в вольер только для избранных по специальным билетам.
– У тебя что же, есть такой билет? – спросил ее как-то Крымов, причем спросил просто так, лишь бы не молчать. После постели он чувствовал себя утомленным, почему-то неудовлетворенным и раздраженным. Он обнимал Нину, но представлял себе на ее месте Земцову.
– Да зачем мне все эти билеты, когда меня знают все в лицо…
Затем она предложила ему провести вечер втроем, но он отказался. Нина ему порядком надоела, особенно его раздражал в ней своеобразный снобизм, если можно так назвать чувство превосходства проститутки, кичащейся тем, что мужчины, которые ее покупали, занимали в городе самое высокое положение.
– Ты очень красивый, Женя, но у тебя мало денег… ты скучно живешь, не работаешь…
Она знала, что он руководит агентством, не могла не знать об этом, потому что мужчины, с которыми она спала, знали Крымова и часто пользовались его услугами, когда дело касалось их семьи или бизнеса. Проследить за женой, выяснить платежеспособность потенциального компаньона и многое другое, без чего невозможен крупный бизнес, – за все это Крымов драл с них три шкуры. Но Нина мало вникала в суть, считая, что Крымов бездельничает из-за отсутствия клиентуры, а потому даже позволяла подтрунивать над ним… Когда она уезжала под утро на машине, присланной за ней одним из ее покровителей, Крымов, стоя под душем, спрашивал себя, зачем он встречается с этой женщиной, зачем ложится с ней в постель, зачем ему эта грязь и эта глупая и нахальная шлюха, но наступал вечер, Юля носилась по городу, изображая из себя великую сыщицу, а измученный одиночеством и комплексами Крымов звонил Нине…
Когда он спрашивал себя, как бы ему хотелось устроить свою жизнь и кого бы он хотел видеть каждое утро, четкого ответа не было… И он со стыдом признавался себе, что да, ему хотелось бы иметь под рукой Земцову, но при этом иногда встречаться и с другими женщинами. Он знал, что Юля догадывается об этом, но все равно злился, когда она отказывала ему и ставила на место… Он хотел слишком многого, но все равно ждал, когда она сломается, обнимет и скажет – я пришла…
Он ждал ее возвращения из Москвы и, как сумасшедший, ринулся ей навстречу, едва она показалась из вагона… Он соскучился по ней смертельно, он был готов увезти ее прямо с вокзала к себе домой и оставить там навсегда, но холодный и какой-то чужой блеск в глазах, который появился у нее за время их разлуки, тотчас остудил его, опустил на землю… Потом был ресторан, были надежды и было желание… Но она все это растоптала одним махом, все перечеркнула, перевернула с ног на голову…
Пианист, мальчишка, в котором она разочаруется в первую же ночь. Как ей втолковать это?
И все же дело было не в пианисте, а в ней самой. Ведь это не Герман хотел ее, а она – Германа. И отдалась она Крымову в подсобке ресторана, куда они пришли, не помня себя от желания, лишь потому, что от Крымова, как она позже призналась, пахло точно такими же духами, как от этого тапера.
– Тебе нравится? Это же восторг!
Он повернул голову и увидел перед собой влажные завитки волос Нины, покрасневший кончик ее носа, сочные губы, и все это было так близко, что хотелось… нет, даже не поцеловать, а покусать до крови, осквернить… Это настроение родилось, наверное, от пряного запаха крови, которой был уже залит песок вольера, где в центре снова схватились собаки, только на этот раз это были два бультерьера, похожие на взбесившихся клыкастых свиней с отвратительными жирными и лоснящимися, в липкой крови, округлыми телами и маленькими, налитыми кровью, полуприкрытыми от усталости и злости глазками… Они издавали булькающее рычание, и движения их становились уже судорожными, конвульсивными…
– Главное, детка, чтобы нравилось тебе…
– Крымов, – рука Нины легла ему на бедро и заскользила, заерзала в поисках острых ощущений, – Крымов, скажи, а ты видел, кто ехал за нами следом?..
Да, он видел белый «Форд», и он знал, что в нем едет ее знакомый, с которым она рассталась еще зимой, – руководитель крупного российско-французского торгового предприятия, и этот белый «Форд» напомнил ему Земцову… Знала о существовании Юли Земцовой и Нина, которая жутко ревновала, устраивала Крымову сцены, но в душе – он прекрасно знал – она была уверена, что вечно занятая, да еще и с дурным характером «сыщица» отдаст рано или поздно ей своего бывшего любовника без боя…
– Да, видел, ну и что?
– А то, что он почему-то не доехал и повернул обратно… Как ты думаешь, он не поехал сюда из-за меня?
– Я не знаю… Ты очень громко разговариваешь…
Между тем на арене все было уже кончено: труп одного из бультерьеров, схватив за ноги, уволокли за барьер и кинули в большой картонный ящик. Другого же, едва живого, с кровоточащим перегрызенным горлом, человек во всем черном унес на руках, прижимая к груди.
– Это кто, хозяин? – спросил Крымов всезнающую Нину.
– Да ты что… Кто же это отдаст свою собачку на растерзание? Это все собаки либо ворованные, либо брошенные, либо те, кого хозяева отдают для усыпления в ветеринарные лечебницы…
– И кто же ворует этих собак?
– О, это отлично налаженный бизнес… Как ты думаешь, сколько стоит входной билет, который тебе, между прочим, не пришлось покупать? Ведь ты попал сюда бесплатно.
– Не знаю… рублей сто, наверно…
– Тысячу долларов.
Крымов медленно повернул голову:
– Ты хочешь сказать, что заплатила две тысячи баксов?
– Нет, успокойся… – она нежно поцеловала его в ухо, – мне это ничего не стоило, ведь я лично знакома с Боксером…
– С кем, с кем?
– Ни с кем, с одним парнем, который все это организовывает…
– Его кличка Боксер?
– Да, потому что у него перебит нос… Да вон он, видишь? Стоит у вольера и разговаривает с человеком, рядом с которым ротвейлер… Во всем черном, такой высокий, теперь видишь?
И он увидел высокого худого парня в черной рубашке и черных джинсах, с соломенного цвета волосами, спадавшими до плеч, и очень бледным лицом…
– Послушай, а он, случаем, никогда не работал в цветочно-декоративном хозяйстве электриком, что-то мне его внешность кажется знакомой?
– Да он везде подрабатывает понемногу, умный, талантливый парень, умеет делать деньги из воздуха… Кроме того, он ужасный бабник и спит с замужними толстыми тетками за деньги… Он не гнушается никакой работой в отличие от Зорьки…
– А кто у нас Зорька?
– Захар Оленин, которого убили недавно, да ты, наверно, слышал… Его зарубили топором в собственной квартире, говорят, это дело рук Ланцевой Лены, его любовницы… Вот они на пару с Боксером и куролесили, обобрали одну директрису, которая влюбилась в Зорьку, как кошка…
– Откуда ты все знаешь?
– Да мы вместе отдыхали сколько раз втроем! Это ты такой зажатый и закомплексованный, а другие-то не чета тебе…
– Нина, а ты ничего не боишься? – вдруг спросил Крымов совершенно искренне, представив себе на минуту жизнь Нины, состоящую из сплошного секса, выпивки, поисков острых ощущений, физического утомления и спазмов тошноты, которые она так умело скрывала, чтобы не выдавать своего отвращения к очередному клиенту, или, как она их называла, «приятелю»…
– Нет, – ответила она, не поворачивая головы, – я уже столько насмотрелась и пережила в своей жизни, что мне и умирать-то не страшно… Больше всего я боюсь оставаться одна… Вот где ужас…
И она замолчала, почувствовав, наверно, что сказала лишнее.
Двух мощных черно-коричневых, блестящих ротвейлеров держали на натянутых поводках до сигнала, означавшего начало боя… И снова раздались хрипы, урчание, взвизгивания смертельно раненных животных, и снова песок окрасился красным…
Публика неистовствовала, на скамьях, где сидели раскрасневшиеся, мокрые от пота и волнения мужчины в легких летних одеждах и женщины преимущественно в шортах или коротких платьях, творилось что-то невообразимое. Публика превратилась из зрителей в азартных болельщиков, которые топали ногами, что-то выкрикивали, а некоторые – Крымов видел это собственными глазами – возбудились настолько, что начали срывать со своих спутниц одежду… Одна девушка, закатив глаза, сидела на коленях полного раскрасневшегося мужчины и стонала…
– Нина, что с ними происходит?
– Все нормально, Крымов… – Нина повернулась к нему и обняла его, тяжело дыша. – Скажи, Женечка, неужели на тебя это не действует? Ведь все мы в какой-то степени звери… Ты посмотри только, как это красиво, как это страшно… Театр – ничто по сравнению с подлинными чувствами… Человек никогда не сможет играть вот так, захватывающе и натурально, чтобы передать страх… А ведь всеми нами движет только страх…
Она вдруг очнулась, глубоко вздохнула и замотала головой, словно прогоняя наваждение.
– Послушай, по-моему, здесь очень душно… Может, выйдем на свежий воздух? Там, под навесом, продают холодное пиво и закуску… Меня уже начинает мутить от запаха крови… К тому же на тебя это все равно не действует… Вот через неделю обещали борьбу мужчин с собаками… Ты когда-нибудь видел, как собаки разрывают в клочья человека?..
– Нина, ты что, садистка?
Он задал этот вопрос, когда они уже вышли на улицу. Следом за ними вынесли на руках потерявшую сознание ту самую девушку, которая стонала на коленях краснолицего полного мужчины…
– Я ее знаю, она ни в чем не знает меры, сначала нанюхается кокаина, а потом творит черт знает что… Видишь, у нее совсем нет здоровья…
– Ты мне не ответила на вопрос…
Они подошли к навесу, где за прилавком, напоминающим стойку бара, девушка протирала стаканы. Кроме пива, водки, коньяка и прохладительных напитков, здесь можно было купить бутерброды, холодный шашлык, вареных раков, жареную речную рыбу и пирожные.
– Возьми мне пива и бутерброд с икрой, только с красной…
Нина, по всей видимости, оправилась и чувствовала себя прекрасно. Вдыхая всей грудью свежий хвойный воздух, она пила большими, жадными глотками ледяное пиво, заедая тающими во рту бутербродами, и с усмешкой смотрела на потерянного Крымова.
Он и сам себя не узнавал. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним возникала растерзанная, утопающая в собственной крови борзая…
– Ты часто ходишь на подобные зрелища?
– Нет, иногда меня не берут… Те мужчины, которым нравится вот так проводить время, считают, что подобные зрелища плохо сказываются на женских нервах… Особенно, как я тебе уже говорила, когда в этих боях принимают участие люди…
Крымов смотрел, как Нина поедает очередной бутерброд, и чувство, прежде им неизведанное, заслонило рассудок… Сердце его бешено заколотилось, когда он, схватив ее за руку, потащил куда-то в лес… Животные инстинкты, копившиеся в нем все то время, что он наблюдал собачьи бои, прорвались наружу, и он повалил хохочущую и распаляющую его всем своим похотливым видом женщину прямо на землю, на рыжие, словно полированные хвойные иголки, сверкающие на полуденном желто-оранжевом жарком июльском солнце…
* * *
– Скотина, – Нина изо всех сил ударила его наотмашь по лицу, поднялась с земли и, пошатываясь и отряхивая с себя хвою, одернула юбку и откинула со лба растрепанные, в хвое и пыли, длинные волосы… – Я не знала, что и ты такой же, как они…
Крымов, дрожащими руками застегнув брюки, обхватил ладонями похолодевшее лицо. Он не знал, что с ним произошло.
– Извини, – он догнал ее, взял за плечо и развернул к себе, – слышишь, извини…
Он тяжело дышал, и внутри его что-то мелко и неприятно подрагивало, вызывая прилив тошноты.
– Но ты сама во всем виновата… Пойдем, я отвезу тебя домой…
* * *
Он приехал в агентство около трех и первым делом спросил у Нади, не было ли сообщений от Юли.
– Нет, она не звонила… Да и меня ты здесь просто чудом застал… – Щукина смотрела на него так, словно собиралась сообщить ему что-то очень важное, но оттягивала момент, чтобы не досадить своему вечно занятому и чем-то озабоченному шефу. – Крымов, с тобой все в порядке? Ты выглядишь каким-то помятым… У тебя с желудком все в порядке?
– С желудком? А почему с желудком, у меня что, изменился цвет лица?
– Конечно… Ты весь какой-то зеленый, а под глазами синяки… Что случилось?
– Так… Увидел что-то, чего не следовало видеть. Если честно, то я и сам не ожидал от себя такой впечатлительности…
– Интересно, что же такого ты мог увидеть, чтобы на тебя это произвело столь сильное впечатление?
– Обычную драку между собаками…
– Да, Крымов, кто бы мог подумать, что ты такой впечатлительный… А вот я сегодня увидела куда более неприятное зрелище…
– Ты следила за Шониным? – вспомнил Крымов. – Интересно, что же это за неприятное зрелище такое, связанное с таким симпатичным молодым мужчиной?
– Я наняла одного человека, которого ты мне как-то рекомендовал, он бывший таксист…
– Родьку Шитова, что ли? – Крымов вспомнил, как действительно когда-то говорил Наде, что в экстренных случаях, когда понадобится машина, она может позвонить его бывшему однокласснику, а теперь безработному – Шитову. – Ну и что, неужели застала его дома?
– Да, мне просто повезло… Мы проследили за Шониным прямо от гостиницы – правда, пришлось его ждать около полутора часов – и до самого Затона…
– Затона? А что он там делал?
– Я так думаю, что он ездил на то самое место, где нашли Инну… Там на холме остался обгоревший крест, куда люди приносят цветы…
– Не понял. Какие еще люди?
– Я так думаю, что те, кто живет в расположенном неподалеку селе, в Затоне…
– И много там цветов?
– Крымов, по-моему, ты задаешь очень странные вопросы. При чем здесь вообще цветы?
– Хорошо, молчу, рассказывай сама как знаешь…
– Мы с Родионом видели, как Шонин с цветами, которые он купил по дороге на одном из маленьких базарчиков, доехал на такси до Затона, отпустил машину и стал подниматься на холм и пробыл там около сорока минут, пока мы прятались в посадках дикой смородины в нескольких десятках метров от него… Женя, он молился, как настоящий верующий, он разговаривал сам с собой, плакал… Конечно, мы не могли слышать того, что он говорил, но я уверена, что все его слова были обращены к покойной сестре…
– Но почему он тогда не поехал к ней на могилу, на кладбище?
– Не торопись… потому что после этого такси вернулось, скорее всего они договаривались на какое-то определенное время, и из Затона они поехали как раз на кладбище, где все свои действия он снова повторил в точности… Я понимаю, конечно, что ничего необычного во всем этом нет, если бы мы не вернулись в Затон…
– Зачем же?
– Не знаю, просто я почувствовала, что надо вернуться… Это трудно объяснить, но думаю, что мною двигало как раз то, что называется интуицией… Короче, мы вернулись, Родион со мной поднялся на холм, потому что мне было как-то жутковато, и там, возле креста, заваленного свежими цветами, но вовсе не теми, которые привозил с собой Шонин, а полевыми и, знаешь, такими, которые не продают, – мальвами, космеями и бархотками, какие растут обычно в деревенских палисадниках… Мне показалось это странным… Вот ты только что тоже обратил внимание на цветы… Действительно, ну кому из местных жителей придет в голову приносить цветы к кресту, на котором сгорела никому не известная девушка…
– И ты предположила, что Инну в этом селе кто-то знал? Но почему ты решила, что цветы принес кто-то из местных?
– Да потому, что кто же это станет делать – специально ехать из города, чтобы нарвать букет полевых цветов, когда можно купить более дорогие цветы в самом городе… Не знаю, может, все это и несущественно, но после Затона мы, представь себе, снова поехали на кладбище и там, при ближайшем рассмотрении могилы, увидели точно такие же бархотки и космеи, какие были на холме в Затоне… И полевые цветы там тоже были…
– Надо последить за могилой или попросить кого-нибудь из работников кладбища описать человека, который приносит на эту могилу цветы…
– Думаю, что ждать придется довольно долго…
– Дня три, не больше… пока цветы не засохнут. Ведь могила чистая и старых букетов там нет? – предположил Крымов.
– Правильно… Вот и я так подумала и, не спросясь тебя, дала аванс одному старику, который живет прямо на кладбище, в сторожке со своим братом-сторожем, с просьбой проследить за могилкой…
– Ты сделала все правильно, Надя…
– Он обещал мне позвонить, если туда кто приедет…
– Вот и отлично…
– А я думала, что ты будешь меня ругать…
– Глупости, иногда надо проявлять инициативу… Кстати, об инициативе: набери мне, пожалуйста, Земцову… Она собиралась навестить Иноземцева, кажется…
Но Юля не отвечала.
– Вечно она забывает захватить с собой телефон… Да ты не переживай, ничего с ней не случится… Сидит сейчас где-нибудь в кафе с Иноземцевым и спокойно выпытывает у него все про кольцо, а ты дергаешься… Успокойся, позвони лучше Шубину…
Шубин в отличие от Земцовой сразу же ответил:
– Это ты, Крымов? Стеллы нигде нет, она исчезла…
– Вот черт! Так я и знал! Значит, это все-таки Боксер…
– Я облазил весь ипподром, перевернул там все вверх дном, но там и признака жилья нет…
– А с чего ты взял, что он должен жить именно на ипподроме?
– Потому что неподалеку находится и теплица, и детский сад, где работает Стелла, и общежитие, где жили Рыжова с Еванжелистой, и там же, на ипподроме, нашли шляпу Орешиной… Вот я и подумал, что ипподром – просто идеальное место для того, чтобы быть и на виду, и одновременно чтобы тебя никто не видел… Но там, как я уже сказал, ни тюфяка, на котором бы он мог спать, ни плитки, ничего такого… Просто заброшенные конюшни, многие из которых заперты, какие-то сараи, подсобки и огромное, заросшее травой поле…
– А что в садике говорят про Стеллу?
– Что она спокойно завтракала, как вдруг ей позвонил какой-то мужчина; воспитательница, которая взяла трубку, утверждает, что слышала голос Боксера…
– Игорь, приезжай срочно в агентство, мне надо тебе кое-что рассказать…
– Что-нибудь новое?
– Я знаю, где сейчас находится Боксер…
Шубин приехал через двадцать минут, и не успел он выпить чашку кофе, которое ему приготовила заботливая Щукина, как Крымов чуть ли не силой посадил его в свою машину и повез в лес. По дороге он не сказал Шубину ни слова. И только когда вырвались за город, он рассказал про заброшенный вольер лесного хозяйства, из которого сделали арену для собачьих боев.
– Ты говоришь, что видел там Злобина, Найденова и Борисова? – Шубин называл фамилии вице-мэра города и его ближайших помощников.
– Говорю же тебе, что да!
– Это что же, у них такие развлечения?
– Сейчас сам увидишь…
Но Шубину не повезло: в лесу уже не было ни души. Вместо вольера, окруженного тонкой металлической сеткой, внутри которого находилась арена, боковые стенки которой, в свою очередь, по словам Крымова, были задрапированы красным бархатом, кроме свежего, густо посыпанного в форме круга песка, не было вообще ничего. Даже мусора, который мог бы остаться от зрителей. А на том месте, где располагалось миниатюрное кафе под навесом, на земле остались лишь глубокие следы колес какой-то огромной машины типа «КамАЗа»…
– Ты хочешь сказать, что этот цирк располагался именно здесь, на этом месте?
Но Крымов пребывал в состоянии шока. Он кружился на месте, вертел головой и только мычал, показывая рукой то в одну, то в другую сторону.
– Как же быстро они все свернули… – наконец произнес он первую членораздельную фразу. – Представь, какая у них организация, раз они за пару или тройку часов успели вывезти всю бутафорию, развезти по домам зрителей и убрать территорию… Вот это я понимаю – настоящий бизнес! И попробуй теперь кому-нибудь что-нибудь доказать…
– Не советую тебе в это дело вмешиваться… – сказал Игорь, возвращаясь в машину. – Поедем отсюда, мало ли чего… нас с тобой всего двое, а им принадлежит весь город со всей милицией, прокуратурой и тюрьмами…
– Ты струсил? – У Крымова нервно передернулось лицо. – Скажи, чего ты испугался?
– Я же объяснил – их много, а нас только двое… Это их развлечения, их деньги, их, соответственно, проблемы…
– Но ведь они же уроды! Разве так отдыхают? Ты бы видел, что стало со мной после всего того, что я здесь увидел! Девушка, которая привезла меня сюда, реагировала куда спокойнее, и знаешь почему? Потому что она привыкла к такого рода забавам. Я же на ее фоне выглядел испуганным ребенком, которому нужно все объяснять и вообще водить за руку… И только потом, когда мы вышли из этого «шапито» на свежий воздух – да-да, представь, здесь была полотняная крыша, как в цирке! – со мной стало происходить что-то непонятное… Я превратился в зверя и набросился на Нину! Мне нужен был выход, понимаешь, и я вел себя с ней как последняя скотина… И даже она, эта циничная и испорченная донельзя шлюха, залепила мне пощечину, вот так-то…
– Я могу добавить, – тихо произнес Шубин, повернул к Крымову свое бледное лицо и, прежде чем Крымов мог что-либо сообразить, нанес ему сильный и жесткий удар по лицу. Брызнула кровь, в глазах потемнело…
Ничего не видя перед собой от ярости, Крымов попытался схватить Шубина за грудки, но получил еще один удар, уже в висок…
– Это тебе за Юлю… Ты, кажется, собирался на ней жениться…
На Шубина было страшно смотреть: он был бледен, а глаза его потемнели, стали совсем черными. И Крымов только теперь понял, что Шубин любит Юлю и всегда любил, и видел все, что происходило между ними, и осуждал, и злился…
– Какой же ты подонок… Как ты мог так поступить с ней? То разыгрываешь из себя влюбленного, делаешь вид, что страдаешь от любви, а сам, когда тебя не пускают в постель, находишь утешение в объятиях городских шлюх?.. Ты что, больной, что ли? Спокойно… – Шубин поймал его руку и крепко сжал ее. – Ты здесь руками не размахивай. Я всегда уважал тебя за твою голову и здоровый авантюризм, с тобой можно работать, но Юлю я тебе никогда не прощу и сделаю все, слышишь, все возможное, чтобы она узнала о тебе правду! Мы же только утром наметили план работы, все разъехались кто куда собирать информацию, а ты, не успев остыть от одной… поехал к какой-то Нине, которую же и презираешь, и наслаждался кровавым зрелищем рядом с этими ненормальными, пресыщенными извращенцами… Конечно, теперь ты будешь мне говорить, что выслеживал Боксера… А я тебе не верю, слышишь?
Крымов вышел из машины, достал носовой платок и принялся вытирать кровь с лица. Белая сорочка была забрызгана кровью. Он молчал – а что тут скажешь? Разве объяснишь правильному Шубину все свои неправильные желания? И разве можно вообще объяснить кому-либо, что значит опьянение от вседозволенности, которую он возвел в культ и сделал нормой своей жизни? Что он хочет несравнимо больше, чем Шубин и ему подобные, что и он тоже испорчен, как испорчены властью и деньгами все те, кого он видел сегодня вокруг арены?!
– Оставь ее в покое, а я оставлю тебя…
– Ты хочешь, чтобы я тебя уволил? – Крымов изменил тон и теперь молча наблюдал за реакцией Игоря на его слова.
– А мне все равно, мы сможем работать и без тебя, тем более что я уже со всеми переговорил… Ты мешаешь нам, ты тянешь нас назад, ты забираешь большую часть денег…
Теперь уже побледнел Крымов. Он знал, что когда-нибудь услышит эти слова, но как же ему хотелось недооценить этих неудачников и потенциальных безработных, которых он нанял из жалости в свое агентство и которые вот уже почти два года выполняли за него всю черную работу, получая сотую долю всего заработанного! Исключение составляла, может быть, только Земцова, которая оказалась умнее и талантливее остальных, но которая вовремя сумела оценить и соответственно поставить себя. И что же получилось в результате? Кто виноват в том, что он испытывает потребность видеть ее каждый день, слышать ее голос, чувствовать ее рядом с собой? Что это, любовь, в которую он не верит, или желание новизны, свежих ощущений, которые так не похожи на те, что он испытывал в постели с другими женщинами?
– Ты разбил мне лицо… Успокойся. Возьми себя в руки. Земцова любит меня и никогда от меня не откажется, и это при том, что она все, слышишь, все абсолютно обо мне знает… И, может быть, именно потому так сильно и любит. А ты не вмешивайся в наши отношения, так будет лучше для всех… Ты просто Шубин, а я, Игорек, Крымов!
Шубин ничего не услышал, он лишь видел, как Крымов достал из кармана сотовый телефон.
– Да, – говорил он кому-то отрывистым голосом, покрываясь серой испариной и старея прямо на глазах, – да, Петр Васильевич, я еду…
Он положил телефон обратно в карман и широко раскрытыми глазами посмотрел на застывшего в ожидании Шубина.
– Игорь… – сказал он не своим, чужим голосом, – мне только что позвонил Сазонов… Юля… Юлину машину нашли в овраге… она взорвалась… Все поехали туда…
* * *
– Постарайтесь расслабиться…
– И получить удовольствие? – Надя зажмурилась, чувствуя, как что-то внутри ее раздвигается, чтобы пропустить ледяные, жутко позвякивающие металлом инструменты, тысячи инструментов… Пот струйками потек по вискам, шее и скатился на грудь… А над головой сиял белый ровный потолок, какой бывает только в дорогих получастных клиниках, как та, куда она пришла сегодня на прием к гинекологу.
Врач – мужчина с белой кожей и черными шелковистыми и блестящими волосками на пальцах, лице, руках, или еврей, или грузин, или армянин – Михаил Артурович. Красивый, холеный, в белоснежном халате. Его темно-карие глаза раздевали, а потом имели всех женщин, входящих сюда, как в ад… Но он не был садистом, он обследовал нежно, стараясь не причинить боли, и входил в чрево пациентки естественно, как входит любимый мужчина… Ничего что руками…
– Поздравляю вас, Надежда Александровна, вы беременны. – Резиновый звук стягиваемых перчаток, легкое покашливание. – Что же касается общего состояния вашего организма, то я ознакомился с результатами ваших анализов и рад сообщить вам, что вы совершенно здоровы. Вы хотите этого ребенка или как?
– Да, я хочу… – Она говорила, но голоса своего не слышала.
Осторожно, как во сне, слезла с высокого и неудобного, сверкающего никелем кресла и, осторожно ступая босыми ногами по белоснежному линолеуму, принялась спешно натягивать трусики. В ушах ее стоял шум, но сердце радостно билось, сообщая счастливую энергию всему окружающему миру. Она беременна, у нее будет ребенок, их с Лешей ребенок… И она назовет его Сашей. Даже если это будет девочка. Саша Чайкина. Саша Чайкин. Какая разница…
Одетая, она вернулась к столу и села на стул, спрятав руки почему-то за спину. Она нервничала. Она не верила в ту радость, которой теперь будет заполнена вся ее жизнь до самой смерти… А ведь еще лет пять тому назад после неудачной беременности ей сказали, что она бесплодна. Хотели убить надежду…
– Скажите, вы знаете врача по фамилии Ивонтьев?
Теперь, когда в ее личной жизни все нормализовалось, хотелось сделать невозможное в другом. Ивонтьев, друг Иноземцева, кто он, чем живет и что его может связывать с хирургом, помимо преферанса?
– Знаю, мы с ним вместе учились… Вы с ним знакомы?
– Нет, просто я слышала, что он талантливый гинеколог, а почему-то остался не у дел… Вы не знаете, что с ним случилось?
– Характер дурной, вот и весь сказ. Жуткий эгоист, самодур, мнит себя гением и все такое… Но мы с ним, как ни странно, всегда находили общий язык…
– Михаил Артурович, это правда, что он зарабатывает себе на жизнь тем, что разгружает вагоны на товарке? – Надя придумала это на ходу, чтобы разговорить доктора и выудить у него как можно больше информации.
Михаил Артурович оторвался от своих записей в карточке пациентки и поправил на носу изящные круглые очки:
– С чего это вы взяли? Да он скорее умрет, чем будет разгружать вагоны… Да Юра Ивонтьев хоть нигде и не работает, но до сих пор ходит к одной нашей общей знакомой делать маникюр и на обед, я просто больше чем уверен, ест уху из стерляди… Он – везунчик…
Надя слушала его и думала о том, как это все-таки приятно – прийти на прием к врачу не с улицы, а по рекомендации пусть даже самого черта, но только чтобы тебя осмотрели заботливо, как родную, и поговорили как с человеком. Михаила Артуровича ей порекомендовал Крымов, причем еще полгода назад, когда у нее возникли некоторые физиологические отклонения по женской части, но потом все образовалось само собой, и визит был отложен. И вот теперь она сидит в кабинете известного в городе гинеколога и разговаривает с ним по душам, как старая знакомая. Не будь она от Крымова, стал бы он ей рассказывать о своем коллеге, да еще и с такими подробностями…
– В каком плане везунчик?
– Сидел без гроша, как вдруг ему наследство обломилось – какая-то тетушка в Воронеже умерла и оставила ему кое-какие драгоценности… Он приходил ко мне недавно, предлагал очень даже приличные вещи…
– И вы купили?
– Разумеется, почему бы и нет, раз на изделиях стоит проба и их предлагают тебе за треть цены? А что это вы так заинтересовались?
– Обожаю разные такие штучки… которые достаются по наследству… Они, как правило, старинные, оригинальные…
– Раз так, я могу вам их показать…
– …и продать уже за полцены? – улыбнулась Надя, краснея при мысли, что слишком уж вольно она ведет себя с Михаилом Артуровичем, почти нахально.
– А вы сами оцените…
И спустя минуту на столе появилась сафьяновая розовая коробка, довольно старая и потертая. Михаил Артурович не спеша открыл ее, и Надя увидела довольно массивную золотую цепочку с кулоном в виде головки египетской царицы Нефертити.
– Шикарная вещица…
– И это все?
– Остальное мне показалось слишком дорогим… Ну как, нравится?
– Здесь очень много золота, да и работа отличная… Сдается мне, это не заводская штамповка…
– Правильно, работа ювелира Орлова. Там стоит даже его личное клеймо… Восемнадцатый век, что вы хотите…
Надя слушала его и не верила своим ушам. Глазам – тоже. Ведь перед ней лежала на столе цепочка Инны Шониной, цепочка с кулоном в форме головы египетской царицы – та самая цепочка, которая, по словам Олега Шонина, была у Инны перед смертью, а потом пропала. Что же это за банда такая, что за врачи-бандиты, перепродающие краденые драгоценности, да еще и с убийственным спокойствием? И как себя сейчас вести: говорить ли Михаилу Артуровичу о том, что цепочка принадлежала убитой Шониной, или подождать и установить слежку уже за ним или Ивонтьевым?
– Михаил Артурович, – приняла она не очень приятное для себя как для будущей постоянной пациентки решение, – мне надо с вами… серьезно поговорить…
– Что, вы запали на цепочку? – расплылся в улыбке доктор и погладил свою черную бородку. – Так и быть, отдам вам ее за ту же цену, что и…
– Мне необходимо сообщить вам нечто очень важное. Но сначала дайте слово: наш разговор должен остаться в тайне… Согласны?
– А что случилось? Я не совсем вас понимаю…
– Михаил Артурович, вы знаете, где я работаю?
– Вы сказали, что от Крымова, а Женю я знаю как самого себя… Вы его приятельница?
– Мы с ним коллеги, и я работаю в частном сыскном агентстве. Под началом Крымова…
– Вы говорите это таким тоном… Вы хотите мне что-то сообщить?.. А… понял… Это краденая вещь. Или… В общем, дело темное, так? Как же я раньше не догадался?.. Но нет, этого не может быть, Юра Ивонтьев в жизни бы не взял сомнительную вещь, он слишком любит себя…
– Эта цепочка принадлежала Инне Шониной, девушке, которую убили в прошлом году… Сейчас в городе находится ее родной брат, он озабочен поисками убийцы сестры. Так вот: стоит ему узнать, у кого находится цепочка, как у вас сразу же начнутся неприятности…
– Я вам все расскажу, Надежда Александровна… Наденька… Тем более что ничего особенного в этом нет, и я никого не подставляю… Я знаю, откуда у Ивонтьева эти драгоценности, эта цепочка и еще кое-что… У него есть пациентки, он принимает их на дому…
– Неужели подпольные аборты?
– Какие глупости! Извините, Надя. Нет, он просто лечит. Он опытный гинеколог… Я знаю, что не так давно у него была пациентка, которую он обслуживал на дому. У нее случился выкидыш, но она наотрез отказалась ложиться в больницу по каким-то семейным обстоятельствам. Так вот, Юра сам навещал ее, лечил… в общем, вернул ее к жизни…
– Михаил Артурович, вы говорите о каких-то совершенно фантастических вещах… Зачем женщине доверяться безработному, пусть даже и очень талантливому врачу, если у нее случился выкидыш и ей необходима квалифицированная помощь, медикаменты и все прочее?
Она не верила ни единому его слову.
– В таком случае, дорогая Надежда Александровна, будем считать, что мы друг друга не видели и я вам ничего не показывал. Мне совершенно ни к чему эта головная боль…
– Вы и в пользовании мне откажете? – Надя уже успела пожалеть, что затеяла весь этот разговор, тем более что дело с цепочкой можно было поручить Юле или тому же Крымову, который, будучи другом Михаила Артуровича, выпотрошил бы его с блеском.
– Нет, бога ради, приходите через две недели, как мы и договаривались… Но про цепочку я вам ничего не говорил…
– Извините, но не получится. Сегодня же о ней станет известно Крымову…
– Вот и хорошо, – перебил ее уже начавший сердиться гинеколог. – С Женей я уж сам как-нибудь разберусь… До свидания, Надежда Александровна, берегите себя…
Он чуть ли не вытолкал ее из кабинета.
На улице она нашла телефон-автомат и позвонила на сотовый Крымову.
– Женя, ты себе представить не можешь, что я только что видела… Помнишь, Юля дала мне список украденных драгоценностей Инны…
– Стоп, Надя… – Голос Крымова показался ей каким-то странным, необыкновенно высоким и хрипловатым. – Понимаешь, у нас случилось несчастье…
– Что… что случилось?.. – Надя почувствовала, как на голове ее зашевелились волосы, а под ложечкой засосало от страха. Сейчас она услышит что-то такое, от чего, возможно, изменится вся ее жизнь… Но что именно? Что-нибудь с Лешей?
– С Юлей…
Надя почувствовала, как в горле ее образовался ком, дыхание перехватило; перед глазами замелькали, как кадры хроники, Юлины портреты, послышался ее голос, смех… И стало страшно, смертельно страшно…
– Ее машина взорвалась… и сейчас находится в овраге, за городом, неподалеку от поворота на лесное хозяйство…
– Ты сейчас там? – Надя с усилием сглотнула. Ей стало стыдно за то, что придиралась к Юле. Ведь на самом деле… Ведь она всегда любила… и любит до сих пор эту чудесную девушку по фамилии Земцова…
– Да, здесь пожарные… Если хочешь, бери машину и приезжай. Как выедешь на московскую трассу, так сразу все и увидишь…
Она не помнила, как останавливала машину и как позже, уже на повороте к лесному хозяйству, где в скоплении транспорта можно было разглядеть и «Скорую», и пожарные машины, попросила водителя какое-то время побыть рядом с ней – до тех пор, пока она в толпе стоящих на обочине людей не разглядит знакомые лица. И вдруг она увидела Чайкина. Надя помотала головой, ей все еще не верилось, что это уже произошло… Значит, и ему стало известно о трагедии, и он приехал сюда из-за Юли, вернее, из-за памяти о ней… Разве можно теперь, глядя на горящую в овраге машину, обильно поливаемую пеной из широких брандспойтов, надеяться на то, что в ней могла сохраниться жизнь?..
– Леша! – Она бросилась к Чайкину и была подхвачена им в последнюю минуту, когда силы оставили ее.
