Валерия Лебедева. 2 августа 2002 года. Мулен-он-Тоннеруа

«Он догадался? Нет? Кто-нибудь что-нибудь понял? Что думает Николь? Что думает Мирослав? Что думает Жерар? Что думает Алекс? Что мне делать?!«

Лера металась между столовой и кухней, накрывая к завтраку, и удивлялась, что у нее не валятся из рук тарелки. При каждом движении бриллиант на безымянном пальце левой руки (французы и при помолвке, и при обручении надевают девушке кольцо на левую руку) не просто блестел, но натурально испускал снопы искр. О таком Лера раньше только в книжках читала, поэтому волей-неволей то и дело пялилась на него. Честно говоря, в этом блеске все остальное казалось потускневшим. Даже лицо Алекса. Даже его янтарные глаза. Нет, ну в самом деле, янтарь ведь блестит не так ярко, как бриллиант... В том смысле, что янтарь вообще не блестит. Он светится, и то если на него падает солнечный луч. Но сейчас Алекс с непроницаемым выражением лица сидел в самом темном углу столовой и глаза его были опущены. А когда он все же поднимал ресницы, то на Леру не смотрел.

Как будто ничего и не было...

А может быть, и в самом деле не было? То, что случилось среди рассыпанной мирабели, показалось чем-то мгновенным, далеким и нереальным, когда Лера выслушала рассказ Мирослава о парижских событиях. Вот это да! Словно бы гангстерский фильм! Стоило представить разгромленную квартиру на рю Друо, как ее начинало поташнивать от страха и возмущения.

А Николь, как это ни удивительно и ни странно, была куда больше возмущена и поражена совсем другим.

– Ты представляешь?! – возмущенно воскликнула она, едва увидев Леру и лишь вскользь поздравив ее и Жерара. – Оказывается, Мирослав в жизни не вел с мэтром Мораном никаких доверительных бесед о своем бесплодии.

– Тем более, как ты понимаешь, все это чушь, опровергнутая жизнью, – усмехнулся Понизовский, погладив живот Николь. – Удивляюсь, зачем ему вмешиваться в наши судьбы? Зачем пытаться разлучить нас? Вообще ничего не понимаю. Он клянется Николь в том, что я намерен бросить ее. Однако именно он требует моего скорейшего приезда в Париж. Именно в это время какие-то бандиты начинают уверять меня в том, что похитили Николь, и требуют моей подписи на каких-то неведомых документах...

Разговор шел по-русски, потому что французская сторона в лице Николь и Жерара владела этим языком почти свободно. Доселе молчавший Алекс наконец ожил, начал вставлять реплики. Лера исподтишка взглядывала на него и тут же отводила глаза. Она боялась задержать взгляд хоть на мгновение – Жерар мог это заметить. Вообще, жених Леры отчего-то смотрел на Алекса очень внимательно. Конечно, на воре шапка горит, это само собой разумеется, однако Лере показалось, что интерес Жерара усилился после того, как Алекс представился. Жерар даже уточнил дважды:

– Так ваша фамилия – Шведов? Вас зовут Алексис Шведов? В самом деле?!

Алекс кивал не без угрюмости. Чудилось, его возмущает недоверие, звучавшее в голосе Жерара, а может, обиделся за Алексиса. Наконец начал удивляться и Мирослав:

– А почему вы спрашиваете? Я сам видел его паспорт!

– Охотно поясню, – с полуулыбкой ответил Жерар. – Я так настойчив потому, что не знаю, чему больше удивляться: беспримерной человеческой наглости или причудливости той цепи совпадений, которые иной раз выковывает судьба.

– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Алекс.

«О господи, зачем он задирается?! – внутренне съежилась Лера. – Разве не ясно? Это нашу наглость Жерар имеет в виду, нашу с Алексом беспримерную наглость. Ожидая приезда жениха, я... я вдруг ни с того ни с сего, как сумасшедшая, отдаюсь другому. И Жерар появляется именно в тот миг, когда мы только что очухались. Ну хорошо, что хоть не пятью минутами раньше! А может быть, он и появился пятью минутами раньше? И все видел? Не-ет... тогда бы он не сделал мне предложения. Не вручил бы кольцо! Или это нарочно? Чтобы заставить меня сгореть со стыда? Ну так он добился своего, потому что я уже практически обратилась в пепел! Но Алекс – неужели он ничего этого не понимает? Зачем лезет на рожон, зачем вынуждает Жерара объяснять то, что объяснить невозможно?!»

– Что я имею в виду? – повторил Жерар с полуулыбкой. – Извольте, господа. Я объяснюсь. Только знайте: история эта долгая, ибо уходит корнями в прошлое. В жизнь моего отца, Габриэля Филиппофф... вернее, Гавриила Филиппова, Гаврилы, как его звали раньше. Прошу набраться терпения.

Прежде я уже говорил, что Габриэлю – позвольте, я буду называть его этим, более привычным мне именем, – так вот, Габриэлю не за что было любить Советскую власть. Отец его был раскулачен, сослан и умер в Сибири. Мать погибла еще в пути, не доехав и до Урала. Габриэль избегнул общей участи просто чудом. Незадолго до того дня, когда в их дом нагрянули комитетчики и милиционеры, он с попутным обозом уехал в Брянск навестить тетушку, сестру матери, бывшую замужем за рабочим. В это время в городе свирепствовал тиф. Семья, в которой жил Габриэль, заболела вся. И все умерли, кроме него. Однако он долго болел, а когда вышел наконец из тифозных бараков, уже знал о том, что в родную деревню ему лучше не возвращаться... Он и не вернулся. Жил у друзей покойного дяди, потом устроился на завод, начал приспосабливаться к жизни в стране, которую возненавидел из-за того, что она погубила его семью.

Началась Отечественная война. Габриэлю было двадцать лет. Возраст считался призывным, однако незадолго до этого он сломал ногу, и кость неправильно срослась. Спустя некоторое время Брянск был сдан немецким войскам. Через несколько дней после этого события Габриэль попал в одну из первых облав и был в числе других молодых людей отправлен на принудительные работы в Германию. Однако по пути эшелон завернули во Францию. Бошам нужны были рабочие руки и здесь, на строительстве военных объектов. Кроме того, иногда они пытались заигрывать с пленными и предлагали им перейти на службу в «доблестные германские войска». Отец не однажды рассказывал мне, что он чувствовал тогда. Живя в России, он привык всего бояться. Привык держаться тише воды ниже травы. Привык считать каждую копейку и дрожать над каждым куском. Его не оставляли горькие, растравляющие душу мысли о том, какой могла быть его жизнь, если бы не была уничтожена его семья. Если бы Россию не погубили большевики – а он, надо сказать, был убежден в этом... Он ненавидел большевиков. И был горько обижен тем, что для французов, среди которых он вдруг оказался, он – такое же опасное, дикое, страшное существо, каким они считали большевиков, а значит, и всех русских. Он не понимал французской речи, но без слов ощущал неприязнь. Ну что же, он привык отвечать на неприязнь тем же. Однако здесь, в этой чужой стране, у него впервые появилась возможность стать сильным. Восторжествовать над теми, кто презирал его. Поэтому он без раздумий принял предложение вступить в карательный отряд. Конечно, Франция не знала таких ужасов немецкой оккупации, как Советский Союз. Конечно, партизанское движение здесь не было таким сильным, таким всенародным. Однако не случайно о французском Сопротивлении – Резистанс – знает весь мир. И Габриэль оказался среди тех, кто подавлял очаги этого Сопротивления. Но он любил повторять, что бог присматривает за ним... Даже тиф, от которого он чуть не умер еще ребенком, был послан богом, не сомневался Габриэль. Иначе он умер бы в Сибири или еще по пути туда, как его мать и отец, братья и сестры. А так получил возможность выжить. Даже пуля, которая прошила ему грудь в первом же бою с отрядом маки, была послана богом. Иначе он стал бы зверем и палачом. А благодаря этой пуле получил возможность остаться человеком... Габриэль был ранен очень тяжело, и к нему позвали священника, чтобы наставить в последний путь. Надо сказать, что во Франции в то время было не так уж мало русских священников, да и вообще – русских. Первая и вторая волны эмиграции – вы, конечно, слышали об этом. Отец Илларион уехал из России еще совсем молодым – после окончания семинарии в 1919 году. Большая часть его жизни прошла во Франции, но душа принадлежала России. И он посвятил жизнь тому, чтобы возвращать на путь истинный все заблудшие русские души, которые встречались ему. Илларион был вещий человек. Он сказал Габриэлю: ты выживешь, сын мой, ты узнаешь счастье, если перестанешь ненавидеть свою Родину. «Ты же не можешь ненавидеть свою мать, несмотря на то, что она умерла и оставила тебя одного, верно? – сказал он. – Когда-нибудь вы встретитесь в вечной жизни и обретете друг друга вновь. Так и Россия – она умерла для тебя, чтобы ты обрел ее в вечной жизни». Отец Илларион много чего говорил Габриэлю. Тот выздоровел не только телесно, но и духовно. Конечно, произошло это не сразу. Но окончательным днем своего выздоровления и даже воскресения Габриэль – и многие его сослуживцы, которых я знал, – считают тот день, когда их воинская часть ушла из Монруа...

Монруа едва не постигла судьба Орадур-сюр-Глан. Когда стало известно о высадке союзников, боши согнали всех жителей этого городка в церковь и подожгли ее. Все сгорели. И вот стало известно, что есть приказ так же разрушить Монруа и сжечь его жителей. Многие бежали, но некоторым некуда было бежать, и тогда власти городка попросили отца Иллариона попытаться образумить русские карательные части. Именно русским было поручено уничтожить этот город... Конечно, там были и западные украинцы, и молдаване, и грузины, и поляки, однако их всех называли русскими. Отец Илларион пошел в казармы. Ему удалось убедить карателей не трогать город и жителей, и воинская часть просто ушла.

Конечно, на деле все это было не так уж просто... В казармах вспыхнула перестрелка. Габриэль, который горячее всех поддерживал отца Иллариона, снова был ранен. И снова через боль и муки он пришел к своему счастью. Уходя, отряд оставил его на попечении жителей Монруа. Он лежал в доме одной старой женщины, у которой гостила ее племянница, приехавшая из Нуайра. Она была скромна, тиха, некрасива, она выглядела как самая настоящая старая дева – ей было уже под тридцать. Именно ее заботы спасли жизнь Габриэлю. Да и старая дева спаслась от своей унылой участи, потому что влюбилась в раненого русского. В войну все делалось быстро... Отец Илларион обвенчал их по православному обряду, когда переполошенная тетушка заметила, что ее худосочная племянница подозрительно располнела. Правда, первые роды моей матери оказались неудачными, мой старший брат родился мертвым. И потом прошло еще двенадцать лет, прежде чем моя мать смогла снова зачать ребенка. Она родила меня, когда ей было за сорок: в 1957 году. Мои родители жили очень счастливо. И не только потому, что нежно любили друг друга. Габриэль, сам того не зная, женился на богатой наследнице из старинного французского рода. Отцу Шарлотты Рабутен – так звали мою матушку в девичестве – принадлежали виноградники не только в Бургундии, но и на юге, в Тулузе. Свое состояние тесть Габриэля сделал на производстве вина и торговле им. Габриэль оказался хорошим помощником в этой области, а также расширил вложения в другие сферы деятельности.

Меня он приучал входить в дела нашего торгового дома чуть ли не прежде, чем я пошел в лицей. Виноторговля интересовала меня мало. Я владею крупной транспортной фирмой, у меня всегда были собственные и очень немалые средства, вдобавок все свои ценности мне оставила мать, умершая десять лет тому назад, поэтому я очень мало интересовался теми деньгами, которые должен был получить в наследство от отца. Дело в том, что в юности я попал в очень неприятную историю, чтобы вытащить меня из нее, отцу пришлось очень много заплатить. Это была драка... Человек, с которым я дрался, пошел в тюрьму, ну а мне удалось откупиться. Но я дал тогда отцу слово, что, во-первых, никогда больше не буду решать своих проблем кулаками, а во-вторых, что буду впредь рассчитывать только на свои силы. Я так и поступал. Именно поэтому я не забивал себе голову мыслями о состоянии отца. Только после его смерти я узнал, что оно составляет около пятидесяти миллионов франков, или, в пересчете на нынешние деньги, около восьми миллионов евро.

Три года назад отец мой умер. Я встретился с его поверенным, парижским нотариусом мэтром Мораном, – мир тесен, не правда ли, друзья мои? Ваш приятель был поверенным моего отца! – и узнал, что наследником отцовского состояния являюсь не только я.

Мэтр Моран передал мне письмо Габриэля. Я помню его наизусть, ну, быть может, ошибусь в слове или двух.

«Дорогой сын, – писал мой отец, – я обращаюськ тебе накануне смерти с просьбой понять меня и не судить слишкомстрого за то, что на первый взгляд покажется тебе великой несправедливостью,а на самом деле является именно попыткой быть справедливым и заплатитьсвои долги. Я не только люблю, но и глубоко уважаю тебя. Явосхищаюсьтвоим умом, твоей душой, твоим благородством, твоей деловой сметкой.Но больше всего я восхищен твоей гордостью и самостоятельностью. Тысостоятельный человек, преуспевающий делец – и этим обязан толькосебе, своей оборотливости, своей удаче. Ты ни разу не нарушил слово,которое дал мне в юности. Именно поэтому я убежден, что могу воззватьк твоему великодушию и быть понятым правильно.

– Что? – вдруг встрепенулся Мирослав. – Что вы сказали? Но ведь так... но ведь именно так звали моего прадеда!

– Да, – кивнул Жерар. – Отец Илларион – ваш родственник. Но позвольте мне договорить. Вернее, дочитать наизусть это удивительное послание.

«История нашей собственной семьи, – писал далее мой отец, – показывает тебе, каким безжалостным мечом ударилареволюция по судьбам людей и по их семьям. То же произошло и с семьейПонизовских. Отец Илларион накануне этих кровавых событий стал священником,Ярослав был еще совсем ребенком и учился в гимназии. Но у него имелисьеще один брат и сестра. Брат Владислав – старший среди всехПонизовских – служил в действующей армии и погиб еще во времязнаменитого Брусиловского прорыва в июне 1916 года. Сестра Варвара,мечтавшая сделаться художницей, увлеклась модными тогда разрушительнымифутуристическими течениями и ушла из дому, стала жить в какой-то коммунехудожников, а проще – в вертепе. После того как старик Понизовский,действительный статский советник и человек строгих правил, узнал,что дочь появляется на вечеринках в своей коммуне голой и проповедуетсвободную любовь, он отказался от нее и проклял самое ее имя. И темне менее отец Илларион вспоминал о сестре с нежностью и печалью. Онсчитал себя несовершенным священником именно потому, что брался спасатьдуши чужих ему людей, а родную ему душу – сестру! – спастине смог. Варвара приняла революцию с восторгом. Отец Илларион уехалво Францию. Старик Понизовский осуждал его за это, твердил, что умеретьнадо на родине. Он не отпустил в чужую страну ни жену, ни младшегосына, ни вдову Владислава. След их замело ветром революции, запорошилоее пеплом. Долгие годы я искал этот след, искал их потомков. Кое-чтоначало проясняться только сейчас. Многое еще предстоит уточнить, однакоесть у меня печальное предчувствие, что результаты моих поисков яуже не успею узнать, господь призовет меня. Поэтому я решил поступитьтак. Согласно законам нашей страны, я могу поделить свое состояниена четыре части, с тем чтобы моему прямому наследнику – то естьтебе – досталось двадцать пять процентов. Остальные три четвертия намерен разделить между наследниками родственников отца Иллариона – в том случае, если они будут отысканы в течение трех ближайших лет,до конца 2002 года. Если этого не произойдет, то все деньги отойдуттебе. Я буду знать, что сделал все, что мог, для того, чтобы выразитьсвою невыразимую благодарность отцу Иллариону и искупить свой неискупимыйдолг по отношению к нему.

Жерар помолчал, словно закрыл кавычки. Посмотрел на Мирослава, усмехнулся:

– Та-ак... По вашему лицу я вижу, что вы уже кое-что начинаете понимать!

– И не только он! – возмущенно воскликнул Алекс. – Нам тут всем все стало понятно. Значит, это вы стоите за всем этим кошмаром? Так получается? Именно в вашу, стало быть, пользу Мирослава принуждали отказываться от своих прав? Теперь понятно, теперь понятно!

Лера так и ахнула, пораженная этим уничтожающим высказыванием. Обидно стало за жениха, но... логика убийственная! С другой стороны, зачем Жерару сейчас истово исповедоваться в собственных преступлениях? Смысла нет. Что-то здесь не так, Алекс не прав.

Жерар посмотрел на обвинителя недоумевающе, нахмурился, как будто смысл этих слов не доходил до него. И вдруг лицо его стало отчужденным, голос от возмущения – низким, сбивчивым:

– Что вы... что вы... как вы смеете, мсье? В прежние времена я вызвал бы вас к барьеру и потребовал сатисфакции! Извиняет вас только одно: вы еще не дослушали до конца мою историю. Хотя... хотя у меня сейчас возникло большое искушение продолжить мой рассказ по-французски. Чтобы как следует помучить вас неутоленным любопытством. Вы вполне заслуживаете этого наказания. И если я этого не делаю, то лишь потому, что вы должны, вы просто обязаны принять участие в последующем разговоре! Итак...

Он обвел глазами ошеломленного Мирослава, ничего не понимающую Николь, изнервничавшуюся Леру, озлобленного Алекса и продолжил:

– Клянусь памятью отца: мне и в голову не пришло оспорить его завещание. Я... в первую минуту я восхитился им. И ощутил некий азарт, горячее желание как можно скорей узнать, кто же эти люди, которых мой отец считает достойными принять хотя бы часть той признательности, которую он всегда испытывал к отцу Иллариону. Я спросил мэтра Морана, что ему известно об этих лицах. Он принял очень замкнутый вид и ответил, что пока ведутся весьма интенсивные поиски, кое-какие подвижки в этом направлении уже есть, однако пока он ни за что ручаться не может. Да и зачем мне знать их имена? При этом вопросе он посмотрел на меня очень подозрительно, и я смутился. А правда, вдруг да подумает, что я попытаюсь выяснить эти имена – а потом убрать наследников со своей дороги? Но, честно, в ту пору мне было не до них. Я находился в стадии развода со своей второй женой, и попытки уйти живым от этой особы поглощали все мое время, внимание и деньги. Поэтому я мысленно склонился перед волей моего отца – и забыл о ней. Забыл почти на два года, до тех пор, пока не обратился в фирму мадемуазель Николь Брюн с известным вам всем делом, – он отвесил легкий поклон в сторону Леры, которая немедленно начала краснеть как дура, – и через нее познакомился с мсье Мирославом Понизовским. Мне с трудом удалось сохранить спокойствие, когда я услышал это имя. Ведь именно так звали в миру отца Иллариона! Однако моя фамилия нисколько не насторожила вас, верно? – повернулся Жерар к Мирославу и получил в ответ кивок. – Тогда я спросил Николь – просто так, между делом, – знает ли Мирослава мэтр Моран. И узнал, что да, конечно, их связывают деловые отношения.

Странно, подумал я. Или это не тот Мирослав Понизовский, или тот, но мэтр Моран пока держит от него в секрете завещание Габриэля Филиппофф. Но почему? По каким причинам? Ждет, пока не отыщет других его родственников, других наследников? Но не благоразумнее ли разузнать о них у самого Мирослава?!

И тогда я... как бы это поточнее сказать... тогда я насторожился. Я ни словом не обмолвился Морану о своем открытии, однако попросил Николь ни в коем случае не говорить ему о нашем знакомстве.

– Я отлично помню эту просьбу, – подтвердила Николь. – Я еще тогда сказала, что хранить в тайне имя клиента у меня в обычае.

– И теперь я знаю, что вы исполнили мою просьбу, – кивнул Жерар, – за что я вам весьма признателен. Однако все эти, как говорят русские, не-до-разумения подвигли меня заняться собственным расследованием.

– То есть вы сами стали искать наследников вашего отца в России? – насмешливо спросил Алекс. – То есть вас все-таки заело это дело, да?

– Заело, заело, мон гарсон! – почти ласково согласился Жерар. – Вы совершенно правы. Но искать наследников в России, в этом огромном стоге сена, я не стал. Зачем попусту тратить время, силы и деньги? У мэтра Морана и российской Инюрколлегии, с которой он работал, имелись несравнимо большие возможности. Я решил воспользоваться этими возможностями. Я нанял детектива из агентства «Турандот». Именно он был у меня вчера вечером, именно из-за его судьбоносного визита я был лишен возможности вовремя и как подобает повидаться с вами. – Жерар вновь слегка поклонился Лере и Николь. – Этот расторопный молодой детектив подкупил некую особу, которая работает на мэтра Морана, а именно, служит у него секретаршей и на свой лад обслуживает шефа в свободное время. Зовут ее Флоранс. Это прелестная бико, то есть арабка...

– Флоранс! – завопил Алекс. – Уж не та ли самая Флоранс, которая...

– Подозреваю, что да, – кивнул Жерар с насмешливым огоньком в глазах. – Ну, ну, Алексис, умоляю вас потерпеть еще немного. Итак...

– Погодите! – вскинул руку Мирослав. – Я прекрасно знаю секретаршу мэтра Морана. Я ведь не раз бывал в его офисе. Ее зовут Мадлен, а не Флоранс.

– Мадлен уволилась три месяца назад. Все это время вас не было в Париже, – пояснил Жерар.

– Так что же, – растерялся Мирослав, – получается, что вся эта возня с якобы похищением Николь организована именно мэтром Мораном?! Себастьеном Мораном? Да ну, полный бред!

– Извините его, Жерар, – мягко сказала Николь, беря своего клиента за руку, но прижимаясь при этом к Мирославу, – однако я, честно говоря, тоже не могу поверить в то, что здесь замешан мэтр Себастьен. Ведь он и впрямь давно знает Мирослава. А о завещании вашего отца ему известно еще большее количество времени. Почему же все эти ужасы начались только вчера, а не год-два назад? Чего ждал Себастьен? Почему он тянул время?

– Ну да, он оклеветал перед вами вашего возлюбленного – и вы все еще верите в его порядочность! – усмехнулся Жерар. – Как вы не понимаете, что попытка разлучить Мирослава с вами была попыткой всего лишь удерживать его подальше от Парижа – до определенного времени? Пока у Себастьена не будет все готово. А что касается вашего вопроса... Допускаю, дьявольская мысль просто не сразу пришла нашему другу Морану в голову, только и всего. Он ведь всего лишь человек, а не компьютер. Ну, не додумался начать раньше. Но главное, с самого начала будучи уверенным в том, что Мирослав – это Мирослав, до последнего времени он не знал имен двух других наследников моего отца. А теперь он их узнал.

– Что? – Мирослав даже руками всплеснул. – Он узнал... но ведь это мои родственники, так? Родственники, которых я не знаю? А он их нашел?!

– Да, работа была проделана огромная. Из потомков Ярослава Понизовского в наличии только вы. У его старшего брата Владислава – того самого, погибшего во время Первой мировой войны, – было двое детей, один умер ребенком, второй оставил потомство, однако в настоящее время из всех его правнуков жива лишь одна молодая женщина. Даже у Варвары – той самой, футуристки, проклятой своим отцом, – был сын! Как это ни удивительно, из этой ветви вашего рода в живых сохранился тоже всего один росток. Таким образом, все три наследника моего отца найдены.

– И вы их знаете? – взволнованно спросил Мирослав. – Вы скажете мне, кто они?

– Я сделаю куда лучше, – улыбнулся Жерар. – Я вам покажу их.

– Как? Когда?! – воскликнул Мирослав, вскакивая.

– Да прямо сейчас, – пожал плечами Жерар. – Сядьте, друг мой, сядьте, ну что вы вскочили? В ногах правды нет. Посмотрите налево, посмотрите направо, как говорят экскурсоводы. Слева от вас Валери Лебедефф – правнучка Владислава Понизовского. Справа от вас... справа от вас Алексис Шведов. Он тоже ваш родственник – по линии прабабушки Варвары. Вуаля!

И Жерар поклонился, сделав изящный жест, словно он был фокусником, только что доставшим из абсолютно пустого цилиндра живого, пушистого кролика. Нет, сразу двух пушистых кроликов...