Действие второе
Картина первая
Горный ручей, где на камнях, там и сям, стирают и поют крестьянки. Занавес поднимается под песню.
В ручье твой пояс мою,
блестит как рыбка.
Жасмин на солнцепеке —
твоя улыбка.
Первая. Не люблю я пересуды.
Третья. Не с нас повелось.
Четвертая. А чем это плохо?
Пятая. Доброе имя даром не дается!
Четвертая.
Тмин я посадила,
тмину и расти.
У кого нет чести,
тот и не в чести.
Смеются.
Пятая. О том и речь.
Первая. Болтают, чего не знают.
Четвертая. Знаем одно – к мужу сестры перебрались.
Пятая. Эти безмужние?
Четвертая. Они. Раньше церковь стерегли, а теперь невестку. Не ужилась бы я с ними.
Первая. Что так?
Четвертая. Жуть от них берет. Только гляну, могильные лопухи мерещатся. Обе они как восковые. Тихие да въедливые. Должно быть, и жарят на лампадном масле.
Третья. Насовсем перебрались?
Четвертая. Вчера еще. А он опять в поле ночует.
Первая. Сказали бы толком, что стряслось?
Пятая. Позапрошлую ночь она до рассвета на пороге просидела. В такой-то холод!
Первая. Да с какой стати?
Четвертая. Дома не сидится.
Пятая. У этих яловых вечно так. Чем кружева плести да варенье варить, то на крышу лезут, то разуются да по речке бродят.
Первая. Что ты взъелась? Нет детей, так не ее вина.
Четвертая. Захочешь – родишь. Это привередницам, бездельницам балованным, неохота брюхатеть.
Смеются.
Третья. Им бы пудриться, румяниться, да цветы на себя цеплять, да приманивать кого взбредет, лишь бы не мужа.
Пятая. Что верно, то верно!
Первая. Вы ее с кем видели?
Четвертая. Не мы, так люди видели.
Первая. Люди увидят!
Вторая. И что ж они?
Четвертая. Разговаривали.
Первая. Говорить – не грех.
Пятая. Глядеть – тоже, да только по-разному глядят. От матери знаю. На розы по-одному, а на мужские ляжки – по-другому. Вот так и она глядит.
Первая. На что?
Четвертая. На то самое. Смекнула? Или вслух сказать? (Смех.) А когда не глядит, потому что некуда, один черт – не перед глазами, так в глазах маячит.
Первая. Будет наговаривать!
Гомон.
Пятая. А что муж?
Третья. Слеп и глух. Размяк, как ящерка на припеке.
Смеются.
Первая. Все бы наладилось, будь у них дети.
Вторая. Будь они сами с собой в ладу.
Четвертая. В доме сущий ад, и что ни день – хуже. Она золовкам – ни слова, они тоже, и целыми днями втроем полы трут, стены белят, посуду чистят, окна моют. Снаружи блестит, а внутри-то полыхает.
Первая. Его вина, его! Не дал детей – вот и стереги жену!
Четвертая. Сама виновата, у нее что ни слово – колючка.
Первая. Тебя что – дьявол за язык тянет?
Четвертая. Скажи на милость, указчица мне нашлась!
Вторая. Перестаньте!
Первая. Всадила бы я кой-кому шило в досужий язык!
Четвертая. А я бы твое шило назад сунула, одной притворщице за пазуху.
Вторая. Тихо! Не видишь, золовки идут?
Переходят на шепот. Появляются Золовки в черном. Молча принимаются за стирку. Слышен перезвон бубенцов.
Первая. Откочевали пастухи.
Третья. Сегодня все разом уходят.
Четвертая (глубоко вдыхая). Люблю овечий дух.
Третья. Да ну?
Четвертая. А что? Сама так пахну. Я и запах рыжей глины люблю, на реке в осенний паводок.
Третья. Такое скажешь!
Пятая (смотрит). Гуртом пошли, отара к отаре.
Четвертая. Овечий паводок. Все с собой унесет. Если б озимь понимала, затряслась бы от такого потопа.
Третья. Валом валят. Чем не вражья орда!
Первая. Все сошлись, до последней отары.
Четвертая. Постой-ка… Все, да не все. Одной нет.
Пятая. Чьей же?
Четвертая. Виктора.
Золовки выпрямляются и глядят на женщин.
В ручье твой пояс мою.
Блестит как рыбка.
Жасмин на солнцепеке —
твоя улыбка.
Жасминным смехом
пускай меня завеет,
как белым снегом.
Первая.
Беда бесплодной —
ее сосцам волчицы, груди холодной!
Пятая.
У мужа недостало
семян отборных,
чтобы вода запела
в твоих оборках.
Четвертая.
Твоя сорочка —
серебряный кораблик
без ветерочка.
Первая.
Несу пеленки сына
К речной протоке —
пусть у воды кипучей
берет уроки.
Вторая.
Идут мужчины с поля,
шаги все шире.
Мне муж подарит розу —
верну четыре.
Пятая.
Спешат мужчины с пастбищ
к себе в селенье.
Мне муж подарит ветер —
верну сиренью.
Четвертая.
Несет их как на крыльях
в родные клети.
При муже я как мальва
при горицвете.
Первая.
Гвоздику и кипрей
сплетайте, когда солнце
распарит косарей.
Четвертая.
А лето пролетело —
в ночи для птиц бессонных
распахивайте тело.
Первая.
Стонать от ласки надо…
Четвертая.
И петь, и слез не лить…
Пятая.
Когда идет мужчина
венок и хлеб дарить.
Четвертая.
Затем и песня пета…
Вторая.
И в горле брызги света…
Четвертая.
И распустилась ветка…
Первая.
И горы в лентах ветра…
Шестая (появляясь выше по течению).
Чтоб растопил ребенок
небесный лед рассвета.
Первая.
И вьется нашей крови
коралловая нить…
Шестая.
Чтоб было кому волны
морские бороздить.
Первая.
Сыночка мне, сыночка!
Вторая.
И голубь над селеньем.
Третья.
Сыночка, чтобы плакал.
Четвертая.
И клонится мужчина
израненным оленем.
Пятая.
О диво, диво, диво,
круглится мое платье!
Вторая.
О тайна, тайна, тайна
Из-под семи печатей!
Первая.
Беда, беда бесплодной —
тебе, сухое лоно,
песок безводный!
Третья.
Пускай горят!..
Вторая.
И греют!
Пятая.
Все ночи напролет!
Первая.
Пускай поют!..
Вторая.
И светят!..
Первая.
С заоблачных высот!..
Шестая.
Те зори, что в подоле
мой маленький несет!
Все (хором).
В ручье твой пояс мою,
блестит как рыбка.
Жасмин на солнцепеке —
твоя улыбка.
Ха-ха-ха!
(В такт колотят белье.)
Занавес.
Картина вторая
Дом Йермы. Вечереет. Хуан сидит. Его сестры стоят.
Хуан. Говоришь, недавно вышла? (Первая золовка кивает.) Наверно, к роднику. Сколько повторять – не хочу, чтоб она одна ходила. (Все молчат.) Собирай на стол. (Вторая золовка выходит.) Тяжко мне хлеб мой дается. (Золовке). Вчера был трудный день. До вечера яблони подрезал, а кончил и думаю – да что я о тех яблоках пекусь, когда кусок в рот не идет. Сыт я по горло. (Проводит рукой по лицу.) И где она ходит?.. Нечего было одну отпускать – затем я и в дом вас взял, затем кормлю и пою! Я в поле, а честь моя здесь. А моя честь – она и ваша. (Старшая золовка опускает голову.) Не обессудь.
Входит Йерма с двумя кувшинами. Останавливается в дверях.
Хуан. К роднику ходила?
Йерма. Принесла свежей воды.
Входит Младшая золовка.
Йерма. Как работы?
Хуан. Вчера деревья подрезал.
Йерма ставит кувшин. Молчание.
Йерма. Останешься?
Хуан. Надо за скотиной смотреть. Сама знаешь, хозяйский глаз…
Йерма. Знаю. Можешь не повторять.
Хуан. У мужчин свои заботы.
Йерма. У женщин – свои. Я не прошу тебя остаться. Мне всего хватает. Сестры твои с меня глаз не спускают. Я у тебя и хлеб ситный ем, и сыр, и мясо, овцы твои росной травой объедаются. Живи себе с миром.
Хуан. Мир – когда на душе спокойно.
Йерма. А тебе не спокойно?
Хуан. Нет.
Йерма. Так успокойся.
Хуан. Ты порядков моих не знаешь? Овца – в загоне, женщина – в доме. А ты разгуливаешь. Сколько я тебя учил?
Йерма. Твоя правда. Женщина – в доме, когда это дом, а не гроб. Когда в нем лавки трещат и простыни рвутся. А здесь? Ложусь вечером, а кровать как новая блестит и все новей кажется, словно вчера из города.
Хуан. Вот видишь – не зря тревожусь. Не зря настороже.
Йерма. Чего стеречься? За мной вины нет. Ни в чем тебе не перечу, а боль свою в себе хороню. Все глубже ее загоняю. Кончим разговоры. Снести свой крест я сумею, только ничего у меня не выпытывай. Состариться бы мне за ночь! Вот тогда и улыбнусь я тебе жухлыми губами, тогда и заживу твоей жизнью. А до тех пор – оставь меня, не сыпь соль на рану.
Хуан. Наговорила – век не разобраться. В чем я тебе отказал? Захоти только, из соседних сел везу. Не всем я хорош, не спорю, да только не пойму, отчего не жить нам покойно. Заночуй я в поле, знал бы, что и ты спишь.
Йерма. Не сплю, не могу я спать.
Хуан. Если в чем нуждаешься, скажи. Что молчишь?
Йерма (пристально глядя на мужа, с силой). Да. Нуждаюсь.
Молчание.
Хуан. Опять ты за свое. Шестой год! Я уж и думать забыл…
Йерма. Ты не я. Мужчины другим живут – стада, поля, разговоры, а у нас только и света, только и жизни, что дети.
Хуан. Раз на раз не приходится. Хочешь – возьми на воспитание племянника. Я не против.
Йерма. Мне не надо чужого. От чужого у меня руки закоченеют.
Хуан. Помешалась ты на одном и больше знать ничего не хочешь, головой камень долбишь.
Йерма. В том-то и срам, что камень! Где цветам бы цвести да воде шуметь.
Хуан. Беда мне с тобой. Уймись, давно пора!
Йерма. Не затем я в этот дом вошла. Вот когда мне руки на груди сложат да челюсть подвяжут, чтоб не отваливалась, тогда уймусь.
Хуан. Хватит! Ты чего хочешь?
Йерма. Хочу пить, а воды ни капли, хочу в горы, а ног не чую, хочу юбку вышить, да нитки сгнили.
Хуан. Никакая ты не женщина! Одна погибель – и не хочешь, да изведешь!
Йерма. Кто я, сама не знаю. Оставь ты меня, отпусти с миром. Ни в чем я перед тобой не провинилась.
Хуан. Я не желаю, чтоб на меня пальцем показывали. Двери наглухо, и каждому – свой угол.
Входит Старшая золовка и направляется к буфету.
Йерма. Говорить с людьми – не грех.
Xуан. А сочтется за грех.
Появляется Младшая золовка, берет воду из кувшина.
Хуан (глухо). Сил моих больше нет. Заговорят с тобой – губ не разжимай и помни, что у тебя семья.
Йерма (изумленно). Семья?
Хуан. И семейная честь. Эту ношу вместе несут, в одиночку не сладить. В крови-то она еле теплится.
Старшая золовка торжественно проносит блюдо. Все молчат.
Хуан. Ты уж прости. (Йерма смотрит на мужа, он поднимает голову – и взгляды сталкиваются.) Смотришь так, что не прощенья мне просить, а гнуть бы тебя, под замком держать – на то я и муж.
В дверях появляются Золовки.
Йерма. Смолкни, сделай милость. Кончим на этом.
Молчание.
Хуан. Идем ужинать.
Золовки исчезают.
Хуан. Слышишь?
Йерма (мягко). Ужинай с сестрами. Мне не хочется.
Хуан. Как знаешь. (Уходит.)
Йерма (в забытьи).
Какая пустошь горя!
А божий мир за стенами все краше!
Вымаливаю сына, чтобы плакать,
а вижу только лунные миражи.
Две струйки молока в заглохшем теле,
два родника, лишенные покоя,
шалеют, словно кони в буреломе,
и смертной отзываются тоскою.
Под полотном задохшиеся груди,
две горлинки, ослепшие в неволе!
О кровь моя, которую сгноили!
Ее стрекала, жгучие до боли!
Но ты, мой сын, ты должен появиться.
У моря – соль, земле расти травою,
а тело нас детьми благословляет,
как облака водою дождевою.
(Глядит на дверь.)
Мария! Что ж ты все мимо пробегаешь?
Мария (с ребенком на руках). Я с ребенком… Ты опять расплачешься!
Йерма. Как не плакать… (Берет у нее ребенка, садится.)
Мария. Тяжело мне, что ты завидуешь.
Йерма. Это не зависть, это нужда.
Мария. Не убивайся ты.
Йерма. Как же не убиваться, когда все вы цветами тяжелеете, и мир весь цветет, и среди такой красоты одна я места не нахожу.
Мария. Каждому свое. Жила бы, как живется, да радовалась.
Йерма. Бездетная крестьянка – что сорная трава, всеми проклятая. Вот и меня Бог забыл. (Мария безотчетно тянется за ребенком.) Возьми, ему лучше будет. Не материнские у меня руки.
Мария. Зачем ты так?
Йерма (встает). Затем, что не могу я больше! На что мне они, мои руки! Стыдно мне и горько, горше некуда, когда вижу, как рожь колосится, как вода бьет, как ягнята сотнями родятся, щенки мать сосут, и словно вся земля поднялась и тешится детьми своими, теплыми, сонными, а у меня, горемыки, два молота вот здесь отдаются – вместо губ сыновьих.
Мария. Не по душе мне твои слова.
Йерма. Когда есть дети, не понять, каково без них. Вам и горя мало. В воде плещетесь – что вам чужая жажда!
Мария. Все я тебе сказала, не буду повторять.
Йерма. А жажда растет, да надежда тает.
Мария. Хорошего мало.
Йерма. Кончу тем, что приму себя за сына. Хожу по ночам волов кормить, а ведь раньше не ходила, не женское дело, и шаги впотьмах как чужие, будто мужчина шагает.
Мария. У кого что на уме.
Йерма. Ты не бросай меня. Видишь, как живу.
Мария. А что золовки?
Йерма. Чтоб я в поле околела, если словечко им вымолвлю.
Мария. А муж?
Йерма. Все трое заодно.
Мария. Да что у них в голове?
Йерма. Бредни. От нечистой совести. Боятся, что другого найду, а того не видят, что я, хоть и полюблю, честью не поступлюсь – это у меня в крови. Камни, вот они кто. Загородили мне белый свет и не знают, что я река, захочу – всех смою.
Входит Золовка, берет хлеб и исчезает.
Мария. А все-таки, я думаю, муж тебя любит.
Йерма. Муж меня кормит и поит.
Мария. Тяжко тебе, ох тяжко! Что ж, Христос терпел…
Стоят в дверях.
Йерма (глядит на ребенка.) Проснулся.
Мария. Сейчас заведется.
Йерма. А глаза – твои. Правда? Ты приглядись! (Плачет.) Совсем как у тебя!
Йерма легонько подталкивает Марию к двери, та молча уходит. Йерма идет к другой двери – той, за которой скрылся ее муж.
Вторая подруга. Т-сс!
Йерма (оборачиваясь). Что тебе?
Подруга. Ушла наконец. Мать тебя ждет.
Йерма. Одна?
Подруга. С двумя соседками.
Йерма. Скажи, пусть подождут.
Подруга. А придешь? Не побоишься?
Йерма. Приду.
Подруга. Надо же!
Йерма. Пускай ждут – хоть поздно, да приду.
Входит Виктор.
Виктор. Хуан дома?
Йерма. Дома.
Подруга (тоном заговорщицы). Так я принесу кофточку.
Йерма. Приноси.
Вторая подруга уходит.
Йерма. Ты садись.
Виктор. Обойдусь и так.
Йерма (зовет). Хуан!
Виктор. Пришел проститься. (Вздрагивает, но берет себя в руки.)
Йерма. Уходишь с братьями?
Виктор. Так отец велит.
Йерма. Постарел он, наверно.
Виктор. Да. Совсем старик.
Молчание.
Йерма. Хорошо тебе, что уходишь.
Виктор. Везде одинаково.
Йерма. Не везде. Ушла бы я отсюда подальше.
Виктор. Разницы нет. И овцы те же, и шерсть у них та же.
Йерма. Для вас нет, а у женщин иначе. Ни разу не слыхала, чтоб мужчина говорил: «Хороши яблоки, просто загляденье!» Берете и грызете, без разговоров. А про себя одно скажу – опостылела мне вода здешних колодцев.
Виктор. Наверно.
Сцену окутывает вечерний сумрак.
Йерма. Виктор.
Виктор. Что скажешь?
Йерма. Почему ты уходишь? Здесь тебя любили.
Виктор. Я зла не делал.
Молчание.
Йерма. Не делал. Раз ты меня на руки взял, помнишь? Никогда не знаешь, как жизнь обернется.
Виктор. Все меняется.
Йерма. Нет. Не все. Что замуровано, не переменится – и никто его не слышит.
Появляется Младшая золовка и медленно идет к входной двери, на пороге останавливается, освещенная закатным солнцем.
Йерма. А вырвись наружу, от крика мир бы оглох.
Виктор. И остался таким же. Вода – в запруде, овца – в загоне, луна – в небе, мужчина – в поле.
Йерма. Жаль, не для меня стариковская мудрость!
Вдали протяжно и грустно звучат пастушьи рожки.
Виктор. Гурты.
Хуан (входя). Уже собрался?
Виктор. Хочу затемно пройти перевал.
Хуан. На меня не в обиде?
Виктор. Нет. Ты хорошую цену дал.
Хуан (Йерме). Я у него всех овец купил.
Йерма. Я и не знала.
Виктор (Йерме). Теперь они твои.
Хуан (доволен). Так-то вот.
Виктор. Мужу твоему все само в руки падает.
Йерма. На то и рук не покладает.
Хуан. Овец уже держать негде.
Йерма (сумрачно). Земли хватит.
Хуан. Идем, до ручья нам по дороге.
Виктор. Всякого блага этому дому. (Подает Йерме руку.)
Йерма. Аминь. Счастливо тебе!
Виктор идет к двери, но неуловимое движение Йермы останавливает его.
Виктор. Ты что-то сказала?
Йерма (с трудом). Сказала – счастливо.
Виктор. Спасибо.
Мужчины уходят. Йерма неподвижно смотрит на руку, которую пожал Виктор. Но вдруг спохватывается и берет платок.
Вторая подруга. Идем. (Молча закутывает ее платком.)
Йерма. Идем.
Крадучись, уходят.
Входит Старшая золовка со свечой. Почти совсем темно, видна только свеча. Золовка бредет в глубь комнаты. Издалека звучит пастуший рожок.
Старшая золовка (тихо). Йерма!
Появляется Младшая золовка. Они смотрят друг на друга, затем направляются к выходу.
Младшая золовка (громче). Йерма!
Старшая золовка (властно, с порога). Йерма!
Вдали затихают пастушьи рога. Полная тьма.
Занавес.
