Глава 7
Назавтра никто никуда не поехал.
Необъяснимым образом понадеявшись, что само рассосется. Ну вдруг Алиска все-таки приедет и Яшу заберет? Или «ну кто-нибудь» заберет…
Погода между тем стояла по-прежнему прекрасная… И конечно, еще и поэтому каждый надеялся в душе, что Яшу «отсюда заберут».
В общем, все отправились, как обычно, на раскоп.
Все отправились копать…
И были тут же вознаграждены.
Едва начали работать, как раздался крик радости.
Кричал Корридов. Кричал, несмотря на всю свою обычную сдержанность.
И было от чего закричать…
Арсения Павловича долго подбрасывали в воздух.
Хотя на вид то, что он обнаружил, выглядело довольно невзрачно. Какие-то черноватые обломки…
На самом деле это была форма для медной отливки. Точней, ее фрагменты.
И не какой-нибудь там медной сережки форма. Бери выше!
Что сережки… Обломки глиняных форм с отпечатками сережек находили многие археологи. Но то, что нашли сейчас… В общем, это было уже почти сенсацией!
Это была форма для отливки небольшой — очевидно, ритуальной — фигурки.
— Батюшки…
— Вот это да!
— Идол! — почти хором ахнули студенты.
На расколотых обломках глиняной формы ясно отпечатались следы медного истуканчика…
Конечно, на взгляд неосведомленного человека выглядела эта редчайшая археологическая находка довольно невзрачно.
— Так… обломки глины! — разочарованно заметили прибежавшие на радостный крик Корридова Прекрасные Школьницы. — И что это значит вообще — «форма для отливки»?
— Ну, надо представлять, мои красавицы, хоть немного сам способ изготовления медных вещей в мастерской бронзового века, — вздохнув, пояснил Корридов. — Вот способ изготовления этой фигурки был таков… Сначала ее лепили из воска, потом обмазывали глиной. Обжигали. И когда воск вытекал, заливали пустоту расплавленным металлом. Потом раскалывали глину.
— Значит, именно такой обломок мы сейчас и нашли? — догадались Прекрасные Школьницы.
— Именно. И трудно переоценить важность этой находки.
— А что, Арсений Павлович: раз форму нашли… Стало быть, возможно, недалеко и до самого кумира? — оживленно заметил Вениамин. — Истукана, которого в этой форме отливали, можем мы найти, как вы думаете?
— Возможно, возможно… — уклончиво ответил Корридов.
— Помните, как Корридов заволновался, — шепнул Владислав Сергеевич на ухо Китаевой, — когда в тот злополучный раз — перед тем как обнаружился труп Нейланда! — металлоискатель запищал?
— Нет… Не помню, — помедлив, заметила та.
Она вообще больше молчала, видимо, ошеломленная важностью находки, хотя обычно восторги ее переполняли.
— Ну да… — продолжал шептать Кленский. — Вас ведь в тот момент, кажется, не было на раскопе — вы ушли с Алисой купаться… Знаете, я думаю, Корридов еще тогда решил, что металлоискатель, заливавшийся на раскопе соловьем, подтверждает его надежды. Найти идола — об этом археолог может только мечтать…
— Да точно можем найти тут идола! — вдохновенно продолжал между тем Вениамин. — Арсений Павлович! «Идем на идола»! Не меньше!
— Полегче… — буркнул вдруг Тарас Левченко, довольно хмуро наблюдавший за происходящим. — Не вижу, чему тут можно радоваться.
— То есть? — удивился Вениамин.
— «Они не поклоняются ни бронзе, ни золоту, ни серебру, из которых сделаны их идолы. А лишь тем существам, которые вследствие священных заклинаний вселились в эти искусственные изображения и живут в них», — мрачно и внятно произнес Левченко.
— Напугал! Это что — цитата?
— Цитата…
— Кого цитируешь?
— Неважно. Могу только сказать, что наиболее точно и полно свойства языческих кумиров описаны у раннехристианских писателей.
— Вот как? Ты, кажется, подготовился…
— Так что, следуя их комментариям, должен предупредить, господа: идолы никогда не считались простыми символами и изображениями.
— Да ну!
— Божество живет в идоле. Вот в чем дело… Оно воплощено в нем. Потому идол и становится настоящим богом, способным давать, например, здоровье и счастье… Или, напротив, отнимать их.
— Точка зрения идолопоклонника!
— Не думаю, что эта истина существует только в воображении идолопоклонников.
— Ты, значит, и в самом деле думаешь, что это истина?
Тарас промолчал.
А Вениамин снова повернулся к Корридову:
— Нет, ну скажите, Арсений Павлович, разве не можем мы найти здесь и самого идола? А?
— Верно! — поддержал его Саша. — Раз нашли форму для отливки — значит, тут была когда-то мастерская, и, стало быть, не исключено…
— Не будем торопиться, — явно сдерживая какую-то потаенную радость, заметил Корридов. — На раскопе, конечно, заметны и ясно прослеживаются все признаки мастерской. И это, безусловно, обнадеживает… Как вы знаете, мы уже недавно нашли здесь глиняный сосуд для разливания расплавленной меди…
— Ага! Я помню: ковшик нашли — с ручкой и носиком, — оживился Миха.
— Именно такие ковшики — археологи их называют «льежки» — и предназначались для разливания расплавленной меди. Тот, что мы нашли, явно был сделан не для отливки небольших украшений — сережек, например. Для их отливки и ковшики делались очень миниатюрные. Вообще же обычно на месте мастерских находят сосуды разного объема. Но здесь…
— А вдруг это была мастерская самого жреца?
— Не лишено смысла… Знаете, ведь изготовление идола тоже было ритуалом. Строго регламентированным. Скажем, если полагалось, разбивая форму, сделать семь ударов, значит, только семь. Именно семь. Ни одним больше. Если мастер ошибся, значит, неправильный идол.
— Можно взглянуть?
Владислав Сергеевич взял из рук Корридова обломок формы.
— Кажется, на глине остался комочек меди! — заметил он, разглядывая находку.
— Вот как? Любопытно! — еще больше оживился Корридов.
— Но ведь это, по сути, брак. — Кленский задумчиво смотрел на приставший, прикипевший к глине комочек меди. — Сама медная фигурка, очевидно, была испорчена?
— Это не брак, — сказал Тарас. — Это… неправильный идол.
— Неправильный?
— Кстати, неправильные могут не помогать, а наоборот.
— Что значит «наоборот»?
— «Наоборот» значит «наоборот», — проговорил Вениамин. — «Не помогать» — это значит «вредить». Противоположное по значению слово.
— Или, например, погубить, — мрачно заметил Тарас Левченко.
— Погубить? — растерянно повторила Китаева.
— То есть ты бы не хотел заиметь такого божка? — засмеялся Саша, повернувшись к Тарасу.
— Не рискнул бы…
— Брось, Тараска, ты уж слишком серьезно все воспринимаешь. Речь идет всего лишь о медной фигурке, к которой следует относиться как к объекту науки или как к предмету искусства. Ты же не боишься статуи Венеры в музее? Хотя когда-то Венера вершила судьбы…
— Однако не будем забывать, что эти «предметы искусства» прежде всего есть атрибуты молитвы… — поправил Кленский.
— «Болваны бездушные в домах не для чего-де иного, как для украшения, поставляются», как сказали бы в старину? — вздохнул Тарас. — Так?
— Так!
— Ну-ну… «Говорят, самих тех богов отнюдь в натуре нет, и в том весьма заблуждаются», — многозначительно произнес Левченко.
— В чем заблуждаются?
— «Ибо натуральное и сущее бытие сии ветхие боги имеют».
— Натуральное и сущее бытие имеют? Это что — опять цитата?
— Цитата…
— Боишься, как бы и до нас древний истукан не добрался?
— А может, он уже и добрался?!
— До кого это?
— А Яша?
— Перерыв! — объявил, неожиданно прекращая спор, Корридов. — Пятнадцать минут отдыхаем!
Студенты, продолжая переговариваться, ушли купаться.
А Кленский подошел к Арсению Павловичу, который, присев на краю раскопа, отмечал что-то на планшете.
— Что им, в самом деле, нужно было от этих идолов? Что их волновало?
— Вы имеете в виду человека бронзового века?
— Да… Что они у своих богов просили?
— Что просили?
— Да… Что? Пропитания?
— Ерунда… Что пропитание! Они жили под девизом «будет день, будет пища». И она была! — Корридов кивнул на коробки с найденными во время раскопок костями животных, которые стояли на краю раскопа.
— А что же им было нужно?
— Вы и сами, я думаю, это понимаете. Не пища, друг мой, нет… Их волновали отношения. То, что всегда волнует людей. Помните, мы это уже с вами обсуждали: нет союзов, нет никаких договоренностей… Все решается только насилием и оружием. Человеческая жизнь не стоила и медной сережки.
— Кажется, и сейчас ненамного больше.
— Но у человека, которому несколько тысяч лет назад принадлежал идол, — продолжал Корридов, — была, я думаю, огромная власть. Идолы давали ее, вот в чем дело. Власть над окружающими людьми. Это открывало беспредельные возможности для манипуляций с людьми.
— Вот как?
— Собственно, если у кого и была истинная власть в столь ненадежные и небезопасные времена, так это у обладателя такого истукана. — Корридов снова взял обломок черной глины и словно взвесил его на ладони.
— А как насчет похищения душ?
— Манипуляции с людьми нередко имеют итогом именно похищение души. Образно говоря. Ведь они превращают людей в послушных зомби.
— А что вы думаете о рассуждениях Тараса Левченко? Насчет того, что «божество живет в идоле»?
— Не волнуйтесь, — усмехнулся Корридов. — Боги, живущие в идолах, отлетали из них при смерти шамана, которому принадлежали идолы. Я вас успокоил?
— Немного, — тоже усмехнулся, но несколько принужденно, Кленский.
Вечером, в сумерках, отправляясь на речку купаться, Кленский видел, как Арсений Павлович бродит по раскопу.
«Уже и не видно ничего, а он все ходит. Предвкушает, не иначе…» — решил журналист.
Собственно, Корридов и не скрывал никогда, о чем мечтает более всего.
Идол эпохи бронзы — это и правда стало бы сенсацией.
Между тем рисунок жилища, возможно, принадлежавшего шаману бронзового века, характер находок явно ритуального назначения, мастерская по выплавке медных изделий, расколотая форма… Все говорило о том, что эта мечта не так уж и несбыточна.
Однако по археологическим правилам культурный слой, в котором есть признаки деятельности человека, проходят горизонт за горизонтом. Пока не доберутся до «материка».
И до «материка» было еще далеко…
Томительное и мучительное и ни с чем не сравнимое ожидание, когда наклевывалось что-то очень интересное, сногсшибательное, но рыть, выкапывать находку никак нельзя… Вместо этого нужно медленно снимать землю тонкими слоями по площади всего раскопа.
И потому приходится сдерживать себя, смиряя сердцебиение, ожидая — и иногда не один день! — пока не покажется весь предмет. Как остов затонувшего корабля из мелеющей воды во время отлива, когда море отступает.
Накануне вспыльчивый Корридов даже чуть не поколотил Миху за то, что тот поторопился «вырыть» показавшуюся из земли каменную зернотерку.
Владислав Сергеевич тоже знал это томительное и мучительное и ни с чем не сравнимое, счастливое ожидание…
Но сейчас Кленский грустно наблюдал за своим другом археологом. Подтверждалось давнишнее его подозрение, в котором он прежде не смел признаваться себе… Люди, в том числе и те, кто был в экспедиции, были Арсению Павловичу ну не то чтобы безразличны… Менее важны!
Менее важны, чем те, кто жил здесь пять тысяч лет назад.
Ясно было, что Корридов абстрагировался. Это было его удивительное свойство. Корридов всегда был «над бытом», над жизнью… И как теперь выяснилось, и над смертью тоже.
Собственно, не стоило ни обижаться, ни удивляться… Это была специфика его призвания. Как режиссер даже на похоронах близкого человека невольно отмечает удачный кадр… Как писатель невольно «использует» любого человека, если детали того стоят… Так и Корридов мог понимать «тот», бронзовый, мир, только унесясь мыслями, отгородясь невидимой стеной от «этого», реального.
А между тем следователь Алиса так больше и не приезжала. Испугалась, что Яшин труп испортит ей показатели.
Обычно энергичная Китаева явно была обескуражена неудачным общением с милицейскими чинами…
И на следующий день в милицию опять никто не поехал.
Жаль было — всем вместе и каждому в отдельности — прекрасные летние деньки… Они и так утекали скоротечно, как песок сквозь пальцы. Еще чуть-чуть, и снова холодный ветер, дожди. А там, глядишь, и завьюжит…
«В конце концов, все и так скоро разъедемся, — убеждал себя каждый. — В конце концов, никто не собирается оставаться здесь вечно. Тащиться в город в такую погоду?! Общаться с ментами?!»
И когда окончательно выяснилось, что никто никуда не едет и никакое заявление в милицию не везет, Кленский, никому ничего не сказав, стал сам собираться в дорогу.
Завел машину. На удивление легко. И поехал в Стародедово, в тамошнюю милицию.
Конечно, обращаться в милицию было себе дороже. Вдруг милиционеры еще возьмут какую-нибудь подписку о невыезде? Или затаскают как свидетеля. А там и не заметишь, как из свидетеля станешь подозреваемым, а потом и вовсе… В общем, отвозить туда заявление и вообще обращаться в органы Владиславу Сергеевичу не хотелось.
Но что оставалось делать?!
В городке Стародедове, где располагался РОВД, Кленский без толку проторчал полдня. Он долго и обстоятельно пытался что-то объяснить, жаловался на Алису…
Разговаривавший с ним милицейский чин, как выяснилось, знал Алису лично. Но, несмотря на сильное впечатление, которое производила на всех без исключения мужчин Алисина стать, признать ее аргументы — что территория вроде бы уже и не мширская! — чин не спешил. Заявление не принял и на жалобы Кленского не отреагировал.
— Но вы должны что-то сделать?! — риторически возопил Кленский.
— Должен… — как-то не очень уверенно произнес милиционер. — Мы и сделаем. Разберемся, не волнуйтесь. Поставим вопрос, выясним наконец, чья это территория.
— Вообще-то спорные территориальные вопросы решаются, как мы знаем из истории, веками, — уныло заметил Кленский.
— Мы постараемся быстрее, — успокоил его милиционер.
Наверное, надо было продолжать настаивать, куда-то еще ехать, требовать расследования, жаловаться на нерадивых милиционеров…
Но на Кленского напало странное безразличие. Сначала он еще по инерции корил себя, что не слишком решительно давит на милицию. Но потом под натиском этого беспрецедентного равнодушия к человеческой жизни журналист словно сломался.
«Может, Корридов и прав, что ему интереснее «там», в бронзовом веке, — думал он. — А ну их всех… Лето и в самом деле коротко!»
И он поехал обратно к Корридову с известием, что соседняя с Мширой область тоже упорно не хочет признавать труп «своим». Опасаясь, в свою очередь, за собственную «кривую преступности».
Как выяснилось позже, не без оснований… Бюрократическое чутье оказалось верным.
Того, что произошло потом, никакая «кривая» бы не выдержала.
— Дело опять затягивается! — объявил Владислав Сергеевич по возвращении своим «коллегам».
— И что теперь?
— Нейланд будет с нами, пока не разрешится территориальный спор между двумя областями.
— Ждем-с… — раздался чей-то несколько нервный смех.
А Арсений Павлович только махнул рукой и ушел.
— Правда, вопрос все-таки решается, — подсластил пилюлю журналист.
— Однако… Что будем делать — в ожидании? — начал переговариваться народ.
— Может, с утречка свалим отсюда?
— А Корридов? Оставим его одного?
— Ну, не знаю…
— А Яша? Так и оставим его в палатке?
— Я остаюсь! — выпалил Миха, чувствовавший себя в сложившейся напряженно-криминальной обстановке как рыба в воде.
— Я тоже остаюсь с Корридовым, — сдержанно произнес студент-археолог Вениамин. — Материал идет классный. Жалко бросать! Вдруг идол объявится?
— Да, имеет смысл остаться, — поддержал его и Саша.
Тарас Левченко только молча кивнул в знак согласия.
— И мы остаемся, — хором сказали Прекрасные Школьницы.
— Пожалуй, я тоже останусь… — неуверенно произнесла наконец Вера Максимовна. — Я остаюсь с детьми. Тем более что вопрос поставлен.
И все героически решили остаться…
А Кент при виде такого единодушия сел и, задрав голову, завыл.
Для пса это был почти приговор. Надежда вернуться в цивилизованную жизнь была для него, по всей видимости, разбита вдребезги.
«Привычка — удивительная вещь, — думал Кленский. — То, что в первый момент казалось всем нам невероятным — в двух шагах от тебя труп! — теперь, спустя довольно незначительное время, вроде как и ничего».
Сам-то Кленский был, в общем, рад. Он-то очень хотел остаться…
Не из-за идола. Из-за нее — из-за Виты! Из-за нежданно-негаданных, странных, но таких притягательных встреч-молчаний.
В его жизни появилась «она».
Кленский всю жизнь был уверен, что любовь — это фантазия сочинителей. И что вообще в литературе все описано неточно. Да и не может быть в ней, литературе, никакой правды. Факты скучны и малоинтересны сочинителям. А недоразумения и претензии возникают оттого, что люди пытаются получить в художественных вымыслах отчего-то именно достоверные сведения. Вместо того чтобы пользоваться энциклопедиями.
Теперь же в любовном дурмане, который на него так неожиданно накатил, он был вынужден признать: кажется, она существует! Его любовь была реальна, достоверна. Как факт, сообщенный энциклопедией.
Вечером в палатке, поправив свечу, он снова открыл том Рене Менара. Уже не наугад. И некоторое время рассматривал луврскую античную вазу с изображением вакханок…
«…ветер играет ее локонами, струящимися по плечам», — прочел он. И, улыбнувшись, закрыл том.
Жизнь была лучше книги. Он ждал новых встреч.
