Глава 36
Льюис Руле быстрым шагом двинулся к свидетельской трибуне, как баскетболист, извлеченный со скамьи запасных и отправленный к столу судьи-секретаря, чтобы, отметившись, влиться в игру. Он даже внешне – осанкой, позой, движениями – производил впечатление человека, горящего нетерпением получить возможность защитить себя. Он сознавал, что его настрой не пройдет незамеченным для жюри.
Покончив с необходимыми вступлениями, я приступил к существу дела. Отвечая на мои вопросы, Руле открыто признал, что пошел в бар «Морган» вечером 6 марта в поисках женской компании. Он не утверждал, что стремился получить услуги именно проститутки, но был не против и такой возможности.
– Мне и прежде доводилось бывать с женщиной, которой надо платить, – сказал он, – поэтому я ничего не имел против.
Он показал, что специально не стремился установить зрительный контакт с Реджиной Кампо, пока она сама не подошла к нему, когда он сидел за стойкой. Он заявил, что именно она была инициатором, но в тот момент это его не обеспокоило. Заигрывание было ни к чему не обязывающим. Кампо сообщила, что освободится после десяти и он может зайти.
Руле описал усилия, предпринятые им в течение следующего часа в «Моргане», а затем в «Фонарщике» с целью найти женщину, которой не пришлось бы платить, но сказал, что ему это не удалось. Затем он поехал по адресу, который дала ему Кампо, и постучал к ней в дверь.
– Кто открыл вам на стук?
– Она сама. Приоткрыла дверь и посмотрела на меня в образовавшийся просвет.
– Вы говорите о Реджине Кампо? Женщине, что давала показания сегодня утром?
– Да, совершенно верно.
– Через створ открытой двери вам было видно ее лицо?
– Нет. Она приоткрыла дверь, и в эту щель я не мог видеть ее лицо целиком. Только левый глаз и небольшую часть лица с той же стороны.
– Как именно была открыта дверь? Через эту щель вы могли видеть лицо женщины с правой или с левой стороны?
– Если смотреть от меня, дверная щель находилась справа.
– Итак, давайте еще раз убедимся, что мы полностью это прояснили. Щелка приоткрытой двери была от вас справа, правильно?
– Да.
– Таким образом, если она стояла за дверью и смотрела в щель, она должна была смотреть на вас левым глазом?
– Совершенно верно.
– Вы видели ее правый глаз?
– Нет.
– В таком случае, если бы она имела синяк, или порез, или иное повреждение на правой стороне лица, могли бы вы это заметить?
– Нет.
– О'кей. Что произошло дальше?
– Она увидела, что это я, и пригласила войти. Открыла дверь пошире, но по-прежнему стояла за ней.
– Вы могли ее видеть?
– Не полностью. Она использовала дверь как своего рода заслон.
– Что случилось дальше?
– Ну, там за дверью было что-то вроде тамбура или прихожей, и она указала мне на арочный проем в жилую комнату. Я направился, куда женщина указала.
– Означало ли это, что она оказалась позади вас?
– Да, когда я повернул в сторону жилой комнаты, Кампо оказалась у меня за спиной.
– Она закрыла дверь?
– Думаю, да. Я слышал, как дверь закрылась.
– А потом?
– Что-то ударило меня сзади по голове. Я упал и потерял сознание.
– Сколько времени вы находились без сознания?
– Наверное, долго, но ни полиция, ни кто-либо не сообщил этого мне.
– Что вы помните после того, как пришли в сознание?
– Я помню, мне было трудно дышать, и когда я открыл глаза, на мне кто-то сидел. Я лежал на спине, а какой-то человек сидел на мне. Я попытался шевельнуться и понял, что у меня на ногах тоже кто-то сидит.
– Что случилось дальше?
– Они по очереди твердили мне, чтобы я не двигался, и один из них сказал, что у них мой нож и, если я попытаюсь шевельнуться или бежать, они пустят его в ход.
– Правда ли, что вскоре явилась полиция и арестовала вас?
– Да, через несколько минут прибыли полицейские. Они надели на меня наручники и подняли на ноги. И вот тогда я и заметил, что у меня кровь на пиджаке.
– А как обстояло дело с вашей рукой?
– Я не видел, потому что руки были скованы наручниками за спиной. Но я услышал, как один из мужчин, из тех, что сидели на мне, сказал полицейскому, что у меня на руке кровь, после чего полицейский обернул мне руку пластиковым пакетом. Я это почувствовал.
– Как попала кровь на вашу руку и пиджак?
– Кто-то нанес ее туда, потому что я этого не делал.
– А вы левша?
– Нет.
– Вы не ударяли мисс Кампо кулаком левой руки?
– Нет.
– Угрожали ей изнасилованием?
– Нет, не угрожал.
– Вы говорили, что намерены ее убить, если она станет сопротивляться?
– Нет, не говорил.
Я надеялся почувствовать с его стороны хотя бы часть того жаркого и яростного возмущения, что увидел в нем в первый день, в офисе Си-Си Доббса, но Руле был холоден и уравновешен. Я решил, что, прежде чем закончить прямой допрос, мне придется действовать с напором, чтобы разжечь в нем хоть толику былого гнева. Ранее, за ленчем, я говорил ему, что хочу это видеть, и сейчас не вполне понимал, в чем дело и куда этот пыл подевался.
– Вы разозлены тем, что вам предъявили обвинение в нападении на мисс Кампо?
– Конечно же, разозлен.
– Почему?
Он открыл рот, но так ничего и не сказал, словно задохнувшись. Казалось, он задохнулся от возмущения тем, что я задал подобный вопрос. Наконец он заговорил:
– Что значит «почему»?! Вас когда-нибудь обвиняли в чем-нибудь, чего вы не совершали, а вы даже ничего не могли сделать, кроме как ждать? Просто ждать и ждать, неделями и месяцами, пока вам наконец не предоставят шанс явиться в суд и сказать, что вас подставили. Но там, в суде, выясняется, что вам надо опять ждать – пока обвинитель пригонит свору лжецов и заставит вас выслушивать их ложь. А вам остается опять смиренно ждать своего шанса. Конечно, вы разозлитесь, еще как! Вы будете злы как сто чертей! Я невиновен! Я этого не совершал!
Превосходно. Все по делу и выражало мнение всякого, кого когда-либо в чем-либо ложно обвиняли. Это было даже больше, чем я мог ожидать, но я напомнил себе правило: вовремя остановиться. Лучшее – враг хорошего. Я сел на место. Если решу, что что-нибудь здесь упустил, то восполню это на повторном прямом допросе.
Я посмотрел на судью:
– У меня все, ваша честь.
Минтон был на ногах и готов к бою прежде, чем я успел занять свое место. Он двинулся к возвышению, не отрывая от Руле пылающего взгляда. Откровенно демонстрировал жюри, какого он мнения об этом человеке. Его глаза словно лазеры насквозь пронизывали помещение. Минтон вцепился в край своей трибуны так неистово, что побелели костяшки пальцев. Все это, конечно, не более чем спектакль для жюри.
– Вы отрицаете, что прикасались к мисс Кампо! – с пафосом произнес он.
– Вот именно, – парировал Руле.
– Если верить вашим показаниям, она просто сама себя избила кулаком до полусмерти или попросила это сделать практически незнакомого мужчину, которого прежде никогда не видела. И все это ради того, чтобы вас подставить. Так по-вашему?
– Не знаю, кто это сделал. Единственное, что мне известно, – не я.
– Но вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет. По вашим словам выходит, что она пришла сегодня в зал суда и нагло солгала перед судьей, членами жюри присяжных и всем светом.
Произнося это, Минтон тщательно расставлял акценты и делал подчеркнуто выразительные паузы, тряся головой от отвращения.
– Я не совершал того, что она мне приписывает. Единственное объяснение – один из нас лжет. И это не я.
– Это решать присяжным, не так ли?
– Да.
– А нож, которым вы предположительно обзавелись для самозащиты? Утверждаете ли вы перед лицом жюри, что жертва в таком случае каким-то образом выяснила, что у вас есть нож, и использовала его для того, чтобы вас подставить?
– Я никогда не показывал этот нож ни ей лично, ни в баре, где она могла находиться. Так что я не знаю, как она узнала о нем. Думаю, когда она стала обшаривать мои карманы в поисках денег, обнаружила и нож. Я всегда держу нож и деньги в одном кармане.
– О, так вы теперь также приписываете Реджине Кампо кражу денег из вашего кармана, мистер Руле?
– У меня было при себе четыреста долларов. Когда я оказался арестован, они исчезли. Кто-то же их взял?
Вместо того чтобы заострять внимание Руле на деньгах, Минтон предпочел более мудрую тактику. Прокурор сознавал, что, как ни повернись разговор, ему пришлось бы в лучшем случае столкнуться с беспроигрышным утверждением. Если же он попытается выдвинуть версию, будто у Руле вообще не было при себе никаких денег и целью его нападения было просто попользоваться девушкой на халяву, то в этом случае он понимал, что я представлю налоговые декларации Руле, а это бросит серьезную тень на саму идею, что богач не мог себе позволить заплатить проститутке. Тут в ведении допроса был очень узкий проход, сродни проходу между Сциллой и Харибдой – который юристы любят называть минным полем и патовой ситуацией, – и Минтон оставил эту тему. Он перешел к заключительной части. Театральным жестом прокурор поднял приобщенное к делу вещественное доказательство в виде фотографии избитого и кровоточащего лица Реджины Кампо.
– Итак, вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет? – произнес он.
– Да.
– Она подстроила так, чтобы кто-то нанес ей побои, или нанесла их себе сама?
– Я не знаю, кто это сделал.
– Но не вы?
– Нет, не я. Я бы не смог так поступить с женщиной. Я не стал бы причинять ей боль. – Руле указал на фото, которое Минтон продолжал держать. – Ни одна женщина не заслуживает такого, – сказал он.
Я облегченно откинулся на спинку стула. Руле только что произнес фразу, которую я велел ему каким-то образом ввернуть в один из ответов во время дачи показаний.
«Ни одна женщина не заслуживает такого». Теперь дело за Минтоном. Ему полагалось заглотнуть наживку. Он умен и хитер. Обязан сообразить, что Руле отворил для него дверь.
– Что вы подразумеваете под словом «заслуживает»? Вы считаете, насильственные преступления сводятся к тому, получают ли жертвы по заслугам?
– Нет. Я имел в виду иное: вне зависимости от того, чем она зарабатывает свой хлеб, нельзя было так ее избивать. Никто не заслуживает, чтобы с ним обошлись подобным образом.
Минтон опустил фотографию и поглядел на нее несколько секунд, после чего вновь перевел взгляд на Руле:
– Мистер Руле, мне больше не о чем вас спрашивать.
Я по-прежнему чувствовал, что выигрываю свое бритвенное сражение. Я сделал все возможное, дабы уловками загнать Минтона в такое положение, из которого ему останется лишь один выход. Сейчас как раз наступал «час истины» – на деле убедиться, достаточным ли окажется это самое «все возможное». После того как молодой прокурор сел на место, я решил не задавать своему клиенту новых вопросов. Он стойко выдержал наскоки Минтона, и я ощущал, что ветер дует в наши паруса. Я встал и оглянулся на часы, висевшие на задней стене зала суда. Половина четвертого. Затем обратился к судье:
– Ваша честь, защита закончила выступление.
Она кивнула, тоже посмотрела поверх моей головы на часы и распустила жюри на послеполуденный перерыв. Когда присяжные покинули помещение суда, она посмотрела на стол обвинения, где Минтон, опустив голову, что-то писал.
– Мистер Минтон?
Прокурор поднял глаза.
– Заседание еще не окончено. Обратите на это внимание. Обвинение имеет контрдоказательства?
Минтон встал.
– Ваша честь, я бы попросил, чтобы мы прервались на сегодня и штат получил бы время рассмотреть кандидатуры опровергающих свидетелей.
– Мистер Минтон, до конца сегодняшнего заседания у нас остается еще по меньшей мере полтора часа. Я уже сказала, что хочу поработать сегодня как можно продуктивнее. Где ваши свидетели с контраргументами?
– Откровенно говоря, ваша честь, я не предполагал, что защита так быстро закончит представление доказательств, предъявив всего лишь трех свидетелей, и я…
– Он честно предупредил об этом во вступительной речи.
– Да, но судебное разбирательство двигалось быстрее, чем предполагалось. Мы идем с опережением на полдня. Я позволю себе просить суд об одолжении. Я буду поставлен в сложное положение, если меня обяжут немедленно представить опровергающего свидетеля, которого я ожидаю в суде не ранее шести вечера.
Я повернул голову и посмотрел на Руле, который вернулся на место. Я кивнул ему и подмигнул левым глазом, чтобы судья не заметила этого. Пока все выглядело так, будто Минтон заглотнул наживку. Теперь важно постараться, чтобы судья не заставила ее выплюнуть. Я встал.
– Ваша честь, у защиты нет возражений против отсрочки. Мы могли бы использовать это время для подготовки решающих доводов и напутствия присяжным.
Сначала судья посмотрела на меня, озадаченно нахмурившись. Такое было редкостью, чтобы защита не возражала против затягивания процесса обвинительной стороной. Но затем семя, брошенное мной в землю, начало прорастать.
– Что ж, вероятно, в ваших словах есть здравое зерно, мистер Холлер. Если мы сегодня закончим пораньше, то, надеюсь, завтра сразу после представления контраргументов приступим к итоговым выступлениям. И уже больше никаких заминок и проволочек, за исключением обсуждения напутствия присяжным. Это понятно, мистер Минтон?
– Да, ваша честь. Я буду готов.
– Мистер Холлер?
– Это моя идея, судья. Я буду готов.
– Очень хорошо. Тогда план такой. Присяжные вернутся, и я распущу их до завтра. Они успеют разъехаться до часа пик, а завтра работа потечет так гладко и быстро, что уверена: к послеполуденной сессии жюри уже приступит к совещанию.
Она посмотрела на Минтона, а потом на меня, словно побуждая кого-либо из нас не согласиться с ней. Когда же мы не проявили такого желания, она встала и покинула судейскую скамью, видимо, горя нетерпением выкурить сигарету.
Через двадцать минут, когда присяжные уже отправились домой, а я за своим столом собирал вещи, ко мне подошел Минтон:
– Могу я с вами переговорить?
Я бросил взгляд на Руле и велел ему идти к выходу вместе со своей матерью и Доббсом, добавив, что позову его, если он мне понадобится.
– Но я хочу побеседовать с вами, – возразил он.
– О чем?
– Обо всем. Как, по-вашему, я выступил?
– Вы выступили хорошо, и все идет как надо. Думаю, мы в хорошей форме.
Затем, кивнув в сторону стола прокурора, за который уже опять вернулся Минтон, я понизил голос до шепота:
– Он тоже это понимает. По-моему, он созрел для нового предложения.
– Следует ли мне находиться поблизости, чтобы услышать, в чем оно состоит?
Я отрицательно покачал головой:
– Нет, для нас не имеет значения, в чем оно состоит. Для нас существует лишь один вердикт, не так ли?
– Абсолютно.
Вставая, он похлопал меня по плечу, и я с трудом сдержался, чтобы не отпрянуть.
– Не прикасайтесь ко мне, Льюис, – произнес я. – Если хотите выразить мне свою признательность, лучше верните чертов пистолет!
Он промолчал, ухмыльнулся и двинулся к калитке, отделяющей пространство суда от остальной части зала. После его ухода я бросил взгляд на Минтона. Сейчас его глаза горели отчаянием. Ему позарез нужен обвинительный приговор по этому делу, обвинительный приговор любой ценой.
– В чем дело?
– У меня есть к вам другое предложение.
– Слушаю.
– Я готов еще понизить уровень обвинений. Пусть это будет простое нападение, без отягчающих обстоятельств. Шесть месяцев в окружной тюрьме. Учитывая, что они опустошают это исправительное заведение в конце каждого месяца, ваш клиент, вероятно, пробудет там не более шестидесяти дней.
Он говорил о федеральном предписании перестать переполнять окружные пенитенциарные учреждения. Поэтому независимо от того, к какому наказанию приговаривался обвиняемый в зале суда, приговоры, следуя необходимости, часто радикальным образом урезались. Предложение действительно было хорошим, хотя это никак не отразилось на моем лице. И я понимал, что исходит оно не иначе как со второго этажа. Минтон сам не имел полномочий снижать так сильно.
– Прими он ваше предложение, – возразил я, – и она обчистит его в гражданском суде. Сомневаюсь, что он пойдет на это.
– Чертовски хорошее предложение! – возмутился Минтон.
Я догадывался, что вышестоящий наблюдатель, присланный оценивать первое значимое дело Минтона, дал ему неудовлетворительную оценку и теперь молодой прокурор получил указание завершить судебное дело получением от подсудимого добровольного признания вины. Черт с ним, с процессом, и со временем, потраченным судьей и присяжными, – добейся хоть какого-никакого добровольного признания. Ван-нуйсский филиал ведомства окружного прокурора не любил проигрывать дела, а ведь и двух месяцев еще не прошло со времен фиаско в деле Роберта Блейка. И сейчас, когда дела опять пошли туго, они из кожи вон лезли, стараясь любой ценой сохранить лицо. Минтон получил полномочия торговаться и занижать цену как только возможно – лишь бы чего-нибудь добиться. Руле обязан был сесть, пусть даже всего на шестьдесят дней.
– Вероятно, с вашей точки зрения, это чертовски хорошее предложение. Но оно все равно означает, что я обрекаю клиента признаться в том, чего, по его словам, он не совершал. Вдобавок данное решение по делу оставляет открытой дверь для гражданского иска. То есть, пока он будет сидеть в окружной тюряге, стараясь на протяжении двух месяцев уберечь свою задницу, Реджи Кампо со своим адвокатом обчистят его за милую душу. Понимаете? Не очень-то гладко выходит, если взглянуть на дело с его стороны. Если спросите моего мнения – я бы довел процесс до конца. Я считаю, мы выигрываем дело. Вспомните о человеке с Библией – это означает, что как минимум один присяжный склоняется на нашу сторону. Но как знать? Может, за нас и все двенадцать.
Минтон с силой ударил ладонью по столу:
– О чем, черт подери, вы толкуете?! Вы знаете, что это он сделал! Он преступник, Холлер! И шесть месяцев, не говоря уже о шестидесяти днях, за то, что он учинил над этой женщиной, просто детские игрушки! Это какая-то дьявольская ирония, лишающая меня сна и покоя, но наши постоянно следили за ходом процесса и считают, что жюри у вас в руках, – вот почему я вынужден пойти на это предложение.
Я с веским щелчком захлопнул свой кейс и поднялся:
– В таком случае, Тед, я надеюсь, вы сумеете добыть что-нибудь стоящее в качестве контраргументов. Теперь все ваши надежды только на жюри. И должен сказать вам, дружище, вы все больше и больше походите на человека, который вышел в бой на бритвах нагишом. Лучше бы вам перестать прикрывать причинное место, а начать отбивать удары.
Я вышел за ограждение. На полпути к дверям в коридор остановился и оглянулся на него:
– Эй, а вообще, Тед, знаете что? Если вы теряете сон из-за этого дела или из-за какого-нибудь другого, тогда вам лучше бросить работу и поискать что-либо еще. Вы с ней не справитесь.
Минтон опустился на стул и уставился на пустую судейскую скамью прямо перед собой. Он не желал смиряться с тем, что я сказал. Пусть посидит и поразмышляет. Я решил, что разыграл все правильно. Окончательно это выяснится утром.
Я вернулся в «Четыре зеленые полянки», чтобы поработать над своей заключительной речью. Мне не потребуется тех двух часов, которые предоставила нам судья. Я заказал в баре «Гиннесс» и отнес его к одному из столиков, чтобы посидеть в одиночестве и подумать. Обслуживание столиков начнется не раньше шести. Я набросал несколько базовых тезисов, но интуитивно чувствовал, что в основном буду отзываться на заключительное выступление гособвинителя. Еще до начала судебного процесса Минтон добился от судьи Фулбрайт разрешения использовать компьютерную программу для подготовки презентаций, так называемый PowerPoint, для придания наглядности своим доводам. У молодых прокуроров стало последним писком моды поставить в зале суда экран и пускать на него световые сигналы с помощью компьютерной графики, словно нельзя просто доверять присяжным, чтобы те думали и делали выводы своим собственным умом. Теперь все это полагалось впаривать им, как по телевизору.
Мои клиенты редко имели деньги, чтобы оплачивать мои гонорары, не говоря уже о презентациях с PowerPoint. Руле в этом смысле являлся исключением. Захоти он – и на деньги матери мог бы нанять Фрэнсиса Форда Копполу, чтобы монтировал ему картинки для PowerPoint. Но я никогда даже не поднимал этот вопрос. Я твердо придерживался старой школы. Любил выходить на ринг в одиночку. Минтон мог запускать себе на большой экран, что ему заблагорассудится. Когда наступит моя очередь, я хотел, чтобы жюри смотрело лишь на меня. Если я сам лично не смогу их убедить, то и никакой компьютер не сумеет.
В половине шестого я позвонил Мэгги Макферсон в офис.
– Пора домой, – сказал я.
– Наверное, вам, важным шишкам – судебным адвокатам, и пора. Мы, скромные госслужащие, должны работать до темноты.
– Почему бы тебе не сделать перерыв? Встретимся за кружкой «Гиннесса» и куском мясной запеканки, а потом возвращайся к работе.
– Нет, Холлер, не могу. Кроме того, я знаю, что тебе нужно.
Я рассмеялся. Не было такого случая, когда бы она, по ее мнению, не знала, что мне нужно. Большей частью она была права, но не на сей раз.
– В самом деле? И что же?
– Ты намерен опять ко мне подлизаться и выудить, что замышляет Минтон.
– Вот уж ничего подобного, Мэгз. Минтон для меня – открытая книга. Наблюдатель из вашей конторы выставил ему плохие оценки, поэтому Смитсон велел мальчику побыстрее закруглиться, выклянчить хоть что-нибудь и – пулей домой. Но Минтон уже заранее запланировал устроить в заключение маленькое шоу с привлечением PowerPoint и желает теперь рискнуть, вытащить это на суд публики. Кроме того, у него кровь кипит от праведного гнева, так что ему не по душе идея абы как закруглиться.
– Мне она тоже не нравится. Смитсон всегда боится проиграть, особенно после Блейка. Поэтому вечно стремится играть на понижение. Но тем самым роняет престиж, подрывая авторитет и правосудия, и прокурорского ведомства. Так нельзя себя вести.
– Я всегда говорил, что они продулись с делом Блейка в ту минуту, как пошли в обход тебя. Скажи им, Мэгги.
– Если когда-нибудь представится такая возможность.
– Когда-нибудь представится.
Ей неприятно было много говорить о своей застопорившейся карьере. Она вернулась к прерванной теме:
– Что ж, голос у тебя бодрый. Вчера тебя подозревали в убийстве, а сегодня прокурор у тебя в руках и просит пощады. Что изменилось?
– Ничего. Думаю, просто затишье перед бурей. Послушай, позволь спросить тебя кое о чем. Ты когда-нибудь интересовалась, сколько времени занимает баллистическая экспертиза?
– Какая именно?
– Выявление соответствия между пулей и гильзой.
– Зависит от того, кто этим занимается, – я имею в виду, какое ведомство. Но если им действительно необходимо срочно получить результат, они могут получить его и за двадцать четыре часа.
Я ощутил в животе тяжелый камень тошнотворного страха. Понял, что счет, вероятно, идет на часы. Удивительно, что я вообще пока на свободе.
– Впрочем, в большинстве случаев такого не происходит, – продолжила Мэгги. – Два-три дня – вот сколько это обычно занимает в случае необходимости. А если нужен полный комплект тестов, то может занять и больше. Бывает, что пуля повреждена и трудно поддается расшифровке. Над ней тогда приходится поработать.
Вряд ли что-либо из этого могло мне помочь. Я знал: на месте преступления обнаружили гильзу от пули. Если Лэнкфорд и Собел установят ее соответствие пуле, выпущенной пятьдесят лет назад из пистолета Микки Коэна, то придут по мою душу незамедлительно, а насчет дополнительных тестов позаботятся позже.
– Эй, ты еще там? – окликнула Мэгги.
– Да. Просто немного задумался.
– Голос у тебя уже не такой радостный. Хочешь поговорить об этом, Майкл?
– Нет, не сейчас. Но если в итоге мне понадобится хороший адвокат, ты знаешь, кому я позвоню.
– Ну уж конечно!
– Возможно, ты изумишься.
Я подпустил еще одну долгую паузу в разговор. Уже одно то, что Мэгги находилась на другом конце провода и я мог слушать ее молчание, несло с собой уют и умиротворение.
– Холлер, мне надо возвращаться к работе.
– О'кей, Мэгги, давай упрячь всех этих плохих парней за решетку.
– Обязательно.
– Доброй ночи.
Я закрыл мобильник и некоторое время думал о разных вещах, потом снова открыл телефон и позвонил в отель «Шератон юниверсал» узнать, есть ли у них свободные номера. Я решил, что в качестве меры предосторожности сегодня мне не следует ехать домой. Там меня вполне могут ожидать два детектива из Глендейла.
