Глава 11

Таких людей, как Иван Федорович Булгаков, Коля Селуянов берег пуще зеницы ока. Иван Федорович сотрудничал с ним не из страха перед компрматериалами и не из-за жалких копеек, которые полагалось выплачивать «источнику» за регулярную поставку более или менее стоящей информации, а исключительно из любви к искусству. Причем к искусству в самом прямом и честном смысле этого слова. Дело в том, что Булгаков всю жизнь мечтал быть актером. Как водится, мечты не всегда совпадают с бренной реальностью, и в далеком пятьдесят седьмом его, закончившего рабфак и отслужившего в армии, в театральный институт не приняли. Отсеяли на первом же туре, сказав вежливо, что лучше абитуриенту Булгакову попробовать себя на каком-нибудь другом поприще. Не подошел он, стало быть. Таланту маловато оказалось.

Но приемная комиссия немножко ошиблась, как это нередко случается. Талант у Ивана Булгакова, несомненно, был, и немалый. Просто к моменту поступления в театральный институт ему явно не хватало практики. Ну там самодеятельности какой-нибудь, на худой-то конец. Обиженный Иван отправился поступать в педагогический и был принят «на ура», ибо в педагогические вузы, как известно, идут одни девочки и каждый представитель мужского пола там на вес золота, а между тем общеобразовательные школы испытывали (и испытывают по сей день) острую нужду в учителях-мужчинах. Получив диплом учителя русского языка и литературы, Иван Федорович отправился в одну из московских школ воплощать в жизнь свои идеи, а заодно и мечты о театре. Уже через год молодой учитель создал школьный поэтический театр и на протяжении двадцати с лишним лет, вплоть до выхода на пенсию, был его бессменным руководителем и режиссером, а частенько выступал и как актер. Театр прославился в районе, потом прогремел в городе, постоянно завоевывал призы и грамоты на фестивалях и смотрах. Принимать участие в работе театра считалось в школе престижным, а поскольку Иван Федорович ставил непременным условием хорошие оценки, полагая, что троечник не может тратить время на репетиции, ему заниматься надо, то успеваемость в школе была просто-таки замечательной.

Но школьники есть школьники, а даже в самой расчудесной школе не все ученики являются образцом родительской мечты. Среди них попадаются и двоечники, и хулиганы, и малолетние преступники. В конце шестидесятых случилось очередное ЧП, милиция задержала троих пацанов из девятого класса, которые успешно промышляли кражами сумок, начав с родной учительской и затем расширив поле деятельности до других присутственных мест, например, поликлиник и собесов. Вступив в контакт с милицией, Иван Федорович вдруг осознал всю меру ответственности учителя за учеников и сказал себе, что отныне будет более внимательно следить за своими подопечными, высматривая в их поведении нарождающиеся признаки неблагополучия. Случай вскоре представился, и, когда на руке десятиклассника из малообеспеченной семьи появились «взрослые» часы, учитель Булгаков незамедлительно пришел в милицию, чтобы обсудить сей загадочный факт. В милиции энтузиазм Ивана Федоровича оценили по достоинству, поблагодарили и попросили продолжать в том же духе. С десятиклассником, слава богу, ничего плохого не случилось, выяснилось, что часы он купил по дешевке в какой-то подворотне, но поскольку часы оказались крадеными, то благодаря бдительности учителя были выявлены скупщики и даже несколько воришек.

Следующий этап наступил примерно через два года, когда оперативник из местного отделения милиции сам обратился к Булгакову за помощью. Нужно было проверить информацию о недобросовестности школьной буфетчицы, которая нагло обсчитывала и обвешивала школьников, для чего необходимо проводить контрольную закупку. В контрольной закупке есть свои сложности и хитрости, например, специально подставленные «покупатели» должны брать несколько наименований товара, а не одни какие-нибудь сосиски, а после расчета с продавцом под благовидным предлогом не отходить от прилавка и не брать свои покупки. Сдачу желательно тоже в кошелек не прятать, пусть лежит там, куда ее продавец положил. Можно делать вид, что ищешь сумку, в которую будешь складывать купленные продукты. Можно отвлечься на беседу со знакомыми. Можно много чего всякого придумать, чтобы не сорвать контрольную закупку, но выглядеть при этом надо естественно, чтобы проверяемый продавец не насторожился. Иван Федорович с радостью согласился сыграть роль покупателя-копуши и проделал это с таким блеском и виртуозностью, что у милиционеров дух захватило. Очень скоро к нему обратились снова и попросили использовать свое артистическое дарование уже в более серьезных целях. Булгакову предстояло познакомиться с молодой дамой из соседнего дома и кое-что у нее выведать. Он выведал.

Дальше покатилось как по маслу. Иван Федорович легко перевоплощался и втирался в доверие, слушал и запоминал, никогда ничего не забывал и не путал. Его актерские способности расцвели и приносили пользу, и он был счастлив.

С тем оперативником, который впервые прибег к его помощи, Булгаков сотрудничал больше пятнадцати лет, пока тот не вышел на пенсию. С согласия Ивана Федоровича его «передали» другому сыщику, потом третьему. Четвертым куратором оказался Селуянов, который сразу оценил его самого и его возможности. И холил и лелеял немолодого уже человека, сотрудничающего с сыщиками, как принято выражаться в официальных документах, на конфиденциальной основе.

Задание в этот раз Иван Федорович получил, по его же собственным меркам, несложное. Нужно было поотираться среди публики, знакомой с Клавдией Никифоровной Романовой, и собрать о ней как можно больше сведений. Красивому седовласому пожилому мужчине, к тому же опытному педагогу и знатоку русской поэзии, ничего не стоило разговорить любого, будь то пенсионерка или молодая мамочка с коляской, солидный дядечка в годах или пацан. Он умел находить общий язык со всеми.

Анатолий Леонидович Храмов был убит в собственной квартире. Обнаружила его жена, вернувшаяся с дачи. Приехавший вместе с дежурной группой судебный медик установил, что смерть наступила около десяти-двенадцати часов назад, то есть в промежутке между одиннадцатью и тринадцатью часами. Причина смерти – асфиксия вследствие удавления тонким прочным шнуром.

– Ну что, умники, – сердито пробурчал Гмыря, когда к месту происшествия примчались Настя и Зарубин, – крутите мозгами-то, не все мне одному трудиться. Дударева сразу отметаем, он с десяти утра в моем кабинете находился, а потом в камере, куда я его запрятал.

– А почему сразу Дударев? – удивилась Настя. – Вы до такой степени его не любите, что готовы повесить на него всех дохлых кошек в нашем городе. Зачем ему убивать собственного адвоката?

– А затем, умная и гуманная Каменская, что адвокат Храмов отказался вести дело Дударева.

– Как это отказался?

– А вот так. Отказался. Сей факт мне сообщила мадам Ермилова, с которой я уже пообщался по телефону, пока вы с Зарубиным бабкину квартиру шерстили. Господин Храмов, царствие ему небесное, собирался отбыть на отдых не менее чем на два месяца, в связи с чем поставил Дударева и Ермилову в известность, что защитой Дударева он заниматься не будет. А господин Дударев, в свою очередь, не далее как сегодня утром продемонстрировал нам всем, что держать себя в руках он совсем не умеет, вспыхивает как порох и тут же лезет в драку. Бабку нашу Романову чуть не пришиб прямо в моем кабинете. Поэтому самое первое и самое нормальное, что может прийти в голову следователю вроде меня, – это идея о том, что убийство совершил Дударев. Жалко, что у него алиби, которое даже я оспорить не могу. Остается только надеяться на то, что наш медик ошибся и смерть наступила до десяти часов утра. Пойди-ка, Настасья, поговори с женой Храмова, она в соседней комнате в себя приходит. Я пока не смог толком ее допросить, уж очень плоха.

– Хорошо, – кивнула Настя, – я попробую. Только насчет судебного медика я хотела сказать…

– Ну?

– Сейчас жара стоит. Процессы идут быстрее. Поэтому если медик и ошибся, то в сторону увеличения срока наступления смерти, а не в сторону уменьшения. Храмов мог умереть значительно позже полудня, но уж никак не раньше.

– Больно ты умная, – огрызнулся Гмыря. – Иди задание выполняй.

Жена, а теперь уже вдова Анатолия Храмова, действительно была очень плоха, но старалась держаться изо всех сил. Красивая молодая женщина с лицом белым от ужаса и сердечной недостаточности, вызванной шоком.

– Толя раньше в милиции работал, я знаю, что вам нужно меня допросить, – сказала она, давясь слезами. – Вы не смотрите, что я плачу, вы спрашивайте. Я никак остановиться не могу…

Насте стало ужасно жаль ее, такую молодую и красивую, ведь еще вчера, еще сегодня утром, даже еще сегодня днем, пока она не вернулась домой, жизнь представлялась ей совсем другой. У нее был любящий и любимый муж, оба они были молоды, полны сил и желания жить и, наверное, счастливы. И вдруг в одну секунду все переменилось. Нет больше мужа, нет сил и желания жить, нет счастья. Настя решила не приступать прямо к делу, а немного отвлечь женщину посторонними разговорами, чтобы дать ей возможность войти в ритм беседы и привыкнуть к необходимости отвечать на вопросы.

– Вы собирались ехать отдыхать? – сочувственно спросила она.

– Мы… Да, в октябре… Планировали ехать в Испанию.

Храмова разрыдалась. Настя собралась было успокаивать ее, но внезапно остановилась. Как это в октябре в Испанию? Почему в октябре? А куда же Храмов собирался ехать сейчас? Это должна была быть какая-то очень важная и неотложная поездка, если ради нее он расторг договор с клиентом.

– Скажите, а куда Анатолий Леонидович собирался уезжать в ближайшие дни? – спросила она.

– Никуда.

– Вы точно это знаете? Может быть, он вам говорил, а вы забыли?

– Не говорил он мне ничего. – Храмова всхлипнула и вытерла лицо зажатым в руке платком. – Он не собирался ни в какие поездки. Даже на дачу не приезжал, работы было много.

Очень интересно! Но есть и другой вариант. Если жена по нескольку дней подряд не приезжает в Москву, то вполне можно успеть быстренько съездить куда-нибудь и вернуться, не ставя ее в известность. Другое дело, что ради такой короткой поездки не имеет смысла отказываться от клиента. Хотя Ермилова говорила что-то о двух месяцах, а не о нескольких днях. Если только… Если только сама поездка не решает какой-то очень важный вопрос, после чего уже не будет необходимости заниматься адвокатской практикой. Или не будет возможности.

– Наталья Сергеевна, ваш муж не собирался менять род занятий? – осторожно спросила Настя.

– Я не понимаю…

– Ну, может быть, ему делались какие-нибудь интересные предложения, возможно, даже связанные с вашим переездом за границу. Нет?

– Я ничего не знаю об этом, – покачала головой Храмова.

– Вы можете поручиться, что находитесь полностью в курсе дел мужа? Вы точно знаете, что у него от вас нет секретов?

– Конечно, есть. Вы же понимаете, он адвокат… Он очень бережно относится к своим клиентам, никогда слова лишнего про их дела никому не скажет, даже мне.

– А вас это не задевало?

– Ну что вы… Он же в милиции работал, я уже говорила вам. Толя меня еще с тех пор приучил, что есть производственные секреты и чтобы я не обижалась, если он не все мне рассказывает. Вы знаете, мы ведь очень давно женаты, Толя еще в школе милиции учился, а я в институте, на втором курсе. Нам только-только по восемнадцать исполнилось, когда мы поженились. Мы с восьмого класса знали, что будем вместе, ждали только, чтобы возраст подошел. В этом году пятнадцать лет со дня свадьбы хотели праздновать. Как раз в октябре, собирались в Испании…

Она снова расплакалась, на этот раз уже не так отчаянно, зато горько. Глядя на плачущую женщину, Настя думала о том, как похожи и в то же время непохожи бывают человеческие судьбы. Они с Чистяковым вместе с девятого класса, а поженились только три года назад. Им понадобилось почти двадцать лет, чтобы понять, что они должны быть вместе. Если бы они поженились, как Храмовы, в восемнадцать лет, то в этом году праздновали бы двадцатилетие со дня свадьбы. А они до тридцати пяти тянули. Насте вдруг стало страшно, она представила себе, что чьей-то злой волей Лешку вырвут из жизни. Из жизни вообще и из ее, Настиной, жизни. Несмотря на то что по работе она почти ежедневно сталкивалась со смертями, ей не приходило в голову, что такое же может случиться и с ней самой. А ведь может. От беды никто не застрахован, даже самые правильные и благополучные. Можно не заниматься опасными видами деятельности и соблюдать правила личной защиты, не знакомиться с подозрительными людьми, не входить в лифт с неизвестными, не приглашать в дом малознакомых личностей, но все равно не убережешься. Кто-то кого-то захочет убить, а под пули попадет случайный прохожий. И не существует в природе такого закона, по которому этим случайным прохожим не может ни при каких условиях оказаться близкий тебе человек. Нет такого закона, а потому всякое может случиться. Не говоря уже о пьяных или обкуренных водителях, лихо выезжающих на встречную полосу.

– Не плачьте, пожалуйста, – тихо попросила Настя. – Давайте еще поговорим о вашем муже. Мне сейчас нужно узнать о нем как можно больше, чтобы как можно быстрее определить правильное направление поисков убийцы. Вы меня понимаете?

Храмова молча кивнула и снова поднесла к лицу мятый и совершенно мокрый платок.

– Спрашивайте.

– Анатолию Леонидовичу никто не угрожал?

– Я не знаю. Он не говорил. Не хотел, чтобы я напрасно волновалась.

– У него были долги?

– Долги? – Храмова, казалось, даже удивилась. – Нет. У нас достаточно денег, мы привыкли жить неприхотливо.

– Может быть, ваш муж играл в казино?

– Да что вы, он там ни разу не был.

– Наталья Сергеевна, мне не хотелось бы, чтобы вы поняли меня неправильно, но… Вы все лето живете на даче, а Анатолий Леонидович постоянно был в городе. Почему так? Почему вы не вместе?

– Мне… Я… – Храмова замялась. – Мне тяжело в городе в такую жару. Мне нельзя… такие перегрузки…

«Господи, да она же беременна! – поняла Настя. – Ну конечно, как я сразу не сообразила. Просто она все время сидит, я не видела ее фигуру в полный рост. А может быть, срок еще такой маленький, что по фигуре и незаметно. Она права, вынашивать ребенка в душном раскаленном каменном мешке – не самое лучшее».

– Вы ждете ребенка? – спросила она на всякий случай.

– Да. Третий месяц. У меня не получалось несколько раз, поэтому мы с Толей решили не рисковать, беречься с самого начала. Я даже с работы уволилась, чтобы не ездить на электричках каждый день. Жила постоянно на даче с Толиной бабушкой, там сосны, озеро, воздух хороший.

– А зачем вы сегодня приехали в город?

Храмова подняла на Настю больные глаза, губы ее дрожали.

– Я соскучилась по Толе. Так сердце защемило… Я почувствовала, что умру, если его не увижу. Я думала, это от любви. Теперь понимаю, что это было другое.

Настя вернулась в комнату, где Гмыря руководил осмотром.

– …пепельница керамическая, в которой находятся… двенадцать окурков от сигарет «Кэмел спешиал лайтс», бутылка пластиковая объемом два литра с этикеткой «Вера», в бутылке находится прозрачная жидкость, заполняя бутылку на высоту… Кто линейку спер? Дай сюда, ворюга… На высоту два и три десятых сантиметра… Так, дальше поехали. Стакан с остатками прозрачной жидкости, расположен рядом с пепельницей и бутылкой… Еще один стакан на противоположной стороне стола, на вид сухой и чистый, видимых отпечатков пальцев и губ не имеется.

Гмыря не обратил на Настю внимания, и она на цыпочках вышла на кухню. Здесь было чисто, спокойно и прохладно. На столе стояла одинокая бутылка воды, все та же «Вера». Бутылка была пуста лишь наполовину. А в комнате стояла почти допитая бутылка и два стакана. Понятно. К Храмову пришел гость, и он, как воспитанный хозяин, поставил на стол два стакана и непочатую бутылку. Гость, однако, не пил, жажда его, по всей видимости, не мучила, так что стакан его остался сухим и чистым. Что же получается, за время встречи Храмов выпил без малого два литра воды? Получается. Бедный водохлеб!

Настя быстро прошла в комнату, где сидела безутешная вдова.

– Наталья Сергеевна, ваш муж курил?

– А?

Храмова вскинула на нее непонимающий взгляд, будто забыв, кто эта женщина и зачем она здесь.

– Что вы спросили?

– Ваш муж курил? – терпеливо повторила Настя.

– Нет почти… Только за компанию, когда застолье, мог выкурить две-три сигареты. И еще когда нервничал.

– Какие сигареты он курил?

– Легкие. Ему привозят откуда-то облегченный «Кэмел», настоящий, не лицензионный.

– Вы можете припомнить случай, когда Анатолий Леонидович выкурил бы больше десяти сигарет за короткое время?

– За короткое? Это сколько?

– Например, за два часа.

– Да что вы! Я такого никогда не видела. То есть я хочу сказать, что в то время, когда он работал в розыске, он, конечно, много курил, очень много, особенно когда сидел дома и ждал, что кто-то придет или позвонит. Тогда прикуривал одну от другой, все время дымил. Он очень нервничал в таких случаях, весь как натянутая струна был. А потом, года два назад, сказал, что будет бороться за здоровую старость, и резко сократил курение. В последние два года он курил совсем мало. Ему одной пачки хватало на неделю, а то и на две.

Хорошенькое дело! Двенадцать сигарет и два литра воды за одно прекрасное утро. Кого же ждал Анатолий Леонидович с таким диким нервным напряжением? И кто в результате к нему пришел? Кто заставил его так нервничать во время разговора? Уж понятно, что не друг и не клиент. Тогда кто?

Настя снова вышла туда, где находилась группа, подошла к столу и склонилась над пепельницей. Все двенадцать окурков были как братья-близнецы, совершенно очевидно, что тушила их одна и та же рука одним и тем же привычным жестом. Конечно, преступник мог быть достаточно хитер, чтобы курить те же сигареты из той же хозяйской пачки и тушить их таким же способом, но это бесполезная уловка, потому что экспертиза все равно покажет, кому принадлежит слюна на окурках, одному ли Храмову или кому-то еще.

– Каменская, помоги с бумагами, – скомандовал Гмыря.

Пока Сергей Зарубин и Коля Селуянов обходили соседей в надежде найти хоть кого-нибудь, кто видел и мог бы описать утреннего посетителя квартиры адвоката Храмова, Настя собирала папки и бумаги из письменного стола. Дело близилось к полуночи, и она спохватилась, что не предупредила мужа. Лешка, наверное, звонит ей из Жуковского каждые десять минут и с ума сходит от волнения. После неприятного эпизода с молоденькой Юлечкой Чистяков два дня подряд приезжал ночевать в Москву и, только убедившись, что Настя успокоилась, вернулся к родителям. «Интересно, – подумала Настя, – отчего он больше волнуется, оттого, что со мной что-то случилось, или оттого, что я загуляла с другим мужчиной?»

– Борис Витальевич, мне нужно позвонить, – сказала она Гмыре.

– А не обойдешься?

– Не обойдусь. Я мужа не предупредила, что выехала на место происшествия. Вы же знаете, что ревность – самое разрушительное чувство. Зачем человека зря травмировать?

– Самое разрушительное чувство, Каменская, – это зависть, – поучительно изрек Гмыря. – Спроси у Мусина разрешения, если он уже с телефонным аппаратом закончил, можешь позвонить.

Эксперт Мусин звонить разрешил.

– Не перепачкайся только, – предупредил он, – аппарат весь в порошке, я пальцы снимал.

– А я уж думал, что ты сбежала с проезжим актером, – с облегчением сказал Чистяков, услышав ее голос.

– И обрадовался? – спросила Настя.

– Еще как. Стал уже прикидывать, когда мне сделать предложение нашей Юлечке, а ты тут как тут на мою голову. Тебе там долго еще?

– Долго. Часа два, не меньше.

– Как домой доберешься? В метро пускать уже не будут.

– Селуянова попрошу отвезти, он на колесах.

– Не будь нахалкой, Коля – молодожен, его жена ждет возле теплой постели. Хочешь, я за тобой приеду?

Ей очень хотелось сказать «хочу». Еще горьковатым привкусом напоминал о себе ее недавний внезапный страх в один момент потерять Алексея, и Настя вдруг поняла, что нужно стараться успеть сказать и сделать самое главное, потому что, когда будет поздно, поправить уже ничего нельзя будет. Она так явственно представила себе, как обнимет мужа и скажет ему те слова, которые давно должна была сказать, но не говорила, считая это делом пустым и необязательным, делом, которое всегда успеешь сделать. А ведь можно и не успеть. Но сейчас почти полночь, и Жуковский отсюда – не ближний свет, а Лешке к девяти утра на работу. Она будет последней свиньей, если примет его джентльменское предложение и заставит ехать в такую даль на ночь глядя. Хотя, с другой стороны, Лешка хоть и умеренно ревнив, но он все же ревнив, и, если он подспудно хочет убедиться, что его жена действительно работает, а не прохлаждается в объятиях любовника, нельзя лишать его такой возможности. Конечно, Настя никогда не давала ему повода для ревности, но теперь, после эпизода с Юлей, все может измениться. Сколько историй знает человечество, когда супруг, подозревая другого в неверности, сам начинает изменять исключительно ради собственного психологического комфорта. Дескать, ты мне верность не хранишь, но и я не сижу без дела. И до тех пор, пока Чистяков будет испытывать неловкость от Юлиной выходки, он будет подсознательно ждать, что его жена может выкинуть что-нибудь подобное. Итак, хочет ли она, чтобы Леша приехал за ней сюда и отвез домой?

– Хочу, – сказала она решительно. – Приезжай за мной, Чистяков, мне хочется почувствовать себя замужней дамой, которую муж встречает после работы.

Почти в половине второго ночи осмотр места происшествия был наконец закончен. Гмыря первым вышел из квартиры и, грохоча ботинками, чуть ли не бегом спустился вниз. Квартира Храмовых находилась на втором этаже, можно было обойтись без лифта. Селуянов вышел последним.

– Тебя отвезти? – дежурно спросил он Настю, но по его голосу было отчетливо слышно, что он надеется на отрицательный ответ.

– Надеюсь, что нет. Не исключено, что внизу ждет мой профессор.

– Ого! Прилив нежности? – съехидничал Николай. – Сколько я помню, такого не случалось.

– Скорее прилив ревности. А насчет того, что раньше такого не случалось, так все когда-то бывает в первый раз.

– А ревность-то у кого? У профессора?

– Нет, Коленька, ревность у меня, а у профессора комплекс вины по этому поводу. Ладно, ты не вникай, это мы от скуки дурака валяем. Одна маленькая дурочка вообразила, что Чистяков от нее без ума, и тут же поставила меня об этом в известность. Чистяков, естественно, расстроился ужасно, он думает, что я теперь перестану ему верить и начну ревновать, а от ревности люди делают всякие глупости, в том числе и начинают изменять, причем без всякого на то желания, а исключительно из дурацкого принципа. Вот и думай теперь, у кого приступ ревности, у меня или у Лешки.

– Мудрено как у вас все, – покачал головой Селуянов. – Не можете вы, интеллектуалы, в простоте жить.

– А ты можешь?

– Теперь могу, – твердо ответил Николай. – Я теперь не думаю ни о чем, я просто люблю Валюшку и чувствую, что счастлив. А счастье, как тебе известно, не стимулирует умственную деятельность. Вот говорят же, что настоящий творец должен быть голодным, тогда он может создать шедевр. Сытые шедевров не создают. Для того чтобы хорошо думать, нужно быть несчастливым, а счастливые не думают, они просто живут. Поняла, гениальная ты моя?

Он придержал дверь, пропуская Настю из подъезда на улицу. Машина Гмыри, подмигнув фарами, уже отъезжала от дома. На противоположной стороне улицы рядом с машиной Селуянова Настя увидела «Москвич» Чистякова. Сам Алексей стоял рядом с машиной и что-то оживленно обсуждал с Зарубиным. «Боже мой, вот он стоит, – подумала Настя, чувствуя, как зашлось сердце, – стоит живой и здоровый, разговаривает с Сережей и даже не думает о том, что он жив и как ему повезло, что никакого несчастья пока не случилось. А я понимаю, какое это счастье, когда твои близкие с тобой, а не на кладбище, и еще можно насладиться тем, что они с тобой, и еще можно сказать им, как любишь их и дорожишь ими. Как хорошо, что я вовремя спохватилась!»

Алексей смотрел на нее удивленными глазами, он не понимал, почему Настя вдруг побежала к нему, хотя спешки никакой нет и можно идти спокойно.

– Чистяков, как хорошо, что ты у меня есть, – пробормотала она, уткнувшись носом в его шею и вдыхая запах его туалетной воды. – Ты – самое лучшее, что есть в моей жизни.

– Ты хочешь сказать, домой ночью добраться не можешь без меня? – пошутил Алексей.

– И это тоже. И вообще без тебя я умру с голоду. Поехали, а?

– Ася, я всегда ценил твою честность выше, чем твои умственные способности. Не заставляй меня сомневаться.

Она отстранилась и посмотрела на мужа.

– Почему сомневаться?

– Потому что прилив нежности у тебя обычно случается, когда ты нашкодишь. А уж такого прилива страстной любви, как сейчас, я и вовсе не припомню. Признавайся, что случилось?

– Ничего, профессор, просто я резко поглупела и от этого стала до неприличия искренней. Вот Селуянов мне только что популярно объяснил, что счастливые люди обычно заметно глупеют. Я осознала, какое это счастье, что ты у меня есть, и поэтому мозги отказываются работать. Перестань надо мной издеваться, а то я обижусь.

Чистяков усадил жену в машину и, прежде чем закрыть дверцу, наклонился к ней.

– Не надо себя обманывать, дорогая, ты не можешь на меня обидеться никогда и ни при каких обстоятельствах.

Она расхохоталась.

– Тебе не противно, что ты всегда прав?

– Ничуть. Быть всегда правым рядом с такой умной женой – это дорогого стоит. Это престижно и почетно, как Государственная премия.

Как и полагается при раскрытии убийств, одним из первых шагов становится выяснение и отслеживание всех передвижений и контактов потерпевшего за последние дни. Куда ходил, с кем встречался, о чем разговаривал. Жена Храмова в этом поиске сведений ничем помочь не могла, ибо последние две недели безвылазно сидела на даче на берегу Клязьминского водохранилища. Зато весьма полезными могли оказаться Ольга Ермилова и Георгий Дударев, поскольку с ними Храмов предварительно обсуждал перечень лиц, к которым он может обратиться, осуществляя сбор информации для защиты Дударева.

Сам Дударев на контакт шел неохотно, грубил Гмыре и огрызался. Основным лейтмотивом его высказываний была мысль о том, что следователь не в состоянии раскрыть одно убийство и арестовал невиновного, так что нечего ему браться за другое и пытаться пришить к нему ни в чем не повинного Дударева. Ольга же Ермилова, напротив, рассказывала много, хотя интонация ее высказываний была более чем сдержанной, а ответы лаконичными. К ней послали Селуянова, как человека, близкого ей по возрасту.

Ольга рассказала о том, какую линию защиты по делу Дударева избрал адвокат и каких людей и с какой целью собирался опросить. Уже закончив беседу, Селуянов не сдержался и спросил:

– Ольга Васильевна, почему вы мне это рассказали?

– Потому что вы спросили, – коротко ответила она.

– Но вы не можете не понимать, что даете в руки следствию дополнительные козыри. Вы хотите добиться освобождения Дударева, значит, вы будете искать другого адвоката, и другой адвокат уже не сможет избрать ту же стратегию защиты, потому что следователь предупрежден, а значит – вооружен.

– Мне все равно. Пусть адвокат выбирает другую стратегию.

Селуянов помолчал, обдумывая услышанное. Что-то ему здесь не нравилось… Ольга Ермилова ведет себя не как верная подруга, которая стремится любой ценой помочь своему возлюбленному, а как оскорбленная женщина, желающая свести счеты с обидчиком. Неужели Дударев в чем-то провинился перед ней?

– Ольга Васильевна, я задам вам вопрос, который может показаться обидным и оскорбительным, и вы можете на него не отвечать. Но я его все равно задам. Вы верите в невиновность Георгия Николаевича?

Наступило молчание, и Селуянову показалось, что сейчас что-нибудь взорвется в этой комнате. Наконец Ермилова ответила. Она говорила ровным невыразительным голосом:

– Нет, я не верю в его невиновность.

– Тогда почему вы стремитесь его защищать?

– Потому что, кроме веры в невиновность, есть еще чувство сострадания и чувство долга. Георгий доверился мне и попросил о помощи как близкого человека, и я не могу его подвести.

– Но тем, что вы мне сейчас рассказали, вы ему не помогаете, – осторожно заметил Селуянов. – Вы ему вредите.

– А вам? Вам я помогаю?

– Пока не знаю, – честно признался он. – Может быть, и нет. А может быть, и помогаете, если, опрашивая людей, которых вы мне назвали, я узнаю о Храмове что-то такое, что прольет свет на его убийство. Но гарантий нет никаких. Ольга Васильевна, я понимаю, что вы приносите определенную жертву, но я хочу, чтобы вы понимали, что она может оказаться бесполезной.

Ольга снова помолчала несколько секунд. Потом взглянула на Селуянова.

– Зачем вы мне все это говорите? Я ответила на ваши вопросы, пусть даже в ущерб собственным интересам и интересам Георгия. Чем вы недовольны? Почему вы меня мучаете этим разговором? Не лезьте в мою жизнь, я вас прошу.

– Извините, – пробормотал Селуянов, испытывая неловкость. – Давайте вернемся к Храмову и людям, с которыми он должен был общаться. Вы мне назвали знакомых семьи Дударевых, которые могли бы, по вашему общему замыслу, рассказать о том, как Елена Петровна хранила верность мужу и не собиралась с ним разводиться. А каким образом вы собирались подкрепить данные о том, что ваш муж давно знал о ваших отношениях с Георгием Николаевичем? Ведь именно таким способом вы, если я не ошибаюсь, намеревались скомпрометировать мужа как следователя и доказать, что он проявил предвзятость, собирая в первые сутки следствия доказательства вины Дударева. Так как вы хотели это сделать?

Ольга глубоко вздохнула и отвела глаза. Она сидела вполоборота к Селуянову и смотрела в окно, за которым неподвижно застыли уставшие от жары крупные листья клена. Правая рука ее лежала на коленях, левой Ольга тихонько и ритмично постукивала по столу, и не было в этом стуке ни малейшей нервозности, только какая-то обреченность и безмерная усталость.

– Храмов должен был пойти к моей подруге и предложить ей деньги за показания.

– К какой подруге? Имя назовите, пожалуйста.

– Я не знаю, кого он выбрал. Я назвала ему три имени и сказала, что это мои близкие приятельницы, которые знали, что у меня роман с Дударевым, но у меня язык не повернется предложить им такое, тем более за деньги. Анатолий Леонидович посмеялся и сказал, что от меня они, конечно, денег не возьмут и на такое не согласятся, а от него, человека постороннего и умеющего быть убедительным, возьмут. Он сам встретится с ними по очереди, побеседует, присмотрится к ним повнимательнее и только после этого решит, кто из них наиболее для этого пригоден. Только просил, чтобы я им не звонила и не предупреждала о его визите, а то не ровен час кто-нибудь из них окажется излишне честной и сочтет нужным поговорить с Михаилом до того, как все будет организовано.

– Храмов говорил вам, с кем он успел встретиться и каковы результаты?

– Нет, он звонил и говорил, что работа идет и чтобы я ни о чем не беспокоилась. А потом вдруг заявил, что отказывается от дела, потому что ему нужно срочно уезжать по семейным обстоятельствам. Вот и все.

После встречи с Ермиловой Николай долго не мог вернуть себе привычное шутливое и легкое расположение духа. У него было такое чувство, что он разговаривал с женщиной, которая только что похоронила единственного близкого человека и больше у нее не осталось ни одной родной души на всем свете.

Но как бы ни было на душе скверно, а работать надо, интимные переживания сыщиков никого не волнуют, кроме них самих. И Селуянов отправился к людям, которых назвала ему Ольга Ермилова. Впереди было еще полдня, и можно было многое успеть. К шести вечера он отработал четверых из шести человек, с которыми должен был встретиться адвокат Храмов, и чувство недоумения, возникшее после первых двух встреч, к концу четвертой беседы переросло в чувство острой тревоги. Что-то было не так, совсем не так. Концы с концами никак не сходились, даже если пытаться стягивать их парой лошадей.

К девяти вечера, навестив последнего, шестого человека, он нашел телефон-автомат и позвонил на работу. Каменской на месте не было, ее домашний телефон тоже не отвечал, зато до Короткова удалось дозвониться. Юра никогда не уходил с работы рано.

– Але, босс! – бодро выкрикнул в трубку Селуянов. – А где наша подполковница?

– Будешь обзываться – не скажу, – молниеносно парировал Коротков.

– Ну ладно, шеф.

– Не годится.

– Тогда начальник.

– Обижусь.

– Ну, Юр, заканчивай издеваться…

– Вот можешь же, когда хочешь, только придуриваешься. Чего тебе? – смилостивился Коротков.

– Аська где?

– А тебе срочно?

– Срочно.

– Она у Стасова. Сказала, что не навещала Татьяну неприлично долго и нужно наконец выбрать время и нанести визит. Телефон сказать?

– Сам знаю.

– Колян, а ты не считаешь нужным проинформировать меня о причинах такой безумной срочности? Я все-таки твой начальник. И к делу Дударева вроде как подключен.

– Здрасьте, приехали. То ты обижаешься, что я тебя начальником называю, то недоволен. Не поймешь вас, Коротковых. И вообще, это не по Дудареву, а по Храмову.

– А не один ли хрен? Дело-то одно. Не увиливай, Колян.

– Юра, все очень смутно и непонятно, я не хочу тебя грузить раньше времени. Давай я сначала с Аськой поговорю, а тебе завтра доложим.

– Ладно, уговорил. Завтра прямо с утра.

– Есть, шеф!

– Убью… – пообещал Коротков с угрозой.