Данила Холмский. 5 августа 2002 года. Медона
– Если я отсюда выйду, в жизни не возьму в рот ни капли! – громко сказал он.
– Ты сначала выйди! – раздался голос Мирослава, усиленный раскатом эха.
Данила нарочито захохотал в ответ, и эхо загрохотало уж вовсе оглушительно. Наконец раскаты смолкли.
– Ладно, надоело... – вяло откликнулся Мирослав. – Хватит дурить, голова болит.
Данила только вздохнул. У него тоже болела голова. Этот старый винный погреб, в котором их держали, был весь пропитан запахами перебродившего, прокисшего вина. Было такое ощущение, что оба они постоянно с похмелья. Вот уже который день!
А который день, кстати, они здесь сидят? Неведомо. Казалось, что бесконечно долго. Они даже не могли коротать время за разговорами, потому что в подвале обитало какое-то безумное эхо, отзывавшееся в самых дальних углах и рычавшее, словно сонм чудовищ. Поначалу Мирослав и Данила еще как-то развлекались, пробуждая чудовищ к жизни, но от их рычания очень скоро начинало ломить виски, а поскольку голова и так болела от кислого винного духа, то они теперь позволяли себе развлекаться с эхом очень редко. И вот еще что было плохо: эхо выносило их голоса наверх из подвала, где всегда стоял охранник. Или Тьерри, или Бенуа – по очереди. Говорили Мирослав и Данила по-русски, а это страшно раздражало их нервных стражей, которые думали, что пленники строят планы побега или издеваются над ними. Пару раз то Тьерри, то Бенуа врывались в подвал и устраивали краткое, но чувствительное побоище. Если учесть, что Мирослав и Данила были связаны, краткими эти избиения им не казались. Бенуа, сказать по правде, особой лютостью не отличался, ну сунул пару раз под вздох, и все, – усердствовал в основном Тьерри. Он считал Данилу прямым виновником того, что сам же стащил у него паспорт и доставил себе и другим столько нервотрепки. Ну а когда Данила с пеной у рта принялся отрицать свою тождественность со Шведовым, когда мэтр Моран ему поверил и по-настоящему схватился за голову из-за того, что натворили его «боевики», тут уже дела Данилы сделались совсем плохи. Вчера у него появилось серьезное подозрение, что Тьерри просто-напросто забьет его до смерти.
Озверевшего приятеля оттащил от пленника Бенуа. Выгнал втолчки из подвала, посмотрел на Данилу, который висел на своих веревках и с трудом восстанавливал дыхание, подал воды... потом ушел, буркнув что-то по-французски.
– Что он сказал? – спросил Данила потом, много позже, когда уже очухался малость.
Мирослав задумчиво хмыкнул:
– Интересный парень этот «гасконец». Очень интересный! Он сказал: дурак ты, что признался, дескать, что паспорт не твой. Получил бы деньги – и все тут. А теперь положение осложнилось...
– Это в каком смысле? – насторожился Данила.
– Не знаю, он не сказал. Может быть, что-то у них там случилось, а может... может быть, Себастьен Моран понял наконец, как он запутался. Понял, что нас ни в коем случае нельзя было брать. Теперь мы их знаем в лицо. И даже если я подпишу эту чертову бумагу, мы ведь с тобой не уйдем, как побитые собаки, поджав хвост, верно? Нам захочется взять реванш... Это до Морана, похоже, наконец-то доехало. Что мы заявим в полицию, что будет судебное разбирательство... Если бы им удалось меня сломать тогда, сразу после приезда, когда я еще ничего не знал, – это одно. А теперь – теперь так или иначе придется прятать концы в воду, понимаешь? Видимо, Моран пока не готов к двойному убийству. Но постепенно начинает понимать, что если не заставит нас молчать, то ему придется нас убить. Так что... положение и в самом деле очень осложнилось.
«Может, я и правда дурак? – в смятении подумал Данила. – Может, и правда надо было не раскрываться? Принять эти деньги, а потом хоть трава не расти!»
Но он сильно подозревал, что трава вот именно выросла бы: на его могиле. Кто он вообще такой, чтобы Моран делился с ним такими огромными башлями? Старался бы ради него... И все чаще Данилу посещала мысль, что злополучный Шведов, по сути дела, был в этой игре такой же подставной фигурой, такой же пешкой в чьих-то руках, как и взявший его имя Данила Холмский.
Между прочим, русские знахари не зря остерегали людей подбирать чужие вещи, ибо они могут быть с человека, на которого была напущена порча. И порча переходит к тому, что подобрал эту вещь.
Может быть, на Шведова было напущено? И Данила, взяв его паспорт и прочее барахлишко, перенял все то, чего не успел испытать бедолага при жизни? И в конце концов так же сгинет неведомо от чьей руки, как сгинул Шведов...
Думать об этом не хотелось, вот он и орал, будил подвальное эхо, пытаясь хоть как-то отвлечь себя.
Наверху заскрипела дверь, Данила смолк. Не хотелось, чтобы спустился Тьерри, накостылял своими мерзкими черными лапами. А ладони у него были розовые. Это и казалось самым ужасным. Ну черный, так уж и был бы черный везде!
Однако это примчался Бенуа. Глаза возбужденные, усы только что не скачут. Начал развязывать Данилу, а у самого руки так и трясутся.
– Что случилось? – встревоженно крикнул Мирослав из своего угла и повторил вопрос по-французски.
Бенуа что-то быстро ответил.
– Он советует тебе быть благоразумным, – перевел Мирослав. – Говорит, что другого шанса может и не быть.
– Шанса на что? – спросил Данила у Бенуа, но тот отделался сакраментальным «Жё нэ компран па!» и вновь что-то сказал Мирославу.
– Этот тип советует тебе соглашаться, – перевел тот. – Соглашаться со всем, что бы ни случилось! Понимаешь?
– Нет. Жё нэ компран па! Вот же зараза!
Времени на разговоры больше не было...
Данилу вывели из подвала – в первый раз за все эти дни. Воздух показался пьянящим – оказывается, именно чистый, живой воздух пьянил покрепче, чем та прокисшая вонь, которой они с Мирославом дышали там, внизу. Лестница из подвала вела в коридор, который переходил в просторный холл. Данила мельком отметил ультрамодную обстановку, показавшуюся ему какой-то бездушной по сравнению, например, с той восхитительной, незабываемой, волшебной бургундской дачкой... А вообще-то на мебель и блеклые картины под стеклом, в хромированных рамах он особенно не смотрел: запоминал дорогу, прикидывал, не удастся ли удрать. Но Бенуа был слишком близко, а главное, в углу стоял еще и Тьерри, так и буравя Данилу ненавидящими черными глазами. В кресле сидел угрюмый старик, которого Данила уже видел в первый день своего плена. Это и был мэтр Моран.
Да, похоже, Мирослав прав: дяденька запутался – и очень сильно по этому поводу струхнул. Волос на плешеватой голове поубавилось, щеки обвисли, под глазами вспухли мешки. Он с унылой ненавистью взглянул на Данилу и тотчас отвернулся, словно ему и смотреть-то на этого типа тошно было.
Ну да, пожалуй... Это Данила вполне мог понять, потому что и сам испытывал аналогичные чувствия.
Однако в комнате оказался человек, который смотрел на Данилу совершенно с другим выражением лица. Человеком этим была женщина – маленькая, плотная, с коротко остриженной белесой головой, умным, хоть и некрасивым лицом и темными глазами, в которых Данила прочел жгучее любопытство. В то же время в глубине глаз сквозила немалая растерянность.
– Значит, это вы – Холмский? – произнесла женщина, и Данилу трижды шатнуло.
Первый раз от изумления – женщина говорила по-русски, причем не как иностранка, а именно как русская. Вдобавок – москвичка. Второй раз Данилу шатнуло от того же изумления: откуда она знает его фамилию? Никому Данила ее не называл, Мирослав, конечно, тоже. Если в этом сборище бандитов знают, как его зовут, выходит, к ним попались или Николь, или Жерар, или Лера. От этого подозрения его и шатнуло в третий раз.
О господи, Лера!.. Он зажмурился на миг, а когда открыл глаза, женщина стояла еще ближе и все так же пристально всматривалась в его лицо.
Ну и что она там может различить, кроме следов грязи, пота, крови?!
– Да, теперь я понимаю... – пробормотала она словно про себя. – Теперь я все понимаю... Вы с ним и правда похожи. И не только внешне – ведь таким, как вы сейчас, он был лет пять тому назад. Вы похожи внутренне! Похожи готовностью стать орудием в руках судьбы!
У Данилы пересохло в горле. Не хотелось задавать дурацких вопросов, типа кто вы, да что вы, да откуда вы меня знаете? Она не просто была из России! Она знала Шведова, ясно, что знала! Давно, хорошо, близко – мелькнуло нечто в ее вдруг повлажневших глазах, что сказало Даниле: между ними были очень близкие отношения!
– Не скрою, я сначала не очень-то поверила этому врачишке со «Скорой», – проговорила она пренебрежительно. – Уж очень фантастичным все это выглядело! Но надо же, он оказался прав! А ведь небось и милиционер этому не поверил. Он до сих пор убежден, что вы где-то скитаетесь по бескрайним российским просторам, пытаясь спастись от ответственности за преступление, которого не совершали.
Ба-бах! Даниле показалось, что у него над ухом выстрелили из револьвера. Если вся ее предыдущая речь показалась ему странной и непонятной, то уж за эти слова он схватился всем существом своим.
– Откуда вы знаете? – сдавленно пробормотал он.
Она не ответила, смотрела на него все так же пристально, так же странно. Нервно провела рукой по голове, но, поскольку была острижена так коротко, это никак не отразилось на прическе.
– Он был никто, когда мы встретились. Он был никто – просто мальчишка, переполненный завистью. Он хотел быть богатым, смелым, сильным, он хотел властвовать над людьми... но не знал, как к этому подступиться, как этого добиться. Он готов был пойти убивать для того, чтобы ощутить свое превосходство над теми, кого он называл быдлом, – и не мог найти в себе смелости для этого. Он был подобен тому подростку, который занимается онанизмом, представляя себе женщину своей мечты, которая в это время трахается с другим: с богатым и знатным, сильным и смелым. Я – я подобрала его на окололитературной панели. Я – я согрела и накормила его, научила есть с ножом и вилкой, а заодно впервые подала ему мысль: хочешь возвыситься над человеком – представь, что жрешь его сердце! Недаром съесть сердце врага считалось во все времена у всех народов мира показателем победы, знаком особой доблести. Да, он был достойным учеником. Ему оказался нужен только толчок, стимул, ему была нужна только я, чтобы все его подавленные желания, самые непристойные мечты вылезли, выперли на поверхность и овладели не только его сознанием, но и сознанием тех сотен тысяч, которые глотают его произведения. Глотают – давясь и рыгая, задыхаясь от спазмов в желудке, но – глотают, потому что считают себя элитой. Ведь он писал безнравственности для элиты. Элита! О да! – Она хохотнула. – На самом деле это быдло, быдло, которое жрет ту человечину, которую для них приготовил он! Он таки возвысился над быдлом! Стал его пастырем! Властвует его мыслями и душевными помыслами!
Она сглотнула, облизнула пересохшие губы, увидела вытаращенные от изумления глаза Данилы и пояснила – небрежно, вскользь:
– Я говорю о Владимире Сорогине. Вам он известен как Алексей Шведов. Шведов – ничто. Сорогин – все. Вам, конечно, знакомы его книги?
Если бы Данила читал в свое время «Мастера и Маргариту», он непременно вспомнил бы, как Иванушка Бездомный оправдывался, отчего оперы «Фауст» не слушал. Но наш герой, как мы помним, был не читатель... к счастью, и не писатель тоже. Поэтому он просто покачал головой и промямлил:
– Не-а.
Ох, как полыхнули маленькие темные глазки! Но тут же смягчились, улыбка скользнула по губам незнакомки:
– Ничего. У нас все впереди. И не надо меня бояться... хотя он тоже меня сначала боялся. О, я умею убеждать людей! Именно я убедила его начать писать. Именно я убедила его выслушать предложение моего друга и единомышленника мэтра Морана, с которым познакомилась несколько лет назад, во время деловой поездки во Францию. Мы с Себастьеном поняли друг друга с полуслова, с полувзгляда, он смел, как и я, он не боится рисковать...
– Так это вы с ним придумали всю эту аферу с завещанием?! – вскричал Данила.
– Да, – кивнула она. – Более того! Именно я нашла недостающее звено цепочки – Валерию Лебедеву. Именно я убедила Сорогина прикончить ее. Не возиться с шантажом, как намеревался поступить Себастьен. Ведь если один из наследников выходит из игры, остальным достается сумма куда больше! Мы решили, что он познакомится с ней как бы невзначай, а потом... где это случится, в Нижнем или в Москве, нам было пока неизвестно. Но на всякий случай он должен был снять для этой цели квартиру в Нижнем... Самый жуткий парадокс заключается в том, что на этой квартире его и убили.
«Не рой другому яму – сам в нее попадешь!» – злорадно подумал Данила.
– Лебедева приехала в командировку в издательство, – продолжала женщина. – Сорогин подкарауливал ее, но произошло несчастное стечение обстоятельств... Она ушла живой, но судьба привела ее в Париж, именно в самый эпицентр событий...
Данила смотрел с ужасом, не веря своим ушам. Он мало что понимал в бессвязном перечислении событий – для него это перечисление было лишено внутренней логики и смысла, – но поражали простота и обыденность, с какими все это говорилось. О том, как планировалось убийство Леры, эта женщина рассказывала с такой легкостью и красноречием, словно пересказывала сцену из какого-то сериала! Еще неделю назад он не смог бы поверить... но жизнь сделала его в последнее время участником и свидетелем таких безумных событий, что ему ничего не оставалось, как покачать головой.
Лера... Ее серые глаза, ее легкие волосы, ее улыбка и вкус ее губ... Им нельзя расставаться! Он должен выбраться отсюда любой ценой, чтобы найти ее, чтобы спасти. Чтобы увести от буржуя, который так и выписывает вокруг нее брачные круги... Им же было так хорошо вместе. Что из того, что она старше... и разве плохо, что она теперь богата?
Он так увлекся мыслями о ней, что на миг забыл об этой ужасной женщине. Но вот ее голос прорвался к его сознанию вновь:
– Я вылетела из Нижнего Новгорода к вам сразу, как только узнала все. Как только поняла смысл происходящего. Они взяли с меня подписку о невыезде! С меня! – Она пренебрежительно всхрапнула. – Им там, в нижегородской милиции, и в голову бы никогда не пришло, что у меня благодаря мэтру Морану открытая виза во Францию. Загранпаспорт был с собой, а ведь не обязательно ехать в Москву, чтобы улететь в Париж. Есть такая авиакомпания – «Люфтганза»... Но прежде всего им не пришло в голову, не могло прийти, что я рискну нарушить подписку. Но я всегда исповедовала такой принцип жизни: главное – не бояться! Забыть обо всем, обо всех правилах – и рискнуть! Я рискнула... Но и вы рискнули тоже. Вы приехали в Париж под именем Шведова. Я предлагаю вам остаться им.
– О господи, – уныло вздохнул Данила. – Я этого не сделаю. Напрасно стараетесь. Уже сто раз говорено.
Мэтр Моран нервно завозился в кресле, словно понял, что говорил Данила. А может быть, узнал интонацию отказа?
Странная женщина повернула к нему голову, и Данила увидел ее затылок, более темный, чем вся голова, выстриженный под машинку, с тремя пробритыми на нем белыми полосами.
Такое ощущение, что по шее у нее прополз слизень и оставил след. Данилу снова затошнило, как давеча в погребе.
Она ободряюще усмехнулась Морану и вновь повернулась к Даниле с этим своим темным, неотвязным упорством в глазах:
– Мне нравится твое упрямство. Поверь, это предрассудок, который надо отбросить. Ты рассуди: ну ведь у тебя нет документов, ты не можешь вернуться. В России тебя ждет тюрьма...
– Да? – хмыкнул Данила. – Тюрьма? То есть милиция встала на мой след и не сходит с него? Но ведь вы сказали: меня ищут за преступление, которое я не совершал! Откуда вы это знаете? Ну, что я ничего не совершал? Одно из двух: или вы сами убили этого несчастного Шведова, или...
– Ты с ума сошел. – Ее лицо исказилось. – Ты можешь представить себе скульптора, который разрушает собственное творение?!
– Или, – упорно гнул свое Данила, – вы точно знаете, что истинный убийца найден. Ведь так?!
– Нет, не так, – с вызовом ответила она, но Данила почуял ложь. Она пойдет на все, чтобы только его сломать. Такое ощущение, что какая-то змеюка оплела его своими кольцами! Как она противна ему, как отвратительна! Шведов показался ему нормальным, неплохим человеком, а эта бабища рассказывает о нем совершенно ужасные вещи. Врет, наверное? А может, и правда? Чужая душа, как известно, потемки. Да и что ему за дело до нее и до Шведова? Как бы отвязаться от нее?!
Он больше не мог выносить ее присутствие и крикнул:
– Оставьте меня в покое! Оставьте меня в покое, понятно?! Ну, я убил этого вашего Шведова, я!
В ее лице ничто не дрогнуло:
– Даже если это и так, мне все равно. Ты убил его, чтобы прийти ему на смену, я знаю! Ты – это он!
«Иисусе! Да ведь тетка – рехнутая!» – мысленно возопил Данила. Вот уж правда что порча в человеческом облике.
Что это она делает? Идет к нему?
Он воздел связанные руки, пытаясь заслониться. Метнулся прочь от нее, к двери... Тьерри и мэтр Моран, с тревогой внимавшие совершенно непонятному им разговору, кинулись вперед, пытаясь его удержать.
– Не трогайте его! – заорала женщина, и в это мгновение дверь распахнулась.
Человек в черной форме полицейского влетел в комнату и что-то закричал. Данила уловил слово «полис», которое не требовало перевода и подкреплялось, так сказать, видеорядом... Потом появились еще двое каких-то в штатском, с непреклонными лицами. При взгляде на связанного Данилу выражение лиц у них стало еще более непреклонным...
И тут в дверях возник не кто иной, как Жерар Филиппофф. Данила сделал обеими руками около лица некий знак – вроде креста.
Жерар был почему-то босиком. Ну, в смысле, в одних только серых полосатых носках. Он что-то прокричал, указывая на мэтра Морана. Один из людей в штатском шагнул вперед, протягивая какое-то удостоверение.
И начались переговоры – быстрые, такие бурные, что Данила только и успевал вертеть головой из стороны в сторону, пытаясь понять смысл происходящего. Жерар тыкал пальцем то в Морана, то в Бенуа и Тьерри, которые стояли по углам по стойке «смирно». Один раз попробовала вмешаться женщина с бритой шеей, однако Жерар так рявкнул на каком-то грубом языке, что она отшатнулась. Речь Жерара чем-то напомнила Даниле фильмы о войне... было там что-то вроде «хальт» или «цурюк», а может, даже и «хенде хох» – он толком не разобрал.
А между тем Жерар не умолкал, и речь его становилась все более темпераментной. Похоже было, что он совершенно заговорил непреклонных людей! Они только пытались вставить слово, показывая при этом на его босые (то есть в серых в полосочку носках!) ноги, как Жерар снова начинал что-то запальчиво выкрикивать, и глаза их постепенно становились оловянными, лица приобретали не непреклонное, а безропотное выражение, а фигуры вытягивались во фрунт. И Данила даже не удивился, когда они вдруг сорвались с места и начали выдвигать ящики письменного стола и охлопывать карманы мэтра Морана, который от возмущения только глаза вытаращил, а сказать ничегошеньки не мог.
И тут сердце Данилы затрепетало... ну никакой иной метафоры невозможно больше употребить. Кроме этой, изрядно избитой. Затрепетало его сердце, когда он увидал в руках одного из служителей закона (об их месте службы догадался бы даже учащийся школы для детей с умственными дефектами, а Данила все же отличался некоторым умом и кое-какой сообразительностью!) знакомую краснокожую паспортину.
Служитель закона открыл ее, всмотрелся в фото, потом в лицо Данилы, улыбнулся и проговорил:
– Алек-сис Шве-дофф? Се вотр паспорт? Силь ву пле, мсье.
И протянул несчастный паспорт нашему герою...
Данила дернулся от него, словно от змеи кусучей, но прежде, чем он изрек хоть слово, Жерар заорал с безумной радостью:
– Уи, уи, се Шведофф! – И, стиснув Даниле руку, прошипел: – Только пикни, и ты труп!
От неожиданности Данила проглотил язык и взял паспорт.
И тут... тут бритоголовая особа, та самая, которая называла Шведова Сорогиным, встрепенулась и кинулась к Даниле с радостным воплем:
– Ты взял его документы! Ты согласен! Дитя мое! Мир снова принадлежит нам двоим!
Но внезапно Тьерри, который до сей минуты неподвижно стоял в углу (только его вытаращенные глаза жили своей, словно бы отдельной от окаменелого лица и весьма интенсивной жизнью), внезапно встрепенулся. Он кинулся на полицейского, сделал подсечку, от которой бедняга, ничего подобного не ждавший, завалился навзничь, выхватил у него пистолет и наставил его на Данилу.
«Я больше не могу, – подумал Холмский, слабо отмахиваясь от Тьерри, который почему-то наставил пистолет не на полицейского, не на людей в штатском, а именно на него. – Совсем спятил, что ли, чернозадый? Я больше не могу, я хочу домой...»
Тьерри что-то выкрикнул – с яростью, с ненавистью... Данила, чудилось, видел, как полыхнуло, как из ствола вырвался огненный сгусток... Он услышал звук выстрела, но за миг до этого странная женщина как раз вцепилась в Данилу, словно желая закрепить свои права на него, – и оказалась на пути летящей пули...
