ГЛАВА 28. Искра Зевса
В чердачной комнатке старого Шамбли Конрад просыпался вовремя без всякого будильника — одно из слуховых окон выходило прямо на восток, и штор не было. Даже в облачный день к половине шестого утра комнатку заливало светом. А в такое ясное утро, как сегодня, пыльный воздух пронизывал золотой солнечный луч, высвечивая то одну, то другую груду старых разноцветных журналов, книг, посуды и мебели на полу.
Конрад откинул покрывало, сел на кровати, зевнул, вдохнув полной грудью печальный кислый запах угольного дыма, керосинки и фонаря «Молния», накрепко въевшийся во всё вокруг, расстроился и уныло пошлепал вдоль солнечного луча. Луч упирался в потрескавшийся книжный шкаф с тремя полками, где были старые книги, большей частью без суперобложек, а сверху аккуратно лежала униформа службы «Картер: помощь на дому» — белая рубашка-поло с зеленой эмблемой фирмы на левом кармане и белые парусиновые брюки с узкими зелеными полосками по швам. Одежных шкафов на третьем этаже не водилось, а свободное место трудно было найти по всему дому. Конрад вернулся к кровати и еще раз зевнул. Сегодня ему предстояла работа по уже четвертому наряду «Картера». День пройдет в доме пожилой пары по фамилии Гарднер, они живут на окраине Атланты, в Кочантауне. Сотрудница «Картера» сообщила Конраду, что у мужчины был удар и у него парализована левая сторона, а у его жены больное сердце и она может продержаться на ногах от силы полчаса, после чего ей требуется отдых. Поэтому даже такие повседневные заботы, как сходить в магазин, например, или передвинуть кресло, супругам не под силу.
Конраду платили всего семь долларов в час («Картер» брал с клиентов двенадцать), но на эти деньги вполне можно было прожить.
Один из коротких рукавов рубашки криво свисал с книжного шкафа. Это, конечно, ерунда, но Конрад очень любил порядок. Он протянул руку к рубашке — и застыл в изумлении. Прямо за белым рукавом, на верхней полке, поверх других книг лежал темно-синий томик с золотыми буквами на выцветшем корешке: «Стоики».
Рука мелко задрожала. Этого не может быть… неужели?..
Полка оказалась так забита, что вытащить что-нибудь оттуда было нелегко. Пришлось одной рукой упереться в край шкафа, а другой потянуть «Стоиков» на себя. Конрад старался изо всех сил и наконец достал книгу. Теперь дрожали обе руки. Он зажмурился, боясь, что судьба решила сыграть с ним еще одну чудовищную шутку — вдруг это окажется роман «Стоики в игре», который он когда-то заказал Джил, или какое-нибудь другое произведение… Обложку его первых «Стоиков» унес охранник, и Конрад не знал, как она выглядела. Он открыл титульный лист, и — вот оно! Тем же самым шрифтом, знакомым, как собственное лицо в зеркале, было написано: «Стоики. Эпиктет, Марк Аврелий, Мусоний, Руф, Зенон. Фрагменты». Чуть не крича от радости, Конрад зашуршал страницами… Эпиктет! Именно там, где он и должен быть! Конрад открыл наугад рассуждения Эпиктета и прочел: «Ученик спросил: „Как возможно, чтобы ничего не имеющий, нагой, без дома, без очага, в пыли, без раба, без города проводил жизнь в благоденствии?“ Эпиктет ответил: „Вот Зевс послал вам того, кто покажет на деле, что это возможно. Посмотрите на меня, я без дома, без города, без имущества, без раба. Я сплю на голой земле. Нет жены, детей или каких-нибудь там хором, а только земля, небо и один потертый плащишко. Но чего мне недостает? Разве я не живу без печалей, разве я не живу без страхов, разве я не свободный? Когда я жаловался на Бога или на человека, когда винил кого-нибудь? Видел ли кто-нибудь из вас меня мрачным? А как я встречаюсь с теми, перед кем вы страшитесь и преклоняетесь? Разве не как с рабскими существами? Кто, увидя меня, не думает, что видит своего царя и хозяина?“»
Конрад сжал книгу в руках и почувствовал, будто электрический ток бежит по ним, разливаясь по всему телу. «Вот Зевс послал вам того, кто покажет на деле, что это возможно». Он засмеялся, но тут же оборвал смех, чтобы не пугать своих новых квартирных хозяев, копошащихся где-то внизу. Книга! Слова Эпиктета! Солнечный луч нашел ее здесь, на чердаке «Всякой всячины»!
Какое еще знамение нужно, чтобы понять: все эти события — землетрясение в Санта-Рите, армия Мэй, Лум Лок, путешествие через полстраны в городок Шамбли, о котором он раньше и не слышал, — все случилось по воле Зевса? Для чего? Чтобы послать людям того, кто покажет на деле — это возможно… Что возможно? Служить Зевсу! Говорить от лица Зевса! Он пережил боль и потери — но что это было? Зевсовы испытания! Зевс закалял его для будущих дел!
Спускаясь в кухню, Конрад уже был одет в униформу «Картера», включая кроссовки из кожзаменителя. Книгу он взял с собой. У печки стоял необъятный Брат в длинной ночной рубашке и халате — он вытаскивал сковороду с печеными яблоками.
— Доброе утро, Брат!
Не слышит. Яблоки шкворчат.
— Доброе утро, Брат!!!
— О, Конни! Я тебя и не заметил.
— Брат, я на работу, но сперва хотел показать вам одну книгу. Нашел у себя в комнате. Я хотел бы купить ее.
Брат отставил сковороду, взял книгу и прочел название на корешке.
— Это что-то для ваших зевсистов, да, Конни?
Конрад смущенно улыбнулся.
— Брат, это гораздо больше.
— Ладно, я тебе вот что скажу. Мы с тобой лучше заключим сделку. Приберись после работы в подвале, и книга твоя. По рукам?
Зная, что творилось на верхних этажах, Конрад боялся даже представить себе, в каком состоянии был подвал. С другой стороны, чего не сделаешь ради Книги.
Чарли не знал, который час, он потерял счет времени. Лежа на спине с полузакрытыми глазами, он видел в полоске света между веками странные картины… обычные невинные вещи представлялись ему в самых неожиданных сочетаниях… офис береговой охраны на Си-Айленд, пустой резервуар для охлаждения воды, молодой человек поднимает огромную бутыль, подкрашенная вода… но Чарли понимал, что не спит. Колено казалось гигантским шаром, пульсирующим болью, которая с каждым часом только нарастала. И вдруг — что это? — межресничные видения спугнула какая-то тень? — нет, еще звук… кто-то стоит у постели… Чарли открыл глаза.
Чернокожий мужчина, лицо цвета кофе с молоком, костюм кого хочешь сразит… рубашка в тонкую полоску, высокий воротничок охвачен лиловым галстуком… двубортный пиджак… негр слегка наклонился, физиономия повисла над Чарли, как октябрьская луна… «Кто это, черт возьми?! Что здесь делает этот черный — стоит и пялится на меня прямо в постели?» Тут до Чарли дошло. Да это же адвокат Фарика Фэнона, Роджер Белл.
— Мистер Крокер? — сказала нависавшая над ним голова. — Как у нас дела?
«Как у нас дела?» Всё в этом вопросе бесило Чарли — тон, которым обращаются к безнадежным, пожизненным инвалидам, идиотизм самого вопроса — какой смысл спрашивать человека на больничной койке о его делах? — но больше всего уверенность этого франта, что он имеет к нему, Крокеру, какое-то отношение. А самой несносной была мысль, что это правда. Он сам виноват в этом, он действительно связан со стоящим здесь черным узами предательства. И тем не менее — как мистер Белл посмел ворваться в больничную палату? Куда смотрит сестра? Вечно ее нет, когда надо! Нет, минуточку… ведь сестра придет только в четыре.
— Как вы узнали, что я в больнице? — вопрос должен был прозвучать угрожающе, но вышло так, будто его поймали с поличным. Чарли взялся за ручки и подтянулся, чтобы черный юрист видел — он крепкий мужчина. Будь с ним все нормально… будь он самим собой… если бы… если бы… уж он бы как следует отбрил этого Белла!
Роджер Белл улыбнулся.
— Не от ваших сотрудников. Они стойко держались, даже не намекнули, где вы можете быть. К счастью, один ваш знакомый случайно встретился кое с кем из нашей фирмы и упомянул, что вам сделали операцию.
— Какой еще знакомый? — прохрипел Чарли. Так бы и придушил этого «знакомого», если бы не усталость… не упадок сил…
— Не знаю, — ответил адвокат, — мне не сказали.
Он видел, что Крокер отнюдь не в радужном настроении. Однако у Уэса Джордана настроение было не лучше, когда он узнал о внезапном исчезновении парня «Шестьдесят минут». К счастью, некий хирург Эмори Тудри проговорился при Зэнди Скотте, что отпилил недавно одно знаменитое колено, а Зэнди сообщил эту новость клиенту по имени Хауэлл Хендрикс, когда Роджер был в комнате. Таким образом хотя бы сузился круг поиска. Сам Крокер уже не был всемогущим магнатом, первым из удачливых деревенских парней. Он до того ослабел, что Роджер мог бы и пораспекать его за внезапное исчезновение, за то, что лег в больницу, не сказав ни слова. Но Белл — это не Дон Пикетт. Роджер по натуре не агрессивен, да и вряд ли наступательная стратегия привела бы к нужному результату. И он сказал:
— Вы нас очень встревожили, мистер Крокер. Исчезли… ни с того ни с сего. Мы организуем пресс-конференцию. Ждать больше нельзя. К нам присоединился мэр, но ваше участие также необходимо. Не знаю, что именно скажет мэр в своем выступлении, но я уверен, что он призовет горожан к миру и спокойствию, чтобы этот инцидент не вышел из-под контроля. Появление такой заметной фигуры, как вы, члена деловой элиты города… ваше выступление… мнение человека, который сам был когда-то спортивной звездой команды Технологического, — это существенно меняет дело.
Что промелькнуло в глазах Крокера? Страх? Гнев? Боль?
Чарли был в ужасе от такого поворота судьбы. Сукин сын нашел его! Даже за прооперированным коленом нельзя спрятаться… но попытаться можно.
— Боюсь, толку от меня сейчас немного. — Он показал на больное колено и бросил на черного юриста злобный беспомощный взгляд.
— Вы не сможете посетить пресс-конференцию на следующей неделе?
Угрюмое:
— Не представляю, каким образом.
У Роджера появилось странное, даже приятное ощущение — он вызывал страх у такого большого, влиятельного, физически крепкого белого!
— Что ж, в таком случае и я не представляю, как мы сможем обезопасить вас от претензий «ГранПланнерсБанка». Впрочем, есть другое предложение. Если вы не сможете лично прийти на пресс-конференцию, мы запишем вашу речь в защиту Фарика на видеокамеру. Если надо, можно сделать это прямо здесь. Как вам такой вариант? Прямо здесь, у вашей постели. Может быть, это произведет даже более драматичный эффект. Согласны?
— Посмотрим, как пойдут дела, — промямлил Крокер.
— Мистер Крокер, как бы они ни шли, им придется идти в нужном направлении. Вы понимаете? На пресс-конференции собирается выступить мэр, мы сказали ему, что вы тоже там будете. Вдвоем вы сделаете для города очень важное дело — надеюсь, вы понимаете, насколько важное. Как бы ни сложились обстоятельства, вам придется выступить на пресс-конференции, очно или заочно.
Беспомощно лежа на спине, Крокер смотрел на Роджера снизу вверх и моргал. Роджер хотел улыбнуться, но удержался. Он и так разговаривал с этой городской шишкой, финансовым воротилой, членом «Пидмонтского ездового клуба», как с непослушным ребенком.
«Мать честная, — думал Чарли, — этот сукин сын еще угрожает мне, дергает за поводок! Но ведь я в любую секунду могу оборвать его! Стоит только сказать: „Сделка расторгнута“. Всего два слова. Я спасу свою честь — и потеряю всё. Зачем себя обманывать? Это же Атланта, где твоя „честь“ — это твое имущество. Кто будет общаться с человеком, который спас свою честь, но лишился особняка на Блэкленд-роуд? Никто. — Мозг лихорадочно искал выход, и вот сверкнула искра надежды. — Он только что сказал, этот сукин сын… сказал, что я — что мы с мэром — должны спасти город… от чего? Видимо, от расовых беспорядков. И любому, кто будет возражать, я так и отвечу. Это было сделано ради спасения Атланты. Скорее всего, такое проглотят… должны проглотить… А Инману я тоже буду вешать лапшу о спасении Атланты? — Чарли опять пал духом. — Как же я посмотрю Инману в глаза? Инману, который считает Фарика… животным, он так и сказал: „Животное, которое изнасиловало мою дочь“! С другой стороны…»
Чарли прекрасно понимал, каким жалким и беспомощным выглядит сейчас перед этим черным, у которого хватило нахальства чего-то требовать от него, лежащего на больничной койке. С другой стороны, мистер Белл обладает магической способностью укрощать «ГранПланнерсБанк», готовый раздавить Чарли…
— Я устал, — послышался его собственный голос. Умоляющий голос. — Мне надо поспать.
— Хорошо, мистер Крокер, — сказал Роджер Белл. — Главное, вовремя проснитесь. Вы понимаете?
Крокер слабо кивнул.
— Что ж, подумайте хорошенько. Иначе никто не будет удерживать «ГранПланнерсБанк» от принятия справедливых мер. Пусть делают, что хотят.
Еще один послушный кивок.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы потеряли память так же внезапно, как легли в больницу. Вы меня поняли?
Опять кивок — и в глазах униженная просьба о пощаде.
Кочантаун поразил Конрада — целый кукольный городок с кукольными домиками. То, что он увидел у Гарднеров, только усилило впечатление. Четверть века назад здесь жили рабочие старой текстильной фабрики. Одноэтажные домики на маленьких типовых участках выстроились вдоль самых узких улиц во всей Атланте. Почти во всех домиках, как и у Гарднеров, было по четыре комнаты. Веранды тоже имелись почти у каждого, и нередко домики украшал пряничный орнамент, модный в 1890-х годах. Откуда взялось название Кочантаун, никто точно не знал. Говорили, что в начале двадцатого века вдоль железнодорожных путей рыскали шайки белых молодчиков из южной Атланты и выясняли отношения на кулаках с местными, которых называли «кочанами». Так или иначе, теперь это Кочантаун, кукольный городок с кукольными домиками, а домик Гарднеров — самый кукольный среди них.
Гарднерам было под восемьдесят. Раз в неделю к ним приходил врач из «Картера», а помощник по хозяйству требовался дважды в неделю на полдня. На нем лежали все повседневные домашние дела, которые не могла осилить пожилая пара.
Дверь Конраду открыла миссис Гарднер. Стройная женщина с прямой осанкой, молочно-белые волосы собраны в пучок. Шифоновое летнее платье с розовыми розами, так расположенными на ткани, что рисунок на первый взгляд казался абстрактным. Приятные духи с легким ароматом. Внешность хозяйки поразила Конрада, хотя он не сразу понял, чем. В наши дни пожилая (а впрочем, любая) женщина с прямой спиной и неокрашенными волосами в заколотом шпильками пучке, с утра одетая в нарядное платье и пахнущая духами, — уже диковина для двадцатитрехлетнего американца. Единственным изъяном безупречного облика миссис Гарднер были отекшие лодыжки.
— Вы, наверно, мистер Де Кейзи. — Она протянула руку. — Я Луиза Гуарднер.
Сперва Конрад решил, что у хозяйки дефект речи. На самом деле, как он вскоре догадался, это была лишь некоторая манерность. Если слово начиналось с «ка» или «га», миссис Гарднер перед согласным вставляла «у». Вскоре она уже рассказывала ему о садике, где растут ее любимые «куанны», и о ненужном «гуараже» для машины, которую они давно продали. Голос у нее был мягкий и сочный — именно такой Конрад ожидал услышать на Юге, в Атланте, — и ему хотелось поаплодировать ей за каждое необычное слово, за каждую изюминку ее речи.
Пойдемте, мистер Де Кейзи, я познакомлю вас с мистером Гуарднером.
— Спасибо. Пожалуйста, зовите меня просто Конни.
Планировка в доме была странная. Словно кто-то, недолго думая, расчертил прямоугольник посередине продольной и поперечной линиями на четыре одинаковые комнаты. Попасть с крыльца в какое-то помещение, кроме первого, можно было только пройдя через еще одно. Однако Конрад не сразу это заметил — все внимание его привлекли стены.
Почти каждый квадратный дюйм стен в этом доме был занят… куклами и фарфоровыми статуэтками. Их были сотни, может быть, даже тысячи. На деревянных полках — старые куклы, новые, куклы-космонавты, африканские куклы, филиппинские, полинезийские. Каждое окно, каждый дверной проем обрамляли полочки с куклами, подобранными по размеру и цвету одежды, — куклы-дети и куклы-старички, куклы известных людей — Марка Твена, Чингисхана, Альберта Эйнштейна. Полки повыше населяли фарфоровые статуэтки. В каждой комнате под потолком тянулись белые полки с белыми фигурками, так плотно составленными, что на первый взгляд все это казалось белым бордюром, украшенным затейливым орнаментом. Самые красочные или самые необычные образцы фарфорового искусства стояли на нижних полках, рядом с куклами. Экспозиция каждой полки была тщательно продумана. Расстановка по размеру и цвету, расположение полок — все было сделано с большим вкусом. Каждая крохотная деталь на своем месте. Несмотря на огромное количество экспонатов, зрителя поражали цельность и гармония этой коллекции, собираемой хозяевами всю жизнь. Конрад ничего не знал о ценах на куклы и статуэтки, но немалая стоимость их была очевидна с первого взгляда. Несмотря на чудовищно неуклюжую планировку, интерьер домика казался изящным и роскошным.
Мистер Гарднер был в спальне, одной из двух задних комнат — вторая оказалась кухней. Он сидел в мягком кресле у старомодной кровати под балдахином — деревянным каркасом, накрытым покрывалом с розовыми, желтыми, лиловыми полосками.
— Льюис, — сказала миссис Гарднер, — это мистер Де Кейзи. Мистер Де Кейзи из «Куартера».
— Пожалуйста, зовите меня Конни, — улыбнулся Конрад.
— Очень рад. — Мистер Гарднер слабо шевельнул рукой, словно говоря: «Не будем тратить время на рукопожатия». — Значит, вы из «Картера»…
Речь у него оказалась вполне внятной, хотя и замедленной — правый угол рта почти не двигался. Наверняка в молодости мистер Гарднер был привлекательным мужчиной. Высоким и стройным, но сейчас стройность эту скорее можно было назвать болезненной худобой. Банный халат, накинутый поверх рубашки и черных фланелевых брюк. Пара кожаных тапочек, старых и потрескавшихся. У кровати столик с пузырьками лекарств, коробочкой влажных салфеток и стаканом воды, из которого торчала соломинка. Воду в стакане давно не меняли — там, где она высохла, на стекле остались следы.
Конраду очень хотелось убрать пузырьки, протереть стол, вылить несвежую воду, снять с мистера Гарднера халат и вытащить старика погулять на солнце. Но он сказал:
— Мистер Гарднер, миссис Гарднер, я пришел помочь вам всем, чем смогу. С чего лучше начать?
— Было бы очень хорошо сходить за покупками. — Этот мягкий, ласковый южный акцент, казалось, превращал все в изысканнейшую просьбу. — Только я еще не успела составить список.
— Тогда составляйте, — сказал Конрад, — а я пока мог бы пропылесосить дом.
— Правда?
— Конечно.
Грязь, пыль, волосяные катышки на полу и коврах неприятно контрастировали с порядком в коллекции кукол и со вкусом выбранной мебелью. Видимо, миссис Гарднер тяжело перетаскивать старый пылесос из комнаты в комнату. А муж, который на вид постарше ее, ничем не может помочь по хозяйству, рассудил Конрад.
Как выяснилось, оба они до пенсии были преподавателями в Университете Эмори. Мистер Гарднер вел у студентов английский язык и литературу, специализировался на поэтах и эссеистах первой половины девятнадцатого века. Миссис Гарднер преподавала компаративистику, знала французский, испанский, португальский, итальянский и немецкий. Ее главная тема — европейская литература 1870–1914 годов, то есть, как она объяснила Конраду, с начала франко-прусской войны и до начала Первой мировой. Детей у них не было. Семь лет назад, на пике своих доходов, супруги купили большой дом в Инман-парке — нимало не задумываясь о том, как будут выплачивать ипотечный заем, когда выйдут на пенсию. «Как-нибудь заработаем», «что-нибудь придумаем», «найдем, чем расплатиться». Два года назад, припертые к стенке, они продали дом в Инман-парке и купили этот скворечник в Кочантауне, надеясь, что им хватит на жизнь скромной пенсии и денег от продажи дома. Каждый грош, оставшийся после повседневных расходов, шел на новых кукол и статуэтки. Гарднеры были мечтателями, детьми, но детьми культурными и добросердечными, которых невольно хотелось защитить.
— Ничего, если я прямо сейчас начну пылесосить? — спросил Конрад, вкатывая пылесос в спальню.
— Да-да, начинайте, — медленно произнес левым углом рта мистер Гарднер. Он даже не повернул голову. Сидел, тяжело опираясь на спинку кресла, и уныло смотрел прямо перед собой.
У Конрада почему-то больно сжалось сердце. Надо было как-то расшевелить этого грустного старого джентльмена, развлечь… Конрад порылся в памяти… ничего… о, вот отрывок, кусочек четверостишия!
— Извините, мистер Гарднер. Знаете, у меня в голове промелькнуло несколько строк, начало стихотворения, но я никак не могу вспомнить, что там было дальше. И автора тоже забыл. Нам в школе читали.
Конрад полагал, что такой интеллектуальный вопрос заинтересует старика, но мистер Гарднер продолжал равнодушно смотреть прямо перед собой, и рот у него был перекошен на левую сторону. Однако отступать поздно, и Конрад попытался:
Начинается так:
Я ни с кем не боролся — никто не стоил вражды.
Любил я искусство — но больше любил я природу.
А дальше не помню.
Конрад повернулся к мистеру Гарднеру. Старик по-прежнему смотрел в пространство.
Я ни с кем не боролся — никто не стоил вражды.
Любил я искусство — но больше любил я природу.
Ладони я грел у огня, что давала мне жизнь,
Теперь он слабеет, и я готовлюсь к уходу.
Уолтер Сэвидж Лэндор, тысяча восемьсот пятьдесят третий год. Он написал это в семьдесят восемь лет.
Конрад ужаснулся. Надо же было вспомнить стихотворение о последних проблесках жизни! Теперь он не знал, что сказать…
Зато знал мистер Гарднер.
— Лэндор хороший поэт, но великим его не назовешь. Он слишком положительный, правильный, вежливый, он слишком удовлетворен тем, что у него уже есть, чтобы стремиться к чему-то большему. Сколько вам лет?
— Двадцать три, — сказал Конрад, забыв, что по новому свидетельству о рождении и правам ему двадцать четыре года.
— Двадцать три. — Старик так и не повернул голову. — Самый возраст интересоваться литературой. У вас столько времени… столько всего… должно просто из карманов вываливаться. Не думайте, что литература такое уж несметное богатство. Цивилизации жили без всякой литературы, и ничего. Это потом появился целый класс бездельников, которые читают и пишут, — теперь у нас есть литература. Когда я смотрел на множество поднятых рук в аудитории, мне всегда хотелось сказать студентам то, что я сейчас говорю вам. Но какой толк изображать из себя борца с предрассудками после того, как ты сорок лет зарабатывал на жизнь, сам принимая их всерьез. Или, по крайней мере, как должное.
— Я с вами не согласен, мистер Гарднер, — заявил Конрад. — Если у кого и есть несметное богатство, так это у вас. Вы так много знаете о литературе.
— Ха. Как вы можете судить о моих познаниях?
Уже лучше — теперь мистер Гарднер хотя бы смотрел на Конрада.
— Я прочел две строчки из стихотворения, а вы не только назвали автора, вы вспомнили четверостишие целиком и сказали, когда оно было написано и сколько лет было тогда поэту. Хотел бы я так много знать.
— Не такая уж это высокая цель, друг мой. И потом, стихотворение очень известное.
— Вот видите, мистер Гарднер, а я так даже толком не знаю, что известное, а что нет…
— Литература — это что-то вроде десерта. — Голос у старика вдруг сорвался, угол рта задрожал, скатилась слеза. — В жизни есть и многое другое, о чем вы знаете еще меньше. Жизнью правят жестокость и страх.
Теперь он плакал уже в открытую. Лицо его перекосилось. Конрада мучила совесть. Неужели этим мрачным стихотворением он довел старика до слез? Он подошел ближе к креслу.
— Простите меня, мистер Гарднер. Я не хотел говорить ничего… такого.
Старик поднял на него глаза и покачал головой, словно давая понять, что Конрад не виноват, а потом зарыдал в голос, задыхаясь и всхлипывая. Миссис Гарднер, составлявшая на кухне список покупок, просунула голову в дверь. Конрад беспомощно развел руками — «Не знаю, в чем дело». Миссис Гарднер понимающе кивнула и стала успокаивать мужа.
Минут десять спустя Конрад читал на кухне список покупок.
— Даже не знаю, что могло так расстроить мистера Гарднера. Мы обсуждали одно стихотворение…
— С ним это часто бывает, — сказала миссис Гарднер. — Это из-за удара. Эмоции, которые мы обычно контролируем, у него прорываются на поверхность.
— И вдруг он стал говорить что-то о жестокости и страхе, о том, что они правят жизнью.
Миссис Гарднер сначала ничего не ответила, потом посмотрела в сторону спальни.
— Я думаю… наверно, муж говорил о жизни вообще, о мире. Он как-то пояснил свои слова?
— Нет.
— Ну, я думаю, это общие рассуждения. Льюис иногда становится очень пессимистичен, — в ее голосе уже не звучала сладкая южная напевность.
Конрад ходил за покупками минут сорок. В домик Гарднеров он вернулся с двумя огромными полиэтиленовыми пакетами, полными разных разностей. Дверь открыла миссис Гарднер. У нее был очень взволнованный вид.
— Конни… э-ээ… поставь, пожалуйста, сумки прямо здесь и сходи в магазин еще раз… принеси мне… губки и жидкость для посудомоечной машины…
— Я принес жидкость, миссис Гарднер.
— То есть мешочки для пылесоса. Принеси мешочки, ладно?
Секунду Конрад удивленно смотрел на хозяйку. Потом из спальни послышался громкий мужской голос. Сначала Конрад подумал, что это мистер Гарднер выплескивает эмоции. Но нет, не похоже. Мистер Гарднер не может говорить так громко и нагло.
Конрад поставил пакеты с покупками и пошел через гостиную в спальню.
— Конни, не надо! — громко прошептала миссис Гарднер.
Послышался удар о деревянный пол и звон разбитого стекла. Конрад сразу понял, что это бьются фарфоровые статуэтки, упавшие с полок под самым потолком.
— Хватит с меня ваших извинений! — рявкнул грубый голос.
Мистер Гарднер что-то сказал в ответ, но разобрать его слова было невозможно — он плакал. Конрад вошел в спальню. Мистер Гарднер сидел в своем кресле, задыхаясь и рыдая левой стороной лица. Правая застыла, как каменная. Пол у ног старика был усыпан белыми фарфоровыми осколками, их было множество — острых, как ножи, как иголки. На кровати, развязно задрав ногу, расположился плотный коренастый тип с красным лицом — теперь он вызывающе смотрел на Конрада. Черная бородка, усы, отросшие черные волосы зачесаны назад и свисают сальными прядями. На вид лет сорок пять. Широкая грудь, но и брюхо размером с хороший арбуз — ремень на джинсах под ним и не видно.
Очевидно, гордясь своими бицепсами, чернявый носил тугую белую футболку, короткие рукава которой открывали грубую татуировку — свернувшаяся змея с буквами «РУ» под ней. Тюремная наколка, с первого взгляда определил Конрад, — сплошные коллоидные шрамы. «РУ» означает «рожденный убивать». На коленях у наглеца лежала палка вроде тех, которые можно увидеть на аукционах по продаже скота, толстая, без всякой обработки, такой коров загоняют в загоны. Конрад поднял глаза к потолку. На белой полке не хватало целого батальона фарфоровых фигурок — они превратились в груду блестящих осколков на полу. Нетрудно было догадаться, как это произошло.
Чернявый уже угрожающе посмотрел на Конрада, смерил его взглядом и спросил у миссис Гарднер, подошедшей к двери:
— Кто это?
— Конни из фирмы «Картер: помощь на дому», — сказала она дрожащим голосом. — Он нам помогает по хозяйству.
Наглец опять повернулся к Конраду и снова окинул его взглядом с ног до головы.
— Помогает, значит, по хозяйству… — словно взвешивая эти слова, проверяя их. — Ладно, вот что, Конни, мы тут типа заняты. Давай-ка вали помогать куда-нить еще.
— Да, Конни, — нервно добавила миссис Гарднер, — я забыла попросить тебя принести еще кое-что… фильтры для пылесоса… жидкость… то есть губки. Сходи, если не трудно, еще раз…
Конрад сделал глубокий вдох, попросив у Зевса дать ему силу и стойкость, хотя ему никогда не пришло бы в голову назвать эту просьбу молитвой. Он скрестил руки на груди, чтобы продемонстрировать их наглецу. Повернулся к Гарднерам и сказал:
— Я слышал звон. Почему упали статуэтки?
В глазах пожилой пары отразилось ужасное предчувствие.
Сидящий на кровати тип взялся за свою пастушью палку и похлопал узким ее концом по ладони. Ухмыльнулся и протянул, кривляясь:
— Ты разве не слышал, Конни, дорогой, сейчас мы немножко заняты! Делай, что тебе сказала леди. Иди за фильтрами для пылесоса и губками. Будь хорошим мальчиком. — Он показал подбородком на дверь и презрительно посмотрел на Конрада сверху вниз.
Никакого плана у Конрада не было, но в ушах зазвучал голос Пять-Ноль: «Работай языком!»
— «РУ», значит, вот как? — спросил Конрад. — Значит, ходка не первая? Поздравляю.
Чернявый сильнее хлопнул палкой по ладони.
— Слушай, парень…
— Этот твой мазила на зоне или слепой, или под кайфом был. Не догоняешь?
— Ладно, приятель…
— Ты че залупаешься с нормальными людьми? Больше наехать не на кого, да? Не западло выеживаться перед стариками? Под крутого косишь?
Наглец выставил палку в его сторону.
— Слушай, я не знаю, что…
Конрад протянул руку к палке. Взялся за другой конец и рванул на себя с такой силой, что противник не удержал ее. Теперь уже Конрад стоял с палкой в руках, словно самурай перед схваткой.
— Ну что, довыеживался? Все, хорош, игра окончена. Или те кепку спилить? Врубаешься или как? Кепку спилить!
Чернявый выпрямился на кровати и спустил одну ногу на пол, но не решался занять позицию для драки.
В этот момент Конрад понял, что одолел его. Искра Зевса как будто осветила всю комнату.
— Ты знаешь, что значит «А»? — спросил Конрад. Он сам не понимал, какая ярость была у него на лице — зубы оскалены, весь кипит. — Знаешь?
Подонок ничего не сказал, но в глазах читалось, как на бумаге, — он прекрасно знает, что «А» значит «Арийцы».
— Наш девиз — «Всё для одного и все за одного», — продолжал Конрад. — Врубаешься? Если еще хоть раз сунешься в этот дом, мы тебе яйца отхватим и затолкаем в глотку. Мой главарь с прошлой ходки живет в двух кварталах отсюда. Он тебе в секунду кепку спилит, как пить дать. Бля, он протащится с этого! А ща вали отсюда, быра! Вали, пока я добрый еще.
Чернявый медленно, ошарашенно слез с кровати и сделал несколько шагов. Конрад держал палку перед собой, но уже не кипел от ярости. Теперь он был спокоен и уверен в себе. Чернявый неуверенно зашагал к двери, Конрад за ним. При каждом шаге жидкие прядки сальных волос трусливо подпрыгивали на сгорбленной спине. Теперь он дышал тяжело, с присвистом, как астматик. Когда этот тип выходил, Конрад прошипел ему вслед:
— Мы уроем тебя, говноед! Спилим твою сраную кепку, так и знай!
Чернявый не ответил.
Когда Конрад вернулся в спальню, старики посмотрели на него с недоверчивым изумлением, явно гадая, что за птица к ним залетела.
— Извините меня, — сказал Конрад. — Это единственный способ общаться с такими людьми. С подонками. Нормального человеческого языка они не понимают.
— Но откуда вы… — слова застряли у миссис Гарднер в горле.
— Откуда я знаю этот идиотский жаргон? — переспросил Конрад. — Из кино, из фильмов про тюрьму. Я сразу понял, что этот парень только на словах смелый. Для грабителя он староват.
— Как только вы уйдете, он вернется, — сказал мистер Гарднер. «Он вернется» прозвучало как жалобный стон.
— Не вернется. Он думает, что я член банды.
— Какой банды? — удивилась миссис Гарднер.
— Банды «Арийцев», — ответил Конрад. — Если бы мне сказали, что за мной охотятся «Арийцы», я бы тоже испугался до полусмерти.
— Значит, этому конец? Правда? — Миссис Гарднер закрыла лицо ладонями и рассмеялась.
Потом она рассказала, как подонок в первый раз зашел к ним — уговаривал купить домашнюю сигнализацию. Они ответили, что им такая не нужна, но он пришел еще раз, якобы как организатор патруля безопасности. Старики поверили, сделали взнос, и он стал приходить все чаще и чаще. Вскоре стало ясно, что это чистое вымогательство. Этот тип преследовал Луизу Гарднер, когда та ходила за покупками. Проникал в дом сквозь закрытую дверь, неизвестно каким образом. Гарднеры были в ужасе. Подонок отбирал у них сто долларов в неделю. Сегодня он заявил, что повышает дань до ста пятидесяти. Миссис Гарднер сказала, что не может столько платить, тогда он схватил свою палку и разбил фигурки…
— Как же вы решились прогнать его? — спросила хозяйка. — Тут нужна такая храбрость! — Она опустила голову, потерла глаза и опять посмотрела на него. По лицу ее покатились слезы. — Как вы решились на… на такой поступок?
— В это трудно поверить, — сказал Конрад, — но большинство грабителей сильны только на словах. Ввязываться в драку для них последнее дело. Жертвами чаще всего становятся те, кто не может драться. Как только им попадается человек, способный дать отпор, они тут же отступают, особенно такие, как этот, ему ведь уже за сорок.
— Но что вы будете делать, если попадется грабитель, который готов драться? — поинтересовалась миссис Гарднер. — Что делать тогда?
— Если наткнешься на такого — будь готов землю есть, — сказал Конрад, но в ушах у него звучал голос гавайца: «Языком работай, брата, языком!»
Настроение было замечательное. Он поработал языком, и это помогло! Это — и еще искра Зевса.
