Глава 12

Ирочкины знаменитые пирожки были, как всегда, отменными, но жара и тут сделала свое подлое дело, начисто лишив Настю аппетита. Ей удалось впихнуть в себя только два маленьких шедевра с капустой, хотя в былые времена количество поглощаемых ею за один визит пирожков обычно бывало больше пяти.

– Неужели не вкусно? – огорченно спросила Ира. – Не получились?

– Получились. Просто сил нет жевать, – объяснила Настя.

– Вот так всегда. Я стараюсь, стараюсь…

– Не расстраивайся, – рассмеялась Татьяна. – Гришка подрастет, будет в твоем хозяйстве еще один мужичок, они вдвоем со Стасовым всю твою стряпню оприходуют.

– Когда еще он подрастет, – махнула рукой Ирочка.

Ждать действительно оставалось немало, ибо сыну Татьяны и Стасова – Гришеньке только через три недели исполнялся годик. Это был невероятных размеров бутуз с ужасно серьезными глазами и не по возрасту солидными движениями. Он уже ходил, проявляя в этом сложном деле полную самостоятельность, и каждый шаг делал своими пухлыми ножками так значительно и основательно, как будто заявлял: «Вот я иду, и попробуйте мне помешать». Ростом он пошел в двухметрового отца, а олимпийским спокойствием и выдержкой – вероятно, в маму-следователя.

– Настя, скажи ей, чтобы и не думала выходить на работу, – потребовала Ирочка. – Пусть сидит дома с ребенком и пишет книжки: и малышу польза, и семейному бюджету.

– Ага, – тут же поддакнул Стасов, – и семейной жизни в целом тоже. Ира, перестань привлекать всех гостей к решению собственных проблем. По-моему, Таня ясно сказала, что с сентября возвращается на службу. Ее же все равно не переубедить. Тебя можно переубедить, Танюха?

– Не-а.

Татьяна помотала головой, при этом ее отросшие волосы, стянутые сзади заколкой в хвост, весело запрыгали по плечам.

– Я вообще-то тоже против того, чтобы моя жена работала, – пояснил Стасов, – но я полагаю разумным не вмешиваться. Женщина, которая больше десяти лет проработала следователем и трижды выходила замуж, знает, что делает, и в советчиках вряд ли нуждается. Верно, Танюха?

– Верно, Стасов.

– Но тут есть одно серьезное «но», – продолжал Владислав. – Наша Ирочка. Если ты, Танечка, выходишь на работу, но Ира автоматически продолжает оставаться нашей домоправительницей, потому что должен же кто-то сидеть с ребенком и вести хозяйство. И я считаю это глубоко безнравственным. Ира должна устраивать свою собственную жизнь, а не нашу.

– Ничего я не должна, – горячо заговорила Ирочка. – Мне вполне хватает вашей жизни, не гоните меня.

Настя поняла, что присутствует при давнем споре, который в семье Стасова ведется изо дня в день и всем уже изрядно надоел. Конечно, это ненормально, когда красивая молодая женщина посвящает все свое время обслуживанию другой семьи. Они с Татьяной даже не родственники в юридическом смысле, просто Татьяна когда-то была замужем за Ирочкиным братом. Ирочке катастрофически не везло в личной жизни, и это лишь подтверждало давно известную закономерность, в соответствии с которой красивые, умные и хозяйственные женщины почему-то никак не могут выйти замуж. Объяснения этой закономерности пока никто не дал, зато каждый имел возможность наблюдать ее собственными глазами. Татьяна и Стасов предпринимали несколько раз попытки познакомить Иру с кем-нибудь, по их мнению, подходящим, но всегда это заканчивалось неудачей. Ира упорно цеплялась за ставший привычным образ жизни и, похоже, просто боялась его менять.

– Ничего, Ириша, вот познакомлю тебя с нашим Доценко, и все твои аргументы рассыпятся в прах, – угрожающе произнесла Настя. – Доценко – это наш последний аргумент в борьбе за твою личную жизнь. Красивый, холостой, по возрасту тебе подходит. И, между прочим, умный.

– Точно, – радостно подхватил Стасов, – мы давно уже с этой идеей носимся, а в жизнь воплотить – руки не доходят. Миша Доценко – отличный парень, вы составите прекрасную пару.

– Да ну вас!

Ирочка залилась краской и отвернулась.

– Я вам мешаю, что ли? Что вы так стараетесь меня выпихнуть замуж? А кто домом будет заниматься?

– Ира, миллионы семей состоят из работающих супругов и маленьких детишек, но только в некоторых семьях есть домработницы. Все же как-то справляются, так почему мы не сможем? – увещевал ее Стасов. – Отдадим Гришку в ясли, будем покупать полуфабрикаты и жить как все люди.

– Гришеньку? В ясли? Полуфабрикаты?

На лице у Ирочки был написан такой неподдельный ужас, что Татьяна расхохоталась, следом за ней рассмеялись Настя и Стасов.

– А чем Гришка хуже других детей? Я вот, например, ходил в ясли, и Танюха тоже… Ася, ты как?

– Я как все, – ответила Настя. – У меня папа в уголовном розыске работал, а мама в институте училась, когда я родилась, так что я честно прошла и ясли, и детский садик.

– О! – Владислав многозначительно поднял указательный палец. – Слышишь, Ирусик, что люди говорят? Вон Аська какая умная выросла, да и я не подкачал, а уж про Таню и говорить нечего, ее книжками вся страна заполонена, стало быть, тоже не дурочка получилась. И Гришка в яслях не пропадет.

– Гришеньку я в ясли не отдам! – категорически заявила Ира. – Это даже не обсуждается. Настя и Таня, между прочим, в ясли и садик ходили-ходили, да все здоровье там растеряли. У них не организм, а сплошные болячки.

– Но я-то здоров, – возразил Стасов.

– Зато дурак, – сердито бросила Ира. – А Гришеньку я выращу здоровеньким и умненьким. И не позволю кормить ребенка полуфабрикатами.

Они препирались беззлобно и словно автоматически, и даже Ирочкина сердитость не могла никого обмануть. Настя слушала их любовно-дружескую перепалку и невольно вспоминала Артема с Денисом. Как все похоже бывает! Просто рождаются на свет самые разные люди, одни светловолосые, другие жгучие брюнеты, одни маленькие, другие высокие, одни с прекрасными физическими данными, позволяющими им стать успешными спортсменами, другие – со склонностью к творчеству, как Татьяна. Рождаются люди, предназначенные для лидерства, и люди, для которых самым важным в жизни становится ощущение собственной нужности кому-то. Разве это плохо? Почему мы всегда стремимся причесать всех под одну гребенку, всех женщин и мужчин непременно соединить в крепкие семьи с детишками и из каждого ребенка вырастить родительскую мечту – физически здорового отличника, вежливого со старшими и ласкового в семье? Родители Артема Кипиани вовремя поняли главное: их сын не должен быть отличником, он должен быть счастливым. Он должен получить полноценное образование и жить полноценной жизнью, пусть более трудной, чем все остальные, но ТАКОЙ ЖЕ, как все, и если для этого приходится получать тройки в аттестате, то пусть будут тройки. А сколько родителей не понимают этого? Ребенок рожден для того, чтобы быть лучшим в стране краснодеревщиком, уникальным мастером, а его ругают за то, что он плохо понимает астрономию и не может выучить сто слов по-немецки. Его заставляют заниматься, ему нанимают репетиторов, пропихивают в институт, который ему неинтересен, и несчастный учится, умирая от скуки, потом работает, умирая от тоски и злости, он не делает карьеру, потому что постылая работа не может быть успешной. И все это вместо того, чтобы заниматься любимым делом и быть счастливым. Может быть, Ирочке Миловановой вовсе не нужно выходить замуж, чтобы быть счастливой, потому что она счастлива ощущением своей необходимости в этой семье. Интересно, а что нужно Денису Баженову, чтобы стать счастливым? Быть возле Артема? Или жить своей собственной жизнью?

– Настя! Ты что, не слышишь?

Мелодичный голос Ирочки звенел у самого Настиного уха.

– А? Извини, я задумалась. Что?

– Тебя к телефону.

– Лешка?

– Коля Селуянов. Говорит, срочно.

– Он всегда так говорит, – спокойно ответила Настя, сползая с дивана, на котором сидела, уютно поджав под себя ноги. – У него вечный пожар.

– Пригласи его к нам, хоть пирожков поест, – предложила Ира.

– Не выйдет, – покачала головой Настя, – у него теперь жена есть, отменная кулинарка.

– А ты все равно пригласи, вдруг придет?

Как ни странно, Селуянов пришел. Поохав над маленьким Стасовым, он тут же выцыганил у Татьяны два экземпляра ее последней книги и попросил написать автографы для жены Валентины и для тестя, который оказался большим поклонником Таниного творчества.

– Он как узнал, что я с тобой знаком, так всю плешь проел, чтобы автограф твой получить, – тараторил Николай с набитым ртом. Пирожки он поглощал с такой скоростью, что у Ирочки не осталось ни малейших оснований опасаться за результаты своих трудов. Ничего не пропадет и не зачерствеет. – А у меня и так с растительностью на голове не очень, так я подумал, что надо побыстрее ему книжку привезти, пока я вконец не полысел.

Через десять минут на огромном блюде не осталось даже крошки.

– Спасибо, родная, – с чувством произнес Селуянов, целуя Ирочку в обе щечки, – ты не дала погибнуть светочу советской легавки.

– Российской, – поправила Ира с улыбкой.

– А, ну да, никак не переучусь.

– И не легавки, а милиции, – снова поправила его Ира. Она очень трепетно и с огромным уважением относилась к работе Татьяны и всегда воспринимала любые пренебрежительные слова в адрес милиции как личное оскорбление.

– Ладно, сойдемся на ментовке. Я предлагаю тебе разумный компромисс, или, как нынче модно говорить, консенсус. Это я такой уступчивый, потому что объелся. Слушайте, люди, я вдруг подумал, может, у них в Думе столовка плохая, а? Чего ж они там никак договориться не могут? Такое впечатление, что наши всенародно избранные парламентарии заседают полуголодными. Сытый человек должен быть добрым, понятливым и уступчивым, как я. А они злые, никому ничего не уступают и совершенно не понимают, что им говорят. Надо с этим делом разобраться, нельзя допустить, чтобы судьбы страны зависели от повара, который не умеет готовить. Об этом правильно писал еще знаменитый детский поэт. Помните? «Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя».

– Коля, уймись, – попросила Настя. – Если ты наелся, то пошли, уже поздно.

Однако остановить Селуянова, если уж он начинал балагурить, было не так-то просто.

– Не смей затыкать мне рот упреками, – заявил он, – это можно сделать только вкусной едой.

– Коленька, а может, отбивную съешь? – обрадовалась Ира. – Она еще горячая, а если хочешь, я тебе свежую поджарю.

– Свежую не надо, – гордо отказался Селуянов, – давай ту, которая уже есть.

Он тут же принялся с аппетитом уминать жареное мясо вприкуску с хлебом и свежими огурцами.

– Слушай, как в тебя столько влезает? – сказала Настя, задумчиво оглядывая его с ног до головы. – Ума не приложу. Ты же на целую голову ниже меня ростом, у тебя внутри должно быть меньше места, чем во мне, а ешь ты раз в десять больше. Где ты все это размещаешь?

– Я тебе потом объясню, – пообещал он. – Вот доем, мы с тобой сядем в машину, поедем, и я все-все тебе расскажу на тему размещения и правильного распределения продуктов питания в сыщицком организме.

Настя безнадежно махнула рукой:

– Доедай уж скорее.

Однако стоило Николаю сесть в машину, он мгновенно перестроился. От веселого балагура и шутника не осталось и следа, он даже словно подобрался, как перед прыжком.

– Значит, так, Ася Павловна. С нашим покойным адвокатом происходит нечто абсолютно непонятное. Навещаю я подружек мадам Дударевой, которые рассказывали следователю Ермилову про разгульную жизнь Елены Петровны и которые, по замыслу Храмова и Дударева, должны были изменить свои показания. И что я от них слышу?

– И что же ты слышишь? – нетерпеливо спросила Настя.

– От одной подруги покойной Елены Дударевой я слышу, что у Елены была бурная личная жизнь за спиной мужа. А от двух других – что ничего такого конкретного они Ермилову не говорили. Во всяком случае, о том, что у Елены был любовник и она собиралась за него замуж, они точно якобы не говорили, потому что сами ничего про это не знали. А на мои удивленные вопросы про первую подругу дружно сказали, что она стерва и лгунья, всем известно, что она была влюблена в Дударева и при каждом удобном случае намекала ему про неверность Елены, чтобы их поссорить.

– А что же они говорили?

– Они говорили… Даже не так, они не говорили сами, а отвечали на вопросы следователя. Елена Петровна была привлекательной женщиной? Да, безусловно, она была очень красива. Пользовалась Елена Петровна вниманием мужчин? Конечно, пользовалась, а как же иначе? Были у нее серьезные романы до замужества с Дударевым? Опять же не без этого. Любила она своего мужа? Да кто ж его знает, наверное, любила, но в чужую душу ведь не влезешь. Высказывала она хоть когда-нибудь недовольство супругом? Ну естественно, в какой же семье без этого обходится. И так далее. Ответы были искренними и при желании вполне могли интерпретироваться именно так, как их записал в протокол Ермилов.

– А как-нибудь иначе они интерпретироваться могли?

– Могли и иначе. Я, натуральное дело, дамочек спрашиваю, а не был ли у вас адвокат по фамилии Храмов? Был, говорят. Так, может быть, спрашиваю, то, что вы мне сейчас рассказываете, есть результат работы адвоката? Сколько он вам заплатил за такие обтекаемые показания и за обвинения вашей подружки в том, что она стерва и лгунья? А они мне чуть ли не морду бить кинулись. Все как одна. Мы, говорят, и Храмова этого почти что за дверь выставили, потому как он нам деньги пытался предложить ни за что. Мы, говорят, Жору Дударева выгораживать не собираемся, потому как он порешил нашу любимую подружку Леночку и нет ему за это прощения, но, однако же, врать следствию не намерены, как есть, так и говорим, и следователю так говорили, и адвокату, и вам повторяем: не было у Лены никакого серьезного романа, из-за которого она собиралась бы уйти от Жоры. Во как!

– Интересно, – протянула Настя. – Но объяснимо. Конечно, у Ермилова не могло быть в тот момент обвинительного уклона, направленного лично на Дударева, поскольку он тогда еще ничего не знал про любовные похождения своей жены, но профессиональная деформация могла сказаться. Есть такой близкий и доступный подозреваемый, что просто грех не собрать против него улики. В таких случаях иногда инстинкт срабатывает.

– Да? – хитро прищурился Селуянов. – Умная ты больно. Ты дальше послушай, что было.

– И что же было?

– А дальше я отправился к подружкам мадам Ермиловой. Этих подружек числом три адвокат Храмов должен был охмурить, подкупить и заставить сказать на суде, что Ермилов давно знал об измене жены, но из гордости и благородства скрывал. Поэтому в первые сутки расследования он проявил пристрастность, необъективность и недобросовестность. Это они линию защиты такую выработали, чтобы дело на дослед вернуть.

– Разумно, – кивнула Настя. – И что, все три подружки должны были выдать на суде это вранье?

– Нет, зачем все три, одной хватит. Ольга назвала адвокату три имени, а уж он сам должен был лично познакомиться с претендентками и решить, кто из них подойдет для такой махинации. Так вот, одна из этих очаровательных дамочек смотрит на меня круглыми глазами, хлопает ресницами и рассказывает совершенно душераздирающую историю. Однажды, примерно три месяца назад, к ней пришел Ермилов собственной персоной и спросил, знает ли она, что у Ольги есть любовник. Дамочка, конечно же, в полном отказе и в чистой несознанке, потому как подруга же все-таки. С чего, говорит, Миша, ты такую глупость взял? Оля тебя любит и верна тебе до гробовой доски. А Миша ей на это отвечает, что знает точно, своими глазами видел, и теперь просто интересуется, в курсе ли подруги и проявляют ли они нечеловеческую безнравственность, покрывая и поощряя свою подгулявшую подружку. Дамочка упирается и клянется всем святым, что, во-первых, ничего не знает, а во-вторых, тут и знать нечего, Оля чиста перед мужем и ни с кем ему не изменяет. Ермилов в ответ на эти клятвы усмехнулся и сказал, что пошутил. На прочность, дескать, проверял. Ольге попросил ничего не говорить, чтобы не расстраивать ее. А для подкрепления своей просьбы намекнул дамочке, что ее муж в рамках торговых операций имеет дело с фальсифицированной водкой, что милиция об этом знает и в любой момент может дать материалу ход. Дамочка намек поняла и подруге Оле ничего о подозрениях супруга не сказала. Но на ус намотала, что Миша Ермилов все знает. Поэтому, когда к ней пришел адвокат Храмов, она ему все это и вывалила. Подруга-то нормальной женщине завсегда дороже, нежели подругин муж, и ежели представилась возможность подруге Оленьке помочь вытащить любовника из тюрьмы и при этом напакостить зловредному мужу Михаилу, то она это сделала с легким сердцем. Даже собственного мужа, торгующего поддельной водкой, не пожалела. Вот какая история получилась, Настасья Павловна.

– Да, история, – протянула Настя. – Выходит, Ермилов давно знал про Ольгины похождения. Ну что ж, хорошо, что мы вовремя спохватились, надо Гмыре рассказать, он этих свидетельниц передопросит и подстрахуется, чтобы дело из суда не вернули. А еще что интересного эти дамы рассказали тебе?

– Больше ничего.

– То есть не дали никаких наметок по поводу контактов и передвижений Храмова?

– Никаких, – подтвердил Селуянов. – В этом смысле можно считать, что день прожит впустую.

– А что насчет бабульки Романовой?

– Насчет бабульки я дал задание человеку, завтра он передо мной отчитается. И знаешь, что еще я хотел тебе сказать?

– Пока не знаю.

– Ермилова какая-то странная. Убитая, что ли. Говорит, что не верит в невиновность Дударева. Что бы это означало?

– Только то, что она сказала, Коля. Она не верит, что он не убивал. Проще говоря, она уверена, что он убил жену. И теперь у нее сердце разрывается, потому что она его любила, то есть считала человеком хорошим и порядочным, а он оказался убийцей. Более того, муж обо всем узнал, и их брак на грани развала. Какая женщина такое выдержит?

– Ася, но, если она уверена, что Дударев убийца, значит, у нее есть основания. Понимаешь, о чем я говорю? Она что-то знает, или Дударев ей сам признался, или у нее есть какие-то доказательства. Так я что хочу сказать: может, мы зря столько сил кладем на это дело? Может, надо просто поплотнее поработать с Ермиловой, расколоть ее?

Настя вздохнула, вытащила из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой.

– Ничего она, Коленька, не знает. У нее интуиция, обыкновенная пресловутая женская интуиция, в которую мужики обычно не верят и над которой посмеиваются. Она сердцем чует. Понял?

– Понял, не дурак. Приехали. Освободите салон, гражданочка.

– Сейчас освобожу. По кассетам новостей нет?

– Ой, ё-моё, я и забыл тебе сказать! – спохватился Селуянов. – Так, понимаешь ли, дамочками сегодняшними увлекся, что все из головы вылетело.

– Ты не дамочками увлекся, Николаша, а порочной и жестокой идеей раскрутки Ольги Ермиловой. Признавайся, ты ведь именно из-за этого так срочно меня разыскивал?

– А ты не перечь старшим, – парировал он. – Я сказал – из-за дамочек, значит, из-за дамочек. А про кассеты…

С кассетами все оказалось просто, как в сказке. Костя Вяткин, покойничек, был большим любителем и ценителем музыки и каждый раз, получая оригинал записи и ящик чистых кассет для переписки, оставлял себе по одному экземпляру продукта исключительно для собственного удовольствия. В квартире у него обнаружили такую фонотеку, что иному магазину и не снилось. Установить, кто привез и кто должен был забрать тот товар, который нашли в квартире Вяткина, конечно, трудно, практически невозможно, но зато вполне можно установить, кто торговал теми кассетами, образцы которых нежно хранил Костя. Торговала ими фирма «Мелодия-Плюс», та самая, в которой работал и пресловутый Лыткин, пытавшийся убить Дениса Баженова.

– Так что теперь все ясно как божий день, – с удовлетворением констатировал Селуянов. – Дударев нанимает Вяткина для убийства своей жены Елены, а впоследствии, когда выясняется, что Вяткина на месте преступления видел некий юноша, дается команда юношу выследить и убрать. Заодно и Вяткину рот затыкают, очень уж вовремя он умирает от передозировки. Теперь все, концы в воду. Стало быть, наша задача – доказать, что заказ Вяткину сделал Дударев, и дело в шляпе.

– Или Дударев, или кто-то по его поручению, – возразила Настя. – И надо доказывать, что Лыткину велели убить Дениса, а ведь наш маленький дружок Вася Лыткин твердо стоит на том, что хотел только лишь попугать Дениса, который собирался взять диск и уйти с ним, не заплатив. И отступать с этого проторенного пути он совершенно не намерен. И еще надо доказывать, что Вяткину помогли умереть.

– Ну, мать, это ты размахнулась! Кто ж тебе это докажет? Скажи спасибо, если Дударева удастся к стенке припереть.

– А фотография? С ней что прикажешь делать?

– Да, фотография… Я тебе с ходу могу придумать версию, хочешь?

– Хочу. Только правдоподобную.

– Пожалуйста. Заказ Вяткину действительно делал не Дударев, а кто-то по его поручению. Почуяв, что дело оглушительно пахнет керосином, что мы задержали Лыткина и вот-вот размотаем всю компанию, этот посредник решает все свалить на Дударева и вывести себя из игры, тем паче Дударев не только подозреваемый, но уже и арестованный. Вот он и подсовывает бабке Клаве фотографию Дударева, смотри, говорит, на нее внимательно, баба Клава, и когда тебя милиция спросит насчет Костика, соседа твоего, и насчет того, кто к нему приходил, ты им и обскажи подробно, какого мужика ты видела. Не меня ты, баба Клава, видела, а этого вот дядю, и подарю я тебе за это настоящие хрустящие бумажки, на которые ты сможешь купить в торговых точках массу полезных и приятных вещей. Конечно, это непорядочно с его стороны ужасно, но с точки зрения самосохранения вполне разумно. Как версия?

– Годится, – согласилась Настя. – Версия классная. Только проверять надо и доказывать. У тебя есть идеи, как искать этого посредника?

– Ну ты даешь! – возмутился Селуянов. – И версию я тебе придумай, и как посредника найти – расскажи. И швец, и жнец, и на дуде игрец – и все один я, бедненький Коленька.

– Ладно, бедненький Коленька, – рассмеялась Настя, выходя из машины, – пожалеем тебя всем дружным коллективом. Будешь за швеца и за жнеца, а на дуде, так и быть, я поиграю. Целую страстно, до завтра.

Она уже шагнула в раскрытые двери лифта, как вдруг ей пришла в голову мысль, до того странная, что она сначала опешила, потом резко развернулась и побежала на улицу. Но Селуянов уже уехал. Настя медленно вернулась в подъезд, поднялась в свою квартиру. Дома было темно, тихо, пусто и душно. Стянув с себя влажные от пота джинсы и майку, Настя встала под прохладный душ. Посетившая ее мысль не давала покоя. Она понимала, что мысль эта беспокоила и Колю Селуянова, только он ее не прочувствовал, не осознал. Сыщицким чутьем он определил, что в этой истории есть белое пятно, и пятно это его тревожило, заставило искать Настю и пытаться разговаривать с ней. Но смутная тревога так и не вылезла на поверхность сознания и не позволила Николаю сформулировать свой вопрос. А вопрос был действительно интересным.

Почему Анатолий Леонидович Храмов, узнав все то, что сегодня узнал Селуянов, ни слова не сказал своим клиентам? Почему он не предупредил Ольгу Ермилову о том, что ее муж давно все знал? Почему он промолчал, говоря, что все в порядке и дело движется, а потом внезапно отказался от дела?

Иван Федорович Булгаков не подвел и на этот раз. Задание Селуянова он выполнил оперативно и в полном объеме. Клавдия Никифоровна Романова среди знакомых и соседей слыла счастливой мамашей, ибо вырастила и воспитала хороших детей. Сын ее был моряком-подводником, служил где-то в Мурманске, года примерно три назад его сильно повысили в должности, и с тех пор он стал регулярно присылать матери очень приличные деньги. Дочка вышла замуж за строителя из Магадана, уехала к нему, в первые лет десять-пятнадцать они изо всех сил заколачивали деньгу, даже в отпуск не ездили, брали наличными. А потом, как новая экономическая политика началась, на скопленные деньги открыли собственное дело – строительную фирму, так что теперь процветают и мамашу старенькую не забывают, тоже денежки шлют регулярно. Клавдия Никифоровна, напуганная всеми пережитыми за шестьдесят восемь лет жизни реформами и передрягами, деньги, присылаемые детьми, сначала не тратила, на книжку складывала да в чулок запихивала, мало ли как жизнь обернется, даже и похоронить не на что будет. А вдруг сына с военной службы погонят по сокращению армии? А вдруг строительное дело у дочкиного мужа прогорит? Затем, видя, что ничего плохого не происходит, а запасы на случай непредвиденной беды уже сделаны, начала понемногу тратить. Телевизор новый купила, шубу, из одежды кое-что, посуду хорошую, да и всякого по мелочи.

Была баба Клава человеком гостеприимным, имела двух закадычных приятельниц, вместе с которыми днем смотрела по своему новому большому телевизору сериалы и пила чаек из новых фарфоровых чашек, закусывая вкусными швейцарскими конфетками из белого шоколада. Очень Клавдия Никифоровна белый шоколад уважала.

А дети у бабы Клавы и впрямь заботливые были, никогда деньги переводом по почте матери не посылали, понимали, что пожилая она, полная, ноги болят, тяжело ей на почту-то ходить да в очереди стоять, чтобы получить деньги. Всегда со знакомыми передавали. Как кто в Москву едет – так непременно конвертик с деньгами получит и адресок с телефончиком, позвонит и сам лично уважаемой Клавдии Никифоровне привезет. Вот она, настоящая любовь к родителям! Не каждая мать может такими заботливыми и внимательными детьми похвастаться. У некоторых это даже зависть вызывает, нехорошую такую зависть, черную. И богатая, и дети хорошие – почему ей одной все, а другим ничего? Так вот эти самые завистники гадости всякие про бабу Клаву придумывают, опорочить ее хотят. Дескать, сын у нее никакой не военный, да и с дочкой не все в порядке, дети у бабы Клавы преступным способом деньги свои вонючие зарабатывают. А с чего эти господа хорошие такое выдумали? А с того, что посыльные, которые Романовой конвертики от детей носят, все до одного вида неприличного и уважения не вызывающего. Не респектабельные, одним словом. Но это ведь сути дела не меняет, пусть дети у нее уголовники, пусть посыльные, деньги привозящие, вида пристойного не имеют, но все равно Клавдия Никифоровна остается богатой и детьми любимой и почитаемой, а это завистников пуще всего бесит, прямо спать им спокойно не дает. Так и норовят бедную женщину оболгать и грязью облить.

Поблагодарив Ивана Федоровича за квалифицированную помощь и подарив ему в виде благодарности бутылку дорогого коньяка, Селуянов помчался в УВД Центрального округа на встречу с Сергеем Зарубиным, которому было поручено за вчерашний день собрать как можно больше сведений о Романовой по официальным каналам. Слушая доклад Сергея, Селуянов давился от хохота.

– Романова Клавдия Никифоровна с семьдесят третьего года вдова, – говорил Зарубин, заглядывая в бумажки. – От брака с гражданином Романовым имеет двоих детей, сына Александра Романова, пятьдесят пятого года рождения, и дочь Светлану Романову, по мужу Чибисову, пятьдесят девятого года рождения. Романов Александр с семьдесят восьмого года в Москве не проживает, был осужден Тушинским райнарсудом за грабеж на четыре года, после отбытия наказания в течение двух лет проживал в Ярославской области, в восемьдесят четвертом получил новый срок опять за грабеж, сел на шесть лет, в девяностом году освободился, погулял пару месяцев, набрался сил и снова залетел в зону на восемь лет, все за тот же грабеж.

– Экий постоянный, – покачал головой Селуянов. – Ему бы в семейной жизни такое постоянство. Когда он освобождается?

– Под Новый год.

– Пока, стало быть, сидит?

– Сидит, миленький, куда ему деваться. Теперь дочка Светлана. Светлана вышла в восемьдесят втором году замуж за строителя из Магадана и уехала к нему. До примерно девяносто первого года периодически посылала матери деньги, очень небольшие и очень нечасто, потом наступил экономический кризис, стройтрест, в котором они с мужем работали, лопнул…

– Трест, который лопнул, – хихикнул Селуянов. – Классика. Если б ты только знал, Серега, как я люблю эти официальные запросы и официальные ответы! Столько всего интересного узнаешь.

– А что, что-нибудь не так? – обеспокоенно спросил Зарубин, отрываясь от бумажек.

– Не, все так, не волнуйся. Давай дальше.

– Трест, значит, лопнул, супруги Чибисовы некоторое время сидели без работы, потом стали организовываться какие-то новые строительные структуры, и они там пристроились, потому как, кроме строительного дела, никакой другой профессией не владеют. Зарабатывали не так чтобы много, но на жизнь хватало, с учетом того, что у них двое детишек. С февраля девяносто седьмого года зарплату не получают.

– Уволились, что ли?

– Нет, не уволились. Работают на государство в долг. Государство им зарплату не платит, денег нет.

– Полтора года, значит, – присвистнул Селуянов. – Не хило. Как же они там с голоду-то не умерли?

– Ну вот так, – развел руками Сергей. – А как шахтеры живут без зарплаты? А учителя? А рабочие на заводах? Кормятся со своих дачных соток, подрабатывают, кто где может, с хлеба на воду перебиваются. Некоторые с криминалом связываются. Между прочим, я с ребятами из Нижнего Новгорода разговаривал, с моими корешами по школе милиции, так они мне открытым текстом говорят, что поймают, случается, человека на явном криминале, а оформлять его рука не поднимается, потому что он человек в целом хороший, а смотреть детям в голодные глаза не может, сил душевных у него на это не хватает. Сидит полгода без зарплаты, а потом подряжается машины с левым товаром перегонять или наклейки на бутылки с поддельным вином штамповать. Каждый умирает в одиночку. Это коммунизм люди строили все вместе, а без зарплаты сидит каждый в отдельности, и никто ему в этом скорбном деле не помогает. Так что, возвращаясь к многострадальной Светлане Романовой-Чибисовой, можно с уверенностью утверждать, что никаких денег она своей мамочке не посылала и посылать не могла, особенно в последние три года.

– Ты милицию-то в Магадане запрашивал? – спросил Коля. – Может, она или ее муж в действительности в уголовщину ударились, чтобы с голоду не помереть и детей прокормить?

– Запрашивал, а то как же. Супруги Чибисовы ни в чем никогда замечены не были. Кристально честные люди. А местный участковый – их личный друг, вхож в семью и за свои слова может поручиться.

– Ага, поручиться, – проворчал Коля. – Так же, как твои нижегородские приятели. Тоже небось жалостливый, все видит, но молчит, в положение входит.

– Ну, Коля, я за что купил – за то и продаю. Таков официальный ответ. А у тебя есть основания сомневаться?

Селуянов задумчиво покрутил в пальцах сигарету, потом с недоумением уставился на нее, будто не понимая, что это за ароматическая палочка у него в руках и откуда она взялась. Вспомнив, как это называется и для чего предназначено, он сунул сигарету в зубы и прикурил.

– Да нет, пожалуй, – неторопливо ответил он. – Сомневаться у меня оснований нет. Сын у бабы Клавы банальный уголовник, плавно переходящий из зоны в зону и наматывающий срок на срок, а дочка – просто невезучая. Денег ни у того, ни у другого не было и нет. И матери они их, как ты понимаешь, не посылали, особенно в последние три года. А по моим сведениям, именно в последние три года наша бабуля стала богатеть не по дням, а по часам, и богатство это ей приносят в клювике какие-то сомнительного вида личности. Улавливаешь, к чему я клоню?

– Улавливаю, только я понять не могу, какого рода преступным бизнесом могла заниматься тихая приличная пенсионерка, которая почти всегда или дома, или на лавочке возле дома, или у приятельниц в соседних домах. Я же был у нее в квартире, там подпольным борделем и не пахнет. И никакого подпольного производства, как у ее соседа Вяткина, тоже нет. За что же такие деньги?

– А мы это узнаем, Серега, легко и просто. Только терпения наберемся. Ты кому-нибудь говорил о том, что Романова в больнице?

– Только той тетке, которая по телефону позвонила.

– Больше никому?

– Вроде нет. – Зарубин задумался на секунду, потом сказал уже уверенно: – Точно нет. Никому.

– Теперь самое главное – узнать, не позвонила ли наша бабуля из больницы и не предупредила ли, что ее дома не будет. Серега, ноги в руки – и бегом в больницу, узнай все, что можно. И договорись с врачами, чтобы ее не выписывали хотя бы еще недельку. А я пока замену найду.

Через три часа Сергей Зарубин сообщил, что попыток позвонить с сестринского поста больная Романова не предпринимала, а что касается висящего на лестнице телефона-автомата, предназначенного для пациентов, то тут гарантий никто дать не может. Медперсонал за автоматом не следит, а больных опрашивать опасно – могут продать.

– Значит, пятьдесят на пятьдесят, – уныло произнес Селуянов. – Будем пробовать, другого выхода нет. Аська ей ключи, конечно, вернула?

– Конечно, – кивнул Сергей, – на следующее же утро. Пошла в больницу, как и обещала Романовой, и отдала вместе с кремами.

– А ты что?

– Ну, Коля, я ж не совсем тупой, – усмехнулся Зарубин и вытащил из кармана дубликат ключа от квартиры Клавдии Никифоровны.

В больничной палате на первый взгляд ничего не изменилось. Все те же пять коек, на каждой лежат люди, а рядом сидят посетители. В углу у окна – Денис, рядом с ним Артем. Но уже в следующую секунду Настя поняла, что все не так, как было в прошлый раз. Денис уже не лежал, а сидел в постели, и лицо его было оживленным и одновременно сосредоточенным, тогда как Артем смотрел на друга с удивлением и восхищением. Все понятно, Вадим уже побывал здесь, и первые результаты налицо.

– Здравствуйте, – первым поздоровался Денис. – Артем, это Анастасия Павловна пришла.

– Здравствуйте, молодые люди, – откликнулась Настя. – Как у вас дела?

– Замечательно! – возбужденно заговорил Артем. – Вы не представляете, что происходит. Оказывается, Денис был знаком с одним человеком, который работает в Центре защиты от стресса. Этот человек навещал здесь знакомого и увидел Дениса. Они разговорились, я пожаловался на то, что Денис очень медленно поправляется, и этот человек, Вадим, сказал, что может помочь.

Артем прекрасно вел свою партию, делая вид, что впервые обсуждает это с Настей, и рассказывая ей во всех подробностях то, что совсем недавно уже излагал, когда они гуляли по улице. Настя, хорошо помнившая концепцию саморегуляции еще по книге и прошлым телевизионным передачам, внимательно слушала, притворяясь непосвященной.

– Оказывается, наш организм полностью управляется мозгом, представляете? Любую функцию любого органа можно контролировать самостоятельно. Денис раньше, еще до ранения, делал упражнения, у него механизм управления руками и ногами уже был включен, поэтому сейчас все пошло так легко, что в это невозможно поверить. У него же швы совсем не заживали, а теперь рубцевание происходит прямо на глазах. Врачи как с ума посходили, все бегают на Дениса смотреть, друг другу показывают, головами качают, никто ничего понять не может.

Настя перевела взгляд на Дениса. Тот сидел сияющий и гордый, и в его глазах она не увидела той неприязни, которая так резанула ее в прошлый раз. Он в центре внимания, Артем взахлеб рассказывает о нем, о его болезни и его успехах, и даже ненавистная Каменская слушает развесив уши. Впрочем, чего ее ненавидеть? Она отныне ему не помеха, она уже никогда не сможет затмить его и отнять любовь и внимание Артема, потому что он, Денис Баженов, знает и умеет то, чего не знает и не умеет ни она, ни даже сам Артем.

«Ну и слава богу, – с облегчением подумала Настя, угощая юношей бананами и апельсинами. – Дело сделано, мальчик идет на поправку, ревность умерла. Правда, временно, все равно появится еще какой-нибудь человек, который обязательно привлечет внимание Артема, может быть, девушка. Но, во-первых, Денис к этому времени станет немного старше и, будем надеяться, мудрее или хотя бы терпимее. Во-вторых, он и сам может влюбиться или заинтересоваться кем-то и тогда сможет посмотреть на ситуацию с другой стороны. А в-третьих и в-главных, он поправляется. Было бы здоровье, остальное приложится. В любом случае надо помнить, что все бывает очень страшно и тяжело только в первый раз, потом душа обретает умение с этим как-то справляться».

Она вышла на улицу с легким сердцем.