Книга: Плохая хорошая девочка
Назад: ЧАСТЬ I
Дальше: День тридцать первый

Дневник

«Каждый год недельку-другую я непременно гощу в столице одной из стран Балтии — у своей тети Агнессы Йозефовны Горчицкой.
Дело в том, что тетя Агнесса и ее муж профессор Мирослав Горчицкий умудрились появиться на свет в один и тот же день и в один тот же год…
Это совпадение настолько их спустя даже и сорок лет после женитьбы потрясает, что на этот свой «сдвоенный» день рождения они непременно приглашают всех самых дорогих им людей, где бы они в это время ни находились.
А уж приедут гости — не приедут, как получится…
В общем, они приглашают всех, кого только можно пригласить.
А судьба, по правде сказать, разбросала наш родственный клан по всему свету.
«Выписывают» Горчицкие и меня вместе с Диди на недельку из Москвы.
Диди — это моя собачка. Удивительная собачка. Диди, на мой взгляд, обладает немыслимыми достоинствами. Сверхчувствительностью, интуицией, знанием людей, мудростью и необъяснимой для такого хрупкого и легко уязвимого существа храбростью. Легко быть смелым, если ты весишь сто килограммов и вооружен здоровенными клыками, а вот попробуй сохранить чувство собственного достоинства, когда твоя бесстрашная душа вселилась в такое смешное и хрупкое тело. И весит вся эта конструкция — душа плюс тело — не более килограмма. Но бесстрашному Диди это удалось!
Мы никогда не расстаемся с ним. И эта поездка тоже не стала исключением. Горчицкие заранее прислали приглашение, и мы тронулись в путь.
Надо заметить, что именно в этот раз мне, как ни странно, очень не хотелось ехать в гости к моим родственникам. Странно, потому что обычно я всегда еду к ним с удовольствием. Но в этот раз…
Вот и говори после этого, что предчувствия обманывают. Может, кого-то они и обманывают, но не меня!
В общем, что-то удерживало меня от этой поездки.
Но дядя Мирослав не однажды уже намекал мне в письмах, что тетя Агнесса, возможно, тяжело больна. Правда, якобы сама Агнесса Йозефовна, да и врачи тщательно это от него скрывают. Но у него есть ощущение, признавался мне в письме дядя, что этот их «сдвоенный» день рождения может оказаться последним… Да, вот так, ни больше ни меньше!
Дядю своего я уважаю необычайно. Профессор Мирослав Горчицкий — главный хранитель отдела минералогии в Национальном музее природоведения. А моя тетя…
Тетя Агнесса после того, как вышла на пенсию, уже лет пять просто «сидит» в залах этого музея и следит за тем, чтобы посетители не трогали экспонаты. Такая у нее работа. И так оно и происходило до самого последнего времени. На все попытки дяди Мирослава заставить ее уйти с работы и заняться своим здоровьем Агнесса Йозефовна отвечала решительным отказом. И все ходила и ходила на работу в свой зал номер четырнадцать!
Это существенная деталь, поскольку именно с того, что тетя Агнесса попросила меня посидеть вместо нее в зале номер четырнадцать, все и началось. Тетя Агнесса с самого утра выглядела в тот день неважно. Но все равно отправилась в музей. К концу дня ей стало еще хуже, и к тому же вдруг выяснилось, что у нее закончилось какое-то очень важное лекарство.
Дядя Мирослав в тот день в музее отсутствовал. Он был на какой-то очень важной научной конференции. Для него, разумеется, важной — у большей части человечества название этой конференции вызвало бы зевоту. Что-то вроде: «Глобальные катастрофы Земли и массовое вымирание на границе мелового и третичного периодов в свете новых данных анализа содержания иридия в отложениях вулканических кратеров».
Не каждому это и выговорить удастся. Собственно, если говорить проще: речь идет лишь о том, что на нашей матушке Земле время от времени «отчего-то» случались эти самые глобальные катастрофы. Катастрофы, после которых на планете вымирало почти все, что на ней двигалось и шевелилось. И существует предположение ученых, что происходило это в результате столкновений Земли с кое-какими довольно крупными космическими телами… Очень крупными камешками типа астероидов!
Кстати сказать, одно такое место, где шестьдесят шесть миллионов лет назад подобный астероид шлепнулся, даже обнаружено: это вулкан Чикхулуб в Мексике. Этот самый вулкан — не что иное, как вмятина от удара. На дядином языке называется «ударным кратером».
Но кого из прохожих, торопящихся мимо Национального музея по своим делам, скажите, это волнует? Люди сейчас озабочены тем, как наскрести сто долларов, чтобы заплатить за горячие батареи в своих квартирах. Какая им разница, кто, отчего и как вымер «на границе мелового и третичного периодов»? Самим бы не вымереть!
Дядя же Мирослав, напротив, относится к тем редким чудакам, которых совсем не колышет, куда подевались его запонки и сколько что стоит сегодня в магазинах. Зато таких чудаков, как он, до мурашек на коже волнует: действительно ли облако пыли, которое поднялось оттого, что гигантский астероид треснулся о Землю, закрыло когда-то свет солнца? И потому прекратился фотосинтез, и растения погибли, и те, кто ими питался, тоже — ведь им нечего стало есть. И «цепочка жизни» оборвалась. И так «они все и вымерли»?
В общем, то, что нисколько не волнует прохожих, торопящихся по улице, до глубины души волнует моего дядю Мирослава.
Некоторым людям даже кажется, что таких чудаков, как профессор Горчицкий, на самом деле не бывает, что их придумали те, кто пишет книжки. Так вот, мой дядя Мирослав существует на самом деле!

 

Но так случилось, что в тот день профессор был «страшно занят» на «очень важной конференции», а тетя Агнесса, чтобы его не беспокоить, позвонила мне.
Позвонила и попросила меня прийти в музей — посидеть в зале вместо нее. А сама тетя Агнесса пошла к врачу.
Конечно, я выполнила ее просьбу. Я взяла Диди и отправилась в Национальный музей природоведения.
Дело в том, что в отличие от других представителей этой породы, отличающихся тревожностью, мнительностью и невероятной брехливостью, мой тойтерьер высокоразумное и врожденно интеллигентное существо. Его можно брать в музей. У Диди есть только один недостаток. Если оставить его в квартире одного, он может заболеть от одиночества и даже умереть. Однажды, когда я попробовала это сделать, Диди и в самом деле чуть не умер. Я ушла по магазинам, а когда вернулась — на диване вместо моей собачки лежала какая-то безжизненная тряпочка с померкшим от тоски и отчаяния взором. Когда я вошла в комнату, у Диди даже уже не было сил залаять. С тех пор я всегда беру его с собой. В особой сумке ношу, как носят маленьких детей.
Надо сказать, что выполняла я тетину просьбу с большим удовольствием. Я люблю Национальный музей, люблю его тишину, пустынные залы. В его прекрасной тишине моя жизнь не кажется мне очень уж нелепой, и так хорошо просто сидеть и мечтать и думать обо всем на свете…
Диди дремал в моем рюкзачке, день за окном потихоньку угасал. Увы, это великолепное уединение «на рабочем месте» было нарушено.
Потом я не раз вспоминала: о чем я подумала, когда этот посетитель вошел в зал номер четырнадцать?
А подумала я тогда, что внешность и облик этого вызывающе рыжего человека были слишком плутоваты и простоваты для завсегдатая музейных залов. Проще говоря, это была самая настоящая рожа! Парень отнюдь не был похож на посетителя «культурных учреждений». Где-нибудь на блошином рынке таких личностей навалом, но в музеях они бывают редко.
Впрочем, случайные люди в отделе минералогии не редкость. Их сюда привлекают тишина и безлюдье. Например, какая-нибудь парочка, у которой нет денег на «места для поцелуев» в кинотеатре, бывает, забежит. Обычно такие посетители очень удивляются, что они не одни, когда под тетей Агнессой заскрипит стульчик или она чихнет, очнувшись от дремы, или зевнет…
Тетя сама уже давно похожа на экспонат. И внутренне (чего только стоят ее старомодные радения за «народное достояние», «идеалы науки», ее стыдливость, ее совестливость?!), и внешне. Так что не заметить ее среди других музейных экспонатов ничего не стоит.
Но на сей раз на месте Агнессы Йозефовны была я. И меня явно заметили. Стрельнув глазами — причем довольно воровато! — в мою сторону, посетитель принялся бродить по залу, а я…
Увы… Бдительность — мое слабое место. Отметив про себя лишь, что выглядит посетитель довольно странно, я потерта к нему всякий интерес.
Я даже решительно усмирила Диди, недовольно и как-то чересчур злобно заворчавшего в рюкзаке. «Нельзя шуметь в музее!» — прошептала я. И Диди недовольно, но послушно затих. А я снова стала думать о своем. Ну, может, не совсем «о девичьем», но о своем…
А этот тип прошелся не спеша вдоль стеклянных витрин и, остановившись возле раздела «Метеориты», принялся задумчиво их разглядывать. Время от времени он тянул себя за нос — и без того, надо сказать, довольно длинный! — словно поставил перед собой цель превратить его в конце концов в небольшой хобот.
Ну разные у людей вредные привычки: одни, когда задумаются, грызут ногти, другие — чешут затылок, третьи — барабанят пальцами, а этот вот тянул себя за нос.
Созерцать это не доставляло мне никакого удовольствия, и я отвернулась к окну, глядя на вечерний, уже освещенный огнями город. Тем более что прозрачный ящик для пожертвований, украшением которого была стодолларовая купюра, подаренная для поддержания музея некоторое время назад каким-то заезжим американцем, находился у меня в поле зрения. Он отражался в зеркально чернеющем оконном стекле и был хорошо мне виден. Бриллиантов в нашем зале номер четырнадцать нет. А более этому посетителю в отделе минералогии покуситься было не на что. Так думала я…
И тут раздался звон разбивающегося стекла. Я испуганно оглянулась. Однако ящик для пожертвований стоял на своем месте — целехонек. А вот в одной из застекленных витрин зала зияла дыра.
Я бросилась к витрине. Увы… Рядом с одной из табличек теперь была пустота.
Я-то боялась за стодолларовую купюру. А он, этот рыжий, вот что оказывается — похитил экспонат!
Растерянно наклонившись над разбитой витриной, я прочитала название экспоната.
Там было написано: «Хондрит».

 

То, что началось дальше, нельзя сравнить даже с накалом страстей в древнегреческой трагедии. К тому же в древнегреческой трагедии во всем виноваты древнегреческие боги, а тут во всем оказалась виновата я.
Когда дядя Мирослав узнал о том, что случилось в музее, он та-ак закатил глаза! Я уж даже думала: они больше и не вернутся на привычное место.
Дело в том, что этот самый довольно невзрачный на вид хондрит — обломок астероида, пояс которых располагается где-то (уж не знаю точно где!) между Марсом и Юпитером. Хондритам испокон веков приписывают особые свойства. Считалось, например, что поскольку они падали с неба, то вполне могли быть посланы богами. Так думали необразованные народные массы. Но не только массы. Особенно хондриты ценят ученые. Поскольку в них, кроме элементов, обычных для земных пород, есть еще и так называемое «металлическое железо». На земной поверхности это самое железо встречается довольно редко. Большая его часть, принесенная на Землю вместе с космической пылью, расплавилась и опустилась к центру планеты. И составляет, между прочим, теперь металлическое ядро нашей Земли.
— Вы хоть понимаете, Элла, что случилось? Украден ценнейший экспонат! Подобно Розеттскому камню, этот хондрит нес в себе информацию о древнейшей истории Солнечной системы! Вы хоть понимаете, что это значит?
Я только подавленно молчала, а главный хранитель отдела минералогии непрерывно твердил, что его седая голова отныне покрыта несмываемым позором. И виновата в этом была я.
Тетя Агнесса ничего не говорила. Она тоже молчала. Но она та-ак побледнела какого-то особого рода и оттенка зеленоватой бледностью, что я всерьез испугалась, как бы на том все ее земные терзания не закончились.
Я так расстроилась! Даже позвонила своей сестре Эмме, что бывает не слишком часто. Есть только один человек, у которого моя фамилия не вызывает желания посмеяться, — это моя родная сестра Эмма Фишкис.
Я очень редко вижу свою сестру. Она живет отдельно от меня и очень далеко…
По характеру Эмма полная моя противоположность. Насколько я «рохля», «мямля» и «не от мира сего», настолько Эмма всегда уверена в себе. Моя сестра спортивна — мастер спорта по стрельбе из лука! — деловита, собранна, логична. И даже немного цинична.
Например, она никогда не приезжает на «святые для всех нас» семейные праздники к Горчицким. «Назови мне хоть одну причину, Элла, почему я должна героически бороться там со скукой?» — обычно говорит мне она, когда об этом заходит речь.
Короче, Эмма в отличие от меня холодновата, простовата, резковата… ну и так далее. Как говорят, я по сравнению с ней настоящая «кисейная барышня».
По этой или по какой иной причине, но на Эмму мой взволнованный рассказ о пропаже редчайшего экспоната особого впечатления не произвел.
— Но кому он мог понадобиться, этот ваш метеорит… на букву «ха»? — вяло поинтересовалась Эмма. — Или как его там?
— Хондрит!
— Вот именно. Я и говорю: кому он мог понадобиться, этот ваш хондрит?
— Вообще-то это небесный камень, Эмма. Понимаешь? В старину таким камням даже поклонялись. Знаешь, сколько ему лет?
— Понятия не имею.
— Ну вот, — грустно укорила ее я. — А туда же… рассуждаешь!
— Ну и сколько ему лет? — вздохнула сестра. — Миллион?
— Три с половиной миллиарда. Он почти ровесник нашей Земли.
— Да, это много, — согласилась Эмма. — И кому могла понадобиться такая рухлядь?
— Но Эмма… — перебила я сестру.
— Да наша тетя Агнесса и профессор Горчицкий, — вздохнула в телефонную трубку Эмма, — как коллективная Спящая Царевна! Заснули в своем отделе минералогии на десяток-другой лет и не заметили, что за это время случилось. Какой хондрит?! О чем ты, Элла, дорогая? За это время разворовали целую империю! А вы там переживаете из-за какого-то камушка? Бриллианты из госхранилищ вывозили на миллионы долларов — и ничего… Получили люди по нескольку лет, как за украденную козу. Успокойтесь, родные! Да фиг с ним, с этим хондритом!

 

Однако все мои попытки успокоиться самой и хоть немного успокоить убитых горем Горчицких оказались совершенно бесполезны.
Надо было видеть этих несчастных стариков! Профессор, который привык пылинки сдувать со своих экспонатов, находился на грани сердечного приступа. В доме пахло лекарствами. Тетя Агнесса то и дело роняла слезинки, чувствуя себя самой виноватой в этой истории — ведь именно она ушла со своего «боевого поста». А я…
Я уезжала с грустным предчувствием, что, возможно, в следующий «сдвоенный» день рождения уже не увижу их. Ведь самые тяжелые болезни, как считает современная наука, начинаются именно с отчаяния.
А я оставляла моих милых стариков в отчаянии и печали.
* * *
Но жизнь в Москве понемногу отодвинула неприятные воспоминания об этой истории в дальний угол. Моя жизнь вошла в обычную колею.
Однокомнатная квартира, преданный друг тойтерьер Диди, на обед салат из моркови и на ужин салат из шпината. И вечный душевный разлад, что важнее купить: краски или новые туфли?
«У тебя все смешное, — говорил когда-то мой бывший муж, — имя, фамилия, профессия… И сама ты, Элла, смешная. Настолько смешная, что плакать хочется».
Следует уточнить, что, говоря о профессии, он имел в виду, что я художница. То есть человек, занимающийся непонятно чем и неизвестно зачем. Поскольку это «непонятно что» не приносит практически никакого дохода. И тут он был полностью прав.
Единственный мой доход — это трактир «Ядрена-Матрена». Его хозяин Славик Чугунов в третьем классе был немного в меня влюблен. Школьная любовь. Чувство было недолгим, потому что уже в седьмом Славик стал отрываться от учебного процесса и терять связь с образованием. Но, очевидно, воспоминание об этом чистом детском чувстве он пронес через всю свою непростую жизнь.
Поэтому Славик Чугунов разрешает мне сидеть в углу его трактира, неподалеку от «телеги с закусками», и рисовать — на заказ — посетителей «Ядрены-Матрены». Они жуют, а я рисую. К тому времени, когда подают десерт и кофе, у меня уже готов портрет. Иногда я успеваю даже к горячему.
Если случается, что кому-то из посетителей портрет понравится, — они его покупают. Так я и живу — что нарисую, тем и поужинаю.
Самое же удобное, что трактир этот находится совсем близко от моего дома — не надо тратить времени на дорогу!
Что касается денег…
Почему-то считается, что настоящему художнику деньги не нужны. Они ему якобы только вредят. «Художник должен страдать и бедствовать». «Зайца надо гнать». Интересно, что обычно это говорят как раз охотники, у которых с финансами все в порядке.
Но я, видно, художник ненастоящий. Потому что так не считаю. С удовольствием получала бы побольше, а страдала поменьше. Устроилась бы на нормальную работу, сидела бы в каком-нибудь офисе и получала нормальную зарплату. В общем, жила бы, как все люди, «радуясь тому, что можно купить за деньги». Но, увы, увы… Рисование, по всей видимости, единственно возможная для меня форма существования. Не рисовать я, к сожалению, не могу. Возможно, все дело в том, что я слишком легко уязвимый, слишком ранимый человек. А когда я рисую, то переношусь в мир, в котором меня никто не может обидеть.
Вообще-то работа в «Ядрене-Матрене» — это неплохая работа. Особенно учитывая то, что Славик по старой дружбе великодушно разрешает мне приносить с собой Диди.
Диди лежит у меня в ногах, в своем рюкзачке, а я рисую посетителей трактира.
И в тот вечер все именно так и было.
А потом появился этот человек. Человек как человек. Заказал борщ, горилку, мясо по-карпатски и запеченные баклажаны.
Честно говоря, я стала его рисовать только потому, что он очень удачно сел — прямо напротив меня.
Низко склонясь над тарелкой, мужчина торопливо ел борщ, аппетитно закусывая его украинской начиненной чесноком пампушкой.
Он ел, а я рисовала.
Потом, расправившись с борщом, он откинулся на спинку стула и уставился в пространство перед собой бессмысленным взором объевшегося человека. Потом в задумчивости поднес ладонь к лицу…
И… я его узнала!
Когда он потянул себя за нос, я сразу его узнала. Это был тот самый человек из музея, Национального музея природоведения. Человек, укравший хондрит!
Я замерла, разглядывая его. Сомнений не было… В другом городе, в другой стране, но я узнала его! Просто в прошлый раз, в музее, у него была совершенно другая прическа, точней сказать, другие волосы. Сейчас, в трактире, он был не рыжим.
Возможно, тогда, в музее, он был в парике. И поэтому я и не сразу обратила на него внимание, когда он появился в «Ядрене-Матрене».
А потом у него запиликал телефон. Он достал его и стал разговаривать.
— Понял! — сказал он. — Завтра в десять вечера. Встречаемся возле «железки». Запиши: улица Станкостроителей, строение номер…
Он назвал адрес!
И я его записала. Я непонятно зачем, автоматически записала этот адрес в углу листа, на котором набрасывала его портрет.
Разумеется, я не стала предлагать ему купить у меня это произведение. Я оставила портрет себе.
Меня «человек из музея» не узнал, не обратил ни малейшего внимания. Возможно, просто потому, что таких, как я, обычно не запоминают.
* * *
Как я уже писала выше, я очень редко вижу свою сестру Эмму. Она живет отдельно от меня и очень далеко. Но это был как раз тот самый редкий случай, когда, к счастью, мы могли встретиться с ней.
К счастью — для меня.
Ибо Эмма не только уверена в себе, спортивна, деловита, собранна, логична и так далее. Моя сестра — что очень важно — человек, который всегда «понимает, что делает».
В отличие от меня.
Ибо, если честно, я-то не слишком управляю событиями своей жизни. Скорей события управляют мною.
Меня всегда немного «несет». Иногда много!
Так было, очевидно, и на этот раз.
Я нашла Эмму в номере гостиницы «Белград» и, уговаривая отправиться со мной по следам «человека из музея» на встречу, которую он назначил, перечислила все великолепные достоинства моей сестры. Я льстила и хвалила…
Но она только рассмеялась.
— Элла, детка, сестричка моя дорогая! Я приехала в Москву всего на несколько дней. У меня куча дел. Я даже остановилась в гостинице, чтобы не тратить времени на уборку своей квартиры. Неужели ты думаешь, что я использую хоть небольшую часть этого драгоценного времени на какую-то детскую затеянную тобой игру?
— Но Эмма, — не унималась я, — ведь если мы узнаем об этом подозрительном человеке больше, то хондрит, возможно, легче будет найти?
— Элла, ты, очевидно, не поняла. Я стреляю из лука. Это вид спорта. Из лука, а не из автомата, ты понимаешь разницу? А твой «подозрительный человек», судя по тому, что отважился на кражу из музея, почти «заграничного», совершенно криминальная личность. В общем, я вряд ли смогу пригодиться в такой авантюре.
— Ну и что, Эммочка, что из лука?! Я-то вообще не из чего не стреляю! Из лука, конечно, не совсем то, что нужно бы. Но все-таки лучше, чем ничего. Точный глаз, верная рука. Это дорогого стоит.
— Не хвали меня. Я не индеец.
И она улыбнулась мне, как маленькой, поскольку, несмотря на одинаковый возраст, всегда относилась ко мне, как старшая к младшей.
Я подошла к Эмме, которая в это время причесывалась у зеркала.
— Мы сейчас, как Оля и Яло в «Королевстве кривых зеркал», — сказала я, глядя в зеркало. — Помнишь, был такой фильм для детей: две прелестные и одинаковые девочки в белых школьных фартучках?
— Помню.
— Понимаешь… Близнецы — один из наиболее эксплуатируемых приемов в детективах. Ибо здесь таятся большие возможности для криминальных хитросплетений. Но обычно сестры или главные злодейки, или жертвы преступника. Подумай только, Эмма, какие возможности открываются в игре с преступником, когда близнецы выступают в роли детективов?!
— Не смеши меня:
— Ну что, одинаковые девочки? — сказала я, по-прежнему глядя в зеркало. — Шагнем в Зазеркалье?
— Иди лучше что-нибудь еще нарисуй. — Эмма рассмеялась и покачала головой. — Никуда я с тобой шагать не буду. И пообещай мне, что и ты сейчас же позабудешь об этой истории. И будешь жить как прежде. Обещаешь, Элла?
И я пообещала.
* * *
Однако чем ближе становился час, назначенный «человеком из музея», тем больше клочок бумаги, на который я переписала адрес, жег мне руки.
Это был тот случай, когда меня уже даже не несло, а просто затягивало, как в водяную воронку, неизвестно во что.
Конечно, когда я утверждала, что «вообще ни из чего не стреляю», это было правдой. Но…
Два оставшихся уже далеко позади года замужества за самым замечательным в мире человеком не прошли для меня совсем бесследно. Собственно, у моего мужа был только один недостаток — он не терпел однообразия. Поэтому однажды утром он исчез, оставив записку, точнее, короткое прощальное письмо, написанное, надо отдать ему должное, прекрасным стилем.
Сверху, чтобы листок не сдуло сквозняком, его придавливал вместо пресса пистолет «Smith & Wesson» модель «Леди Смит». А письмо заканчивал постскриптум: «Всегда буду волноваться за тебя, Элла. Время тревожное. Это тебе подарок — на прощание. В хозяйстве не помешает».
С тех пор подарок ушедшего мужа ни разу не пригодился мне в хозяйстве. Но теперь я вытащила его из ящика стола и положила в сумку. Еще раз проверила, выключила ли утюг и плиту. Потом закрыла за собой дверь квартиры. Диди, как всегда, был со мной.
Потом я вызвала лифт. И снова вернулась, потому что забыла сигареты и зажигалку. Положила их в сумку и опять закрыла дверь.
Считается, что возвращаться плохая примета. То, что случилось со мной дальше, полностью подтвердило это суеверие. Определенно, мне следовало в тот день все-таки обойтись без сигарет. Накануне в самом подробном атласе города я с большим трудом отыскала эту самую улицу Станкостроителей. Она находилась рядом с одним из вокзалов.
Отыскать ее в реальности стоило еще больших трудов. Тянулась улица Станкостроителей вдоль железнодорожных путей и вся состояла из каких-то складов и гаражей. Однако к назначенному времени я все-таки добралась до этого самого строения номер сорок четыре, которое оказалось складом.
Двери его были открыты, и возле них стояла «Газель». А двое мужчин грузили в эту машину какие-то ящики. Как можно более непринужденно я подошла поближе, успев понять главное: один из двоих был «тот самый».
Я поскорее прошла мимо, улучив момент, когда тот отвернется. И остановилась за углом, скрытая теперь от них стеной соседнего гаража. И хотя не могла более за ними наблюдать, зато слышала их прекрасно.
Очевидно, они погрузили в «Газель» еще несколько контейнеров и ящиков, потому что один из них, вероятно, водитель «Газели», спросил:
— Ну что — все? Поехали?
— Погоди, там еще один ящик остался.
Пока они ходили за этим последним контейнером, я не стала долго раздумывать. Это был шанс не упустить их из виду, и я им, увы, воспользовалась.
Я спряталась, как и полагается, когда начинаются приключения, в кузове «Газели», среди ящиков.
— Тихо! Веди себя очень тихо, Диди, — предупредила я своего верного песика.
Трудно сказать, на что я рассчитывала…
Скорее всего, я не рассчитывала вовсе. Но если бы они уехали, я бы больше никогда уже не увидела «человека из музея». Это было очевидно.

 

Судя по времени, затраченному на дорогу, это был, наверное, небольшой подмосковный аэродром. Возможно, военный. Сквозь щель в брезенте кузова я видела фюзеляжи самолетов, летное поле…
Почти все люди, которых мне удалось рассмотреть, были в военной форме.
«Газель» наконец остановилась, и судьба моя была решена. Чуда не случилось. В невидимку я превращаться не умею. Началась разгрузка, и, когда они вытащили часть ящиков, скрываться стало невозможно.
— Вот те раз! — удивился водитель «Газели». — Погляди-ка, Петухов, тут баба какая-то!
— Что? Бомжиха какая-нибудь забралась? Верно, подумала, что ящики-то с водкой!
«Человек из музея» подошел к машине и заглянул в кузов.
— Какая там бомжиха! — засмеялся водитель. — Ее и бабой не назовешь. Прямо мадемуазель… Как с картинки!
Но «человек из музея», очевидно, не разделял его веселья и легкомысленного настроения.
— Не отпускай ее! — приказал он водителю.
Озабоченно оглядев меня, он отошел в сторону и стал разговаривать по телефону:
— Тут возникли некоторые непредвиденные обстоятельства…
Мне удалось услышать первую сказанную им фразу. Но она же оказалась и последней. Этот самый Петухов удалился еще на некоторое расстояние, и больше я ничего уже не услышала. Я только поняла, что решается, по-видимому, моя судьба.
Наконец, посовещавшись, он вернулся к машине.
— Мадемуазель, очевидно, путешествует автостопом? — довольно иронично поинтересовался он.
Я молчала.
— Разрешите, я вам помогу? — И он довольно галантно протянул мне руку.
* * *
Особое блаженство, просыпаясь, чувствовать на веках и губах солнечное тепло. И родное дыхание… А также посапывание и повизгивание…
Ибо, разумеется, это был Диди. Верный Диди. Он облизывал мне нос и щеки и нетерпеливо повизгивал, требуя немедленного возвращения к жизни.
И я открыла глаза.
Bay!
Кажется, я все-таки не натворила за свою жизнь никаких особых гадостей. Ибо попала я, безусловно, в рай!
Да, это был, конечно, рай.
«Поздравляю, Элла, с прибытием!» — прошептала я.
Итак, кажется, обошлось без раскаленных сковородок и адского пламени. Совсем напротив. Очевидно, в качестве поощрения за мою безгрешную жизнь мне даже разрешили взять с собой в рай моего Диди.
Я огляделась.
Рай выглядел как зеленая залитая солнцем долина, окруженная цепью заснеженных гор с синими ледяными вершинами.
И, по всей видимости, по прибытии сюда не полагалось переодеваться в белые одежды… Одета я была точно так же, как в тот момент, когда вышла из дверей своей квартиры. Джинсы, куртка, кроссовки, свитер. На плече сумка. Судя по всему, я так и переместилась в мир иной, прижимая ее к правому боку. Приучили карманники, беззастенчиво орудующие в московских магазинах.
В сумке все тоже было на месте: ключи от квартиры, сигареты, зажигалка, пачка «Орбит» и тетрадь для зарисовок, которую я, обычно, постоянно таскаю с собой.
«Smith & Wesson» тоже, кстати сказать, никуда не делся.
Между тем солнце все выше поднималось над линией гор. Из чего можно было сделать вывод, что и в раю бывают утро, полдень, а также, по всей видимости, вечер и ночь.
По идее, в раю не полагается испытывать голода, боли или страха — только блаженство.
Между тем «райское» солнце стало довольно ощутимо пощипывать кожу. А крема от загара в раю, насколько я поняла, не предполагалось.
К тому же я вдруг поняла, что страшно хочу есть. Ощущение далеко не райское. А деревьев, увешанных сладостными плодами, вокруг также не наблюдалось.
Значит, не рай? И не сон… Тогда что же со мной произошло?
По всей видимости, многое мог бы прояснить Диди. Впервые я пожалела о том, что мой тойтерьер не умеет разговаривать. И посчитала это его единственным недостатком. Ибо все остальные его достоинства были выше всяких похвал.
Но разговаривать Диди не умел, рассказать ничего мне не мог, так что пришлось вспоминать самой.
Занятие в данном случае довольно бессмысленное. Ибо то, что последовало вслед за тем, как я выбралась из «Газели» — с помощью галантного Петухова! — можно было бы назвать «обрывом пленки».
Это когда «картинки» исчезают, а вместо них появляется какая-то серая муть, «борьба микробов», треск и мельтешение серых точек.
Был это сон или забытье? Потеря сознания или смерть? Я не помнила ни звуков, ни запахов… В какой-то момент мне все-таки показалось, что сознание снова вернулось — и я нахожусь среди все тех же ящиков, что видела в «Газели», и слышу звук работающих двигателей.
Почему-то мне казалось, что я нахожусь в летящем самолете — соответствующие звук и запахи… К тому же в самолете меня укачивает.
Но потом снова наступил провал…
И вот теперь этот «рай»!
Первый вариант: все это по-прежнему сон. И все «картины», которые я вижу, всего лишь следствие фармацевтического средства, которое мне вкололи.
Второй: все это — на самом деле. Меня усыпили, погрузили в самолет вместе с теми самыми ящиками, что находились в «Газели», и привезли неизвестно куда.
Тем более что на руке я и в самом деле обнаружила след от иглы.
Но…
Тогда возникает довольно интересный вопрос… Где я?
Где-то на расстоянии слышался шум воды. Побродив немного в густой зеленой траве, я обнаружила небольшую речушку с довольно прозрачной водой. Конечно, сырую воду из неизвестной реки вряд ли следует пить. Но, увы, кока-колу здесь не продавали. И я наклонилась, чтобы зачерпнуть в ладони воды. Наклонилась, надо сказать, над зеркальной поверхностью воды с некоторым страхом. Кто его знает, в кого переселяешься, когда переносишься вот так — из одного мира в иной?
Но из воды на меня смотрела обычная я. Немного, правда, растрепанная, но в целом абсолютно идентичная той, что покинула квартиру на Тихвинской вчера вечером.
Кстати, а почему я так уверена, что именно «вчера»?
Сколько вообще времени прошло с того момента, как я повернула ключ в замочной скважине своей двери?
Часы по-прежнему находились у меня на руке и исправно шли, но на моих часах нет даты… И хотя в «раю» было утро, у меня отсутствовала уверенность, что с того момента, как я вышла из дома, прошла всего лишь одна ночь. Возможно, без сознания я провела целые сутки или даже двое суток. А что, если несколько?
В тетради для зарисовок, которую я постоянно таскаю с собой в сумке и которая и на этот раз оказалась, по счастью, со мной, я и сделала первые свои записи, старательно восстанавливая на бумаге события, которые произошли со мной до нынешнего момента.
И я решила отныне отсчитывать «дни без числа», начиная с сегодняшнего утра. «Пусть это будет «день первый», — решила я.
Я буду теперь регулярно вести дневник. Очевидно, это единственный способ не сойти тут с ума.
Итак…

День первый

Отсутствие «Макдоналдса» ощущается все сильнее. И, оставив временно попытки ответить на более сложные вопросы, я всерьез задумалась о еде.
Несколько небольших рыбешек, соблазнительно сверкая чешуей, резвились в прозрачной воде. Рядом ходила, плавно и тяжело извиваясь, рыбина покрупнее…
Увы, я могла только облизываться, глядя на них и представляя, как они аппетитно золотятся, когда поджариваются в кипящем масле. Ведь я еще не настолько слилась с природой, чтобы ловить их руками…
Правда, у меня есть «Smith & Wesson». Но опять же, увы, я не настолько меткий стрелок, чтобы поразить ту крупную рыбину выстрелом!
Если быть точной, и стреляла-то я в жизни всего два раза — по пустым банкам из-под пива на каком-то пикнике, когда все напились и вдруг выяснилось, что у кого-то из гостей есть пистолет.
В общем, из двух вариантов: плести сеть или обучаться охоте с острогой, я выбрала третий… Держа «Smith & Wesson» в вытянутых руках, я зажмурилась и выстрелила в воду.
Мой расчет оказался верным.
Когда эхо от выстрела затихло и я открыла глаза, на поверхности воды плавали кверху пузом пару рыбешек. Их оглушило выстрелом. Меня, правда, тоже, но рыбок явно больше.
Сухие ветки, зажигалка… Какая удача, что я все-таки вернулась тогда за сигаретами. Без зажигалки я бы сейчас пропала. То есть я, по всей видимости, и так рано или поздно пропаду, но с огнем — очевидно, не так быстро.
Две оглушенные из «Smith & Wesson» рыбки я зажарила на углях. Это была моя первая трапеза с тех пор, что я вышла из дома. Я разделила ее с Диди.
Ну что ж, результат для начинающего Робинзона Крузо неплохой.
Однако в магазине «Smith & Wesson», увы, всего восемь патронов. Конечно, на ближайшую неделю мы с Диди не останемся без обедов. А вот что потом… В общем, рыбные блюда мне не успеют надоесть, на этот счет можно не беспокоиться.
Теперь, когда голод перестал меня терзать и сил значительно прибавилось, я смогла оглядеть и хотя бы поверхностно исследовать «местность», где столь странным образом очутилась.
Первое впечатление было неутешительным.
Похоже, что «райская долина», в которой я нахожусь, это замкнутое со всех сторон несколькими высокими горами пространство. Собственно, у подошвы одной из них я и обнаружила свое бренное тело, когда впервые открыла глаза в этом «раю». Очевидно, это вулканический массив. Когда деятельность вулкана прекратилась, землетрясение раскололо массив. В результате образовался глубокий провал, а стены его избороздили расселины, напоминающие дольки апельсина.
За весь день я не встретила ни одного человека. И не обнаружила никаких признаков жилья.
Конечно, я люблю одиночество… Но не до такой же степени?
Какое счастье, что рядом со мной Диди…
Едва солнце скрылось за линией гор, наступил такой колотун, что зуб на зуб перестал попадать.
Из чего можно было предположить, что климат в «раю» резко континентальный. Не слишком райский климат, по правде сказать. В том смысле, что без палатки и теплой одежды к утру можно и окоченеть. Если честно, то в таком месте могло бы быть и потеплее.
Вдобавок поднялся ветер.
И я с надеждой, как написали во времена Крузо, обратила свои взоры к склону ближайшей горы, предположив, что в одной из ее расселин можно укрыться от пронизывающего ветра.
Я сразу назвала ее Черной. Из-за черных стекловидных потеков лавы, которые не в силах скрыть гумус и острая зеленая, пробивающаяся из трещин трава.
И еще потому, что сейчас, вечером, ее массив со срезанной плоской вершиной как-то по-особенному, зловеще чернеет на фоне подсвеченного лунным светом неба. В отличие от Двуглавой — такое имя я дала другой горе, возвышающейся над долиной.
Так Черная стала тем самым местом, где я ночевала в свою первую ночь, оказавшись в «раю». Я убрала из расселины несколько крупных острых камней и улеглась прямо на гравий, укрывшись курткой. Темнота все сгущалась… Я ожидала ночи с ужасом. Ночь обнаруживает то, что скрывает день. Местность, которая при свете дня кажется погруженной в тишину, безжизненной и мирной, ночью наполняется звуками. А ведь я даже не знаю, по сути дела, на каком я континенте? Что, если ночью в этой чудесной долине выходят на охоту рыкающие львы?
Но я услышала только шум ветра, какие-то шорохи, похожие на мышиную возню. Никакого рыка диких зверей и лязганья клыков зубов не было слышно. Возможно, я все-таки не в Африке… И не в Мексике.
Немного успокоившись, я закрыла глаза…
И в это время где-то вдалеке раздался вой.

День второй

Открытие, которое я сделала, проснувшись поутру, было крайне неприятным. При свете дня оказалось, что вокруг моего «ложа» всюду лежат змеиные выползки. Попросту говоря, это отвердевшие слои змеиной кожи, которую эти пресмыкающиеся сбрасывают во время линьки.
Диди взволнованно бегал вокруг меня, шарахаясь от этих змеиных «останков».
Эта новость плохая. Хотелось бы, конечно, чтобы она оказалась самой плохой из тех, что, возможно, могут обнаружиться в этом «раю». Хорошо бы, если какие-нибудь тривиальные гадюки оказались самыми страшными из обитающих здесь тварей. Давешний вой продолжался вчера недолго. Вслед за ним наступила тишина. Именно поэтому мне удалось все-таки заснуть. Когда леденящий кровь вой стих, я еще некоторое время лежала, дрожа от страха, уставившись в темноту широко открытыми от ужаса глазами. Прислушивалась к малейшим шорохам, и сжимала свой драгоценный «Smith & Wesson», и вздрагивала. Кстати, вполне возможно, это шуршали, резвясь среди камней, те самые сбросившие кожу змеюки…
Но я так устала от выпавших на мою долю странных потрясений, что в итоге сон все-таки сморил меня, несмотря на все мои страхи.
Во всем, однако, следует искать хоть какие-то положительные моменты. Несмотря на то что ночевала я в каком-то змеином гнезде, выяснилось, что есть новость и хорошая. Заключается она в том, что к утру я не замерзла. Не превратилась во сне в окоченевший труп. Удивительно, но это так. Ночью в расселине, которую я облюбовала, оказалось совсем не холодно.
Итак, мой второй день в этом странном «раю».
Побродив — на голодный желудок — вокруг места своего ночлега, я все же решила расширить границы своей любознательности.
Ночной вой не давал мне покоя.
Увы, у меня даже догадок нет, кому он мог принадлежать. Я не охотник, не зоолог. И вообще… Еще совсем недавно мне и в голову прийти не могло, что я буду ночевать ночью на земле, укрываясь своей курткой, и прислушиваться к каким-то диким завываниям. В общем, кто это, я не знаю. Но, похоже, что этот вой принадлежит кому-то, кто вполне может меня съесть.
Но голод не тетка и, поборов страх — вдруг он воет по ночам, а днем спит? — я отправилась исследовать незнакомую местность дальше.

День третий

Удивительное открытие сделано мною. Фантастическое! Потрясающее… Не знаю, как для науки, но для меня — точно.
Потрясающе приятное открытие. Обследуя расселины Черной, я обнаружила, что над одной из них поднимаются клубы пара. Подошла поближе, и… И вот фантастика! Я обнаружила небольшое озерцо, над которым поднимался пар. Теплый пар.
Некоторое время я, как кошка возле чужого молока, облизываясь, сидела на его бережку… Потом все-таки осторожно попробовала воду.
Ибо есть кое-что посильнее даже голода — это желание вымыться в горячей воде. Когда-то мой дядя Мирослав рассказывал мне, что на войне (а он прошел ее всю!) самое тяжелое — это не смертельная опасность, взрывы и пули, а именно грязь. Унижающая городского человека невозможность на протяжении долгого времени элементарно помыться.
Теперь я его понимаю. Какое счастье вымыться в горячей воде!
В здешней реке, где я уже пробовала немного поплескаться, конечно, не то. Там очень холодная вода. Очень. А я терпеть не могу холодную воду. Может, потому, что я худая и от этого все время мерзну. Кроме того, понятное дело, у меня тут с шампунем и мылом большие проблемы. Их нет. Так что в речке это было не мытье.
Но какой контраст! Ледяная река и это горячее озерцо! Поистине «моя долина» — это страна контрастов.
Однако о чем же свидетельствует это замечательное озерцо с горячей водой?
О том, что Черная — это вулкан. Об этом, впрочем, я и так догадывалась. И еще о том, что где-то на очень большой глубине деятельность этого вулкана продолжается. Благодаря чему я и не замерзла ночью.
Итак, хорошая новость: Черная — это вулкан, он греет, дает приют и — бесплатно — горячую воду.
Когда становится холодно, можно, например, опустить ноги в это замечательное горячее озерцо и согреться, подобно тому как греют ноги в тазике с горячей водой. Таким образом я смогу просуществовать какое-то время — без теплой одежды, спального мешка, палатки. Но какое? Это вопрос. Возможно, счет пошел на дни… Если меня не съест «некто», воющий по ночам, я смогу все-таки не замерзнуть и какое-то время прокормиться. Восемь патронов обеспечат мне восемь обедов из рыбных блюд. А если через день поститься, то речь может идти о двух неделях.
Н-да… вот, собственно, и все хорошие, если можно так сказать, новости.
Новость очень плохая: однажды возле Черной, которая дает мне memo, может стать слишком жарко.
Но, надо полагать, этого не случится в ближайшее время. И я до этого ужасного момента «глобальной природной катастрофы» просто не дотяну.

День пятый

Увы, я веду свой дневник не слишком регулярно. Была занята «исследованиями».
Зато, кроме расселины с горячим озерцом, я обнаружила, облазав по мере сил гору Черную и другие расселины, над которыми поднимаются какие-то странные дымы и испарения.
Но все эти провалы довольно глубоки. Так что заглянуть и увидеть, что там, на глубине, невозможно.
Странное дело, рядом с одним из них я оставалась довольно долго… И мне отчего-то не хотелось уходить. Я почувствовала себя очень спокойно, очень хорошо… Просто великолепно. Я вдруг «поняла», что «все отлично». Все показалось мне просто прекрасным и замечательным. Вывод, конечно, невероятно странный, учитывая обстоятельства, в которых я нахожусь.
В общем, мне было там настолько хорошо — пар такой усыпляющий, сладковатый, чуть пьянящий, — что я поторопилась поскорее уйти оттуда.
Покидая это место, я вдруг вспомнила о том, что знаменитый Дельфийский храм, в котором древние греки получали предсказания о будущем, был построен, по преданиям, на месте, где из расселины поднимался опьяняющий пар. Так что дурманящие пары в горных расселинах были известны издревле.
Известно также, что иногда человек, подышав ими, делался как безумный.
Кстати, над одной из обнаруженных мной расселин запах, напротив, такой отвратительный и тошнотворный, что мне пришлось зажимать нос.
Расселина эта очень глубока: я бросила туда зажженный клочок бумаги и даже не увидела, как он долетел до дна!
Такое ощущение, что эта земная трещина уходит куда-то… в преисподнюю!

День шестой

Итоги впечатлений от более продолжительного и детального осмотра этой местности неутешительны.
Мне не удалось обнаружить в долине пока не только ни одного человека, но даже и малейших следов его пребывания.
По сути дела, моя «райская» долина — это своего рода «необитаемый остров». «Остров», окруженный, правда, не водой, а цепью высоких гор. И, очевидно, единственный способ вернуться снова в мир людей — это преодолеть их.
Задача для человека, у которого нет специального снаряжения и навыков, невыполнимая.
Местность, которая произвела на меня первоначально впечатление рая, — это довольно небольшая территория. Долина, ограниченная вздымающейся над ней стеной гор…
Эти залитые в полдень сияющим солнцем горы выглядят, конечно, живописно и красиво. Но при более внимательном изучении этой красивой «картинки» понимаешь, что они, эти горы, по-видимому, устрашающе неприступны.
Это при изучении… А что же обнаружится при попытке их преодолеть?
Особое, правда, место — склон Двуглавой. Возможно, оттого, что его обращенная к долине сторона защищена от холодных ветров, а также соседствует с «подогревающим» и формирующим микроклимат долины вулканом, ее южный склон — это настоящий ботанический сад.
Он покрыт разнообразными цветущими кустарниками. И здесь встречаются удивительной красоты цветы…
Другие же горы, обступившие мою долину, щерятся, как дикие звери, — клыками, острыми уступами скал. Глядя на них, понимаешь выражение «неприступны, как горы». Штурмовать их как-то не очень хочется.
И потом, кто знает, что там, за этими горами?

День седьмой

Тем не менее я все-таки отправилась на разведку.
Выбрав, конечно, более приветливую на вид гору Двуглавую. Вдруг там обнаружится тропа, ведущая к перевалу?
Но, увы… Мое восхождение на гору завершилось довольно быстро. Штурм высоты закончился, едва начавшись. Забравшись на горный склон, уже буквально минут через сорок я подвернула лодыжку.
Когда первая острая боль чуть поутихла и превратилась в монотонную и ноющую, я все-таки попробовала встать на ноги. И, хромая, медленно стала спускаться в «свою» долину.
Эта ноющая лодыжка окончательно меня доконала. В таком положении я теперь не смогу даже приготовить себе рыбы на ужин. А если появится «этот», кто там воет ночью в темноте?
Диди, поскуливая, бегал вокруг меня. Выражение сочувствия — это все, чем он мог мне помочь. Бедный Диди, как он переживает из-за всего, что происходит со мной.
С единственной надеждой, что этот дурной сон все-таки кончится и я вдруг проснусь дома, у себя в квартире, я попробовала вернуться к реке, чтобы напиться…
Увы, я ведь даже не могла набрать воды про запас. Каждый раз, чтобы напиться, мне приходилось, как животным, ходить к реке — на водопой!
Поскольку боль все не проходила и передвигаться мне было довольно трудно, я приняла решение не ходить к тому месту, где уже прежде брала воду. Я выбрала путь покороче.
И тут я вдруг обнаружила что-то похожее на тропинку. Что совсем меня, надо сказать, не обрадовало.
Итак, тропу я обнаружила, но протоптали ее, судя по всему, не люди.
По всей видимости, тропу проторили какие-то животные, чтобы спускаться к воде.
Любопытно, какие? Когда наступит время водопоя и они появятся на этой тропе…
Дело в том, что у животных есть такое понятие, как «право на воду». В общем, мое положение не показалось мне завидным.
И, похоже, патроны не стоит тратить только на рыбок. Они могут мне понадобиться для защиты. А один патрон лучше и вовсе оставить для себя. Это предпочтительнее, чем так долго и мучительно умирать. Нет. Лучше оставить два патрона. При моей-то феноменальной меткости контрольный выстрел не помешает!
Совершенно измученная, страдая от боли, голода и жажды, я некоторое время сидела на земле, сжимая в руке пистолет. И даже «потренировалась» немного: прорепетировала, приставляя его к виску. Палец лежал при этом на курке.
Все-таки я решила не торопить события…
Я дотянулась до воды и попила, зачерпывая воду из реки ладонями, а потом, все так же хромая, поторопилась убраться подальше от воды. Слово «торопилась», впрочем, тут неуместно. На путь к «своей» теплой расселине, к подножию Черной, я потратила, наверное, часа два, не меньше. Поскольку каждые пять-десять минут останавливалась, чтобы дать себе передышку от боли, которую вызывал каждый шаг.
Я вышла к тому месту, где оставалось пепелище от моего костра, и как подкошенная опустилась на землю. От усталости и… изумления.
То, что я увидела, подтверждало мои подозрения о том, что я все-таки сплю.
Костер снова горел… А рядом с этим весело пылающим костерком была установлена палатка! На земле лежало сваленное в кучу туристическое снаряжение. Кто-то разбил в «раю» лагерь. Кто? Для кого?
Диди не выказывал между тем никаких признаков волнения и преспокойно обнюхивал эти сокровища.
Но на всякий случай я поспешила уйти.
Некоторое время издалека, прячась за деревьями, я наблюдала: кто же появится в этом лагере?
Но никто так и не появился.
Кто бы они ни были, нужно возвращаться в лагерь. Другого выхода нет. Это лучше, чем замерзнуть.
— Есть тут кто-нибудь? — позвала я, приблизившись к палатке.
Те же тишина и пустота.
А мой верный и бдительный Диди опять был безмятежно спокоен. И лишь проявлял повышенный интерес к картонным коробкам, сложенным горой возле палатки.
Я обнаружила в них изрядный запас продуктов. Кофе, чай, консервированные фрукты, мясо и рыба. Мюсли, пакетики с кашей… Сухое молоко. Причем набор продуктов был сделан очень продуманно, правильно. Здесь было все, что могло бы понадобиться человеку для нормального рационального питания в «походных условиях».
А туристическое снаряжение — спальный мешок, палатка — было самого высшего класса. Среди других полезных и совершенно необходимых для выживания вещей, которые я также обнаружила в лагере, меня более всего изумила большая коробка, заклеенная скотчем…
То, что в ней находилось, не поддавалось уже вообще никакому объяснению. Это были краски, кисточки и бумага. И совершенное чудо. Здесь был даже небольшой «походный» мольберт!
Но первое, чем я занялась, были все-таки не занятия живописью. Я устроила себе грандиозный ужин.
Рыба, всплывающая брюхом вверх, — какая это все-таки гадость. Много хуже знаменитой «заливной рыбы», вошедшей в фольклор.
А тут были консервированное мясо, овощи… Даже компот из персиков. Это, право же, получше речной водички. В общем, я устроила пир.
А ведь обнаружился еще и плеер, диски… Bay!
Рок-н-роллы Чака Берри огласили девственную тишину долины.
Ну и войте… А у нас с Диди — своя жизнь. Потом, поскольку в этих припасах нашлась и бутылка виски, я плавно перешла на блюзы.
Не хочу думать ни о чем. Откуда это все взялось и что, собственно, происходит? Какая разница… Хочу есть, пить и «гулять» — смотреть на звезды — под музыку. Вот так.

День восьмой

Некоторые соображения теперь, когда я уже немного освоилась и переварила случившееся, приходят мне все-таки на ум. Соображения вот какого рода… Что, если этот лагерь — для меня?
Может такое быть?
Неужели… Неужели этот лагерь приготовлен для меня?
Что же это означает? Возможно, те, кто доставил меня сюда, где-то рядом? И они наблюдают за мной?
Возможно, я в Прекрасной долине не одна? Возможно, они надеялись, что я погибну — в самые же первые часы своего пребывания среди дикой природы. От одиночества, голода или страха. И потому они не стали меня убирать.
Но этого не случилось. Я все еще жива.
И теперь они почему-то решили сохранить мою жизнь. Может быть, понаблюдав за моими манипуляциями с «Леди Смит»?
Но почему они не хотят, чтобы я погибла? Пожалели? Или я им для чего-то нужна? В жалость я не верю. Остается второй вариант.
Любопытно, что среди приготовленного для меня снаряжения есть все, о чем можно только мечтать в моем положении. Нет только патронов для моего пистолета «Smith & Wesson».
Какая невнимательность! При такой-то предупредительной заботе!
Может, это вообще какой-то грандиозный эксперимент над моей психикой?
Как утверждал когда-то мой муж, кстати, нейробиолог по образованию, человеку и не надо ничего «реально» переживать. Достаточно воздействия на определенные участки мозга — и вот вам боль, радость, отчаяние или эйфория. Какие хочешь ощущения…
Может, я лежу где-нибудь на коечке — в какой-нибудь лаборатории, с присоединенными к моей несчастной голове проводками, — и все эти видения результат «воздействия» электродов? А на самом деле ничего нет. Никакой долины.
Ну и шут с ними. Хоть бы и так! Важен результат. В данный момент он мне даже нравится.
Если бы еще вывихнутая нога перестала болеть.
Н-да… Однако что ж такое: на одни участки мозга воздействуют, а на те, которые за боль в лодыжке отвечают, забыли?

День десятый

К сожалению, у меня не получается вести дневник каждый день.
Лодыжка наконец перестала болеть. Однако больше я не планирую восхождений. И не занимаюсь «разведкой местности». Как-то больше не хочется. Да и бессмысленно это все, по-видимому. Своими силами мне из этой долинки не выбраться.
У меня сейчас, когда я опять «на ногах», другие заботы. Обдумав свое положение, а также то, что мне уже известно об этой долине, я решила перенести свой лагерь к реке.
Теперь, когда у меня есть палатка, отличный теплый спальный мешок и все необходимое для туристического бивачного существования снаряжение, я не привязана так крепко к теплым расселинам горы Черной. Расселинам теплым — и опасным…
Ночевать я теперь могу и в другом месте — не замерзну. И не поджарюсь — во всяком случае, сразу! — в случае внезапной активности Черной.
Другие плюсы этого переезда таковы: рядом теперь будет вода, которую я использую для приготовления пищи и питья. Что же касается воды в горячем озерке, то она хороша для купания, но у нее сильный сернистый привкус. Купания бодрящие, а вот что будет, если ее пить? Мало того, что она противна на вкус, где гарантия, что не отравишься? Так что… Оставлю такую возможность — покончить счеты с жизнью с ее помощью — для более крайних случаев и безвыходных ситуаций. Я бы не рискнула ее пить сейчас.
Кроме того, меня все-таки отчего-то очень беспокоят эти испарения, поднимающиеся над расселинами Черной.
Мне даже кажется иногда: не влияют ли именно они на мое самочувствие и на странные перепады настроения? То я вижу все в черном цвете, а то вдруг такая необъяснимая эйфория.
В общем, снуя, как муравей — пару километров в одну сторону, пару в другую, — я перенесла все «свое» барахлишко к реке.
И потом долго возилась с палаткой и обустройством своего нового местожительства.

День одиннадцатый

Вчера ночью, когда я со своего нового места смотрела в сторону Черной, мне показалось, что я вижу огненные отсветы. Это было похоже на огни костров…
Но, поскольку мне не удалось обнаружить в своей долине пока не только ни одного человека, но даже и малейших следов его пребывания, я предполагаю, что эти огненные блики свидетельствуют, скорее всего, о вулканической деятельности Черной.

День четырнадцатый

Все-таки способность человека привыкать, причем очень быстро, к самым невероятным изменениям в своей жизни поистине удивительна. Сила привычки — это, по-видимому, особый феномен. Нечто заложенное в самой природе человека, выработанное и усовершенствованное миллионами лет эволюции. Без привычки человек как вид не смог бы выжить.
Казалось бы, со мной случилось такое, что человеческий рассудок вместить и переваривать не в состоянии: я очнулась, словно после сна, в другом мире.
Но вот, проходит день за днем, и самые, казалось бы, главные для меня и животрепещущие вопросы: как и что все-таки случилось? — отходят на второй план. Превращаются в какой-то абстрактный интерес. Повседневные заботы кажутся мне все более актуальными. Как, например, приноровиться снимать кружку с закипающим кофе со спиртовки, чтобы не обжечься? И именно в тот момент, когда поднимается пенка и кофе еще не успевает перекипеть?
Все дело в том, что варка кофе происходит сейчас — и потому это для меня важнее.

День пятнадцатый

Перед сном долго сижу у костра.
Пролетела, прочертив темное небо, и погасла яркая точка… Звезда!
Вообще-то падающая звезда, которая прорезает ночное небо, — это на самом деле камень, нагретый до белого каления. «Небесный камень», нагретый «в результате трения о воздух». Он может быть размером с горошину или с футбольный мяч…
Глядя на яркую точку, я, конечно, сразу вспомнила о дяде Мирославе и тете Агнессе. Как они там? Как же старики переживали из-за похищенного камня!
Конечно, хондриты не такая уж и редкость. Поскольку падает метеоритов с неба, в общем, очень много. Но, увы, большая часть тонет в океане, а другие очень малы. К тому же похищенный камень, как выяснилось, когда-то был лично привезен профессором Горчицким из Антарктиды.
Антарктида — это Мекка для специалиста по хондритам!
Метеориты падают там на снежный покров и сразу погружаются в лед и снег. А потом ледники, передвигаясь, наталкиваются на горные хребты и выносят скопления метеоритов наверх. Холодный сухой ветер Антарктиды сразу сдувает снег — и скопления метеоритов легко заметить. Поэтому ежегодно геологи разных стран во время короткого тамошнего лета на вездеходах и вертолетах отправляются на поиски этих скоплений.
Вот такую историю рассказал мне дядя Мирослав. А в общем, можно сказать, что с того злополучного метеорита в музее все и началось… Именно с него начались мои собственные злоключения!
Вот и не верь после этого в особую силу небесных камней.

День шестнадцатый

Итак, что я имею?
Я имею: день без числа; невозможность покинуть без посторонней помощи Прекрасную долину; полное отсутствие этой помощи, а также перспективу остаться здесь до конца своих дней. Причем дней этих может оказаться не так уж и мало — у меня довольно сносные условия существования. Возможно, протяну я тут теперь долго.
Если честно, то иногда, глядя на туповатые, жующие физиономии своих «натурщиков» в «Ядрене-Матрене», я вдруг закрывала глаза и воображала себя среди зелени и родников вот такой вот уединенной долины, представляла себя с мольбертом и красками…
Может быть, существует некто, кто контролирует мысли и осуществляет заветные мечты, и благодаря ему я получила то, о чем мечтала!
Прекрасное одиночество на лоне прекрасной природы.
Одна только неприятная деталь: согласия на это я все-таки не давала.
Мечты — это одно, а их воплощение в реальность — совсем другое.
Может быть, мечтать вообще опасно? В том смысле, что мечты могут вот так вот вдруг осуществиться. И неизвестно: обрадуешься ли ты, когда это случится?
Но что случилось, то случилось…
И не имея возможности изменить обстоятельства, в которых я оказалась, я решила изменить свое отношение к ним.
Когда-то в раннем детстве мое воображение поразил иллюстрированный рисунками роскошный том «Флора Восточной Африки». Эта книга была настоящим украшением домашней библиотеки в доме моих родственников Горчицких, где я провела немало времени.
Поскольку родители не слишком занимались мной и моей сестрой Эммой… Мама рано умерла, а отцу всегда было не до нас.
Конечно, я не испанский мальчик Пабло, который, едва научившись говорить, рисовал все, что «попадется под руку», точней, на глаза. И даже просто перерисовывал во время болезни картинки из книг…
Но, помнится, я тоже в детстве пыталась копировать чудесные рисунки из того роскошного, изданного в Германии тома «Флора Восточной Африки».
Рисунки в книге были выполнены одной знаменитой художницей-путешественницей. Выполнены они были с натуры.
И еще я обожала в детстве истории — их мне рассказывал дядя Мирослав — о том, как эта отважная женщина, сидя перед мольбертом с грелкой на коленях и любимой собачкой, рисовала эти цветы на склонах африканских гор.
Рисунки в роскошном томе «Флора Восточной Африки» были стилизованы под старину, очень изысканны, хороши… И я до сих пор помню их в малейших деталях.
Вообще впечатления раннего детства, на всю жизнь «впечатанные» в сознание, называются импринтингом. И, говорят, здорово влияют на поступки взрослого человека. Так вот…
Вдруг подсознательно я вообще всегда стремилась к чему-то подобному? Например, с мольбертом, грелкой на коленях и любимой собачкой рисовать цветы на цветущем склоне горы? И вот теперь меня манит склон Двуглавой с его чудесными цветами. Их там такое удивительное разнообразие, что, кажется, ни один не повторяет другой. Темно-голубые и белые дельфиниумы, пурпурные лаконосы… Чем выше поднимаешься в гору, тем ярче окраска цветов; правда, на высоте они уже не такие крупные.
Меня манит склон Двуглавой и уже не слишком огорчают и страшат произошедшие со мной перемены.
В конце концов, вместо жующих «личиков» в кабаке я получила возможность рисовать прекрасные цветы.
Только-то и всего.

День девятнадцатый

Мое прекрасное времяпрепровождение разбито вдребезги.
Сегодня с утра мы с Диди не пошли рисовать цветы. А решили еще немного обследовать нашу долину.
Так вот и получилось, что мы зашли несколько дальше, чем это бывало прежде, — в еще незнакомые для нас места. И вот, пробираясь среди довольно густых лесных зарослей, мы вдруг вышли на открытое пространство.
…Очевидно, это было пересохшее русло реки. «Гладкая поверхность могла бы стать удобной дорогой», — подумала я, глядя на покрытое растрескавшейся коркой речное дно.
Продвигаясь по такой «дороге» вперед, я могла бы значительно быстрее обследовать местность. Это было, конечно, предпочтительнее, чем пробираться сквозь колючий кустарник по острой, оставляющей на коже порезы траве и россыпям острых камней.
И я собиралась уже встать на эту манящую гладкую дорогу…
Остановило меня ощущение, что на меня кто-то смотрит.
Я не ошиблась.
Это была лошадиная голова. Живые, полные страдания глаза смотрели прямо на меня.
Оказалось, что гладкая поверхность речного русла была смертельной ловушкой. Пересохшее русло реки было заполнено еще влажным илом.
Сверху подсохшая корка — а под ней таится вязкая засасывающая жижа!
Если бы я поторопилась и все-таки сделала тот роковой шаг, то моя участь оказалась бы не лучше, чем у этой лошадки.
Я ничем не могла ей помочь. А зрелище было настолько ужасным, что, подхватив Диди, я бросилась прочь.
…Очевидно, лошадь была там уже не один день. Тонны вязкого хлюпающего ила медленно, но верно затягивали попавшее в ловушку животное. Па поверхности оставалась уже только голова.
Но откуда тут лошадь, если нет людей, нет селений и жилья?
Может, это дикая лошадь? Все-таки я не настолько сильна в зоологии, чтобы понять, чем дикая лошадь отличается от прирученной, домашней.
Как она там оказалась? Возможно, сгоряча? Убегая от кого-то?
Но от кого животное убегало?!
Значит, здесь есть все-таки и те, кто охотится на «трепещущую плоть», а не только мирно пощипывает травку?

День двадцатый

Я все время вспоминаю эту лошадиную голову.
Животное явно от кого-то убегало. И было, по всей видимости, напугано до ужаса — иначе не угодило бы в смертельную ловушку!
Поэтому с самого утра я внимательно вглядываюсь в окружающие меня горы.
Мое внимание привлекает Скалистая. Местность у ее подножия, кстати говоря, совершенно не обследована мною. Гора кажется такой неприступной.
Забираться на Скалистую я тем более не решаюсь — хорошо помню про лодыжку. Не хватает мне снова «обезножить»!
Но сегодня я долго-долго рассматриваю уступы Скалистой.
И вот чудеса… Неожиданно я обнаруживаю некие пятна! Да, да, странные движущиеся пятна… Да, это так… Эти пятна, безусловно, не стоят на одном месте. Они перемещаются.
Мне даже показалось, что это было нечто белесое, червю подобное. И это «нечто», скользнув по скалистому уступу, исчезло. Может быть, в горной расселине или пещере? Снизу, на таком расстоянии, мне не видно… Был бы бинокль или подзорная труба! Потом пятно снова появилось. И опять исчезло.
Вот оно как… Я вглядываюсь в серую поверхность скал до рези в глазах.
Они исчезают, они появляются и снова исчезают…
Отчего они наводят на меня такой страх?

День двадцать первый

Все! Забыть, забыть, забыть…
Забыть о страшном, об ужасном. Забыть эту лошадиную голову и снова вернуться к своим прерванным прекрасным и убаюкивающим душу занятиям. Снова — к цветам…
Все-таки часы, которые я провела в музее природоведения в обществе профессора Горчицкого, не прошли даром.
Да, да. Благодаря им я и узнала ее… По моим скромным и довольно дилетантским предположениям, это была ярко-красная орхидея Polystachya kermesina.
Я обнаружила ее на склоне Двуглавой.
Удивительно красивый цветок. Я решила не срывать ее, боясь, что цветок потеряет свою свежесть и умрет прежде, чем я успею его зарисовать. Завтра вместе с Диди и красками с утра пораньше мы отправимся к нашей прекрасной «натурщице».

День двадцать второй

Позавтракав сандвичем с консервированным мясом и корнишонами и напившись от души кофе, я отправилась на тенистый склон Двуглавой горы, где давеча приметила удивительной красоты цветок.
Сначала я просто молча любовалась им… А потом принялась за дело.
Пока я рисовала, стая небольших красивых птиц — по-моему, это были зеленые пеночки — вдруг поднялась с земли и несколько взволнованно, как мне показалось, крича, полетела куда-то в сторону Черной.
Когда птичий шум и гам стихли в отдалении, я вдруг поняла, что какой-то другой шум заполняет теперь долину. Не веря своим ушам, я посмотрела вверх.
Сомнений не было. Над моей долиной кружил самолет!
Пока я зачарованно смотрела в небо, самолет пошел на снижение.
Это был небольшой легкий спортивный самолет. Кажется, «Сесна»…
И самолетик приземлялся где-то на другом конце долины.
— Диди, вперед! — прошептала я.
Мы бежали со всех ног.
— Не волнуйся, Диди, ведь если он приземлился — не улетит же он сию секунду! — приговаривала я на бегу. — Мы успеем…
Однако что-то, что сильнее логики, подсказывало мне и Диди, что нужно торопиться.
Но, увы… К тому времени, когда, отчаянно крича и размахивая руками, мы добежали до места посадки этого самолета, оно уже стало местом взлета.
Самолетик уже снова был в воздухе.
Не было сомнений, что летчик видел меня.
Видел! И все-таки он улетел.
Он улетел. А я осталась.
Скорее по инерции, без всяких мыслей я дошла до того места, где приземлялся самолет.
И… Вот чудо!
Отныне мою Прекрасную долину уже никак нельзя было назвать необитаемой.
На месте посадки уже улетевшего самолетика двое — мужчина и женщина средних лет, оба в спортивных костюмах, — беззаботно переговариваясь, разбирали груду походного, сваленного в кучу снаряжения.
— С прибытием… — только и смогла пролепетать я. — Здравствуйте!
— Вот те раз! — Мужчина удивленно поднял голову.
— Здравствуйте! — растерянно повторила я приветствие, так и не дождавшись ответа.
— Нинель, взгляни-ка! — позвал мужчина свою спутницу. — Обрати внимание на это «явление»! Сюрприз, а?
— Н-да… — Женщина воззрилась на меня без особого удовольствия.
Некоторое время она недовольно меня рассматривала и наконец заключила:
— Оскар, этого у нас в договоре не было! Надо будет выставить им неустойку.
— Пожалуй, — согласился Оскар, продолжая меня с любопытством рассматривать.
— Вы где тур покупали? — наконец поинтересовался он у меня. — В «Ищу приключений!» или в «Эдвэнчерс»?
— Да ничего я не ищу, никаких приключений. Я… я…
Впервые с момента моего пребывания в Прекрасной долине я почувствовала, что у меня на глазах появились слезы.
— Может, она явилась взимать пошлину за приземление? — подала голос Нинель. — Сколько это тут у вас стоит, интересно знать, голубушка? Вы не плачьте, мы заплатим.
— Какая пошлина? Я домой хочу. Я… Я… — И, уже вовсю всхлипывая, я указала вслед исчезнувшей «Сесне». — Когда?
— Что — когда?
— Когда он снова прилетит?
— Ну-ну, голубушка, только давайте без соплей… — забеспокоился этот новоприбывший Оскар. — Терпеть не могу, когда плачут. Тут же сам впадаю в депрессию. А мне это вредно, понимаете? У меня такая тяжелая работа, что в свободное от нее время мне необходимы только сугубо положительные эмоции! Понимаете?
Я кивнула, глотая слезы.
— Ну вот и чудненько. Нинель, когда за нами прилетит самолет?
— А когда у тебя запись на телевидении?
— Двадцатого.
— Ну, значит, восемнадцатого.
— Восемнадцатого — чего? — испуганно уточнила я.
— Вы что, совсем тут одичали?! Восемнадцатого числа сего месяца, разумеется.
— То есть… Через сколько же это будет дней? — чтобы избежать «странных вопросов», типа «а какой нынче месяц и день?», уточнила я.
(Ведь прилетевшие не знают, что у меня, в моем летоисчислении, все дни без числа, и потому я им запросто могу показаться сумасшедшей. Нельзя так сразу, без подготовки, удивлять людей.)
— Самолет, девушка, прилетит через восемнадцать дней, — довольно вежливо объяснил мне мужчина в спортивном костюме.
— Правда?!
— Нинель, почему она думает, что мы хотим ее обмануть?
— Не знаю… Наверное, у нее было трудное детство и с тех пор она никому не доверяет. Хватит болтать, дорогой. Пора подумать о том, где нам разбить лагерь.
— Слышали, девушка? — Оскар вздохнул в ответ на ворчание жены вздохом покорного мужа. — Восемнадцатого прилетит самолет.
— Правда? — Я тоже вздохнула, но с облегчением.
— А что? Это вас так волнует? — заинтересовался он.
— Еще как волнует… Понимаете, я бы тоже хотела на нем улететь.
— Ах, вот что! Но, голубушка моя… Как бы это поделикатнее выразиться… Ведь самолет прилетит за нами. И путешествие на нем стоит денег. Знаете, сколько стоит аренда спортивного самолета?
— Не знаю.
— Объясняю… Аренда стоит больших денег.
— Больших денег?
Впервые за долгое время я вспомнила о том, что на свете существуют деньги.
— Но у меня нет денег… — растерянно призналась я. — Точней, есть, но совсем немного. — Я с трудом припомнила, что было у меня в сумке.
— Это жаль, — усмехнулся мой собеседник. — Это просто беда. Примите наши соболезнования. Когда нет денег — это просто беда.
— Скажите… — осторожно подбирая слова, начала я. — А вы не могли мне объяснить, куда вы прилетели?
— То есть?
— Ну, как называется это место? — Я обвела взглядом долину. — Место, где мы с вами сейчас находимся?
— Ах, вот что. Вы тоже, значит, не знаете?
— Не знаю!
— Ну, ну… Понятно, конечно, что это вас немного волнует…
— Да, да! — почти закричала я. — Меня ужасно это волнует!
— Ну это вы напрасно. Не волнуйтесь вы так.
— Ведь у вас, наверное, есть географическая карта? — продолжала волноваться я.
— Карта? Конечно, есть.
— Так вот… Вы не могли бы указать мне место нашего пребывания на географической карте?
Оскар пожал течами:
— Видите ли, в чем дело, дорогая…
— Так вы скажете? — с надеждой переспросила я.
— Увы, должен вас разочаровать. Я и сам не знаю.
— Как?!
— Это, девушка, и есть главный секрет.
— Секрет?
— Да. Это главная изюминка нашего тура. Сюрприз от устроителей. Мы с Нинель тоже этого не знаем.
— Но…
— Представьте… Мы с женой не знаем, куда попали!
— Но как же так?!
— Видите ли… Мы с моей Нинель ходим только нехожеными тропами. И хотим испытывать ощущения, которые недоступны другим. Понимаете?
— Нет, — честно созналась я.
— Все очень просто. Неизведанность придает жизни остроту.
— Остроту?
— Видите ли… То, что нам предложили в туристическом агентстве, это своего рода «путешествие с завязанными глазами».
— Неужели?!
— Что — неужели?
— Неужели вы прилетели по путевкам туристической фирмы? — изумилась я.
— Ну конечно, дорогая моя! Именно так.
— Не может быть…
— Почему же не может? Так оно все и есть.
— Но…
— А вы? Вы — разве нет?
— Нет… — растерянно пролепетала я.
— Вы разве не покупали свой тур в фирме «Ищу приключений!»?
— Нет…
— И вы не покупали этот тур в «Эдвэнчерс»?
— Нет…
— Но как же вы сюда попали? — еще больше удивился Оскар.
Я не смогла ответить ему на этот простой вопрос.
В это время Диди вдруг взволнованно залаял.
И я увидела, что из-за деревьев появился еще один человек. Темноволосый, смуглый мужчина небольшого роста. Он появился неслышно и, почти беззвучно ступая — отчего-то под ногами у него не хрустнул ни камешек, ни ветки, — подошел к нам.
— Здравствуйте! — обрадовалась я такому увеличению компании. Прекрасная долина начинала выглядеть уже почти многолюдной.
Человек посмотрел на меня и ничего не сказал.
Он молча повернулся к Нинель и стал жестикулировать, делая ей какие-то знаки.
— Оскар, — окликнула мужа Нинель, понаблюдав за странной жестикуляцией смуглого мужчины. — По-моему, он объясняет нам, что нашел место для лагеря. Пойдем-ка посмотрим, что он там приглядел…
— Вы, может быть, устроитесь рядом со мной? — предложила я. — На мой взгляд, там очень удобно. Давайте я покажу вам, где стоит моя палатка, — обратилась я к смуглому человеку.
Он взглянул так же молча.
— Почему вы молчите? — удивилась я.
Он продолжал смотреть на меня с замкнутым, практически каменным выражением лица.
— Бесполезно, — объяснил мне Оскар. — Этот парень общается с нами только на языке жестов.
— А что с ним? — удивилась я.
— Откуда я знаю, я ведь не врач. Это наш проводник. Нам дали его в агентстве. В общем, меня лично это устраивает — я люблю тишину. Прислуга и не должна много говорить. Что надо — я имею в виду приказания, — он понимает, а остальное… Что может быть лучше немой домработницы, немого садовника и, наконец, немого проводника? А? Как вы думаете?
— Вам видней… — вздохнула я. — У меня, видите ли, никогда не было ни немого садовника, ни немой домработницы. Впрочем, не немых у меня тоже не было.
— Тогда вам придется поверить мне на слово.
— Верю, — снова вздохнула я. — Меня, кстати, зовут Элла. Мы ведь так еще и не познакомились?
— Очень приятно. Меня зовут Оскар. Как вы уже догадались. Мою супругу Нинель.
— Будем знакомы! — подала голос жена Оскара.
— А как зовут вашего проводника?
— Никак.
— ??
— То есть как-то его зовут. Нам говорили в агентстве. Но мы забыли. А сам он объяснить не может.
— Вот как?!
Я и сама уже не в силах была ничего объяснить в этом мире: к моим странным приключениям прибавилась еще и эта несколько необычная компания.
— Ну правда, забыли! — пожал плечами Оскар.
— Что ж. Пойдемте, я покажу вам, где моя палатка, — пробуя жестикулировать, я обратилась к странному проводнику Никак.
Но на лице этого смуглого молчаливого человека не отразилось ровно ничего. Тем не менее он легко взвалил на себя пару огромных рюкзаков.
— Сила у парня нечеловеческая, — прокомментировал Оскар. — Нам так и объяснили в «Эдвэнчерс»: один троих заменит! И не обманули. Молчаливый, как Герасим, преданный, как Муму. Вообще чем меньше человек треплется, тем больше он аккумулирует энергию и силу. А, кстати, что у вас с собачкой, Элла? Она чего-то боится?
И тут я тоже наконец обратила внимание на моего бедного Диди. Оказывается, все это время он жалобно и тихо скулил и прижимался, довольно трусливо, к моей ноге. Мой бесстрашный Диди! Я никогда еще раньше не видела его таким. Он даже немного описался.

День двадцать третий

Теперь благодаря появлению в Прекрасной долине людей я по крайней мере могу, наконец, ставить даты в моем дневнике.
Но, увы, я уже настолько привыкла к своему «летоисчислению», что решила пока по-прежнему считать в своем дневнике «день за днем».
Оскар Звездинский и его жена Нинель, так зовут туристов, разбили свой лагерь все-таки на довольно приличном расстоянии от меня. Они не слишком хотят общаться.
И я отчего-то тоже не стала откровенничать и объяснять им, что со мной случилось. А сами они, похоже, не слишком любопытны.
Как объяснил Оскар, они много путешествуют и «чего только не видали!».
Ну то есть ничем их не увидишь.
«И потом, мы платили деньги «Эдвэнчерс» за тишину и одиночество. Так что ваше неожиданное присутствие здесь, Элла, — сами понимаете…»
То есть они подозревают, что эта фирма «Эдвэнчерс» их обманула. «Турфирма обещала в договоре, — сказал мне Оскар, — что эта долина — абсолютный эксклюзив — только для нас. А сами, видимо, продали еще один тур — вам, Элла».
Я не стала их разубеждать. Тем более что история, которую я могла бы им рассказать в свое «оправдание», — чересчур странная. Эти Звездинские могут просто-напросто принять меня за сумасшедшую.
В своем собственном, тоже довольно странном, на мой взгляд, путешествии «с завязанными глазами» — прилетели и не знают куда! — сами Звездинские не находят ничего удивительного.
Они говорят, что между богатыми любителями путешествий идет сейчас настоящее состязание, кто где побывал и у кого экзотичнее и чуднее маршрут. Особенно высоко при этом котируются «нехоженые тропы» и «дикие, неизведанные места».
Если Париж — то непременно ночь под мостом, среди клошаров. Если пустыня — то имитация нападения диких племен на караван с путешественниками.
Традиционные маршруты наших богатых уже не интересуют — это удел среднего класса. «Ямайка, Элла, — заплеванный остров!»
И, похоже, они действительно уверены, что я темню. И что я тоже купила тур в этой самой «Эдвэнчерс». Просто нагоняю туману, чтобы поинтересней выглядеть!
В общем, мои соседи уверены, что я вру. А что мне нагонять туману?! У меня и так все в та-аком тумане… Не видно ни зги! Я давно уже ничего не понимаю, а теперь уж и вовсе отказалась от попытки понять, что со мной происходит.
Я только жду теперь, когда промелькнет обещанный Звездинскими срок — и за Оскаром и Нинель прилетит самолет. Я продам душу, но улечу вместе с ними.
Во всяком случае, я им это уже предложила.
— Ну зачем же душу? — вежливо возразил Оскар — Вы можете расплатиться, когда вернетесь домой. Просто деньгами!
И они пообещали мне место в своей «Сесне».

День двадцать четвертый

Приходила Нинель. Она не может найти среди своих припасов соль. Наверное, забыла в Москве.
Удивительно! Я нахожусь неизвестно где: то ли на том свете, то ли во сне — а может, в Австралии или Африке? — и при этом идет какая-то обычная, прозаическая, с заурядным бытом жизнь: приходит соседка, одалживает соль… Как будто мы в обыкновенной московской коммуналке, где-нибудь на Маросейке.
Я одолжила ей соль, у меня есть.
Она взяла соль и задержалась.
— Может, кофе? — стараясь быть любезной, предложила я.
— Может, — задумчиво согласилась она.
Я принялась кипятить воду, а Звездинская присела возле моей палатки.
— Вы слышите по ночам вой, Элла? — вдруг спросила она, с интересом оглядываясь по сторонам.
— Слышу, — призналась я.
— И что вы думаете по этому поводу?
— Что я могу думать? — Я вздохнула. — Кто-то воет!
— И кто же? Как вы думаете?
— Ну животное какое-нибудь.
— А вы…
— Хотите знать, не видела ли я его?
— Угу… Хочу знать.
— Да нет, не видела.
— Правда?
— К счастью или к сожалению, не видела.
— Вот как?
— А вообще-то я уже стала привыкать, — призналась я своей собеседнице. — Воет и воет… Главное, чтобы в гости не приходило.
— Значит, вы думаете, что это — животное, — снова задумалась Нинель. — Зверь, что ли?
— Ну а кто же?
— Да, но, видите ли, Элла… — Она нерешительно замолчала.
— Да?
— Вы когда-нибудь прежде бывали в экзотических турах?
— Нет, — вздохнула я. — Это мой самый первый и самый экзотический тур!
— Значит, вы никогда прежде не слушали «ночные голоса»?
— Ну, бывает, орут у меня под окнами в нашем дворе твари всякие. А так, чтобы какие-то другие ночные голоса. Нет.
— Так вот, Элла… Понимаете… Представьте ночь где-нибудь, ну, скажем…
— В диких прериях?
— Допустим. В диком лесу, джунглях, прериях, пампасах, саванне и тому подобном. Так вот, доложу я вам… Происходит это примерно так. Сначала ночь полна разноголосьем животного мира. Она наполнена разнообразными звуками, криками, шорохами, движением. А потом… Потом, в какой-то момент наступает тишина.
— Тишина?
— Да. Это происходит знаете когда?
— Когда же?
— Когда на охоту выходят хищники.
— Ах, вот отчего эта тишина наступает.
— А потом… А потом в этой довольно жуткой тишине вдруг слышится рычанье.
— Рычанье?
— Да. А затем предсмертные крики… И вновь тишина. И лишь через некоторое время, когда насытившийся хищник удалится, остальные обитатели животного мира опять наполняют ночь своими голосами. Ночные птицы, шуршанье змей, возня грызунов и все такое прочее…
— Да-да… Очень интересно. И что же?
— Ничего похожего мы тут не слышим. Совсем другие звуки.
— Вот как?
— Мы ведь почти ничего не знаем об этой долине, не правда ли? — несколько тревожно заглядывая мне в глаза, произнесла Нинель.
— Согласна, — вздохнула я. — Именно что ничего.
— Ну что ж… Тогда спасибо за соль.
И она распрощалась со мной.
Интересно, что Нинель уже говорит «мы».
И она права. Мы действительно ничего не знаем об этой долине.

День двадцать пятый

Звездинские перенесли свой лагерь. Обосновались совсем рядом с моим. Все-таки место, где стоит моя палатка, очевидно, самое удачное, самое выигрышное во всей нашей долине.
Но, возможно, есть и другие объяснения такого стремления к соседству? Так или иначе, но мы можем теперь ходить в гости. Но мне что-то не хочется.
Вот такое наблюдение…
Среди багажа Звездинских я заметила длинный, подозрительного вида футляр. Больше всего мне хотелось бы думать, что там находится какой-то музыкальный инструмент и по вечерам, глядя на великолепные закаты, которые и вправду необыкновенно хороши в моей долине, Звездинский собирается музицировать. Но не думаю, что так оно и есть. Хотя объяснение приемлемое. Говорят, у великого Рихтера была избушка в какой-то дремучей тайге, и там стоял «Стейнвей». По себе поняла, что сочетание одиночества и дикой природы дает художнику необыкновенное ощущение творческого подъема и свободы. Однако не думаю, что в таинственном футляре у Звездинского находится скрипка.
Кроме того, совершенно очевидно, что мой Диди непонятно отчего боится проводника Звездинских.
Странная личность этот проводник…
Однако идти в гости к Звездинским все-таки придется.
Опять приходила Нинель — у нее нет сахара.
Я одолжила.
И вот в ответ она пригласила меня назавтра в гости. На ужин. Говорит, что ее Звездинский необыкновенно вкусно готовит.

День двадцать шестой

К счастью, когда мы с Диди явились на званый ужин, Звездинские были одни.
Проводника что-то не видно. И я не стала интересоваться, где он, чтобы не портить себе настроение. А вдруг скажут: «Сейчас придет!» — и все испортят.
А куриное соте с горячими фруктами, которое собственноручно приготовил Оскар, и в самом деле оказалось необыкновенно вкусным.
После ужина, выслушав мои комплименты, Нинель Звездинская собрала одноразовые тарелки в полиэтиленовый мешок для мусора — чета Звездинских, так же как и я, собирает мусор в мешки — и стала варить на спиртовке кофе.
— Неплохо. — Оскар Звездинский откинулся назад, с довольным видом потирая свой выступающий живот.
— Поняла! — Я хлопнула себя по лбу.
— То есть?
— Поняла, где я вас видела!
— Где же?
— По телевизору. В рекламе кефира! Да, в рекламе кефира с биодобавками. Вы там точно так похлопываете себя по животу и утверждаете, что очень комфортно себя чувствуете оттого, что употребляете этот чудо-кефир.
— Ну не буду отпираться, — не теряя своего благодушия, согласился Звездинский. — Вот оно как, Нинель! — подмигнул он жене. — Слава, она и на необитаемом острове найдет! Вот что значит настоящая популярность. Все-таки любит меня народ!
— Да, а еще вы там, в этом рекламном ролике, жалуетесь, что у вас все время концерты, гастроли и поэтому приходится питаться всухомятку. И что, если бы не этот чудо-кефир, вы бы просто пропали. Это правда?
— Насчет кефира? Вы и впрямь поверили, что я могу пропасть без этого жуткого кефира? Не будьте наивной дурочкой, Элла. Если мне и бывает комфортно, то совсем от других напитков.
Звездинский извлек из походного кофра бутылку виски.
— Будете?
— Пожалуй, хлопну немного, — пробормотала я. — А насчет концертов, гастролей — правда?
— Насчет концертов — правда. — Он с любопытством на меня уставился. — Разрешите и мне полюбопытствовать. Вы только притворяетесь идиоткой? Или в самом деле…
— Неужели похоже, что — в самом деле? — забеспокоилась я.
— А неужели вы никогда не слышали об Оскаре Звездинском, знаменитом шоумене? Весь народ меня знает, а вы что же — нет?
— Видите ли… Вы только не обижайтесь, Оскар… — попробовала оправдаться я. — Но как-то так выходит… В общем, я, очевидно, страшно далека от народа. Понимаете, у меня какая-то своя жизнь.
— Ну понятно, — вздохнул Звездинский. — Значит, не притворяетесь. Значит, и в самом деле идиотка.
— А вы?
— Что — мы?
— Ну, по-вашему, отправляться неизвестно куда — для этого надо быть в своем уме? Для этого не надо быть идиотом?
— Ах, вот вы о чем… — Оскар зевнул.
— Ну да.
— Видите ли, Элла… В общем, это довольно долгий разговор.
— Ничего, я готова.
— Чтобы вы хоть немного поняли, как обстоит дело, мне придется рассказать вам всю мою жизнь.
— Это, наверное, интересно.
— Да уж! Угадали. Так вот. Видите ли, по результатам всех, абсолютно всех психологических тестов, которым я подвергался, выходит, что я, Оскар Звездинский, — глубочайший интроверт. То есть… Говоря другими словами и избегая терминов, единственное, о чем я думаю, глядя на людей: как же вас много! Какие же вы идиоты! И когда же вы оставите меня, наконец, в покое!
— Понимаю, понимаю, — вздохнула я. — Вы предпочитаете одиночество. Общение с людьми для вас неприятно.
— Да! И это нормальное состояние для человека моего природного склада, характера и темперамента. При этом, обратите внимание, я зарабатываю деньги как шоумен. Понимаете?
— Пока нет…
— Видите ли… Мне досталась профессия, которая по зубам только полноценному экстраверту. Улавливаете?
— Кажется, теперь улавливаю.
— Экстраверт — это тип человека, которому внимание окружающих необходимо так же, как ежедневный душ, если вы в курсе.
— Да-да, что-то слышала об этом, конечно.
— Так вот, будучи, напротив, глубочайшим интровертом, я уже тридцать лет пою одну длинную бесконечную песню для моих зрителей. Выступаю на концертах, в клубах… И веду суперпопулярное кулинарное телевизионное шоу «Объеденье».
— Ах, ну конечно! Теперь вспомнила… — обрадовалась я. — Я же видела вас и в этом шоу! Ну конечно… с этими… с кастрюлями! По телевизору… По субботам, кажется?
— По воскресеньям.
— Да, точно. По воскресеньям!
— Так вы улавливаете, Элла, мою мысль?
— Уже уловила.
— Вот! Я бы предпочел вообще не видеть людей! А вместе этого я вынужден видеть их постоянно. Я вынужден терпеть целые толпы моих зрителей и поклонников. Насиловать свой природный темперамент. И это несоответствие, как черная трещина, рассекает всю мою жизнь, лишая ее гармонии.
— Да, тяжеловато вам, — согласилась я.
— Тяжеловато?! Да я постоянно чувствую себя несчастным человеком!
Нинель слушала мужа молча.
— Единственная настоящая радость, — продолжал Оскар, — это наши с Нинель исчезновения. Я отключаю все мобильники, и мы скрываемся где-нибудь, за тысячи километров от публики, среди дикой природы. Пусть ненадолго — неделя-две, — но так, чтобы никто об этом не знал. Не знал, где мы. Не смог найти, приехать, подойти, позвонить, заговорить.
— Ясно.
— Поэтому, сами понимаете, когда мы вас тут обнаружили…
— Понимаю, — я кивнула. — Вы ничуть не обрадовались!
— И знали бы вы, Элла, как же это трудно — скрыться от людских глаз… Они всюду!
— Как я вам сочувствую!
— А знали бы, дорогая девушка, как трудно найти способ взбодрить себя в нашем, отнюдь не юном возрасте… Я ведь все уже видел, на все охотился. В Малайзии купался в реке из кокосового молока, в Африке убегал от слона.
— Неужели?
— И потом. У меня крашеные волосы, две пластические операции, я трачу уйму времени на маникюр и борьбу с ожирением.
— Скучно? Пресыщение? Нельзя надеть две пары ботинок?
— Верно, дорогая. Вы опять угадали.
— Скажите, Оскар, если это, конечно, не секрет… А что у вас в футляре?
— Угадайте с трех раз.
— Попробую. Не скрипка?
— Не скрипка.
— Я так и подумала, что нет.
— Угадали, Элла. Не скрипка! Видите ли, Элла, это же вип-тур… Запланирована экзотическая охота! Понимаете? Нам обещали необыкновенную охоту.
— Так вы прилетели на охоту?
— Точно.
— Вот как?
— Да, мы будем охотиться! Мы добудем необыкновенную дичь. А потом будет пир…
Оскар вдруг встал — очевидно, в порыве чувств. Освещенный пламенем костра, он простер руки в темноту и вдруг завопил, причем довольно дурным голосом (уж не знаю, как он там поет для своих зрителей — может, только под фонограмму и умеет?).
В общем, он начал вроде бы декламировать:
Спутники тут за добычу взялись, о пире заботясь:
Мясо срывают с костей, взрезают утробу, и туши
Рубят в куски, и дрожащую плоть вертелами пронзают…

— Это что? — испугалась я.
— Это стихи.
— Стихи?
— Это Вергилий, девушка! — важно подтвердил шоумен.
И он снова с прежним чувством стал подвывать:
Все, возлежа на траве, обновляют пищею силы,
Старым вином насыщая себя и дичиною жирной.

— На кого же охота? — перебила я декламирующего. — Кем вы, собственно говоря, собираетесь насыщаться?
— А вот этого я вам пока сказать не могу! — Звездинский таинственно понизил голос и замолчал.
— Неужели это тоже секрет? — обреченно вздохнула я.
— Опять угадали. Секрет. Нам обещали охоту на какое-то необыкновенное животное. Но какое именно, мы узнаем, только когда прилетят устроители.
— Устроители? Сюда еще прилетят какие-то «устроители»?
— А как же?! Конечно.
— Но когда же они прибудут?!
— Охота намечена на последний день нашего здесь пребывания. А потом мы все вместе покинем этот гостеприимный край.
— Потрясающе… — пробормотала я.
— Но выполнить вашу просьбу, Элла, и открыть вам «тайну» футляра, а заодно и похвастаться я могу и сейчас…
И Оскар открыл таинственный футляр.
— Какое красивое ружье! — похвалила я, заглянув внутрь.
Оружие я, к счастью или к сожалению — уж не знаю, к чему именно! — могу оценить только с эстетической точки зрения. Поэтому я ограничилась только такой похвалой. Хотя даже такому дилетанту, как я, было понятно: вещь, находящаяся в футляре, была очень высокого класса.
— Красивое? — хмыкнул Оскар. — И все, что вы можете сказать? Да такое оружие, барышня, уже лет сто считается классикой! Убийственной классикой этого жанра!
— Вот как? Ну, видите ли, я не слишком в этом разбираюсь…
— Но у вас ведь тоже, кажется, есть оружие, Элла? — Оскар вдруг как-то подозрительно прищурился.
— Да, есть… — призналась я. — Как ни странно, у меня есть пистолет.
— Какой?
— «Smith & Wesson».
— Ого… Ничего себе!
— Это подарок бывшего мужа.
— Обычно женщинам дарят духи.
— Это при романтической встрече.
— А он ушел?
— Угу.
— Значит, при расставании женщинам теперь дарят пистолеты?
— Выходит, что так. Хотя… Я тоже, пожалуй, удивилась.
— Да, я бы тоже удивился на вашем месте, Элла. Странно ведь… При разводе, наоборот, от бывших супругов прячут опасные предметы — «колющее» и «режущее», как говорят менты. А также огнестрельное. Поскольку взаимные страсти и так накалены!
— Да нет, мы разошлись с мужем очень мирно, — возразила я Оскару. — Как в море корабли! Красиво.
— Ах, вот что…
— Я думаю, его подарок, — вздохнула я, — это что-то вроде прощального напутствия человеку, к которому он сохранил доброе чувство.
— Напутствие?
— Ага… Видите ли, Оскар, я рохля, мямля, очень мягкий человек… Совершенно не могу за себя постоять. В общем, тряпка, а не женщина.
— Вот как?
— По-моему, мой бывший супруг хотел сказать мне этим подарком: «Элла, вокруг одно дерьмо… Хорошему человеку не прожить без пистолета. Научись себя наконец защищать». Вот такой вот мэсседж… Послание!
— А вы рохля, Элла?
— Еще какая рохля. Муж ведь хорошо меня знал.
— Вот уж не подумал бы, что вы беззащитны.
— Ну, видите ли, Оскар… Как вам сказать… Это я тут, на природе, немного переменилась. Усовершенствовалась под влиянием эксклюзивных обстоятельств!
И я посмотрела на часы.
Привычка смотреть на часы — да и носить их! — в нашей Прекрасной долине, где совершенно некуда торопиться и не к чему следить за временем, конечно, довольно абсурдна.
Но, увы, привычки, даже становясь совсем бесполезными, сохраняются очень долго. Для меня привычка по-прежнему носить часы — это, наверное, как надежда вернуться все-таки рано или поздно в мир, где людям действительно нужно смотреть на часовые стрелки.
Но сейчас мне эта бесполезная привычка смотреть на часы пригодилась. Мне давно уже хотелось уйти. И мои гостеприимные хозяева все поняли верно.
— Вас проводить? — догадался Звездинский.
— Да нет, тут два шага… — отказалась я от любезного предложения шоумена. — Я уже привыкла ходить тут одна.
— Ну хорошо, Элла. Приятно было провести время в вашем обществе.
— Спасибо за ужин!
— Не за что.
— А где ваш проводник? — все-таки спросила я на прощание. Ибо странный малый так за весь вечер ни разу и не появился.
— Где-то бродит, — рассеянно ответил Оскар.
— Он вообще у нас нелюдим, — добавила Нинель.
— По правде сказать, да… Парень любит одинокие прогулки, — признался Звездинский, вглядываясь в темноту. — Выполнит свою работу «по хозяйству», принесет воды, дров для костра, посуду помоет — и в отрыв. Мы его сами мало видим.
— Вот как?
— Но ведь это же хорошо?
— Вот уж не знаю… — вздохнула я.
«Итак… — думала я по дороге к своей палатке. — Содержимое таинственного футляра и откровения Оскара кое-что проясняют. Очевидно, я поначалу неправильно все поняла: я решила, что Нинель боится ночного воя. А вполне возможно, этот странный вой интересует моих соседей как охотников. Как любителей экзотической охоты. И экзотической добычи.
Как он там декламировал?
Мясо срывают с костей, взрезают утробу, и туши
Рубят в куски, и дрожащую плоть вертелами пронзают…

Ну и ну…»

День двадцать седьмой

Теперь, когда я знаю, что не похоронена заживо в этой «райской» долине, не отрезана от мира навсегда; теперь, когда я знаю, что скоро прилетит «Сесна»… Теперь моя долина кажется мне по-настоящему прекрасной!
И я жадно пользуюсь каждым часом, чтобы впитать в себя ее красоту. Я много рисую, брожу без устали у реки, забираюсь в горы…
Удобно устроившись у большого мшистого валуна — сам камень серо-коричневого цвета и покрыт изумрудными, очень живописными пятнами лишайников, — я делала зарисовку с очень редкого белого цветка дельфиниума.
Этот дельфиниум — удивительной красоты цветок. Белый… Голубая изящная тычинка, белые кружевные лепестки… Я полностью сосредоточилась на этом занятии.
Пуля чиркнула по камню в полуметре от моей головы.
Сначала я ничего не поняла. Но когда первые «сильные впечатления» поутихли и прошел легкий шок — до меня наконец дошло. Это был выстрел. И стреляли в меня.
Жуть какая-то…
Однако во всякой ситуации есть свои плюсы. Хорошо все-таки, что Прекрасная долина не слишком плотно заселена. Не нужно по крайней мере гадать: кто это мог бы так «развлекаться»?
Давеча я так и не поняла, на кого Оскар Звездинский собирается тут охотиться.
Теперь дело, кажется, становится яснее.
Стало быть, эта охота — на меня?
Но что-то Оскар заторопился. Говорил про последний день, когда «прибудут устроители охоты» и всего этого вип-тура. Не хватило у скучающего шоумена терпения дождаться? Экий нетерпеливый, право…
А может быть, охота намечена вовсе не на последний день «нашего здесь пребывания»? Н-да… А на последний день моего здесь пребывания?
Учитывая склонность шоумена Звездинского к мизантропии — сам разоткровенничался о том, как он «любит людей», — именно такого рода охота, очевидно, пришлась бы ему по душе более всего.
Охота на человека…
Может быть, это и есть тот самый способ «взбодрить себя»? В его отнюдь не юном возрасте? Он «все уже видел, на все охотился». В Малайзии купался в реке из кокосового молока, в Африке убегал от слона…
Вот на человека Оскар Звездинский, видимо, еще не охотился!
И, надо полагать, он решил, что пришло время наконец осуществить и это. Я вспомнила — кстати! — его декламацию…
Спутники тут за добычу взялись…

Не слишком ли резво они за меня взялись?! Лично мне это не слишком нравится.
Теперь, после этого выстрела и вообще после того, как в Прекрасной долине появились Звездинские, более прозаические, материальные, а не мистические объяснения случившегося со мной приходят мне в голову.
После того как Оскар сказал мне, какой аванс они заплатили за свой «вип-тур с экзотической охотой», ситуация кажется мне более понятной.
Мир, из которого меня изъяли столь неожиданным, экстравагантным и моментальным образом, замотивирован только на одном — на получении денег. Деньги дают свободу, покой, радость. И, как точно замечено — увы, не мной! — есть только две вещи, на которые человек может смотреть бесконечно: на огонь и на кассира, который отсчитывает причитающуюся нам зарплату.
Для того чтобы ощутить себя обладателем прекрасной суммы, дающей право на все это — свободу, покой, радость, — люди готовы сейчас на самые безрассудные поступки.
За то, что было обещано Звездинским, турфирма с них получит ну очень кругленькую сумму.
А какая тут может быть необыкновенная экзотическая охота?
Если только действительно устроители имеют в виду таинственный странный вой?
Что же касается меня, то я, видимо, случайно — уж не знаю как! — оказалась замешанной в эту игру. Может быть, люди, которые привезли меня сюда, имеют отношение к этой самой турфирме?
Конечно, такое объяснение оставляет без ответа другие вопросы… Например, при чем тут похищение небесного камня из Национального музея природоведения?
Но, возможно, «экзотическая охота» — это всего лишь некая жульническая уловка некого мошеннического турагентства. И выполнить договор — устроить охоту Оскару с обещанной «добычей» — жулики не в состоянии. Поскольку никакой добычи просто не существует. Я вот лично никого «такого» пока в Прекрасной долине не видела.
Мало ли что кто-то воет… Скажем, я допускаю, что это просто ветер в каком-то узком ущелье завывает, сифонит. Бывают ведь такие природные эффекты, обманы слуха.
Но супруги Звездинские явно не относятся к той категории людей, которые дают себя безнаказанно обмануть.
Мое же возвращение в Москву в интересы жуликов не входит. Поэтому мошенники, очевидно, решили действовать по принципу: нет человека, нет проблемы. При этом они убивают двух зайцев сразу.
Охота на человека — это круто…
Отсюда и мнимая таинственность Оскара и Нинель — «мы сами не знаем, куда прилетели». Как же! Так я и поверила!
А поскольку все договоренности этой фирмы со Звездинскими проводились, как они утверждают, в обстановке строжайшей секретности, вполне возможно, жулики всерьез рассчитывают выйти сухими из воды.

 

…Нинель и проводника в лагере не было. А Оскар сидел возле палатки и как ни в чем не бывало возился с кинокамерой. Успел опередить меня? Вернулся и сделал вид, «что он ни при чем»?
Решительным шагом самоубийцы я подошла к палатке и протянула Оскару гильзу…
«А что мне уже особенно терять? — решила я. — К чему гадать, нервничать, прятаться, уворачиваться от пуль, что-то предпринимать. И так все фигово — дальше некуда… Теперь еще и выступать в роли мишени! Нет уж… Лучше покончить со всем разом!»
— Ваша? — спросила я, когда Оскар взял в руки протянутую мною гильзу.
— Ну допустим…
Оскар отвел глаза.
«Батюшки, да наш киллер, кажется, застеснялся!» — ахнула я про себя.
— И допускать тут нечего, — решительно возразила я. — Конечно, ваша! Кроме вас, здесь стрелять больше некому.
— Ну хорошо, хорошо… Признаюсь, это я. — Оскар наконец взглянул мне в глаза. — Но только не думайте, что охотился на вас. Или, боже упаси, собирался вас убить!
— А что же, по-вашему, вы собирались сделать?
— Видите ли, — Оскар потупился, — как я вам уже объяснял, охота — это моя страсть… Хлебом не корми — дай побродить с ружьишком. Но, если честно, я довольно скверный стрелок.
— Ах, вот оно что…
— Признаваться в этом — большой удар для самолюбия. Но вы меня вынуждаете! Вы, Элла, что называется, просто меня «взяли с поличным»!
— Извините…
— Да, я плохо стреляю! Можно сказать, скверно… Очень даже скверно.
— Я догадалась… — не без понятной радости подтвердила я этот диагноз. — К счастью, вы правы. Стреляете вы плохо! Иначе бы мы с вами сейчас уже не беседовали.
— Да, я очень плохо стреляю. Но очень люблю. Очень люблю это дело.
— Так-так…
— Видите ли, Элла… В общем, вы и понять не можете, как манит человека прекрасное добротное оружие. Это, знаете, как фобия… Достать из футляра, протереть, подержать в руках…
— Стрельнуть разок-другой, да? — вздохнула я.
— Ну пострелять… Конечно… Разумеется. Не без того! Но метился-то я не в вас.
— Не в меня?!
— Видно, так уж получилось.
— Вот как?
— Клянусь!
— А в кого же вы стреляли, Оскар?
— Ну мне показалось… В общем, не стоит об этом пока. Пока не стоит, Элла.
— Не скажете?
— Скажу только, что метился я не в вас.
Так мы препирались еще некоторое время.
Но что мне остается делать?
В общем, мне остается только поверить Оскару на слово.

 

А тем же вечером меня опять пригласили на ужин. Очевидно, в знак примирения. По-видимому, это своего рода «извинение» Звездинских «за доставленные неудобства».
За ужином я предложила не закапывать более наши консервные банки, а использовать в качестве мишеней, чтобы Оскар мог на них тренироваться.
Мне кажется, что моя заинтересованность в том, чтобы господин шоумен научился стрелять более метко, вполне понятна.
Кроме того, мы договорились, что Звездинский будет с утра, отправляясь на прогулку, предупреждать меня, где именно он собирается «побродить с ружьишком». А я соответственно постараюсь держаться от этого места как можно дальше.
В просторной долине стало тесновато после того, как в ней появился такой «стрелок», как Звездинский.

День двадцать восьмой

Сегодня с утра у нас с Диди была удивительная встреча…
Диди первым заметил это чудо. И — вот умнейшее существо! — не залаял, а только ткнулся носом мне в ладонь, давая знать, что впереди нечто интересное.
Это была прелестная серебристо-серая козочка с закрученными в спираль рогами. Она пощипывала траву и время от времени поднимала голову, настороженно прислушиваясь к малейшим шорохам. Мне очень хотелось ее нарисовать. Хотя бы сделать набросок… Но я боялась даже пошевелиться и протянуть руку к сумке, в которой лежал блокнот.
Следующее, по очереди, желание… Как насчет подоить? Я так давно не пила свежего молока… Кажется, я превращаюсь в Робинзона Крузо? Преодолев и это желание, мы отправились с Диди дальше.
Так мы с Диди гуляли довольно долго, а когда, изрядно проголодавшись, повернули обратно в лагерь, произошло нечто ужасное.
Бежавший впереди меня Диди тревожно залаял — и я поспешила ему на помощь.
То, что вызвало у отнюдь не кровожадного Диди, для которого в смысле добычи нет ничего лучше пакетика «Педигри», такое испуганное изумление, испугало и меня!
Очевидно, это была та самая козочка… Может быть, конечно, и другая — не та, которой я любовалась накануне.
Но сейчас ее серебристая шерсть была забрызгана кровью. А тушка мертвого животного была уже наполовину освежевана. Какой-то дикий зверь, хищник, который, очевидно, и убил красивую козочку, уже вырвал у своей бедной жертвы часть внутренностей: сердце, печень…
Кровь еще дымилась — тело было еще теплым. Значит, убили совсем недавно, может, меньше часа назад.
Я испуганно огляделась. Я смотрела по сторонам, крепко сжимая в руке свою «Леди Смит», которую, надо признаться, почти всегда беру с собой.
Что, если я вспугнула зверя, лакомившегося своей добычей, и он где-то рядом? Возможно, он даже наблюдает за мной сейчас из-за листвы… В таком случае мне не сдобровать!
Однако Диди, который уже вполне адаптировался к виду кровавого натюрморта, поначалу так его поразившего, вел себя теперь довольно спокойно. Песик более не выражал никаких признаков тревоги…
Значит, хищник ушел? Но почему? Зверь ведь, судя по всему, только начал пировать… Он испугался нас с Диди? Но кто это был? Кто убил несчастное славное травоядное животное с красивыми рожками? И почему этот хищный зверь испугался меня?
Испугался настолько, что даже бросил лакомую добычу? Нелогично. Ведь, если это был хищник, то я — тоже добыча!
Я вдруг вспомнила лошадиную голову, так когда-то поразившую меня. Животное тоже, очевидно, от кого-то убегало. И было, вероятно, напугано до смерти… Иначе не угодило бы в смертельную ловушку.
Так кто же этот кровожадный страшный хищник?
Удивительно, что за все время моего пребывания в долине мне ни разу не довелось с ним столкнуться.
Более того, ни разу я не видела никаких следов его существования!
Если не считать, конечно, убитых и напуганных им жертв. Что не так уж и мало!
И еще… И еще странного воя, который доносится иногда. И тех пятен на уступах горы Скалистой!
Значит, турфирма не обманывала Звездинских, когда обещала им в Прекрасной долине «экзотическую охоту»?

День двадцать девятый

— Оскар, это и есть оптический прицел? — поинтересовалась я, разглядывая его ружье, которое он, достав в очередной раз из футляра, «приводил в порядок»: любовно протирал, поглаживал.
— Угадали, голубушка.
— А можно мне в него, в этот прицел, посмотреть?
— Попробуйте… — Звездинский протянул мне винтовку.
Я осторожно взяла ее в руки и навела на серые уступы Скалистой.
Но сколько я ни разглядывала неровную поверхность горного склона, ничего не обнаружила.
Странных движущихся пятен, которые наводили тогда на меня такой страх, не было.
— Ну что? Ничего не разглядели? — усмехнулся Оскар.
— Н-нет… — неохотно призналась я.
— А что желали увидеть?
Я пожала плечами:
— Сама не знаю…
— Как же так?!
— Да сама не знаю. То ли чудится, то ли… — Я растерянно замолчала.
— То ли — что? — заинтересовался Оскар.
— То ли что-то еще.
И, вернув Оскару винтовку, я ушла к себе в палатку.
Очень важный вопрос по-прежнему остается для меня открытым: кто убил славную серую козочку? Кто этот страшный хищник?
Кто бок о бок с нами существует в Прекрасной долине и, возможно, считает себя здесь полновластным хозяином, а нас — непрошеными гостями?
Выяснить это кажется мне сейчас крайне важным… Причем это важно сиюминутно, так же, как закипающий кофе. Потому что это непосредственная опасность. Потому что это превращает беспечные прогулки в опасные путешествия и не дает мне сосредоточиться на рисовании цветов, заставляя вздрагивать и испуганно оглядываться.
Посоветоваться с «охотником» Оскаром?
Что-то удерживает меня от этого шага…
Уж скорее следует все рассказать Нинель.

День тридцатый

Я уже не первый день внимательно наблюдаю за Звездинскими. Основные впечатления от этой супружеской пары таковы.
Оскар довольно еще молод, но похож на холощеного кота: ухоженная шерсть, прекрасный экстерьер и погасшие глаза.
Нинель старше Оскара. Не очень красива, немолода… И с первого взгляда их дружный брак необъясним. Ведь Оскар Звездинский такой «звездный» мужчина.
Но этот брак необъясним только с первого взгляда. При дальнейшем знакомстве начинаешь понимать, в чем тут дело.
Дело в том, что от Нинели Звездинской исходят удивительные уверенность и надежность. Мне кажется, я теперь вполне понимаю Оскара.
Сам Оскар — печальный клоун. Особенно полагаться на него не стоит. В нем не то чтобы много легкомыслия или легковесности… Но, по всей видимости, все, что требует от него «по жизни» усилий, он сознательно пропускает мимо себя.
В нем есть некоторая ненадежность. Я хочу сказать, что он вряд ли к чему-нибудь относится серьезно. Такие люди легко впадают в депрессию. Они обычно слабы, плохо «держат удар» и поэтому могут подвести.
Это я не в осуждение. Для того рода занятий, который он себе выбрал — для человека искусства, — это естественные качества.
Но природа все стремится дополнить, уравновесить, гармонизировать. Клоуну Оскару просто необходима вот такая мудрая, уравновешенная, разумная Нинель.
И я решила все рассказать именно ей.
Назад: ЧАСТЬ I
Дальше: День тридцать первый