Действие первое
Картина первая
Занавес поднимается. Йерма спит; рядом, на полу, шитье и коробка с нитками. Над Йермой – призрачный свет, марево сна. На цыпочках, не сводя с нее глаз, проходит пастух, ведя за руку ребенка в белой рубашке. Бьют часы. С уходом пастуха марево исчезает, и сцену заливает радостный свет весеннего утра. Йерма просыпается.
Голос (за сценой).
Баю, милый, баю. Спи, родной, усни.
Выстроим шалашик, заживем одни.
Йерма. Хуан, ты слышишь, Хуан?
Хуан. Да.
Йерма. Тебе пора.
Хуан. Волов погнали?
Йерма. Погнали.
Хуан. Я готов. (Собирается уходить.)
Йерма. Может, выпьешь молока?
Хуан. Зачем?
Йерма. Работы много, а сил у тебя мало.
Хуан. Человек, когда усохнет, крепче стали.
Йерма. Кто другой, может, и крепче… Переменился ты с нашей свадьбы! Такой бледный, словно солнце тебе не светит. А мне хочется, чтоб ты в реку кидался да плыл, и на крышу лез, когда дождь заливает. Двадцать четыре месяца мы женаты, а ты день ото дня мрачнеешь, сохнешь, будто вниз растешь.
Хуан. Все сказала?
Йерма (встает). Не сердись. Я заболеть бы рада, чтоб ты ходил за мной. «Жена у меня больна. Ягненка зарежу – жаркое ей сготовлю. Жена у меня больна. Смальца ей натоплю, а то грудь заложило. Овчиной ноги укутаю, чтоб не мерзли». Как же иначе? Вот и я о тебе забочусь.
Хуан. Заботой и плачу.
Йерма. А заботиться не даешь.
Хуан. Я не болен. Не выдумывай зря. Я много работаю. Год за годом старею…
Йерма. Год за годом… И все у нас по-прежнему, год за годом.
Хуан (улыбается). Конечно. Все тихо, мирно. В хозяйстве ладится. Детей нет – нам же легче.
Йерма. Детей нет… Хуан!
Хуан. Что еще?
Йерма. Разве я не люблю тебя?
Хуан. Любишь.
Йерма. Бывает, девушки дрожат и плачут в первую ночь. А плакала ли я, когда легла с тобой? Не пела ли, откинув простыню? Не говорила: «Как она яблоком пахнет»?
Хуан. Слово в слово!
Йерма. Мать даже плакала, что не жаль мне покидать ее. И права была! Никто так не радовался свадьбе, как я. И вот…
Хуан. Хватит. Вечно одно и то же, совсем заморочила.
Йерма. Не надо. Хоть ты не повторяй за другими; я же знаю, неправда это… В дождь и камни мягчают – и родится на них осот, а люди говорят: «Кому он нужен!» Никому, но я-то вижу, как бьются на ветру желтые цветочки.
Хуан. Будем ждать!
Йерма. Да. Всем сердцем. (Сама обнимает и целует мужа).
Хуан. Если что нужно, скажи, я принесу. Не люблю, когда ты одна ходишь.
Йерма. Я не хожу.
Хуан. Вот и хорошо.
Йерма. Чего уж лучше…
Хуан. Людей из дому лень гонит.
Йерма (угрюмо). Знаю.
Муж уходит. Йерма садится, проводит рукой по животу, сладко потягивается и берется за шитье.
Ты откуда идешь, сыночек?
Из холодной, из вечной ночи.
Чем согрею тебя, сыночек?
Теплотою своих сорочек.
(Вдевает нитку в иголку.)
Завивайся в ночи, вьюнок,
заплетайте, ручьи, венок!
(Словно говоря с ребенком.)
Чу! Залаял наш пес дворовый,
замычали во сне коровы,
плачет ветер, и ночь темна,
а в косе у меня луна.
Что ты ищешь, далекий, нежный?
Пауза.
На груди твоей холмик снежный.
Завивайся в ночи, вьюнок,
заплетайте, ручьи, венок!
(Шьет.)
Все, что силы мои сломило,
для тебя я терпела, милый,
и тебя я ношу, как рану,
и тебе колыбелью стану!
Но когда же ты станешь сыном?
Пауза.
Когда тело дохнет жасмином.
Заплетись на заре, вьюнок,
заиграйте, ручьи, у ног!
Йерма все еще поет, когда входит Мария со свертком в руках.
Йерма. Откуда ты?
Мария. Из лавки.
Йерма. В такую рань?
Мария. Будь моя воля, я бы затемно ждала, пока не откроют. Сказать, что купила?
Йерма. Кофе, наверное, хлеба к завтраку, сахару.
Мария. Нет. Кружев накупила, лент разноцветных, три мотка простых ниток и моток шерсти на узор.
Йерма. Кофту шить будешь?
Мария. Нет. Совсем не для того… Не догадываешься?
Йерма. О чем?
Мария. Да вот – уже! (Опускает голову.)
Йерма встает и застывает потрясенная.
Йерма. И пяти месяцев не прошло!
Мария. Да.
Йерма. Ты уверена?
Мария. Уверена.
Йерма (жадно). И как ты?
Мария. Сама не знаю. Тревожно мне.
Йерма. Тревожно. (Хватает ее за руку.) А когда… когда это случилось? Ты и не поняла?
Мария. Нет.
Йерма. Запеть бы от радости, да? Мне и то поется. Послушай… Скажи…
Мария. Не спрашивай. Знаешь, как живой птенчик в руках бьется?
Йерма. Да?
Мария. Точь-в-точь… Только это в крови.
Йерма. Как хорошо. (Растерянно смотрит на Марию.)
Мария. А мне не по себе, и ничего-то я не знаю.
Йерма. О чем?
Мария. Да обо всем! Надо мать расспросить.
Йерма. Бог с тобой! Она старая, все перезабыла. Меньше бегай, а дыши так, будто в зубах розу держишь.
Мария. Говорят, он потом ножками будет толкаться.
Йерма. Тогда-то и полюбишь его по-настоящему, тогда-то и скажешь: «Сын мой!»
Мария. Стыдно мне как-то.
Йерма. А что муж?
Мария. Молчит.
Йерма. Любит тебя?
Мария. Вслух не говорит. А подойдет – и глаза дрожат, как зеленые листья.
Йерма. Он сразу догадался?
Мария. Сразу.
Йерма. Как?
Мария. Бог весть. В ту ночь после свадьбы он только об этом и говорил, и губы на щеке моей горели, да мне и теперь чудится, будто ребенок жарким голубком залетел в ухо.
Йерма. Счастливая!
Мария. Ты все это лучше понимаешь.
Йерма. Что с того…
Мария. И правда. Почему так? С кем ты в невестах ходила, все уже…
Йерма. Все. Но ведь еще не поздно. У Елены три года детей не было, а прежде, мужнины ровесницы, бывало, и подольше ждали. Но за два года и двадцать дней наждалась я. Все думаю: да за что мне эта кара? Как ночь, встану, выйду босая и брожу по двору. Зачем, сама не знаю. Если так и дальше пойдет, добром я не кончу.
Мария. Господь с тобой! Рано тебе отчаиваться, не старуха. Да что там говорить и плакаться! Сестра моей матери четырнадцать лет дожидалась, а видела бы ты малыша!
Йерма (жадно). Правда?
Мария. Бычком ревел, и юбки нам пачкал, и за косы таскал, а стрекотал, как сотня цикад! На пятый месяц мы сплошь исцарапанные ходили!
Йерма (смеется). Да разве это больно?
Мария. Меня спроси.
Йерма. Э! Я видела, как сестра своего кормила, и грудь у нее потрескалась, да так болела! Но это живая, добрая боль, от нее только крепнешь.
Мария. А говорят – с детьми одно горе.
Йерма. Врут. Это никудышные матери, сами безрадостные – и все им не в радость. На что таким дети? Ребенок – не букет. Ребенка надо выстрадать. Крови своей половину отдать. И это хорошо, это красиво, иначе и быть не должно. У женщины на четверых, а то и на пятерых крови хватит, а без детей она ядом свернется. Вот как у меня.
Мария. А мне не по себе.
Йерма. Говорят, поначалу все боятся.
Мария (застенчиво). Может… Ты так хорошо шьешь…
Йерма (берет у нее сверток). Давай, я покрою распашонки. Аэто?
Мария. Пеленки.
Йерма. Вот и хорошо.
Мария. Ну, я пойду. (Подходит к Йерме, та нежно гладит ее по животу.)
Йерма. Не споткнись о камни!
Мария. Прощай! (Целует ее и уходит.)
Йерма. Так приходи! (Йерма сидит в той же позе, что и в начале действия. Потом берет ножницы и начинает кроить.)
Входит Виктор.
Йерма. День добрый, Виктор.
Виктор (он сдержан и даже суров). Хуан дома?
Йерма. В поле.
Виктор. Взялась за шитье?
Йерма. Пеленки крою.
Виктор (улыбается). Вот оно что!
Йерма (смеется). Потом кружевами обошью!
Виктор. Будет дочка, назови в свою честь.
Йерма (вздрогнув). Дочка?
Виктор. Я рад за тебя.
Йерма (задохнувшись). Это… не мне. Мария просила.
Виктор. Ну ладно. Может, она и тебя подвигнет. В этом доме недостает ребенка.
Йерма (с тоской). Недостает!
Виктор. За чем же стало? Скажи мужу, чтоб меньше о богатстве думал. Нажить наживет, а кому оставит? Пойду, пора к овцам. Пускай Хуан отберет, каких купил, а про то – пусть подумает. (Улыбаясь, уходит.)
Йерма (пылко). Да, пусть подумает!
Все, что силы мои сломило,
для тебя я терпела, милый,
и тебя я ношу, как рану,
и тебе колыбелью стану!
Но когда же ты станешь сыном?
Когда тело дохнет жасмином.
Йерма завороженно встает, подходит к тому месту, где стоял Виктор, останавливается. Она дышит полной грудью, словно горным воздухом. Потом идет дальше – в другой угол комнаты, будто что-то ищет. Возвращается, берется за шитье, но вдруг замирает, глядя в одну точку.
Занавес.
Картина вторая
Поле. Появляется Йерма с корзиной и Старуха-безбожница.
Йерма. День добрый.
Старуха. Доброго пути, красавица. Куда собралась?
Йерма. Обед мужу носила. К оливам.
Старуха. И давно замужем?
Йерма. Три года.
Старуха. Дети есть?
Йерма. Нет.
Старуха. Ну, еще будут.
Йерма (загоревшись). Думаете, будут?
Старуха. Как не быть? (Садится.) Я тоже обед носила. Старик мой работы не бросает. Девять сыновей у меня, девять солнышек в дому, а женщины ни одной – вот и кручусь сама.
Йерма. Вы за рекой живете?
Старуха. У мельницы. А ты чья?
Йерма. Пастуха Энрике дочь.
Старуха. А! Знавала я пастуха Энрике. Добрая кровь. От зари до зари в поле, ни отдыха, ни гулянки. Хлеб да вода, а под конец – земля сырая. Праздники не для них. Молча жили. Меня за дядю твоего сватали, да куда там! Я огонь была, только ветер юбки трепал. От танцев да сластей меня не отвадишь, а на заре вскочу, бывало, и слышу, будто струны кто перебирает, то дальше, то ближе. Выбегу, а это ветер! (Смеется.) Тебе и слушать смешно? Двух мужей я пережила, четырнадцать детей родила, пятерых схоронила, а живу – не плачу, и не нажилась еще вволю. Вот что я тебе скажу. Олива свой век простоит, дом до срока не рухнет, одни мы, окаянные, сами себя изводим.
Йерма. Я спросить вас хочу…
Старуха. Спрашивай. (Смотрит на нее.) Знаю о чем. Про это не говорят. (Встает.)
Йерма (удерживает ее). Но почему? Я как услышала вас, так и доверилась. Я давно хочу поговорить со старым человеком. Я понять хочу, понять. Скажите мне…
Старуха. Что сказать?
Йерма. Да вы знаете! Почему я бездетная? Затем я разве живу, чтоб за птицей ходить да занавески крахмалить? Не за тем же! Скажите мне, что делать, я все сделаю, скажете: зрачок иголкой проткни – проткну.
Старуха. Что я? Ничего не знаю. Я бросалась навзничь и пела, дети приходят, как дождь. Эх! Ты ли не красавица! Ступишь – на улице конь заржет! Не проси ты меня, девочка, не скажу. Знать знаю, да не скажу.
Йерма. Почему? Я только и говорю мужу…
Старуха. Стой. А муж тебе нравится?
Йерма. Как?
Старуха. Ну, люб он тебе? Тянет к нему?
Йерма. Не знаю.
Старуха. Ты дрожишь, когда он подойдет? Плывет в глазах, когда целует?
Йерма. Нет.
Старуха. Ни разу? А прежде? На танцах?
Йерма (припоминая.) Один раз… Виктор…
Старуха. Ты рассказывай!
Йерма. Он обнял меня, а я смолчала, потому что слова не могла молвить. И еще… Мне было лет четырнадцать, а Виктор – он уже овец пас – подхватил меня на руки и перенес через ручей, и я задрожала, как осиновый листок. Но это от застенчивости.
Старуха. А с мужем?
Йерма. С мужем иначе. Отец его выбрал – я согласилась. С радостью согласилась, я правду говорю. Потому что в тот самый день, как я стала невестой, я уже думала… о детях… И в глаза ему заглядывала – чтобы увидеть себя, такую жалкую, крохотную, словно это моя дочка.
Старуха. Да, по-другому со мной было. То-то и оно. Надобно, чтоб мужчина нравился. Чтоб косы расплетал и водой изо рта поил. На том мир стоит.
Йерма. Мой мир – не на том. Знали бы вы, сколько я мыслей передумала, и в одно верю, что эти думы мои сын исполнит. Лишь ради сына я мужу отдалась, лишь ради сына отдаюсь, и нет мне в том радости.
Старуха. Потому и сына нет, потому и пустая.
Йерма. Не пустая. Меня обида полнит. Скажи, чем я виновата? Разве в мужчине только мужчина и нужен? А когда он отвернется и заснет, а ты все глядишь с тоской в потолок – о чем тогда думать? О нем или о том, что затеплится в моем теле и согреет душу? Я темная, не знаю, но ты-то скажи мне, смилуйся! (Встает на колени.)
Старуха. Эх, цветок ты мой ранний! Милая ты моя! Пусти! И не тяни меня за язык. Здесь о чести речь, а я чужой чести не трону. Сама все поймешь. Да только уж очень ты неопытна.
Йерма (печально). Я в поле выросла – куда пойдешь, у кого спросишь? Для таких, как я, все двери заперты. Одни намеки да ухмылки, а правды никто не скажет. И ты молчишь, ты тоже молчишь и проходишь мимо, знаешь все, а меня в пустыне бросаешь.
Старуха. Разумной женщине я бы сказала. А тебе – нет. Стара я и знаю, что говорю.
Йерма. Один Господь меня спасет.
Старуха. Не спасет. Я не зря его терпеть не могла… И когда вы поймете, что нет его? В людях спасение.
Йерма. Зачем ты мне такое говоришь, зачем?
Старуха (уходя). А жаль, что нет его, хоть захудалого – разразил бы мужей с тухлой кровью, чтоб не гноили земную радость!
Йерма. Что ты такое бормочешь? Я не понимаю!
Старуха. Зато я понимаю. Ты не горюй. Надейся, пока молода. А я тебе не советчица. (Уходит.)
Появляются Две подруги.
Первая. Всюду народ.
Йерма. Страда! Мужчины в поле, надо им еду носить. Одни старики дома.
Вторая. Назад идешь?
Йерма. Да, уже.
Первая. Я спешу. Дома никого, а ребенок спит.
Йерма. Беги скорее. Детей нельзя одних оставлять. У вас свиньи есть?
Первая. Нет. Но ты верно говоришь. Побегу.
Йерма. Торопись. Всякое может случиться. Ты заперла его?
Первая. Еще бы!
Йерма. Все равно. Не разумеете вы, что такое дитя! Для вас – пустяк, а для него – гибель. Иголка, миска с водой…
Первая. Твоя правда, я и не подумала. Побегу.
Йерма. Беги скорее.
Вторая. Будь у тебя четверо или пятеро, по-другому бы заговорила.
Йерма. Хоть сорок.
Вторая. Как ни толкуй, а нам с тобой без детей спокойней.
Йерма. Мне – нет.
Вторая. А мне – да. Что за нужда такая? Мать все травами меня поит, а осенью на богомолье поведет, говорит – Бог посылает детей просящим и страждущим. Пускай сама и молится. Я погожу.
Йерма. Зачем же ты замуж вышла?
Вторая. Выдали, вот и вышла. Всех выдают. Скоро в девках одни малолетки останутся. Ну и ладно… да ведь замуж-то до венца выходишь. А старух не переупрямить! Мне девятнадцать, и мука для меня стирать да стряпать. И что ж? С утра до вечера только и делаю, что мучаюсь. Может, мужу моему припекло жениться? Так мы с ним и до свадьбы не жеманились. Вот они, старушечьи бредни!
Йерма. Да замолчи! Язык у тебя!..
Вторая. Скажи еще, что я шалая. Шалая! Шалая! (Смеется.) Меня жизнь одному научила – все по домам запираются, чтоб мучиться. А на воле куда лучше! Хоть на реку беги, хоть в колокола бей! А хочешь – анисовой глотни.
Йерма. Дитя ты малое.
Вторая. Малое, да не шалое. (Смеется.)
Йерма. Мать твоя на горе живет?
Вторая. На горе.
Йерма. В крайнем доме?
Вторая. Ну да.
Йерма. А зовут ее как?
Вторая. Долорес. Тебе зачем?
Йерма. Просто.
Вторая. Просто не бывает.
Йерма. Я так спросила… Сама не знаю…
Вторая. Тебе видней… Понесу обед мужу. (Смеется.) Куда денешься? А хорошо бы – дружку! (Смеется.) Ну, я пошла. (Уходит, смеясь.) Унесло шалую! Прощай!
Голос Виктора (поет).
Зачем один ты спишь, пастух?
Зачем один ты спишь, пастух?
Под пеленой моих волос
теплей и слаще бы спалось.
Зачем один ты спишь, пастух?
Йерма (вслушивается).
Зачем один ты спишь, пастух?
Под пеленой моих волос
теплей и слаще бы спалось.
Тебе постелью мерзлый мох,
пастух,
а изголовьем валуны,
пастух,
и как седой бурьян зимы
твои неласковые сны.
Тебе постель застелет терн,
пастух,
укроет иней в холода,
пастух,
если слышно женский смех —
то плачет в наледи вода.
Пастух, пастух.
Зачем ты каменной горе,
пастух?
Гора-вдова, полынь-трава,
пастушья кровь тебе не впрок!
Одно родишь – колючий дрок!
Йерма хочет уйти, но сталкивается с Виктором.
Виктор (обрадованный). Что там за красавица спешит?
Йерма. Это ты пел?
Виктор. Я.
Йерма. Как хорошо. Никогда тебя не слышала.
Виктор. Разве?
Йерма. И какой сильный голос. Будто ключ из горла бьет.
Виктор. Я веселый.
Йерма. Знаю.
Виктор. А ты вот безрадостная.
Йерма. Я не безрадостная. Да радоваться нечему.
Виктор. Муж-то еще безрадостней.
Йерма. Это правда. Очерствел он.
Виктор. Сроду такой. (Молчание. Йерма садится.) Обед ему несешь?
Йерма. Да. (Глядит на Виктора. Молчание.) Что это у тебя?
Виктор. Где?
Йерма (встает и подходит к нему). Здесь… на щеке. Как ожог.
Виктор. Не знаю.
Йерма. Мне показалось.
В воздухе повисает молчание.
Виктор. Солнце слепит.
Йерма. Да, солнце.
Молчание сгущается, и без единого жеста между ними начинается незримая борьба.
Йерма (вздрагивая). Слышишь?
Виктор. Нет.
Йерма. Ты слышишь, плачет?
Виктор (прислушивается). Тихо.
Йерма. Ну как же? Ребенок плачет.
Виктор. Разве?
Йерма. Где-то близко. И так жалобно, взахлеб.
Виктор. Здесь полно детей – за яблоками лазят.
Йерма. Нет. Это маленький плачет.
Молчание.
Виктор. Ничего не слышу.
Йерма. Видно, опять почудилось.
Пристально смотрит на него; Виктор смотрит таким же взглядом и медленно отводит его, словно пугаясь. Входит Хуан.
Хуан. Ты еще здесь?
Йерма. Мы разговаривали.
Виктор. Я пошел. (Уходит.)
Хуан. Тебе давно пора дома быть!
Йерма. Задержалась.
Хуан. Не с чего было.
Йерма. Птицы пели.
Хуан. Наслушалась? Теперь начнется!
Йерма (резко). О чем ты, Хуан?
Хуан. О людях, не о тебе.
Йерма. Чтоб им пусто было, этим людям!
Хуан. Не ругайся. Не к лицу женщине.
Йерма. Это я – женщина?
Хуан. После поговорим. Ступай домой.
Молчание.
Йерма. Иду. Когда тебя ждать?
Хуан. Не жди. Мне всю ночь поливать. Мой черед – до зари, а воды мало, да и ту гляди разворуют. Ложись и спи.
Йерма (с надрывом). Лягу! (Уходит.)
Занавес.
