Дом у Брата и Сестры такой старый, что ванная только одна, на втором этаже. Когда зазвонил телефон, Конрад стоял над раковиной с намыленным подбородком. Звонок едва можно было расслышать, так как телефон в доме тоже один и стоял он в крохотной комнатушке внизу — «в офисе», — практически погребенный под грудами «Всякой всячины». Чтобы позвать Конрада к телефону, Брату или Сестре приходилось выходить на лестницу и громко кричать.

На этот раз кричала Сестра, которая забавно выпевала его имя, повышая тон на втором слоге: «Кон-НИ-И-И!»

Конрад вытер с подбородка пену и помчался вниз. Звонили из «Картера», это точно. Никому другому он номер не давал.

«Офис» Брата и Сестры представлял собой каморку без окон. Телефонный аппарат черный, единственный черный телефон в жизни Конрада, дитя семидесятых. На проводе, конечно, был работодатель — немолодая китаянка (или американка китайского происхождения) Люси Нг, то есть «Энг», как правильно произносится ее фамилия. В офисе «Картера» Конрад был только однажды, когда его нанимали или, вернее, вносили в список «помощников» для оплаты согласно отработанному времени. Судя по реестрам и количеству часов в них, «Картер» был одной из крупнейших городских компаний, занимающихся помощью на дому, но весь офисный персонал состоял только из Люси Нг, ее мужа Виктора, двух бухгалтерш и трех секретарш (все китаянки). Они отвечали на непрерывные телефонные звонки и вносили информацию в реестры наемных работников — дипломированных терапевтов, медсестер и «крепких спин» вроде Конрада.

Виктор Нг выбрал для фирмы такое название, полагая, что оно вызовет ассоциации с бывшим Президентом Джимми Картером — нечто сугубо американское, джорджийское, напоминающее старые добрые времена. Их офис был в двух шагах, на Спринг-стрит.

Люси Нг, самым жизнерадостным тоном:

— Конни! Как твои дела?

— Хорошо, миссис Нг. — Конрад не помнил, чтобы работодатели были когда-нибудь так рады его слышать.

— Не знаю, что ты такое делаешь с людьми, но они тебя любят!

— Правда?

— Правда! Мистер и миссис Гарднер говорят, что ты оказал им очень большую услугу! Твоя работа всем нравится, но миссис Гарднер просто рассыпалась в благодарностях!

— Они очень хорошие люди, миссис Нг…

— Люси!

— Люси. Спасибо. Рад был помочь им.

— Они сказали, что ты проявил большую храбрость, Конни, но ничего не объяснили.

— Они пожилые люди, миссис… Люси, и то, что молодому здоровому парню не трудно, для них целая проблема.

— Ладно, Конни, у нас для тебя очень важный наряд. Ты меня слышишь?

— Да.

— Требуется помощник медсестры для мужчины, который сегодня приезжает домой из больницы, — ему шестьдесят лет, это очень важный человек, очень влиятельный… ты слышишь меня?

— Да. Кто он?

— Крупный бизнесмен, работает с недвижимостью, хорошо известен. Только что после операции — замена коленного сустава, очень сильные боли. Он живет в Бакхеде, в огромном доме. Его зовут Чарли Крокер.

Конрад отметил про себя имя: «Крокер». Но ведь этот бизнесмен работает с недвижимостью, а не в оптовой торговле продуктами. Так что Конрад не придал этому никакого значения.

— Для нас он очень важный клиент, — сказала Люси Нг. — Говорят, голос большого человека далеко слышен. Если у него останется хорошее впечатление, это пойдет нам на пользу.

— Все понял, — ответил Конрад. — Я постараюсь.

Люси (теперь просто Люси) объяснила, где именно на Блэкленд-роуд находится дом Чарли Крокера. Можно сесть на поезд до станции Ленокс-сквер, а оттуда на автобусе до Уэст-Пэйсес-Ферри-роуд или на другом автобусе до Нортсайд-драйв.

— От Ленокс-сквер можно дойти пешком? — спросил Конрад.

— Можно, но это далеко, а сегодня жарко — я не хочу, чтобы ты пришел к Крокерам весь потный. Обещаешь, что поедешь на автобусе?

— Хорошо.

Чарли стал мрачным, раздражительным и, с точки зрения врачей, медсестер и прочего персонала, чудовищно неблагодарным пациентом. Сначала это относили на счет НПД и МРЧ. МРЧ, монитор респираторной частоты, крепился под грудью. Когда дыхание пациента замедлялось, что чаще всего происходило во сне, включался звонок. Благодаря успокоительным Чарли начинал иногда проваливаться в сон — впервые за несколько месяцев! — и…

Дзы-ы-ы-ы-ы-ы-ынь!

Включался будильник. Да, мало кто из пациентов был так недоволен уходом и так неприветлив с «архангелами милосердия» (с врачами, особенно с Эммо Тудри) и «ангелами» (медсестрами и инструкторами по лечебной гимнастике), как этот отвратительный тип, Чарли Крокер. Медики объясняли его поведение расхожей больничной сентенцией: именно большие начальники, воротилы крупного бизнеса, бывают самыми трудными, капризными и мнительными пациентами. Глубокой депрессии Чарли никто не заметил. Ему твердили: если не будете разрабатывать колено сверх того минимума, что делает НПД, в крови образуются сгустки, которые могут добраться до легких и даже до сердца. «Отлично, — решил для себя Чарли, — пусть будут сгустки. Может, с ними я хоть немного задержусь здесь, подальше от всяких Роджеров Беллов и „ГранПланнерсБанков“».

Однако сегодня утром Крокер — все его двести тридцать пять фунтов — сидел, угрюмо сгорбившись, в кресле-каталке, которое две санитарки с натугой вкатывали по мосткам в нанятый фургон больничных перевозок «Безопасный путь». Рядом стояли Серена и Маг, напоминавшие Чарли распорядителей похоронных церемоний. Надежды на сгустки, инфекции, воспаление, кровотечение, дефекты сгиба, а также прочие патологии не оправдались, и он возвращался домой.

Строго говоря, ни в кресле-каталке, ни в больничном фургоне необходимости не было. Эммо Тудри возражал против такой выписки, инструкторы и медсестры тоже, и уж больше всех против были две санитарки, толкавшие кресло по мосткам. Все настаивали, чтобы Крокер упражнял колено — вышел бы из больницы с алюминиевой тростью, дал суставу небольшую нагрузку. Нагрузка — кратчайший путь к выздоровлению после операции по замене колена. Предписание это лишало Чарли тайной надежды лечь на дно, прикрыться вынужденной неподвижностью, спрятаться за больным коленом, выпасть из жизни… пока жизнь не переменится к лучшему.

— Мистер Крокер, — сказала одна из провожавших его медсестер, двадцатитрехлетняя штучка по имени Стейси, — пожалуйста, запомните, что я вам скажу. Единственный способ поправиться — упражнять колено! Прошу вас, делайте упражнения регулярно. Если не будете заниматься, сустав затвердеет и потом вы уже никогда не сможете разработать его.

Чарли прикинул, будет ли окончательно затвердевший сустав подходящим поводом подольше не возвращаться к делам и вообще не показываться на люди… но тут же понял, что нет, не будет.

— О'кей, — ответил он. Скорее простонал, чем ответил, даже не глядя на медсестру. А ведь не так давно, в прошлой жизни, он смотрел бы на нее во все глаза. Но в депрессии мужчины не возбуждаются.

— Чарли, — сказала Серена, — я отведу машину домой. Постараюсь добраться туда раньше тебя, но Жермен и Нина в любом случае дома.

Ничего такого жена не сказала, но Чарли не понравился тон. В нем звучало недовольство и скрытое раздражение, с которым обращаются к безнадежному инвалиду, посягающему на твое личное время.

Еще один то ли вздох, то ли стон:

— О'кей.

Санитарки уже втолкнули кресло в фургон. Снаружи послышался голос Мага:

— Пока, Серена. Мне пора в офис. Скажи Чарли, чтобы позвонил мне, если возникнет необходимость.

Ну конечно, все это Магу надо было сказать Серене, а не ему. Будто финансовый директор уже сбросил Крокера со счетов из-за какой-нибудь болезни Паркинсона, хореи Хантингтона, гранулематоза Вегенера… или чего еще похуже… наслушался в этой больнице… Сопровождающий закреплял кресло и в пятый раз спрашивал Чарли, словно дряхлого старика, все ли в порядке.

Двор у дома на Блэкленд-роуд демонстрировал все великолепие буйной летней растительности Бакхеда (к северу от Уэст-Пэйсес-Ферри). Ветки дубов, платанов, кленов, берез и сосен сплетались в живой балдахин, под которым стоял зеленовато-золотистый полумрак. Магнолии и самшит никогда еще не были такими пышными. Ровные бордюры агератума, армерий, бегоний и анемонов яркими цветовыми волнами обрамляли подстриженную траву на лужайке-«груди».

Теоретически Чарли отдавал должное этой роскошной флоре, но сейчас она не доставляла ему ни малейшего удовольствия. Скорее наоборот. Его газону, его деревьям, его кустам, цветам и траве не следовало устраивать такое шоу, когда хозяин в депрессии. В депрессии человек предпочитает свинцовые тучи, плотный туман, холода, ливни с градом.

После недюжинных усилий, кряхтенья и пыхтенья водитель и сопровождающий из «Безопасного пути» подкатили кресло-каталку с его тяжеленным содержимым по двум невысоким пандусам к главному крыльцу. Дверь открыли Жермен и Нина с широченными улыбками (насквозь фальшивыми, подумал Чарли) и множеством умильных «мистер Крокер!».

— Постель быть готова в библиотеке, как вы велели, — сказала Жермен.

«Безопасные путейцы» собрались было уходить, но один из них, водитель, сутулый белый мужчина с рано поседевшей шевелюрой и криво подстриженными усами, обошел кресло и заметил Чарли:

— Тут советов и без меня довольно…

«Но ты от них не удержишься», — подумал Чарли.

— …Да и не доктор я….

«Но это тебя не остановит».

— …Только мне кажется, на первом этаже лучше не располагаться, мистер Крокер. Я в свое время столько лечебной гимнастикой занимался и знаю как мало кто — ходьба вверх-вниз по ступенькам, — он показал на огромную парадную лестницу, — это сейчас лучшее упражнение. Я столько пациентов перевидел…

— Спасибо, — оборвал его Чарли. Он бессильно ссутулился в своем кресле, вытянув шею вперед, и наградил Мистера Почти Доктора самым сердитым взглядом, на какой только был способен.

— Я хотел как лучше, — забеспокоился водитель.

— Спасибо, — сказал Чарли без тени улыбки, и асиметричные усы советчика скрылись за массивной парадной дверью.

— Черт бы всё это побрал, он и сам знает — водитель прав. Но какое это имеет значение? Для чего ему поправляться? Зачем выполнять кучу упражнений с утра до вечера, зачем мучиться от боли, делая вид, что стремишься к какому-то будущему, — прекрасно зная, что никакого будущего нет?

Погруженный в депрессию человек открывает, что все мелкие повседневные дела требуют веры в Завтра и каждое из них — просто злая шутка, потому что никакого Завтра, разумеется, больше не существует.

Пока Жермен катила кресло к библиотеке, Чарли вдруг понял, какое огромное состояние — не только деньги, но и время, и труд — вложено в первый этаж этого дома. С ума сойти! Он оглядывался вокруг. Жермен что-то говорила над ухом, и Нина хлопотала, как могла хлопотать только она одна, но Чарли не обращал на обеих никакого внимания. Ему было ужасно жалко себя… этого полуразвалившегося старика, которого катят на кресле к его кровати. Жалкий старик, обводящий бессмысленным взглядом свои земные богатства… Вот напольные часы из африканского падука, «прадедушкины часы» восемнадцатого века, которые ни один прадедушка — ни его, ни Серены — в глаза не видел… А денег на них угрохано больше, чем любой из этих прадедушек заработал за всю жизнь, пока с утра до вечера горбатился на стройке всяких дурацких домов или месил трясину в болотах округа Бейкер… Эти — как их там? Фотилы? Фотеилы, кресла с обивкой, — ткань из… как называется та нью-йоркская лавочка? Лампы из магазина в Небраске, шкафы… Бомбей-комоды, так, кажется, говорит Серена… Все эти названия всплывали в голове у старика, которого везли по ковровой дорожке, еще одной эксклюзивной покупке, доставленной в Джорджию Рональдом Вайном. Серена впала в настоящий экстаз, впервые получив неограниченный бюджет для покупки этих… вещей… эксклюзива… обстановки… До чего эта роскошь бессмысленна! Как пусто и мелко пристрастие к вещам! Однажды — и довольно скоро! — нас уже не будет, и в наших вещах будут рыться другие люди… как черви… Что такое, в конце концов, антиквариат, если не такие же вещи, через которые уже прошли до тебя другие черви? И весь их роскошный дом… в их непревзойденном Бакхеде… что это, если не жилье, которое он снимает до тех пор, пока на его место не заступят другие арендаторы, так же стремящиеся в престижный район? Всего лишь временно арендованное жилье! Ну да, мы воображаем, что купили эти вещи, что владеем ими. Какой чудовищный самообман! Стоимость дома плюс упущенная выгода от двух-трех миллионов, вбуханных в так называемую обстановку, — вот арендная плата. Ты здесь лишь на короткий срок. Ты занимаешь это место до тех пор, пока твоя смертная оболочка не истреплется. Твои дети не будут жить в этом великолепном доме. Хватит себя дурачить! Они будут жить с отвратительными типами, своими ровесниками, в каком-нибудь сарае чикагского Старого города, или сан-францисского Норт-Бич, или Нижнего Манхэттена, или Корал-Гейблз… Они ни слезинки не прольют из-за этого старого особняка с… обстановкой… разве что заграбастают деньги, которые дадут им новые личинки, копающиеся здесь… Надо рассказать обо всем этом Уолли, рассказать, как устроена жизнь… Надо… но Чарли с ужасом чувствовал, что пропасть между ним и сыном уже слишком велика. Давно прошло то время, когда он мог обнять Уолли за плечи и поговорить с ним «по-мужски». А всё эта школа-интернат, этот «Триниан», куда Марта его запихнула! Бедных детей там пичкают политкорректностью, делают из них каких-то слюнтяев… Родной сын! Боже, когда они в последний раз ездили в Терпмтин, Уолли был… не лучше Джина Ричмана. Смотрел на отца, будто тот… варвар какой-то… Некому подать детям пример. Только и знают, что воротить нос…

— Мистер Крокер, вы сейчас будете ложиться? — голос Жермен.

Она дотолкала его кресло до кровати в библиотеке. Кровать здесь действительно смотрелась ужасно. Во-первых, библиотека довольно мрачная (раньше Чарли этого не замечал) — сплошное темное дерево да еще и старомодная кровать с крашеной металлической рамой… Господи… напоминает «Джима Буи на смертном одре», вот-вот ворвутся мексиканцы с кинжалами… И это еще не все. Кое-что он просто забыл предусмотреть. На первом этаже был только один туалет, бесполезная дорогущая комнатка, которую Рональд отделал мрамором, эмалью и латунью. Внутри она ослепительна — но без душа и ванны, негде даже поставить пузырьки и коробочки с лекарствами, которыми снабдил его Эммо, не говоря уже о чем-то еще. Потом, совершенно негде повесить одежду, халат, например, или что-нибудь другое… Хотя что кроме халата может ему понадобиться? Ничего. Он инвалид, инвалид на долгий срок. У него же будет помощник, какой-то помощник медсестры, который должен делать всю эту ерунду, непосильную для старой развалины. Вот пусть этот помощник халатом и занимается.

Пока лучше посидеть в кожаном кресле. Чарли вовсе не хотелось, чтобы Жермен или Нина видели, как он стаскивает одежду и влезает в пижаму. Они помогли ему выбраться из кресла на колесиках, Чарли перекочевал в кожаное, откинулся на спинку и упер отсутствующий взгляд в книжные полки. По правде говоря, колено сейчас почти не болело. Но оно заболит, обязательно заболит! Ведь это ширма, отгородившая его от мира.

Так он размышлял, когда в дом вошла Серена. Чарли слышал, как жена сказала что-то Жермен или Нина, хотя слов не разобрал, потом по мраморному полу зацокали каблучки. Вот она встала в дверях библиотеки, уперев руки в бока. Чарли опустил голову, как заранее чувствующий себя виноватым ребенок.

— Чарли! Господи боже мой! Ты что, не понимаешь, что творишь? Ты ни шагу не сделал с тех пор, как приехал! Я только что разговаривала с Нина. Она сказала, что ты перебрался из больничного кресла прямо в это кожаное. Ты помнишь, что тебе говорил Эммо? Помнишь, что говорили инструкторы по гимнастике?

Чарли думал совсем о другом. Глядя сейчас на Серену, он мог думать только о том, как она… ослепительно молода. В холле за ее спиной было больше света, чем в библиотеке, и Чарли видел только ее изящный силуэт… фигуру самой Юности… ореол пышных черных волос… длинную шею… прямые плечи, тонкую талию… легкое шелковое платье с подолом на добрых шесть дюймов выше колен — на такое могла решиться только очень молодая женщина с безупречными ногами… а ноги у нее и правда безупречные, вплоть до мелочей… даже атлетические конусы мышц над коленями… стильный изгиб узких бедер… изящные голени… твердые бугорки лодыжек… Грудь Чарли не видел, потому что свет падал Серене в спину, но и без того прекрасно знал, что грудь тоже безупречна… Умом знал, но не ощущал этого ни на миг — ее красота не вызывала в нем никаких эмоций. Ясно как день: он импотент, давно уже импотент. Крокер принял меры, чтобы никогда не проверять это на практике, но не сомневался, что это так… дряхлая никчемная туша, вот во что он превратился… Уже разваливается, а еще не удосужился умереть… хотя бы из приличия. «Я — старый гниющий кусок мяса, а она — сама Юность! И ни за что не станет возиться со мной. Уж это точно!»

— Чарли, ау! Ты меня слышишь? — Прекрасный силуэт скрестил руки под безупречной грудью.

— Да. Я просто… ну… просто немного устал… с дороги. — Виноватый мальчишка еще ниже опустил голову. Чарли больше не вспоминал о своем непреложном правиле: настоящий мужчина никогда не оправдывается перед подчиненными и женщинами. Сейчас он был ребенком, играющим на своей болезни.

— Устал? — съязвил силуэт. — От чего же? Ты за все утро и пальцем не шевельнул! Чарли, тебе надо начинать ходить! Нельзя так над собой издеваться!

Он промолчал. Шторм пронесется быстро. Серена все равно устанет от инвалида, как бы он себя ни вел. Это вопрос времени, даже не часов, а минут. Скоро жена решит, что ей совершенно необходимо отправиться за покупками, сгибает он свое несчастное колено или нет.

Зазвонил звонок, и Серена тут же пошла в прихожую. Ну вот, что он говорил? Даже не стала ждать Жермен или Нина. Сама пошла открывать. Любой предлог хорош, чтобы отделаться от инвалида.

Чарли слышал, как она разговаривает с кем-то, но не разобрал ничего, кроме: «Проходите».

Конрад был поражен. Он никогда не видел такой великолепной женщины — если она и старше его, то ненамного. На ней было яблочно-зеленое платье с цветочным рисунком, такое тонкое, полупрозрачное и короткое, что оно казалось дымкой, лишь слегка прикрывающей гибкое молодое тело. На губах у нее возникла игривая улыбка. Что бы это значило?

Конраду стало очень неловко. Он почувствовал себя всего лишь ничтожным смертным, стоящим в униформе «Картера» — белой рубашке-поло с зеленой эмблемой, белых брюках и кроссовках из искусственной кожи — перед этим роскошным домом, перед этой невероятной красавицей.

— Здравствуйте, я Кон… — запнулся. Чуть не сказал «Конрад». — Я Конни Де Кейзи, из фирмы «Картер: помощь на долгу».

— Да-да, — сказала красавица, — проходите. — И уже в холле добавила: — Я Серена Крокер.

Дочь или сноха их пожилого клиента, решил Конрад. Кивнув в ответ, он тут же отвел глаза, боясь, что такой прямой взгляд примут за желание рассмотреть хозяйку, что ему и правда очень хотелось сделать. Холл, в котором они стояли, тоже поражал воображение.

Красавица жестом пригласила Конрада следовать за собой. Пока они шли из холла по коридору, она сказала:

— Мой муж временно расположился здесь.

«Мой муж»? То есть эта ослепительная молодая женщина — жена шестидесятилетнего Крокера?

Перед самой дверью Серена Крокер жестом остановила Конрада.

— Главное, что требуется моему мужу, — приглушенно заговорила она, — это постоянный присмотр и помощь, если он захочет пройтись, принять душ или еще что-нибудь. Он бывает не в духе. Сейчас настроение у него не самое лучшее. Совсем не хочет двигаться, даже в лечебных целях. Но он человек упрямый и своевольный. Через минуту может встать и пойти вверх по лестнице. Лестница и душ меня больше всего беспокоят. Падать Чарли нельзя ни в коем случае. Сейчас ему трудно будет туда добраться. Я говорила, что не надо стелить постель в библиотеке. Здесь, на первом этаже, нет ни душа, ни ванной. Но он такой упрямый. Думаю, к вечеру он все же решит перебраться на второй этаж.

— Понимаю, — кивнул Конрад. Он различал все оттенки ее духов.

— И еще, — прошептала хозяйка. — Если Чарли будет скандалить или делать какие-нибудь глупости, прикрикните. Это единственное, что он понимает. Уговаривать и убеждать бесполезно.

— Я постараюсь. — Конрад не решался смотреть ей в глаза. Смотрел куда-то между носом и ртом.

Серена Крокер кивнула, приглашая его войти за собой. Ну и комната… куда ни бросишь взгляд — строгие темные панели, книжные полки, красное дерево, кожаные корешки книг, которые, видимо, подбирали в тон мебели и закупали большими партиями. Огромный, выше пояса, глобус в опоре из темного дерева, инкрустированной узором из древесины посветлей. Конрад заметил кровать, неуклюже стоящую посреди комнаты. И только потом — крупного старика. Он сидел, откинувшись на спинку большого кожаного кресла. Старик даже не посмотрел на Конрада, пока красавица не подошла к креслу и не сказала:

— Чарли, это… э-ээ… молодой человек из «Картера» — помнишь, мы вызывали? Он пришел помогать тебе.

Она вопросительно посмотрела на Конрада. Тот не сразу понял, что красавица не запомнила его имени.

— Я Конни Де Кейзи, мистер Крокер, — представился он. — Пожалуйста, зовите меня просто Конни.

Никакой реакции. Пожилой клиент смотрел куда-то в пол между собственных колен, видимо, занятый мыслями о чем-то очень далеком и неприятном. Конрад подумал, что Крокер, наверно, страдает каким-нибудь старческим расстройством. Однако клиент медленно поднял голову и сказал:

— Хорошо, Конни, я хочу лечь в постель. Может быть, ты мне поможешь?

— Конечно.

— Чарли, пожалуйста, — попросила его молодая жена, — не надо из одной кровати прямиком отправляться в другую. Нужно разрабатывать колено. Ты же знаешь.

— Я и еще кое-что знаю. Я устал, — вышло тягучее «уста-аал».

— Боюсь, Конни, муж решил показать характер. Успехов вам. — Она попыталась обратить всё в шутку, но это никак не удавалось.

— Кто здесь перенес операцию, хотел бы я знать? — Чарли Крокер тоже пытался изобразить шутливый тон, но его раздражение было очевидно.

Серена Крокер вышла, и они остались вдвоем.

— Помоги мне встать с кресла, сынок, — сказал старик Конраду. — Колено болит, как черт знает что.

— Которое колено?

— Правое.

— Хорошо, — ответил Конрад, вставая слева от кресла, — сейчас я положу руку вот так, а вы держитесь вот здесь, и на счет три встаем.

Старик взялся за плечо Конрада.

— Раз, два… три.

Старик поднялся, морщась от боли в негнущемся колене. Конрад поддерживал его, пока тот не обрел равновесие.

Теперь обхватите меня за шею. Так вес будет меньше давить на правую ногу. Вот так, идем к кровати.

Кровать была в трех шагах. Тяжело опираясь на Конрада и хромая, старик заметил:

— Я и не думал, что ты выдержишь.

— Что выдержу, сэр?

— Меня. Что ты меня поднимешь. Во мне двести тридцать пять фунтов. Сила в руках большая должна быть.

— Я же вам только наполовину помог, мистер Крокер. Остальное вы сами, не забывайте.

Пыхтя и постанывая, мистер Крокер с помощью Конрада забрался наконец в кровать. Тяжело вздохнул и откинулся на подушки, уставив вверх подбородок.

— Сэр, — сказал Конрад, — принести вам газету или еще что-нибудь?

Протяжное:

— Не-е-е-е-ет…

Старик закрыл глаза. Конрад и не догадывался, как мало человека в депрессии интересуют газеты.

— Хорошо. Если вам что-нибудь понадобится, я здесь.

Молчание.

Конрад сел на стул у двери, куда падал свет из холла, и открыл «Стоиков».

«Эпиктет спросил:

„Так бренное тело вы имеете свободным или рабским?“

„Не знаем“, — сказал один из учеников.

„Разве вы не знаете, что оно — раб лихорадки, подагры, офтальмии, дизентерии, тирана, огня, железа, всего того, что сильнее его?“

„Да, это так“.

„Так как же может быть свободным что-либо, принадлежащее телу? А как может быть великим или замечательным мертвое по природе, земля, брение? Что же, значит, ничего вы не имеете свободным?“

„Наверно, ничего“.

„Да кто может принудить вас согласиться с тем, что представляется ложным?“

„Никто“.

„А кто может принудить не согласиться с тем, что представляется истинным?“

„Никто“.

„Так, значит, вы видите, что есть в вас что-то свободное по природе и неподвластное помехам. Несчастные, вот над этим тщательно и работайте, вот об этом и заботьтесь, здесь и ищите благо“».

Конрад бросил взгляд на пожилого мистера Крокера. Вот бы прочесть ему эти строки! Тело! Раб всего на свете, включая хирургов с их скальпелями! Как может мертвое по природе — земля, брение — быть великим и замечательным? Однако Конрад удержался. Что мудрость Эпиктета может значить для старого упрямого бизнесмена, всю жизнь проработавшего с недвижимостью?

Чарли приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы определить, кто сейчас есть в библиотеке. Серены не было. Хорошо. Нина и Жермен не было. Тоже хорошо. Только парень из службы помощи на дому по-прежнему здесь. Прекрасно. Парень его не знает и не будет упрекать в том, что он «не похож на себя». Сейчас помощник сидел у двери, в потоке льющегося из холла света, и читал книгу.

Какие у этого мальчика руки! Мощнейшие — и руки, и ладони. Поднял меня с кресла одним махом… До чего замечательный возраст — лет двадцать, двадцать один? — можно накачать бычьи мускулы… как у джерсийского быка… Но мальчик не похож на культуриста. Сдается мне, эти мускулы накачаны тяжелой работой… Что это у него на пальце, где обычно носят обручальное кольцо? Вроде вмятинка? Что-то впивается в палец. Кольцо? Обручальное? Да мне-то какая разница? Никакой. Он же не задает мне лишних вопросов.

Несмотря на подавленное состояние, Крокера разобрало любопытство. Что заставило парня взяться за такую работу? Чарли медленно повернул голову, открыл глаза и спросил:

— Э-э-э… что ты читаешь?

— Сэр? — Парень вздрогнул и закрыл книгу.

— Что ты… читаешь? — Какой усталый голос.

— Эта книга называется «Стоики», мистер Крокер.

— Понятно… и о чем она?

— Здесь всё, что написали философы-стоики, и то, что записали за ними их ученики.

— Хм-м-м-м. Интересно?

— Мне — да, мистер Крокер.

— И что там интересного?

— Дело в том, что большинство философов, то есть, насколько я знаю, мистер Крокер, а знаю я не так уж много… вы действительно хотите об этом поговорить?

— Да-а-а. Расскажи, что там интересного. — Чарли удалось немного привстать и упереться затылком в спинку кровати, чтобы не разговаривать совсем уж из подушек.

— Большинство философов исходят из того, что человек свободен, что перед ним множество возможностей и он может строить свою жизнь, как хочет.

Парень явно стеснялся, и Чарли его подбодрил:

— Угу, и что дальше?

— Стоики считают совсем наоборот. Они говорят, что на самом деле выбор у человека небольшой. Что чаще всего он оказывается заперт в некой трудной ситуации, какой угодно — ты можешь зависеть от кого-то, быть чьим-то рабом, можешь заболеть или даже попасть в тюрьму. Они считают, что, по всей вероятности, человек не свободен.

— Кто эти стоики? — спросил Чарли. — Греки?

— Римляне. Хотя один из них, Эпиктет, был грек, который жил в Риме.

— И когда они жили?

— Во времена императора Нерона. Первый век нашей эры.

У Чарли в голове застряло «заперт в некой трудной ситуации».

— Значит, ты хочешь быть стоиком?

— Я только читаю об этом, — сказал парень. — Хорошо бы сейчас, в наши дни, был какой-нибудь человек, к которому можно прийти и учиться, как ученики приходили к Эпиктету. Знаете, сейчас все думают, что стоики — это люди, которые могут сжать зубы и перетерпеть боль и страдание. На самом деле это совсем не то. На самом деле они спокойно и уверенно встречают всё, что им швыряют в лицо люди или обстоятельства. Если вы скажете стоику: «Ну-ка, делай что я тебе говорю, или тебе не жить», он ответит, глядя вам прямо в глаза: «Исполняй свое дело, я же исполню свое. Разве я утверждал когда-нибудь, что бессмертен?»

— И ты хочешь быть таким? — поинтересовался Чарли.

— Я — да.

Кажется, парень считал, что и так наговорил слишком много.

— Хорошо, — заметил Чарли, — предположим, человек оказался перед дилеммой. Если он выберет одно, то приобретет нечто ценное, но и потеряет при этом что-то, может быть, даже более ценное. И наоборот. Если он выберет другой вариант, возникает та же проблема. Приобретет одну ценную вещь и потеряет другую, тоже, может быть, не менее ценную. Что твои стоики говорят по этому поводу?

— Такому человеку стоики… Вы уверены, что вам это интересно? Если честно, я кое-что знаю о стоицизме. Как раз читаю об этом. Я не слишком углубляюсь?

— Нет-нет-нет, — сказал Чарли, — продолжай. Можешь мне поверить, черт возьми, твои стоики гораздо интереснее лекций о замене коленного сустава, о том, что должен делать хороший пациент с утра до вечера и как важно не прерывать упражнения. Вот где без конца советуют сжать зубы и перетерпеть! Легко им советовать! Так что там стоики говорят о дилеммах?

На лице парня отразилось смущение. Он колебался — говорить или нет?

— У стоиков нет никаких дилемм. Дилемм для них просто не существует.

— Как это — не существует?

— Я попробую привести пример, мистер Крокер. Вы действительно хотите все это слушать?

— Да, говори. Мне интересно.

— Был один знаменитый стоик по имени Агриппин, если я правильно выговариваю его имя. Ни разу не слышал, как оно произносится. Так вот, однажды — это случилось в Риме, когда императором был Нерон, где-то в шестидесятом году нашей эры… Нерон любил унижать знатных римлян — приказывал им наряжаться в костюмы и изображать шутов и дураков в пьесах, которые сам сочинял… И однажды известный римский историк Флор пришел к Агриппину, дрожа и потея от страха, и сказал: «Случилось ужасное. Мне велели выступать в зрелищах Нерона. Если я послушаюсь, это будет огромным унижением перед всеми, кого я уважаю. Если не послушаюсь, меня казнят». Агриппин ответил: «Мне прислали такой же приказ». — «О боги, — воскликнул историк, — и тебе тоже! Что же нам делать?» — «Иди и играй», — сказал Агриппин. «А ты?» — «А я не буду». — «Почему же я пойду играть, а ты нет?» — спросил Флор. «Потому что я об этом и не думаю».

— Господи, — сказал Чарли, — это же… — Но решил не продолжать.

— Могу привести еще пример, из жизни самого Эпиктета.

— Давай.

— Только если я заболтался и вас утомляю, — улыбнулся парень, — вы честно скажите.

— Нет, мне интересно.

— В самом деле?

— Да. Ну, рассказывай.

— После Нерона одним из императоров был Домициан, и он считал, что от философов нет никакого проку, одна смута. И он издал ультиматум. Все римские философы должны были либо сбрить бороды — длинные бороды у философов были эмблемами, как теперь говорят, — и они должны были либо сбрить их в знак того, что отказываются быть философами, либо отправиться в изгнание или на казнь. К Эпиктету пришла делегация от императора, чтобы сообщить ему об этом приказе, и он даже не просил времени подумать. Он сразу сказал: «Я не буду брить бороду». — «Тогда тебя казнят». Эпиктет рассмеялся: «То есть мое тело, этот бренный сосуд с кружкой кровишки? Приступайте. В любом случае, оно было дано мне только на время».

— Ясно, — сказал Чарли, — и что стало с этими стоиками, с Этикетом и Агриппусом?

— Эпиктетом и Агриппином.

— Ну да, с этими крутыми, которые послали власти куда подальше. Что с ними сделали?

— Это удивительно, — ответил помощник медсестры, — по крайней мере, на мой взгляд. Оба открыто сопротивлялись властям, шли напролом, без всяких компромиссов, однако их не казнили. Обоих отправили в изгнание, что по тем временам было одним из самых страшных приговоров, но никто — конечно, это только мое предположение, — никто не взялся собственноручно лишить жизни таких сильных духом людей.

Минуту Чарли лежал молча, примеряя все сказанное к своей собственной ситуации. Предположим, он пошлет всех, кто пытается давить на него — банк, адвоката Фарика Фэнона, — далеко и надолго. Каков будет результат? Единственный реалистичный вариант, который он видел… полное разорение и проигрыш… опозоренный кэп Чарли, чьи распоряжения никто не слушает… И все-таки интереса к стоикам он не утратил.

— Слушай, Конни, скажи мне вот что…

В библиотеке вдруг появилась Серена. Она беспокойно простучала каблучками мимо сидящего у двери парня и прошла прямо к постели мужа.

— Чарли, с тобой все нормально?

— Да вроде.

— Чарли, тут этот юрист все названивает. Говорит, он какой-то адвокат и обязательно должен с тобой встретиться. Его зовут…

— Роджер Белл, — устало выдохнул Чарли.

— Точно. Что ему сказать?

— Ничего не говори. Пусть Жермен берет трубку.

— Ладно, — сказала Серена озадаченно, — но он просил передать, что должен получить от тебя ответ как можно скорее. Двадцать раз повторил. Что за ответ ему нужен, Чарли? Насчет чего?

— Он адвокат, — пояснил Крокер. — Хочет, чтобы я выступил с показаниями на процессе.

— На каком процессе?

— Неважно.

Чарли все ниже и ниже сползал по подушке.