По возвращении в зал суда из «Четырех зеленых полянок» я намеренно игнорировал Минтона, намереваясь подержать его в состоянии неведения как можно дольше. Все это являлось частью моего плана, состоящего в том, чтобы подтолкнуть его и ход судебного процесса в нужном мне направлении. Когда все мы расселись за столы, готовые к выходу судьи, я кинул на него взгляд издали, желая встретиться глазами, а затем отрицательно покачать головой. Но ничего не вышло. Он кивнул, всем видом стараясь изобразить уверенность в отношении хода дела – мол, все идет как надо – и сожаление по поводу решения моего клиента. Минутой позже судья заняла свое место, впустила в зал присяжных, и Минтон тотчас свернул свою художественную самодеятельность.

– Мистер Минтон, у вас есть еще свидетель? – спросила судья.

– Ваша честь, на данный момент обвинение завершило представление доказательств.

Со стороны Фулбрайт последовало легкое замешательство. Она внимательно посмотрела на Минтона, затратив на это на секунду дольше, чем полагалось бы. Наверное, присяжные уловили этот знак удивления. Затем судья перевела взгляд на меня.

– Мистер Холлер, вы готовы продолжить от имени защиты?

Согласно общепринятой практике мне полагалось бы по окончании представления обвинением своей версии попросить судью напутствовать присяжных о вынесении оправдательного вердикта. Но я не стал этого делать – из опасения, что сейчас вдруг окажется тот редкий случай, когда подобная просьба будет удовлетворена. Я не мог позволить судебному процессу завершиться так рано. Я ответил, что готов продолжить.

Моей первой свидетельницей была Мэри Алиса Виндзор. Она вошла в зал суда в сопровождении Сесила Доббса, который затем занял место в первом ряду зрительской галерки. В зеленовато-голубом костюме с шифоновой блузкой, Виндзор с царственной осанкой прошествовала мимо судейской скамьи и заняла место на свидетельской трибуне. Никто бы не предположил, что за обедом она съела картофельную запеканку с мясом. Я очень быстро провел ее через рутинную процедуру установления личности, а также обозначил, в каких отношениях, кровных и деловых, она находится с Льюисом Руле. Потом я попросил у судьи разрешения показать свидетельнице нож, который обвинительная сторона приобщила к делу в качестве вещественного доказательства.

Разрешение было дано, я приблизился к столу секретаря, чтобы забрать оружие, которое по-прежнему было завернуто в прозрачный пластиковый пакет для вещдоков. Нож сложили таким образом, чтобы виднелись инициалы на лезвии. Я отнес его обратно и положил перед свидетельницей.

– Миссис Виндзор, вы узнаете этот нож?

Она взяла пакет и постаралась разгладить складки пластика на лезвии, чтобы найти и прочитать инициалы.

– Да, узнаю, – произнесла она наконец. – Это нож моего сына.

– А почему вы так уверены?

– Потому что он неоднократно показывал его мне. Я знала, что он всегда носит его при себе, и порой нож приходился очень кстати в офисе, когда приходили наши брошюры и требовалось разрезать веревки, которыми перевязываются упаковки. Он был очень острым.

– Как долго у него имеется этот нож?

– Четыре года.

– Вы как будто бы точно определяете срок.

– Да.

– Почему вы столь уверены?

– Мой сын обзавелся им для защиты четыре года назад. Почти ровно четыре.

– Для защиты от чего, миссис Виндзор?

– В нашем бизнесе мы часто показываем дома людям. Иногда нам приходится бывать в том или ином доме наедине с незнакомыми. Было несколько случаев, когда риелтор подвергался нападению, ограблению или… даже был убит или изнасилован.

– Известны ли вам случаи, когда Льюис был жертвой подобного преступления?

– Лично он – нет. Но он знает тех, с кем это происходило.

– Что именно?

– Женщину изнасиловал и ограбил человек, который угрожал ей ножом. Именно Льюис обнаружил ее после того, как все было кончено. Поэтому первое, что он сделал после этого, – пошел и приобрел нож для защиты.

– Почему нож, а не пистолет?

– Сначала он сказал мне, что собирается обзавестись пистолетом, но ему хотелось иметь нечто, что можно постоянно носить при себе и так, чтобы оно не бросалось в глаза. Он обзавелся ножом и приобрел еще один для меня. Вот почему я знаю, что он владеет им почти четыре года.

Она подняла пакет с ножом повыше, чтобы лучше разглядеть его.

– Мой точно такой же, только инициалы другие. С тех пор мы оба постоянно носим их с собой.

– Иными словами, если бы ваш сын имел при себе этот нож вечером шестого марта, такое его поведение показалось бы вам совершенно естественным, я правильно понял?

Минтон заявил возражение, сказав, что я не выстроил Виндзор надлежащего обоснования для ответа на этот вопрос. Судья произнесла:

– Принимается, – имея в виду возражение, – но Мэри Виндзор, не подкованная в области процессуальной практики, решила, что судья разрешает ей отвечать.

– Он носил его с собой каждый день, – сказала она. – Шестое марта ничем не отлича…

– Миссис Виндзор! – возвысила голос судья. – Я приняла возражение обвинителя. Это означает, что вы не должны отвечать. Пусть присяжные не принимают ее ответ во внимание.

– Простите.

– Следующий вопрос, мистер Холлер, – распорядилась судья.

– У меня все, ваша честь. Благодарю вас, миссис Виндзор.

Мэри Виндзор начала подниматься со стула, но судья снова сделала ей замечание, велев оставаться на месте. Я вернулся за свой стол, тогда как Минтон, напротив, поднялся. Я окинул взглядом зрительские ряды и не увидел знакомых лиц, если не считать Си-Си Доббса. Он ободряюще улыбнулся мне, но я не отреагировал.

Ответы Мэри Виндзор уже мне, на прямом допросе, точно следовали сценарию, выработанному нами за ленчем. Она в сжатой форме донесла до жюри объяснение по поводу ножа, однако оставила в показаниях скрытую информацию – минное поле, куда в дальнейшем предстояло ступить Минтону. Свидетельские показания Виндзор в ходе прямого допроса не распространялись далее того, что я ранее представил Минтону в рутинной сводке материалов по делу. Если он захочет узнать больше, то вскоре услышит под ногой убийственный щелчок.

– Скажите, – начал прокурор, – инцидент, побудивший вашего сына носить с собой пятидюймовый фальцнож, когда произошел?

– 9 июня 2001 года.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Я повернулся на стуле, чтобы лучше видеть лицо моего соперника. Я просто читал по нему. Он думал: вот тут для него кроется что-то важное. То, что Алиса Виндзор точно воспроизвела дату, несомненно, указывало на наличие сфабрикованных, ложных показаний. Минтон был приятно возбужден.

– Было ли какое-нибудь сообщение в газете о нападении на вашу коллегу-риелтора?

– Нет.

– Проводилось ли полицейское расследование?

– Нет, не проводилось.

– И тем не менее вам известна точная дата. Как такое возможно, миссис Виндзор? Вам сообщили дату непосредственно перед вашим свидетельским выступлением?

– Нет. Мне никогда не забыть тот день, когда я подверглась нападению.

Она выдержала паузу. Я увидел, как по меньшей мере трое присяжных застыли с открытыми ртами. Минтон сделал то же самое. Я почти физически ощутил, как капкан захлопнулся. Я буквально услышал это самое «щелк!».

– Мой сын тоже никогда не забудет его, – продолжила Виндзор. – Когда он пошел меня искать и обнаружил в том доме, я была связана. Голая, в крови. Для него было страшной травмой увидеть меня в подобном состоянии. Полагаю, именно это явилось одной из причин, почему он пристрастился носить с собой нож. В каком-то смысле он корил себя, что не приехал туда раньше и не смог воспрепятствовать насилию.

– Понимаю, – проговорил Минтон, уткнувшись в свои записи.

Он оцепенел, не зная, что сказать или сделать дальше. Боялся оторвать ногу от земли, опасаясь, что мина сдетонирует и грохнет.

– Мистер Минтон, у вас есть еще вопросы? – поинтересовалась судья с плохо скрытой нотой сарказма в голосе.

– Еще один момент, ваша честь, – отозвался прокурор.

Он заново пробежался по своим записям и попытался хоть как-то спасти положение.

– Миссис Виндзор, вы или ваш сын обращались в полицию после того, как это случилось?

– Нет. Льюис хотел, а я – нет. Я считала, что это лишь усугубит травму.

– Значит, в полицейских сводках это преступление не зафиксировано, правильно?

– Да.

Я чувствовал, что Минтон хочет довести дело до логической концовки и спросить, обращалась ли она к врачу после нападения. Однако, опасаясь очередной ловушки, отказался от вопроса.

– Таким образом, получается, что в подтверждение того, что нападение действительно имело место, мы имеем только ваше слово? Ваше и вашего сына, если он решит давать показания.

– Оно имело место. Я живу с этим каждый день.

– Но мы вынуждены полагаться лишь на ваше свидетельство.

Она бесстрастно посмотрела на обвинителя.

– Это вопрос?

– Миссис Виндзор, вы пришли сюда, чтобы помочь своему сыну, не так ли?

– Если удастся. Он хороший человек и не стал бы совершать это гнусное преступление.

– И вы пошли бы на все, чтобы спасти сына от осуждения и, вероятно, от тюрьмы, не так ли?

– Но я не стала бы лгать о подобных вещах. Под присягой или не под присягой – не стала бы лгать.

– Но вы хотите спасти сына?

– Да, хочу.

– А спасти его означает солгать ради него?

– Нет.

– Благодарю вас, миссис Виндзор.

Минтон поспешно вернулся на свое место. У меня был только один вопрос на повторном прямом допросе:

– Миссис Виндзор, сколько вам было лет, когда на вас было совершено это нападение?

– Пятьдесят четыре года.

Я сел.

Минтон тоже больше не имел вопросов, и Виндзор отпустили. Я попросил судью позволить ей остаться среди зрителей до окончания процесса, поскольку теперь ее показания были уже выслушаны. При отсутствии возражения со стороны обвинителя просьбу удовлетворили.

Моим следующим свидетелем стал детектив полицейского управления Лос-Анджелеса Дэвид Лэмкин, который являлся общефедеральным экспертом по преступлениям на сексуальной почве и в свое время занимался следствием по делу «насильника-риелтора». В ходе краткого допроса я установил обстоятельства указанного дела и наличие пяти заведенных полицией аналогичных уголовных дел, по которым проводились расследования. Я быстро подобрался к пяти ключевым вопросам, необходимым мне для подтверждения показаний Мэри Виндзор.

– Детектив Лэмкин, каков был возрастной диапазон работавших в недвижимости женщин, ставших жертвами этого насильника?

– Это были уже опытные, признанные профессионалы, сделавшие успешную карьеру в бизнесе. У всех возраст выше, чем обычный средний возраст жертв насилия. Насколько я помню, самой молодой было двадцать девять лет, а самой старшей – пятьдесят девять.

– То есть женщина пятидесяти четырех лет входила бы в возрастной диапазон, привлекавший насильника, я правильно понял?

– Да.

– Могли бы вы сообщить жюри, когда произошли первое из зафиксированных нападений и последнее?

– Да. Первое случилось 1 октября 2000 года, а последнее – 13 июля 2001-го.

– Таким образом, 9 июня 2001 года вполне соответствует периоду времени, в котором орудовал насильник, избравший своей целью женщин-риелторов?

– Да.

– В ходе ваших расследований вы пришли к предположению или уверенности, что имелось более пяти случаев изнасилования, совершенных этим субъектом?

Минтон заявил возражение, поскольку вопрос носит умозрительный характер. Судья поддержала его протест, но это не имело значения. Вопрос сам по себе имел значимый характер, и то, что присяжные увидели, что прокурор скрывает от них ответ, уже являлось выигрышем.

Минтон удивил меня на перекрестном допросе. Он в достаточной степени оправился после своей оплошности с Виндзор и обрушил на Лэмкина три веских вопроса, ответы на которые были благоприятны для обвинения.

– Детектив Лэмкин, скажите, оперативная группа, расследовавшая данную серию преступлений, обнародовала какие-либо предостережения для женщин, работающих в сфере недвижимости?

– Да. По следам двух происшествий мы разослали целевые листовки-предостережения. В первый раз они были адресованы всем лицензированным риелторским фирмам в районе, а следующая рассылка пошла всем лицензированным брокерам-риелторам лично: и мужчинам, и женщинам.

– Рассылки содержали информацию с описанием насильника и его методов?

– Да.

– Если кто-нибудь захотел бы сфабриковать историю о том, будто подвергся нападению этого самого насильника, то рассылки обеспечили бы его всей необходимой информацией, включая методы, которыми насильник пользовался?

– Да, такая вероятность существовала.

– У меня все, ваша честь.

Минтон сел, гордый собой, и когда у меня тоже не оказалось больше вопросов, Лэмкина отпустили. Я попросил у судьи несколько минут, чтобы посовещаться со своим клиентом, и наклонился поближе к Руле.

– Ну вот и все, – произнес я. – Теперь у нас остались лишь вы. Если только нет чего-нибудь такого, что вы от меня утаили, вы чисты и Минтон мало что может с вами поделать. Вы будете в безопасности на свидетельской трибуне, если не дадите себя расколоть. Вы по-прежнему хладнокровны?

Руле с самого начала повторял, что будет давать показания как свидетель защиты и опровергнет предъявленные обвинения. За ленчем он снова подтвердил свое желание, требуя, чтобы ему предоставили такую возможность. Я всегда осознавал риск, связанный с предоставлением клиенту возможности давать свидетельские показания. Это палка о двух концах. Все, что обвиняемый говорит, может быть обращено против него же, если обвинение сумеет истолковать это в свою пользу. Но я также знал, что какие бы предупреждения ни получали присяжные в отношении права обвиняемого хранить молчание, им всегда хочется услышать, как он уверяет, что, дескать, ничего подобного не совершал. И если лишить присяжных этого лакомства, они могут затаить на тебя злобу.

– Я хочу это сделать, – прошептал Руле. – Я справлюсь с прокурором.

Тогда я отодвинул назад свой стул и поднялся.

– Защита вызывает Льюиса Росса Руле, ваша честь.