Дальше: Часть пятая ЛИЦЕМЕРИЕ НЕВИННОСТИ

Часть четвертая
ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

39

Если тактика защиты на последних стадиях прокурорского представления дела чрезвычайно всех удивила, то, с точки зрения несведущего наблюдателя, ее первый шаг на пути собственного изложения материалов оказался ничуть не менее ошарашивающим и даже вызывающим сомнения в компетентности адвоката. Когда после перерыва все снова заняли свои места, я вышел на трибуну и огорошил суд еще одним «Что за черт?».

— Защита вызывает обвиняемую Лайзу Треммел.

Судье пришлось призвать присутствовавших к тишине, когда моя клиентка шла к свидетельскому боксу, потому что по залу прокатился гул перешептываний и возгласов. Удивительным было уже само по себе то, что она выступит свидетельницей по собственному делу. А уж то, что она будет выступать первой, и вовсе шокировало. Общепринятое мнение состоит в том, что адвокаты защиты не любят выставлять своих клиентов в качестве свидетелей. Считается, что в этом случае риск непропорционален шансу на успех. Никогда нельзя заранее знать наверняка, что скажет твой клиент, поскольку ты никогда до конца не веришь тому, что он говорил тебе прежде. А быть пойманным хоть раз на лжи, произнесенной под присягой перед лицом двенадцати человек, призванных решить вопрос о твоей виновности или невиновности, равнозначно катастрофе.

Но в нынешнем деле все было иначе. Лайза Треммел никогда не колебалась, заявляя о своей невиновности. Она ни разу не попыталась увильнуть от прямого ответа, когда речь заходила об уликах против нее. И она никогда даже отдаленно не допускала мысли ни о каком соглашении. Учитывая все это, а также в свете открывшейся связи между Гербом Дэлом и Луисом Оппарицио я несколько изменил свое мнение о ней по сравнению с моментом начала суда. Она настаивала на том, чтобы лично заявить присяжным о своей невиновности, и накануне вечером мне пришло в голову, что нужно дать ей такую возможность при первом удобном случае, то есть она должна стать моим первым свидетелем.

Произнося клятву, обвиняемая едва заметно улыбалась. Кому-то эта улыбка могла показаться неуместной. Поэтому, как только она уселась на место, и ее имя было занесено в протокол, я сразу же спросил:

— Лайза, я заметил, что, произнося клятву говорить только правду, вы слегка улыбались. Почему вы улыбались?

— Ой, знаете, это нервы. И облегчение.

— Облегчение?

— Да, облегчение. Наконец-то у меня появилась возможность высказаться. Сказать правду.

Неплохое начало. Я быстро провел ее через стандартный перечень вопросов: кто она, чем зарабатывала на жизнь, каково ее семейное положение, а также коснулся вопроса о состоянии дел с ее правом собственности на дом.

— Вы знали жертву этого чудовищного преступления, Митчелла Бондуранта?

— Знала ли я его? Нет. Знала ли я о нем? Да.

— Что вы имеете в виду?

— Дело в том, что в последний год или около того, когда у меня начались неприятности с выплатой ипотеки, я видела его. Раза два я ходила в банк, чтобы обсудить с ним мое дело. Меня ни разу к нему не допустили, но я видела его. Внутренняя стена его кабинета сплошь состоит из стекла. Похоже на насмешку: я могла его видеть, но не могла с ним поговорить.

Я украдкой взглянул на присяжных. Не то чтобы кто-то из них сочувственно кивнул, но Лайзин ответ и картинка, нарисованная моей клиенткой, явно произвели нужное впечатление: банкир, отгородившийся стеклянной стеной от обездоленных и бесправных.

— Видели ли вы его еще где-нибудь?

— Утром в день убийства. Я видела его в кофейне. Он стоял в очереди сзади, через два человека от меня. Именно из-за этого и возникла путаница, когда я говорила с детективами. Они спросили меня про мистера Бондуранта, а я как раз в то утро его видела. Но я не знала, что он мертв, и не понимала, почему меня спрашивают об убийстве, сам факт которого мне не был известен.

Пока все шло хорошо. Она разыгрывала роль в точном соответствии с тем, как мы ее задумали и отрепетировали, — всегда упоминая о жертве с полным уважением, чтобы не сказать сочувствием.

— В то утро вы разговаривали с мистером Бондурантом?

— Нет, не разговаривала. Боялась, что он решит, будто я его подкарауливала, и обратится в суд. Кроме того, вы же меня предупредили, чтобы я избегала каких бы то ни было встреч или конфронтации со служащими банка. Так что я быстренько взяла свой кофе и ушла.

— Лайза, вы убили мистера Бондуранта?

— Нет! Разумеется, нет!

— Вы подкрались к нему сзади с молотком, взятым в своем гараже, и нанесли ему по голове удар такой силы, что он умер прежде, чем успел упасть на пол?

— Нет, я ничего такого не делала!

— Вы ударили его по голове еще два раза, когда он уже лежал на земле?

— Нет!

Я сделал паузу, якобы просматривая свои записи. Мне было нужно, чтобы ее многократно повторенные «нет!» эхом прозвучали в зале и в голове каждого присяжного.

— Лайза, вы приобрели немалую известность, борясь за сохранение права собственности на свой дом, не так ли?

— Я не стремилась к известности. Я просто хотела сохранить дом для себя и своего сына и делала то, что считала правильным, но это привлекло к себе большое внимание.

— Для банка такое внимание было нежелательным, верно?

Фриман заявила протест: мол, я задаю Треммел вопрос, на который она не компетентна ответить. Судья принял ее возражение и велел мне спрашивать о чем-нибудь другом.

— Настал момент, когда банк решил положить конец вашей протестной деятельности, не так ли?

— Да, меня вызвали в суд и выдали запретительный судебный приказ: мне больше не разрешалось протестовать перед банком, поэтому я перешла к зданию суда.

— И к вам стали присоединяться люди?

— Да, я открыла веб-сайт, и сотни людей — таких же, как я, тех, над кем нависла угроза лишиться дома, — присоединились ко мне.

— Вы стали весьма заметной фигурой как лидер этой группы, правильно?

— Наверное. Но я никогда не стремилась привлечь внимание к себе. Мы лишь хотели показать всем, что происходит, какие мошенничества они совершают, чтобы отобрать у людей дома, кооперативные квартиры и прочее.

— Как вы думаете, сколько раз вас показывали в новостях по телевизору или писали о вас в газетах?

— Я не считала, но несколько раз показывали, даже по национальным каналам, по Си-эн-эн и Фоксу.

— Кстати, к вопросу о «национальных» институтах: Лайза, в утро убийства вы возвращались в Шерман-Оукс мимо «Уэстленд нэшнл»?

— Нет.

— Так это были не вы на тротуаре всего в полуквартале от банка?

— Я не хочу никого называть лжецом, но это была не я. Может, свидетельница просто ошиблась?

— Спасибо, Лайза.

Заглянув в свои записи, я сменил направление допроса. На первый взгляд желая этой переменой застать врасплох свою клиентку, на самом деле я намеревался застать врасплох присяжных. Я не хотел, чтобы они опережали меня догадками. Мне было нужно их безраздельное внимание, и я собирался скармливать им свою историю кусочками и в том порядке, который выстрою я сам.

— Вы обычно запираете дверь своего гаража? — спросил я.

— Да, всегда.

— Почему?

— Ну, он не прилегает к дому. Чтобы попасть туда, надо из дома выйти. Поэтому я всегда запираю дверь. Там в общем-то всякий хлам, но есть и ценные вещи. Мой муж относился к своим инструментам как к сокровищу, а у меня там стоит гелиевый аппарат для надувания воздушных шариков по праздникам, нельзя допустить, чтобы соседские ребята до него добрались. Еще я когда-то читала про женщину, у которой был такой же, отдельный от дома гараж, который она никогда не запирала. Однажды она вошла, а там оказался вор. Он ее изнасиловал. Так что я всегда держу дверь запертой.

— Представляете ли вы себе, почему эта дверь могла оказаться незапертой, когда полиция обыскивала ваш дом в день убийства?

— Нет. Я всегда ее запираю.

— До начала этого процесса, когда вы в последний раз видели молоток из вашего комплекта инструментов на своем месте в гараже?

— Я вообще не помню, чтобы видела его. За инструментами следил мой муж. Я мало что смыслю в инструментах.

— А как насчет садовых инструментов?

— Ну, если вы имеете в виду их, то беру свои слова обратно. В саду работаю я, и садовые инструменты — моя епархия.

— Есть ли у вас соображения насчет того, как капля крови мистера Бондуранта могла попасть на вашу садовую туфлю?

Лайза уставилась в пространство перед собой с озабоченным видом. Когда она заговорила, ее подбородок немного дрожал.

— Понятия не имею. У меня нет объяснения. Я давно не надевала эти туфли, и я не убивала мистера Бондуранта.

Последние слова она произнесла почти с мольбой. В ее голосе звучали отчаяние и искренность. Я повременил, чтобы закрепить впечатление, которое, как я надеялся, слова Лайзы произвели на присяжных.

Еще с полчаса я расспрашивал ее, разрабатывая те же темы и получая отрицательные ответы на все вопросы о причастности к преступлению. Более детально остановился на ее встрече с Бондурантом в кофейне, а также на деле об отъеме ее дома и ее надеждах на его благополучный исход.

Выводя Лайзу на свидетельское место, я преследовал троякую цель. Во-первых, мне требовалось, чтобы в протокол были занесены ее твердое отрицание своей вины и ее объяснения по этому поводу. Во-вторых — чтобы она лично вызвала сочувствие со стороны присяжных и дело об убийстве, так сказать, обрело человеческое лицо. И наконец — чтобы присяжные задумались: могла ли эта миниатюрная и хрупкая на вид женщина сидеть в засаде, а потом нанести сокрушительный удар молотком по голове здорового мужчины? Причем трижды.

К моменту окончания прямого допроса у меня создалось ощущение, что удалось недурно продвинуться вперед к достижению этой тройной цели, и я решил завершить наше выступление собственным маленьким крещендо.

— Вы ненавидели Митчелла Бондуранта? — спросил я.

— Я ненавидела то, что он и его банк делали со мной и с другими такими же, как я. Но к нему лично я ненависти не испытывала. Я ведь его даже не знала.

— Но разрушился ваш брак, вы потеряли работу и оказались под угрозой потери дома. Разве вам не хотелось взбунтоваться против тех сил, которые, с вашей точки зрения, причинили вам все эти несчастья?

— А я уже бунтовала. Я выражала свой протест против несправедливого отношения ко мне — наняла адвоката и с его помощью боролась за сохранение своего дома. Да, я сердилась, но у меня в мыслях не было прибегать к насилию. Я вообще к насилию не склонна. Я ведь школьная учительница. Я бунтовала, если воспользоваться вашим выражением, но единственным известным мне способом: путем мирных протестов против того, что считала несправедливым. В высшей степени несправедливым.

Взглянув на ложу присяжных, я, как мне показалось, заметил, что одна женщина в заднем ряду смахнула слезу. Дай Бог, чтобы это мне не показалось. Снова повернувшись к своей клиентке, я перешел к гран-финалу:

— Еще раз спрашиваю вас, Лайза: вы убили Митчелла Бондуранта?

— Нет.

— Вы нанесли ему удар молотком по голове в гараже банка?

— Нет, меня там вообще не было. Меня там не было!

— Тогда каким образом молоток из вашего гаража оказался орудием убийства?

— Я не знаю.

— Как кровь жертвы попала на вашу туфлю?

— Я не знаю! Я этого не делала! Это все подстроено!

Немного помолчав, я, прежде чем закончить, спокойно сказал:

— Последний вопрос, Лайза: какой у вас рост?

Она посмотрела на меня в недоумении. В тот момент она напоминала тряпичную куклу, которую швыряют из стороны в сторону.

— Что вы имеете в виду?

— Просто скажите, какой у вас рост.

— Пять футов три дюйма.

— Благодарю вас, Лайза. У меня все.

Фриман пришлось искать подходы к Лайзе Треммел. Та была упертым свидетелем, и прокурор не собиралась ее ломать. Она попробовала там-сям подловить ее на противоречиях, но Лайза была более чем последовательна в своих ответах. После получаса попыток Фриман вскрыть замок с помощью зубочистки я начал верить, что моя клиентка сможет выплыть. Но никогда нельзя делать выводов, прежде чем твоего клиента отпустят со свидетельского места и он окажется снова рядом с тобой за столом. У Фриман в рукаве была еще минимум одна карта, и в конце концов она ее оттуда извлекла.

— Когда мистер Холлер недавно спросил вас, совершили ли вы это преступление, вы ответили, что не склонны к насилию, что вы школьная учительница и насилие вам не свойственно, помните?

— Да, и это правда.

— А не правда ли то, что четыре года назад вы были вынуждены сменить школу, где преподавали, и пройти курс лечения от вспышек жестокости, после того как ударили ученика треугольной линейкой?

Я стремительно вскочил и, заявив протест, попросил о совещании у судейской скамьи. Перри разрешил нам приблизиться.

— Судья, — зашептал я прежде, чем тот успел что-либо сказать, — в материалах следствия нет ни единого упоминания о треугольной линейке. Откуда она взялась?

— Судья, — зашептала Фриман, не дав Перри ответить, — это новая информация, которая стала нам известна лишь в конце прошлой недели. Нам пришлось ее проверять.

— Да бросьте вы, — сказал я. — Вы хотите сказать, что не располагали полным послужным списком моей свидетельницы до конца прошлой недели? И надеетесь, что мы вам поверим?

— Вы можете верить, во что хотите, — огрызнулась Фриман. — Мы не включили эту информацию в материалы следствия, потому что я не намеревалась использовать ее, пока ваша клиентка не начала разглагольствовать о своем мирном характере, что является очевидной ложью, а следовательно, дает мне полное право задать этот вопрос.

Я снова сосредоточил все внимание на Перри.

— Судья, ее оправдания не имеют значения. Она играет не по правилам. Вопрос должен быть снят, и ей не должно быть позволено развивать эту линию допроса.

— Судья, это…

— Советник прав, мисс Фриман. Вы можете приберечь это в качестве контрдоказательства, но здесь не имеете права использовать. Для этого следовало включить информацию в материалы следствия.

Мы вернулись на свои позиции. Придется поручить Циско разобраться с линейкой, потому что можно было не сомневаться, что Фриман еще вытащит ее на свет. Меня это злило, потому что одно из первых заданий по делу, которое я ему дал, состояло в том, чтобы выяснить всю подноготную нашей клиентки, а он упустил такой важный факт.

Судья велел жюри игнорировать вопрос прокурора, после чего разрешил Фриман продолжить, избрав другую линию допроса. Но я понимал, что звонок прозвучал, причем громко и ясно, и жюри его услышало. Вопрос можно было вымарать из протокола, но не из их памяти.

Фриман продолжила перекрестный допрос, наобум стреляя в Лайзу там и сям, но не смогла пробить броню ее прямых показаний. Мою клиентку невозможно было сбить с толку: она не проходила мимо «Уэстленд нэшнл» в утро убийства, и все тут. Если не считать треугольной линейки, начало получилось чертовски хорошим: нам удалось сразу же внедрить в головы присяжных, что мы собираемся вести защиту конструктивно и не намерены сдаваться без борьбы.

Прокурор дотянула допрос до пяти часов, сохранив за собой, таким образом, право выступить утром с чем-нибудь, что удастся нарыть за ночь. Судья объявил перерыв до завтра и распустил всех по домам. По домам отправились все, кроме меня, я устремился в офис. Надо было еще многое сделать.

Перед тем как покинуть зал, я наклонился к своей клиентке и сердито прошептал:

— Спасибо, что предупредили меня о треугольной линейке. Чего еще я не знаю?

— Ничего. Это было глупо.

— Что было глупо? То, что вы ударили ребенка линейкой, или то, что не рассказали мне об этом?

— Это случилось четыре года назад, и мальчишка этого заслуживал. Больше я об этом говорить не собираюсь.

— Не вам решать. Фриман еще может поднять этот вопрос на стадии контрдоказательств, так что начинайте думать о том, что вы будете отвечать.

На ее лице появилось озабоченное выражение.

— Как она может это сделать, ведь судья велел присяжным забыть о том, что этот вопрос был задан.

— Она не имеет права поднимать этот вопрос в ходе перекрестного допроса, но найдет способ вернуться к нему позднее. Насчет контрдоказательной стадии существуют разные правила. Так что вам лучше рассказать мне все и об этом, и обо всем другом, что я должен был знать, но о чем вы не соизволили мне поведать.

Она посмотрела поверх моего плеча, я знал, что она ищет взглядом Герба Дэла. Ей было невдомек, что открыл мне Дэл, не знала она и о роли двойного агента, которую он теперь исполнял.

— Дэла здесь нет, — сказал я. — Говорите со мной, Лайза. Что еще мне следует знать?

Вернувшись в офис, я застал Циско в приемной. Засунув руки в карманы, он болтал с Лорной, сидевшей за своим столом.

— Что происходит? — требовательно спросил я. — Я думал, ты уже едешь в аэропорт встречать Шами.

— Я послал туда Баллокс, — ответил Циско. — Она ее уже встретила, и они едут сюда.

— Баллокс должна была сидеть здесь и готовиться к своим показаниям, которые ей, вероятно, придется давать уже завтра. Ты дознаватель, это ты должен был поехать в аэропорт. Они даже вдвоем едва ли смогут дотащить манекен.

— Расслабься, босс, он в упаковке, и они прекрасно справляются. Баллокс только что звонила с дороги. Так что сохраняй хладнокровие, все остальное мы сделаем.

Я уставился на него. Не важно, что он на шесть дюймов выше меня и на семьдесят пять фунтов тяжелее. Основной груз все равно тащу я.

— Ты советуешь мне расслабиться? Хочешь, чтобы я сохранял хладнокровие? Да пошел ты, Циско! Мы только приступили к защите, и проблема в том, что нам нечем защищаться. У меня куча слов и манекен — это все. И если ты не вытащишь руки из своих дурацких карманов и не найдешь мне хоть что-то, то манекеном буду выглядеть я. Так что не советуй мне сохранять хладнокровие, ладно? Это я стою перед присяжными каждый день, черт побери, а не ты.

Первой расхохоталась Лорна, за ней Циско.

— Вам это кажется смешным?! — взорвался я. — Это не смешно! Что, черт возьми, вас так развеселило?

Циско поднял руки в жесте «сдаюсь» и держал их так, пока не успокоился.

— Прости, босс, просто, когда ты заводишься… и я представил себе тебя в виде манекена…

При этих словах на Лорну снова напал приступ смеха. Я мысленно отметил, что надо будет уволить ее по окончании процесса. А лучше — обоих. Вот это будет действительно смешно.

— Послушай, — сказал Циско, видимо, почувствовав, что я не склонен расценивать ситуацию как юмористическую, — иди к себе в кабинет, сними галстук и сядь в свое большое кресло. А я пойду возьму свои причиндалы и покажу тебе, что я наработал. Я весь день прокручивал Сакраменто, дела продвигаются медленно, но я уже приблизился к цели.

— Сакраменто? Криминалистическую лабораторию штата?

— Нет, корпоративные документы. Бюрократия, Микки. Вот почему на это уходит куча времени. Но ты не волнуйся. Делай свое дело, а я буду делать свое.

— Мне довольно трудно делать свое, пока ты не сделал своего.

Я направился к себе в кабинет, на ходу бросив злобный взгляд на Лорну. Это только рассмешило ее еще больше.

— Очень смешно, — сказал я. — Ты достала туфли, которые я велел тебе достать?

— Да. У тебя есть все, что нужно.

Не сказав ни слова в ответ, я прошел к себе и закрыл за собой дверь.

40

Меня не приглашали и не ждали. Но я не видел дочку целую неделю — из-за процесса пришлось отменить блинчики в среду, — к тому же в последний раз мы расстались с Мэгги на напряженной ноте, поэтому я чувствовал потребность заглянуть к ним в Шерман-Оукс. Мэгги открыла дверь, вид у нее был неприветливый, наверное, она заранее увидела меня в глазок.

— Неподходящий вечер для незваных гостей, Холлер, — сказала она.

— Я на минутку, только повидать Хейли, если позволишь.

— Неподходящий вечер как раз у нее.

Она отступила в сторону, давая мне пройти.

— Вот как? А в чем дело?

— У нее куча домашней работы, и она запретила отрывать ее, даже мне.

Из передней я посмотрел в гостиную, но не увидел там дочери.

— Она в своей комнате и дверь закрыла. Желаю удачи. Я убираю в кухне.

Она оставила меня, а я посмотрел на верхнюю площадку. Там находилась комната Хейли, и подъем по лестнице сразу показался мне запретным. Моя дочь пребывала в подростковом возрасте и была подвержена свойственным ему перепадам настроения. Никогда нельзя было знать, на что напорешься.

Тем не менее я поднялся и, вежливо постучав в дверь, был встречен резким: «Ну что?»

— Это папа. Можно войти?

— Папа, у меня куча домашних заданий.

— Значит, нельзя?

— Как хочешь.

Я открыл дверь и сделал шаг внутрь. Она лежала в постели под одеялом, со всех сторон обложенная тетрадями и книгами, на животе у нее стоял лэптоп.

— Целовать меня нельзя, я намазалась кремом от прыщей.

Подойдя к кровати, я склонился и успел все-таки чмокнуть ее в макушку, прежде чем она оттолкнула меня.

— Много еще осталось?

— Я же сказала: куча.

Учебник по математике она положила раскрытым страницами вниз, чтобы не потерять нужное место. Я поднял его, чтобы посмотреть, что она сейчас изучает.

— Не закрой мою страницу! — В ее голосе звучал панический ужас, словно надвинулся конец света.

— Не волнуйся. Я уже сорок лет имею дело с книгами.

Насколько можно было понять, урок был посвящен уравнениям, устанавливающим соотношения «X» к «Y». Я растерялся. Она изучала то, что было за пределами моего разумения. Мне стало жаль, что она тратит время на предметы, которые никогда ей не пригодятся.

— Ай-ай, не могу тебе помочь при всем моем желании.

— Знаю, мама тоже не может. Я одна в целом мире.

— Разве не так же, как и все мы?

Я отметил, что за все то время, что я находился в комнате, она ни разу на меня не взглянула. Это угнетало.

— Ну что ж, я просто хотел сказать тебе: «Привет», — а теперь ухожу.

— Пока. Я тебя люблю.

Тем не менее никакого зрительного контакта.

— Спокойной ночи.

Я закрыл за собой дверь и спустился в кухню. Другое существо женского пола, тоже обладающее способностью своими капризами манипулировать моими настроениями, сидело на табурете за стойкой. Перед ней стоял бокал шардоне и лежала открытая папка.

Наконец она соизволила взглянуть на меня, тоже без улыбки, но все же здесь зрительный контакт был установлен, и я счел это победой. Она сразу же снова уткнулась в папку.

— Над чем работаешь?

— Да так, просто кое-что освежаю в памяти. У меня завтра предварительные слушания с хорошими перспективами, но я, в сущности, не заглядывала в это дело с тех, пор как завела его.

Обыденная рутина правовой системы. Она не предложила мне вина, поскольку знала, что я не пью. Я прислонился к стойке напротив стола.

— Знаешь, я подумываю о переходе в окружную прокуратуру, — сказал я.

Она вскинула голову и посмотрела на меня.

— Что?

— Ничего, просто пытаюсь привлечь чье-нибудь внимание в этом доме.

— Прости, но сегодня мы все заняты. Мне нужно работать.

— Да-да. Что ж, ухожу. Твоя подруга Энди, наверное, тоже варит свое зелье?

— Думаю, да. Мы с ней собирались сходить куда-нибудь выпить после работы, но она отменила встречу. Что ты с ней сделал, Холлер?

— О, всего лишь немного подрезал ей крылышки в конце прокурорской стадии процесса, а потом ворвался в свою, как шайка налетчиков. Наверное, она теперь соображает, как с нами быть.

— Наверное.

Она снова уткнулась в папку. Меня явно молча выпроваживали. Сначала дочь, теперь бывшая жена, которую я все еще любил. Мне не хотелось просто так уходить в ночь.

— Так как насчет нас? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Нас с тобой. Там, в «Дэн Тана», мы как-то нехорошо расстались.

Она закрыла папку, отодвинула ее в сторону и посмотрела мне в глаза. Наконец-то.

— Случаются иногда такие вечера. Это ничего не меняет.

Оттолкнувшись от стойки, я подошел к ней и, опершись локтями о столешницу, заглянул в глаза.

— Если ничего не изменилось, то как же насчет нас? Что будем делать?

Она пожала плечами.

— Я хочу попытаться еще раз. Я по-прежнему люблю тебя, Мэг. Ты это знаешь.

— А еще я знаю, что в прошлый раз это не помогло. Мы с тобой из тех, кто несет домой то, чем занимается на работе. И это плохо.

— Я начинаю думать, что моя клиентка невиновна, что ее подставили, но что, несмотря на это, я не в состоянии ее вызволить. Как бы тебе понравилось, если бы я все это приволок домой?

— Если это так тебя беспокоит, тогда, может быть, тебе действительно лучше перейти в окружную прокуратуру? Вакансии есть, ты знаешь.

— Да, вероятно, я так и сделаю.

— «Холлер от имени народа»?

— Ага.

Я послонялся еще несколько минут по кухне, понимая, что никакого прогресса в отношениях с Мэгги не достиг. У нее была способность окатить тебя ледяным холодом так, что ты начинал это почти физически ощущать.

Я объявил, что ухожу, и попросил передать Хейли «спокойной ночи». Она не стала бросаться поперек порога, чтобы меня удержать, но сказала мне в спину нечто, что обнадеживало:

— Майкл, просто нужно потерпеть немного.

Я обернулся.

— О чем ты?

— Не о чем, а о ком. О Хейли… и обо мне.

Я кивнул и пообещал потерпеть.

По дороге домой я позволил себе поднять собственный дух воспоминаниями о том, чего удалось достичь в зале суда, и начал думать о следующем свидетеле, которого намеревался вызвать после Лайзы. Задача, стоявшая передо мной, оставалась грандиозной, но не было никакой возможности продумать ее выполнение в долгосрочной перспективе. Приходилось начинать с текущего дня и продвигаться вперед, отталкиваясь от него.

Я проехал по Беверли-Глен до самого верха, затем свернул на восток по Малхолланд, оттуда — до Лорел-Кэньон. Внизу, с северной и южной сторон, время от времени просвечивал город: Лос-Анджелес расстилался широко, как мерцающий океан. Я не включал музыку и держал окна открытыми, чтобы холодный воздух и одиночество пробрали меня до мозга костей.

41

Все, что завоевал накануне, в четверг, я растерял следующим утром, в пятницу, в течение двадцати минут, когда Андреа Фриман продолжила свой перекрестный допрос Лайзы Треммел. Если обвинение огорошивает тебя чем-то в разгар процесса, в этом, разумеется, ничего хорошего нет, но это вполне нормально, это часть игры: неизвестное неизвестное. Но если тебя огорошивает твой собственный клиент, ничего хуже быть не может. Неизвестным неизвестным никогда не должен быть человек, которого ты защищаешь.

После того как Лайза Треммел заняла свидетельское место, Фриман проследовала на трибуну, держа в руках какой-то многостраничный документ, из которого торчала розовая закладка-стикер. Я подумал было, что это бутафория, призванная отвлечь меня, и поначалу не придал ей значения. Фриман начала с вопросов, которые я называю установкой декорации. Их цель — под протокол получить от свидетеля ответы, которые, как выяснится потом, являются ложными, что и будет доказано. Я видел, как она устраивает западню, но не понимал пока, откуда должна упасть сеть.

— Итак, вчера вы показали, что не были знакомы с Митчеллом Бондурантом, правильно?

— Да, правильно.

— И никогда не встречались с ним?

— Никогда.

— И никогда с ним не говорили?

— Никогда.

— Но вы пытались встретиться и поговорить с ним, верно?

— Да, я дважды ходила в банк в надежде обсудить с ним дело о моем доме, но он меня не принял.

— Вы помните, когда именно вы предпринимали эти попытки?

— В прошлом году. Точных дат не помню.

Тут Фриман, казалось, сменила направление допроса, но я знал, что это лишь часть продуманного плана.

Она задала Треммел ряд на первый взгляд невинных вопросов о ее ФЛАГе и задачах организации. Большинства из них я уже касался во время прямого допроса, но по-прежнему не мог разгадать ее игру и, глядя на многостраничный документ с розовой закладкой, уже начинал думать, что это не бутафория. Мэгги сказала накануне, что Фриман собиралась работать всю ночь, и теперь было ясно почему. Она совершенно очевидно что-то нашла. Я сидел, подавшись вперед, в направлении свидетельского бокса, словно физическая приближенность к источнику могла помочь быстрее понять, что происходит.

— У вас есть сайт, которым вы пользуетесь для организации деятельности ФЛАГа, не так ли? — спросила Фриман.

— Да, — ответила Треммел, — CaliforniaForeclosureFighters.com.

— Вы также зарегистрированы в Фейсбуке, верно?

— Да.

По тому, как опасливо и робко моя клиентка произнесла это единственное короткое слово, я догадался, что ловушка спрятана именно здесь. О том, что у Лайзы есть страница в Фейсбуке, я слышал впервые.

— Для тех членов жюри, которые, возможно, не в курсе, объясните, что представляет собой Фейсбук, миссис Треммел.

Я откинулся на спинку стула, незаметно вытащил из кармана мобильник и вслепую набрал эсэмэс Баллокс, велев ей оставить все дела и немедленно выяснить все, что можно, о Лайзиной странице в Фейсбуке. «Посмотрите, в чем там дело», — написал я.

— Ну, это социальная сеть, она позволяет мне поддерживать контакты с людьми, вовлеченными в деятельность ФЛАГа. Я вывешиваю там сведения о последних событиях, сообщаю, когда и где мы проводим следующую встречу или марш, ну и все такое. У многих есть специальная опция, позволяющая автоматически получать уведомления по телефону или на компьютер, как только я вывешиваю новое сообщение. Это очень удобно в организационном смысле.

— Вы тоже можете передавать сообщения на Фейсбук прямо со своего телефона, так?

— Да, могу.

— То интернетное пространство, где вы вывешиваете свои посты, называется вашей стеной, верно?

— Да.

— Но свою стену вы использовали не только для того, чтобы рассылать сообщения о протестных мероприятиях?

— Иногда.

— Вы также вывешивали там последние новости о ходе своего дела, связанного с отъемом дома, верно?

— Да, я хотела, чтобы это было чем-то вроде моего дневника, связанного с ходом этого дела.

— Использовали ли вы Фейсбук еще и для того, чтобы привлекать внимание прессы к своей деятельности?

— Да, и для этого тоже.

— Значит, чтобы получать вашу информацию, человек должен был зарегистрироваться в качестве вашего друга, правильно?

— Да, таков принцип работы Фейсбука. Люди, которые хотят «подружиться» со мной, делают запрос, я принимаю его, и они получают доступ к моей стене.

— Сколько у вас друзей в Фейсбуке?

Я еще не понимал, к чему именно она клонит, но уже знал точно, что ни к чему хорошему это не приведет, поэтому встал и заявил протест: похоже, мол, мы просто закидываем удочку там-сям, без определенной цели и отношения к делу. Фриман пообещала, что очень скоро отношение к делу прояснится, и Перри разрешил ей продолжить.

— Можете отвечать на вопрос, — сказала Фриман Лайзе.

— Ну, думаю… последний раз, когда я проверяла, их было более тысячи.

— Когда вы зарегистрировались на Фейсбуке?

— В прошлом году. Наверное, в июле или августе, когда готовила документы для регистрации ФЛАГа и открывала свой сайт. Я сделала это одновременно.

— Давайте расставим все точки над i. Что касается сайта, то к нему имеет доступ любой, у кого есть компьютер, подключенный к Интернету, так?

— Правильно.

— Но страница в Фейсбуке — нечто более частное и ограниченное. Чтобы иметь доступ к ней, человек должен получить от вас согласие принять его в круг ваших друзей. Я правильно излагаю?

— Да, но обычно я даю согласие любому приславшему запрос. Их слишком много, всех я не знаю — просто принимаю к сведению, что они прослышали о нашей деятельности и заинтересовались ею. Я не отвергаю никого. Вот почему менее чем за год я приобрела тысячу друзей.

— Хорошо. И с того момента, как присоединились к Фейсбуку, вы регулярно вывешиваете посты на своей стене?

— Да, довольно регулярно.

— В том числе сообщаете о том, что происходит на этом процессе?

— Да, пишу свое мнение о происходящем.

Я ощущал, как у меня поднимается температура. Мне казалось, что мой пиджак сделан из воздухонепроницаемого пластика и накапливает жар внутри. Мне хотелось ослабить галстук, но я понимал: если присяжные заметят, что я это делаю во время перекрестного допроса, они получат сигнал, для меня катастрофический.

— А теперь скажите, может ли кто-нибудь другой зайти на вашу страницу и разместить на ней пост от вашего имени?

— Нет, только я сама. Люди могут отвечать и выкладывать собственные посты, но не под моим именем.

— Как вы думаете, сколько постов вы разместили на своей стене начиная с прошлого лета?

— Понятия не имею. Много.

Фриман подняла над головой толстый документ с розовой закладкой.

— Знаете ли вы, что выложили за это время более тысячи двухсот постов?

— Нет, этого я не знала.

— Зато я это знаю. Вот здесь — распечатки всех ваших постов. Ваша честь, могу я подойти к свидетельнице с этими распечатками?

Прежде чем судья успел ответить, я попросил о совещании. Перри жестом велел нам подойти. Фриман прихватила распечатки с собой.

— Ваша честь, что происходит?! — воскликнул я. — У меня то же возражение, что и вчера: обвинение намеренно не включает некоторые документы в материалы следствия. Ни о каких фейсбуковских постах не было и слуху, а теперь она собирается предъявить их суду в количестве тысячи двухсот? Послушайте, судья, так нельзя.

— В материалах следствия ничего нет, потому что об этих фейсбуковских постах не было известно до вчерашнего вечера.

— Судья, если вы этому верите, то можете поверить и тому, что я — президент Соединенных Штатов.

— Судья, эти распечатки всех постов обвиняемой на Фейсбуке поступили в мой офис только вчера во второй половине дня. Мои сотрудники выделили те из них, которые были выложены начиная с сентября и имеют отношение к делу и к показаниям обвиняемой. Если мне будет позволено продолжить, это станет ясно всем, даже советнику.

— Поступили в ваш офис? — повторил я. — Что это значит? Судья, чтобы ознакомиться со стеной моей подзащитной, нужно стать ее приглашенным другом. Если обвинение пользуется ухищр…

— Мне эти распечатки передал представитель прессы, который является другом обвиняемой по Фейсбуку, — перебила меня Фриман. — Здесь нет никаких ухищрений. И речь вообще не об источнике. Res ipsa loquitor — документы говорят сами за себя, судья, и я не сомневаюсь, что сама обвиняемая может подтвердить присяжным свое авторство. Советник просто пытается лишить жюри возможности ознакомиться с тем, что, как ему хорошо известно, является уликой, свидетельствующей, что его клиентка…

— Судья, я вообще понятия не имею, о чем она толкует. Я впервые услышал об этой странице в Фейсбуке во время ее перекрестного допроса. Представления советника о…

— Очень хорошо, мисс Фриман, — перебил меня Перри, — покажите эти распечатки свидетельнице, но побыстрее переходите к существу дела.

— Благодарю вас, судья.

Вернувшись за стол, я почувствовал вибрацию своего мобильника, достал его и, держа под столом так, чтобы не видел судья, прочел эсэмэс от Баллокс, но в ней сообщалось лишь, что она вошла на Лайзину страницу в Фейсбуке и работает в соответствии с моим распоряжением. Я одной рукой напечатал ответ: проверить посты, начиная с сентября прошлого года, — после чего снова сунул телефон в карман.

Фриман передала Лайзе распечатки и заставила ее подтвердить, что они являются постами с ее стены.

— Спасибо, миссис Треммел. Не могли бы вы теперь открыть заложенный текст?

Лайза нехотя повиновалась.

— Как видите, я выделила три поста, датированные семнадцатым сентября. Будьте любезны, прочтите первый из них вслух, включая время его размещения на вашей стене.

— Гм, час сорок шесть. «Направляюсь в „Уэстленд“, чтобы встретиться с Бондурантом. На сей раз не приму никаких отказов».

— Вы произнесли фамилию как «Бондурант», но в тексте она написана неправильно, не так ли?

— Да.

— Как она там написана?

— Б-о-н-д-у-р-о-д.

— Бондурод. Я заметила, что так вы пишете его фамилию при всех ее упоминаниях в ваших постах. Вы делаете это по ошибке или намеренно?

— Он хотел отнять у меня дом.

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

— Да, намеренно. Я называла его Бондуродом, потому что он плохой человек.

Я почувствовал, что у меня волосы взмокли от пота. Еще немного — и Лайза покажет свое истинное лицо.

— Прочтите, пожалуйста, следующий выделенный пост. Включая время размещения.

— Два часа восемнадцать минут. «Меня опять к нему не пустили. Это нечестно».

— А теперь, пожалуйста, прочтите время размещения и текст третьего поста.

— Два двадцать одна. «Нашла место его парковки. Буду ждать его в гараже».

Тишина в зале суда отозвалась у меня в голове, как грохот проезжающего мимо поезда.

— Миссис Треммел, вы ждали Митчелла Бондуранта в гараже «Уэстленд нэшнл» семнадцатого сентября прошлого года?

— Да, но недолго. Я поняла, что это бесполезно: он не выйдет до конца дня. Поэтому я ушла.

— Пошли ли вы туда же в гараж и ждали ли там мистера Бондуранта в утро убийства?

— Нет! Меня там не было!

— Вы увидели его в кофейне и разозлились, а вам было известно, куда он в следующий момент направится, не так ли? Поэтому вы сами пошли в гараж, подождали его и…

— Протестую! — завопил я.

— …и убили его молотком, верно?

— Нет! Нет! Нет! — взвыла Треммел. — Я этого не делала!

Она разрыдалась и застонала, как загнанное в угол раненое животное.

— Ваша честь, протестую! Прокурор травит мою…

Взглянув на Треммел, судья словно бы очнулся от задумчивости.

— Поддерживаю!

Фриман замолчала. Помимо всхлипываний моей клиентки, в зале не раздавалось ни звука. Служащий суда подошел к ней с коробкой бумажных салфеток, и Лайзин поток слез наконец иссяк.

— Благодарю, ваша честь, — сказала Фриман. — У меня больше нет вопросов.

Я попросил пораньше объявить утренний перерыв, чтобы моя клиентка могла прийти в себя, а я — подумать: вызывать ли следующего свидетеля или провести второй тур прямого допроса. Судья удовлетворил мою просьбу, вероятно, потому, что пожалел меня.

Лайзины слезы не дезавуировали того факта, что Фриман мастерски расставила ей ловушку. Но не все еще было потеряно. Когда строишь защиту на утверждении, что обвинение подстроено, лучше всего каждый фрагмент обвинительных доказательств и показаний свидетеля — даже если этот свидетель твоя подзащитная — представлять как часть постановки.

Когда присяжные покинули зал, я подошел к свидетельскому боксу, чтобы успокоить свою клиентку. Выдернув из коробки две салфетки, я протянул их ей. Она взяла и стала промокать глаза. Закрыв ладонями микрофон, чтобы наш разговор не транслировался на весь зал, я сказал, изо всех сил стараясь сдерживаться:

— Лайза, какого черта я должен узнавать об этом Фейсбуке только здесь? Вы представляете себе, какую роль это может сыграть в нашем деле?

— Я думала, вы знаете! Среди моих друзей есть Дженнифер.

— Моя Дженнифер?

— Да!

Ничего особенного, просто твой младший партнер и твоя клиентка знают о деле больше, чем ты.

— Но эти ваши сентябрьские посты. Вы понимаете, какой катастрофой они грозят?

— Простите меня! Я о них совершенно забыла. Это было так давно.

Было похоже, что она готова разразиться новым потоком слез. Я попытался его предотвратить:

— Ладно, нам повезло. Мы можем попробовать обратить это в свою пользу.

Она перестала промокать глаза и посмотрела на меня.

— В самом деле?

— Возможно. Но мне нужно выйти и позвонить Баллокс.

— Кто такой Баллокс?

— Простите, забыл: так мы называем Дженнифер. А вы сидите тихо и постарайтесь взять себя в руки.

— Мне будут задавать еще вопросы?

— Да. Я продолжу прямой допрос.

— Тогда мне нужно пойти привести в порядок макияж.

— Хорошая идея. Только недолго.

* * *

Наконец я вышел в коридор и позвонил Баллокс в офис.

— Вы посмотрели записи от семнадцатого сентября? — спросил я вместо приветствия.

— Только что. Если Фриман…

— Она уже это сделала.

— Дерьмо!

— Да, дело плохо, но можно попробовать выкрутиться. Лайза сказала, что вы зарегистрированы на Фейсбуке в качестве ее друга?

— Да, мне очень жаль, я знала, что у нее там есть страница. Но мне никогда не приходило в голову просмотреть более ранние записи на ее стене.

— Об этом поговорим позже. А сейчас мне нужно знать, есть ли у вас доступ к списку ее друзей.

— Он сейчас у меня перед глазами.

— Хорошо. Прежде всего я хочу, чтобы вы распечатали полный список, отдали его Лорне и велели Рохасу привезти ее с этим списком сюда. Немедленно. После этого вы с Циско начинайте изучать имена, разузнайте, кто эти люди.

— Их больше тысячи. Вы хотите, чтобы мы всех их проверили?

— Если окажется нужно, да. Мне нужна связь с Оппарицио.

— С Оппарицио? Каким образом…

— Для него Треммел представляла угрозу так же, как для банка. Она протестовала против мошенничеств с отъемом домов. Мошенничества совершались компанией Оппарицио. От Герба Дэла мы знаем, что она была для Оппарицио чем-то вроде радара. Разумно предположить, что кто-то из его компании следил за ее страницей в Фейсбуке. Лайза только что сообщила, что принимала в друзья всех, кто обращался с запросом. Если повезет, может, мы найдем какое-нибудь известное нам имя.

Последовала пауза, после чего Баллокс запинаясь произнесла то, о чем я думал:

— Отслеживая ее сообщения на Фейсбуке, они были в курсе того, что она собиралась предпринять.

— И могли узнать, что однажды она ждала Бондуранта в гараже.

— А потом обставить его убийство, отталкиваясь от ее же записи.

— Баллокс, мне неприятно вам это говорить, но вы мыслите как адвокат защиты.

— Мы сейчас же этим займемся.

Я различил нетерпение в ее голосе.

— Хорошо, но первым делом распечатайте список и пришлите его мне. Я начну допрос минут через пятнадцать. Скажите, чтобы Лорна принесла мне список прямо сюда, в зал. А потом, если вы с Циско что-нибудь обнаружите, немедленно сообщите мне по эсэмэс.

— Будет сделано.

42

Когда я вернулся в зал, Фриман все еще распирало от гордости за свою утреннюю победу. Сложив руки на груди, она лениво стояла у моего стола, прислонившись к нему бедром.

— Холлер, признайтесь, вы просто блефовали, утверждая, что ничего не знаете о ее странице в Фейсбуке.

— Мне жаль, но не могу в этом признаться: я действительно не знал.

Она закатила глаза:

— Ну и ну! Похоже, вам требуется клиент, который не прячет камня за пазухой… или новый дознаватель, который способен заранее выяснить, что он там прячет.

Я игнорировал издевку, надеясь, что таким образом она перестанет злорадствовать и вернется за свой стол, поэтому начал листать блокнот, притворяясь, будто что-то там ищу.

— Это было манной с небес, когда я вчера вечером получила эти распечатки и прочла те три поста.

— Представляю, как вы гордились собой. Кто этот гад-репортер, который дал вам распечатку?

— А вам бы очень хотелось это узнать?

— Я узнаю. Первый, кто выдаст следующий эксклюзив от окружной прокуратуры, и будет тем, кто вам помог. От меня они никогда не получают ничего, кроме «без комментариев».

Она хихикнула. Ей это ничем не грозило. Она выдала полученную информацию присяжным, а все остальное было не важно. Наконец, подняв голову, я искоса посмотрел на нее:

— Вы еще не поняли, да?

— Не поняла — чего? Что жюри теперь известно о том, что ваша клиентка прежде бывала на месте преступления и ей было известно, где искать жертву? Нет, я это прекрасно понимаю.

Я отвернулся и покачал головой.

— Ладно, увидите. Прошу меня простить.

Поднявшись, я направился к свидетельскому боксу. Лайза Треммел только что вернулась из дамской комнаты, подправив макияж. Когда она начала говорить, я снова прикрыл микрофон ладонями.

— Зачем вы разговаривали с этой сукой? Она страшный человек.

Несколько обескураженный ее откровенной злостью, я оглянулся на Фриман, которая уже сидела за прокурорским столом.

— Она не страшный человек и не сука, договорились? Она просто делает свое…

— Нет, она сука. Вы не знаете.

Склонившись к ее уху, я прошептал:

— А что делаете вы, Лайза? Слушайте, не надо вести себя со мной двулично. У вас впереди еще полчаса допроса. Давайте проведем его, не втягивая жюри в ваши соображения. Хорошо?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, но это обидно.

— Простите, если обидел. Я пытаюсь защищать вас, и мне вовсе не помогает то, что я неожиданно обнаруживаю нечто вроде этого Фейсбука во время вашего перекрестного допроса.

— Я же уже извинилась. Но ваша помощница все знала.

— Да, только я не знал.

— Послушайте, вы сказали, что можно обернуть это в нашу пользу. Как?

— Просто. Если кто-то хотел вас подставить, то эта ваша страница в Фейсбуке — отличное место для старта.

По мере того как я разворачивал перед ней тактику, которую собирался применить, взгляд ее прояснялся и румянец проступал на побледневшем лице. Гнев, омрачавший его еще минуту назад, полностью испарился. И как раз в этот момент в зал вошел судья, готовый продолжить процесс. Кивнув своей клиентке, я вернулся за стол. Судья дал распоряжение приставу ввести присяжных.

Когда все расселись по местам, Перри спросил, желаю ли я продолжить прямой допрос. Я вскочил с места так, словно лет десять ждал такой возможности. Это стоило мне чудовищной вспышки боли, пронизавшей мой торс, словно молнией. Ребра, может, и заживали, но при каждом неверном движении все еще давали о себе знать искрами из глаз.

Как раз в тот момент, когда я направлялся к трибуне, дверь в глубине зала за моей спиной открылась и вошла Лорна. Успела, молодец. С папкой в одной руке и мотоциклетным шлемом в другой, она быстро проследовала по центральному проходу к барьеру, отделявшему зрительские места от судейской территории.

— Ваша честь, вы позволите мне минуту переговорить со своей помощницей?

— Только, пожалуйста, недолго.

Я подошел к Лорне, и она передала мне папку.

— Это список всех ее друзей по Фейсбуку. К сожалению, когда я уезжала, Дженнифер и Деннис еще не успели найти никакой связи сам знаешь с кем.

Странно было слышать, как Баллокс и Циско называют их настоящими именами. Взглянув на мотоциклетный шлем, я шепотом спросил:

— Ты приехала на мотоцикле Циско?

— Ты же хотел получить список быстро, а на мотоцикле я смогла припарковаться поближе к зданию суда.

— А где Рохас?

— Не знаю. Его мобильный не отвечает.

— Чудесно. Послушай, я хочу, чтобы ты оставила мотоцикл здесь и вернулась в контору пешком. Не желаю, чтобы ты гоняла на этой адской машине для самоубийц.

— Я больше не твоя жена, а его.

Когда она это произносила, я посмотрел поверх ее плеча и увидел Мэгги Макферсон, сидевшую в зале. Интересно, ради кого она пришла — ради меня или ради Фриман?

— Слушай, — сказал я, — это не имеет никакого отношения к…

— Мистер Холлер? — услышал я за спиной многозначительный голос судьи. — Мы вас ждем.

— Да, ваша честь, — громко произнес я не оборачиваясь и шепотом добавил, обращаясь к Лорне: — Иди пешком.

Возвращаясь на трибуну, я на ходу открыл папку. В ней не было ничего, кроме списка — тысяча с лишним фамилий, напечатанных в две колонки на каждой странице, — тем не менее я сделал вид, будто только что получил Святой Грааль.

— Итак, Лайза, давайте поговорим о вашей странице в Фейсбуке. Во время перекрестного допроса вы показали, что имеете более тысячи друзей. Они все знакомы вам лично?

— Далеко не все. Поскольку очень многие люди знают обо мне благодаря ФЛАГу, я, получая запрос от кого-либо, кто хочет войти в число моих друзей, просто шлю подтверждение — это же поддержка нашему делу. Я принимаю всех без исключения.

— Значит, ваши посты доступны для большого количества людей, которые являются вашими виртуальными друзьями, но в реальности вам совершенно не знакомы. Так?

— Да, правильно.

Я почувствовал, что в кармане вибрирует телефон.

— То есть любой из этих незнакомцев, если он интересуется вашими действиями в прошлом или в настоящем, может просто зайти на вашу страницу в Фейсбуке и прочесть посты, размещенные на вашей стене. Я прав?

— Да, правы.

— Например, кто-нибудь может прямо сейчас, просматривая вашу страницу, перелистнуть ее назад и увидеть, что в сентябре прошлого года вы топтались в гараже «Уэстленда» в ожидании Митчелла Бондуранта, верно?

— Да, может.

Я вынул из кармана телефон и, используя барьер трибуны как ширму, положил его на поверхность. Одной рукой листая папку, другой я вывел на экран полученный текст. Сообщение было от Баллокс: «3-я стр., правая колонка, 5-е снизу — Дон Дрисколл. Некий Доналд Дрисколл прежде работал в АЛОФТе специалистом по инф. технологиям. Ищем дальше».

Бинго! Теперь у меня было хоть что-то, за что можно зацепиться.

— Ваша честь, я бы хотел показать свидетельнице этот документ. Это распечатка списка имен всех друзей Лайзы Треммел по Фейсбуку.

Фриман, заподозрив, что ее утренняя победа под угрозой, попыталась возразить, но судья отклонил ее протест, заметив, что она сама открыла эту дверь. Я передал своей клиентке список и вернулся на трибуну.

— Пожалуйста, откройте третью страницу распечатки и прочтите имя, которое стоит пятым снизу в правой колонке.

Фриман снова сделала попытку протестовать — на том основании, что список не проверен, но судья порекомендовал ей оспорить это во время перекрестного допроса, если она считает, что я представил суду фальшивку. Я еще раз попросил Лайзу прочесть имя.

— Дон Дрисколл.

— Спасибо. Вам знакомо это имя?

— Кажется, нет. Нет.

— Но он — один из ваших друзей по Фейсбуку.

— Понимаю, но, как уже говорила, я знаю далеко не всех, кто в списке моих друзей. Их слишком много.

— Не припоминаете ли вы, чтобы человек по имени Дон Дрисколл когда-нибудь входил в прямой контакт с вами, представляясь сотрудником компании АЛОФТ?

Фриман заявила протест и попросила о совещании. Судья подозвал нас к скамье.

— Судья, что происходит? Советник не имеет права швыряться именами направо и налево. Где доказательства того, что он не просто наобум выбирает их из списка?

Перри задумчиво кивнул:

— Я согласен, мистер Холлер.

Мой телефон остался на трибуне. Если от Баллокс пришли какие-нибудь дополнения, они не могли мне сейчас помочь.

— Ваша честь, мы можем пройти в ваш кабинет и позвонить моей помощнице, если хотите. Но я бы хотел в данном случае попросить суд об отсрочке. Обвинение внесло сюжет с Фейсбуком только сегодня утром, я пытаюсь найти ответ. Мы могли бы отложить представление мною доказательств или подождать, пока защита вызовет Дона Дрисколла в качестве свидетеля и мисс Фриман сможет сама убедиться, не допускаю ли я искажений, характеризуя его.

— Вы собираетесь вызвать его в качестве свидетеля?

— В свете того, что обвинение решило использовать в деле старые посты моей клиентки, боюсь, у меня нет иного выхода.

— Отлично, подождем показаний мистера Дрисколла. Не разочаруйте меня, мистер Холлер: не дай вам Бог прийти в суд и сказать, что вы передумали. Я буду огорчен, если такое случится.

— Да, ваша честь.

Мы вернулись на свои места, и я повторил вопрос:

— Вступал ли Дон Дрисколл в контакт с вами на Фейсбуке или где бы то ни было еще и сообщал ли он вам, что работает в АЛОФТе?

— Нет, такого не было.

— Вы знаете, что такое АЛОФТ?

— Да. Это название фирмы, которая осуществляет отъем домов; банки вроде «Уэстленда» пользуются для этого ее услугами, она делает для них всю бумажную работу.

— Проводила ли эта фирма технически и отъем вашего дома?

— Да, полностью.

— АЛОФТ — это аббревиатура? Вы знаете, как она расшифровывается?

— «А. Луис Оппарицио. Финансовые технологии». Так называется эта компания.

— Что бы вы сказали, если бы узнали, что упомянутое лицо, Доналд Дрисколл, являющийся одним из ваших друзей по Фейсбуку, работает на АЛОФТ?

— Я бы сказала, что кто-то из АЛОФТа в курсе всех моих постов.

— Значит, в принципе этот человек, Дрисколл, мог знать, где вы бываете и куда направляетесь, правильно?

— Правильно.

— Он мог быть в курсе ваших постов от сентября прошлого года, в которых вы сообщали, что нашли место парковки машины мистера Бондуранта в банковском гараже и собираетесь ждать его там, верно?

— Верно.

— Благодарю вас, Лайза. У меня больше нет вопросов.

Возвращаясь на место, я украдкой посмотрел на Фриман. Она больше не сияла. Она смотрела прямо перед собой. Я перевел взгляд на зрительный зал в поисках Мэгги, но ее там уже не было.

43

Вторая половина дня была посвящена выступлению Шамирам Арсланян, моего эксперта-криминалиста из Нью-Йорка. Я весьма успешно пользовался услугами Шами в прошлом и собирался воспользоваться ими теперь. Она имела ученые степени, полученные в Гарварде, Массачусетсском технологическом институте и Институте имени Джона Джея, где и работала в настоящее время научным сотрудником, а кроме того, обладала несокрушимым обаянием и телегеничной внешностью. А сверх всего этого она просто-таки излучала честность, не позволявшую усомниться ни в одном слове ее показаний. Конечно же, она была бесценной находкой, но соглашалась выступать только тогда, когда была совершенно уверена в научной обоснованности своих выводов и в том, что собиралась сказать на процессе. Что было для меня в данном случае дополнительным бонусом, так это то, что она была точно такого же роста, как моя клиентка.

Во время обеденного перерыва Арсланян установила перед ложей жюри манекен. Это была мужская фигура ростом шесть футов полтора дюйма — то есть такого же роста, какой был у Митчелла Бондуранта в обуви. На манекен надели костюм, похожий на тот, в каком Бондурант был в день убийства, и точно такие же туфли. Манекен был изготовлен на шарнирах, которые позволяли сгибать его во всех возможных направлениях и придавать любую позу.

Когда после перерыва суд собрался снова, моя свидетельница заняла место в боксе, и я не пожалел времени, чтобы представить ее во всех ее многочисленных достоинствах. Я хотел, чтобы присяжные поняли, насколько компетентна эта женщина, и обратили благосклонное внимание на ее умение отвечать на любые вопросы. Еще мне было нужно, чтобы они осознали: ее квалификация и знания ставят ее на совсем иной уровень по сравнению с экспертом — свидетелем обвинения. На гораздо более высокий.

Когда нужное впечатление было достигнуто, я перешел к существу дела.

— Итак, доктор Арсланян, я попросил вас изучить различные аспекты убийства Митчелла Бондуранта, не так ли?

— Да, именно так.

— И в особенности — физические.

— Да, вы попросили меня выяснить, могла ли ваша клиентка в действительности совершить это преступление так, как описывает полиция.

— И каков ваш вывод — могла?

— И да, и нет. Я уверена, что она могла его совершить, но отнюдь не так, как утверждает полиция.

— Не могли бы вы объяснить свое заключение?

— Я предпочитаю его продемонстрировать, заняв место вашей клиентки.

— Какой у вас рост, доктор Арсланян?

— Пять футов три дюйма без обуви, такой же, как у Лайзы Треммел, как мне сообщили.

— Прислал ли я вам молоток, являющийся точной копией того, который был обнаружен полицией и объявлен орудием преступления?

— Да, прислали, и он у меня с собой.

Она подняла дубликат молотка с пюпитра, находившегося перед ней в свидетельском боксе.

— Получили ли вы от меня фотографии садовых туфель, которые были изъяты из незапертого гаража моей подзащитной и на одной из которых впоследствии было найдено пятнышко крови жертвы?

— Да, получила, и мне удалось достать точно такую же пару с помощью вашего офис-менеджера. Сейчас эти туфли на мне.

Она выставила ногу из свидетельского бокса в сторону ложи присяжных, чтобы они могли рассмотреть прорезиненную садовую туфлю. По залу прокатился вежливый смешок. Я попросил судью разрешить моей свидетельнице продемонстрировать свои выводы, и он разрешил, несмотря на протест обвинения.

Арсланян вышла из свидетельского бокса с молотком в руке и приступила к демонстрации.

— Вопрос, который я себе задала, состоял в следующем: могла ли женщина роста обвиняемой, то есть в обуви — пяти футов трех дюймов, как я сама, нанести смертельный удар по темени мужчине ростом шесть футов полтора дюйма в обуви? Я учла и десятидюймовую ручку молотка. Но было ли этого достаточно? Таков был вопрос.

— Доктор, позвольте мне перебить вас: не могли бы вы сначала рассказать нам о своем манекене и о том, как вы его используете?

— Разумеется. Это Мэнни, и я всегда использую его, когда провожу тестирование в своей лаборатории в Институте Джона Джея и когда выступаю в суде. У него имеются все суставы, какие есть у человека, он разбирается на части, если мне это требуется, а самое его большое достоинство состоит в том, что он никогда мне не перечит и не говорит, что я полновато выгляжу в джинсах.

Она снова сорвала одобрительный смешок зала.

— Благодарю вас, доктор, — поспешил сказать я прежде, чем судья велел бы ей воздерживаться от шуток. — А теперь, если не возражаете, продолжайте свою демонстрацию.

— Конечно. Итак, я изучила отчет о вскрытии, фотографии и рисунки, чтобы точно определить место на черепе манекена, куда был нанесен смертельный удар. Благодаря зазубрине на рабочей поверхности бойка мы знаем, что на мистера Бондуранта напали сзади. Мы также знаем, исходя из одинаковой глубины окружности вмятины на черепе, что удар был нанесен сверху плашмя. Таким образом, приложив молоток вот таким образом…

Взобравшись на ступеньку небольшой стремянки, стоявшей рядом с Мэнни, она приложила ударную поверхность молотка к макушке его головы и закрепила ее в этом положении с помощью рук самого безликого манекена. После этого она сошла со ступеньки и указала на перпендикулярную головке молотка ручку, которая располагалась строго параллельно полу.

— Как видите, отсюда, с полу, у меня ничего не получится. Во мне в этих туфлях пять футов четыре дюйма росту, и в обвиняемой, в таких же туфлях, те же пять футов четыре дюйма. Для нас ручка расположена слишком высоко.

Она потянулась к молотку, но не смогла взяться за него так, чтобы ручка осталась параллельной полу.

— О чем это свидетельствует? О том, что обвиняемая не могла нанести удар жертве, находившейся в таком положении — то есть стоявшей прямо и державшей голову без наклона. Теперь рассмотрим, какое положение должна была бы занимать фигура жертвы, чтобы это стало возможно. Мы знаем, что удар был нанесен сзади, поэтому, если мужчина стоял, наклонившись вперед — ну, скажем, уронил ключи и хотел их поднять, — это тоже было бы невозможно: я не могу достать молотком до макушки через его спину.

Рассказывая, она производила соответствующие манипуляции с манекеном: сгибала его в поясе и пыталась молотком дотянуться до его темени.

— Нет, не получается. Я искала нужное положение два дня во всех перерывах между лекциями и пришла к выводу, что есть только два положения, в которых это возможно: если жертва по какой-то причине в момент убийства стояла на коленях или на корточках либо смотрела в потолок, до отказа запрокинув голову.

Она сначала выпрямила манекен, потом откинула его голову назад, согнув шею, и взялась за ручку молотка. Такая позиция была вполне подходящей, но при этом лицо манекена располагалось в строго горизонтальной плоскости.

— Далее. Согласно результатам вскрытия, на коленях жертвы были характерные ссадины, а на одном даже треснула коленная чашечка. В отчете сказано, что эти травмы получены при падении мистера Бондуранта после нанесения ему удара. Он сначала упал на колени, а затем лицом вниз. Такое падение мы называем «падением мертвеца». Учитывая характер повреждения коленей, я делаю вывод, что в момент удара жертва могла находиться только в таком положении. — Она указала на откинутую назад до упора голову манекена.

Я проверил реакцию жюри. Все наблюдали с напряженным вниманием. Это напоминало шоу, причем захватывающее.

— Хорошо, доктор. А теперь, если вы вернете голову манекена в вертикальную или слегка наклонную позицию, можете ли вы сказать, какого приблизительно роста должен был быть настоящий преступник?

Фриман взвилась и в крайнем раздражении крикнула:

— Ваша честь, это не наука! Это шаманство. Все это делается, чтобы напустить дыма. А теперь советник еще просит свидетельницу указать рост какого-то мифического человека, который якобы мог совершить это преступление. Никто не способен сказать точно, в какой позе стояла жертва этого чудовищного преступления и под каким углом была наклонена его го…

— Ваша честь, — перебил ее я, — время заключительных дебатов сторон настанет не раньше следующей недели. Если штат имеет обоснованные возражения, пусть обвинитель представит их суду на стадии контрдоказательств вместо того, чтобы пытаться воздействовать на присяжных…

— Хорошо, — сказал судья. — Замолчите оба. Мистер Холлер, вас не ограничивали во времени для допроса этой свидетельницы. Но я начинал понимать мисс Фриман еще до того, как она выступила со своей зажигательной речью. Протест принят.

— Благодарю, ваша честь, — произнесла Фриман так, словно ее только что спасли от участи быть брошенной в пустыне.

Я взял себя в руки, посмотрел на свою свидетельницу и ее манекен, затем сверился с записями и наконец кивнул. Я достиг того, к чему стремился, поэтому сказал:

— Вопросов больше нет.

У Фриман вопросы имелись, но, сколько ни пыталась ветеранша судебных баталий обвинительница сбить с толку ветераншу судебных баталий свидетельницу, ничего у нее не вышло: Шами Арсланян не уступила ей ни пяди своей территории. Фриман терзала ее почти сорок минут, но единственное, чего ей удалось добиться, — это заставить Арсланян признать, что невозможно точно знать, что случилось в гараже в момент убийства.

Еще в начале недели судья сообщил нам, что пятница будет коротким днем из-за окружного совещания судей, запланированного на вторую половину дня. Поэтому мы работали без перерыва почти до четырех часов, когда Перри объявил, что процесс возобновится после выходных. На двухдневный отдых я уходил с ощущением, что на данном этапе мы побеждаем. Устояв против большей части обвинительных улик, мы завершали неделю энергичным отрицанием Лайзой Треммел своей вины и утверждением, что ее подставили, а также предположением моей свидетельницы-криминалистки, что моя клиентка физически не могла совершить это преступление. Если, конечно, она не нанесла смертельный удар Бондуранту в тот момент, когда он, стоя в гараже, почему-то глазел в потолок.

Я не сомневался, что посеял жизнеспособные семена сомнения. Закончив собирать бумаги, я не уходил от своего стола, просматривая какую-то папку, которая мне была совершенно не нужна, в ожидании, что Фриман подойдет и предложит сделку в обмен на признание вины моей подзащитной.

Но этого не случилось. Когда я поднял голову от своей якобы важной папки, Фриман уже не было в зале.

Я спустился на лифте на второй этаж. Все судьи уже должны были отбыть на совещание по мерам, направленным против нарушения правил поведения в суде, но, по моим соображениям, окружная прокуратура должна была работать до пяти. Администратор за стойкой, которому я сообщил, что иду к Мэгги Макферсон, позволил мне пройти. Мэгги делила кабинет с еще одним заместителем окружного прокурора, но, к счастью, тот был в отпуске, и она сидела в кабинете одна. Пододвинув стул отсутствующего коллеги к ее столу, я сел напротив.

— Я сегодня несколько раз заходила в зал суда, — сказала она. — Немного послушала твой прямой допрос этой дамы из Института Джона Джея. Она — хорошая свидетельница.

— Да, отличная. Я тебя видел. Только не знал, ради кого ты пришла — ради меня или ради Фриман.

Она улыбнулась:

— Возможно, ради себя самой. Я продолжаю кое-чему учиться у тебя, Холлер.

Теперь улыбнулся я:

— Мэгги Макферсон учится у меня? Не может быть.

— Ну…

— Нет, ничего не говори.

Мы оба рассмеялись.

— В любом случае я рад, что ты заходила. Что вы с Хейли собираетесь делать в выходные?

— Еще не знаю. Уезжать никуда не планировали. А у тебя, как я догадываюсь, будет полно работы.

Я кивнул:

— Нам нужно будет кое-кого найти. Понедельник и вторник обещают быть решающими днями этого процесса. Но может, сходим в кино или еще куда-нибудь?

— Конечно.

Мы помолчали. Я только что провел один из самых удачных дней в своей карьере, однако чувствовал, как во мне растет чувство утраты и грусти, и, посмотрев на бывшую жену, спросил:

— Мы больше никогда снова не будем вместе, да, Мэгги?

— Что?

— Мне только сейчас пришло в голову: ты хочешь, чтобы все оставалось так, как сейчас. Хоть одному из нас это действительно необходимо, так, как прежде, не будет никогда. Ты не дашь мне этого.

— Майкл, зачем говорить об этом сейчас? У тебя самая середина процесса. Ты…

— У меня самая середина жизни, Мэг. Я хочу только, чтобы вы с Хейли гордились мной.

Она склонилась ко мне через стол и, протянув руку, на миг дотронулась до моей щеки.

— Думаю, Хейли гордится тобой.

— Да? А ты?

Она улыбнулась, но как-то грустно.

— Думаю, тебе надо ехать домой и до утра не думать ни об этом, ни о процессе, ни о чем бы то ни было другом. Пусть все уляжется у тебя в голове. Расслабься.

Я покачал головой:

— Не могу. В пять у меня встреча с осведомителем.

— По делу Треммел? Кто этот осведомитель?

— Не важно. А ты просто стараешься сменить тему. Ты никогда до конца не забудешь и не простишь, да? Это выше тебя, и, быть может, именно это делает тебя таким хорошим прокурором.

— Да, я отличный прокурор. Наверное, именно поэтому и торчу здесь, в Ван-Нуйсе, выступая по делам о вооруженных ограблениях.

— Это политика, не имеющая никакого отношения к талантам и преданности делу.

— Это не имеет значения, и я не могу с тобой больше болтать. У меня рабочий день еще не закончился, а тебе пора на встречу со своим осведомителем. Почему бы тебе не позвонить мне завтра, если ты хочешь сводить Хейли в кино? Возможно, я тебе это разрешу, пока сама буду бегать по разным делам.

Я встал: когда проигрывал дело, я всегда отдавал себе в этом отчет.

— Ладно, ухожу. Позвоню завтра. Но надеюсь, что ты тоже пойдешь с нами в кино.

— Посмотрим.

— Хорошо.

Для быстроты я спустился пешком по лестнице, потом пересек площадь, чтобы направиться по Силмар на север, к Дому победы, и тут наткнулся на мотоцикл, припаркованный у бордюра. Это был мотоцикл Циско — драгоценный «харлей-дэвидсон» с панорамным рулем, перламутрово-черным баком и такими же крыльями. Я хмыкнул: Лорна, моя вторая бывшая жена, сделала точно так, как я велел.

Она не замкнула мотоцикл на цепь, видимо, полагая, что он в безопасности перед зданием суда, возле полицейского участка. Отведя от бордюра, я покатил его по Вимлар. Должно быть, вид у меня был еще тот: мужчина в элегантном костюме от Корнелиани, толкающий по улице «харлей» с лежащим на руле портфелем.

Когда я прибыл в свой офис, было половина пятого, до появления Герба Дэла оставалось еще полчаса. Чтобы выкинуть из головы разговор с Мэгги и снова окунуться в дело, я созвал общее совещание. Сообщив Циско, где оставил его мотоцикл, я попросил доложить, что нового выявило дальнейшее изучение списка друзей Лайзы на Фейсбуке.

— Прежде всего: какого черта мне ничего не было известно о ее странице? — спросил я.

— Это моя вина, — быстро ответила Аронсон. — Как уже говорила, я знала о ней и даже откликнулась на предложение Лайзы присоединиться к ее друзьям. Просто я не осознала, что это может быть важно.

— И я тоже, — подхватил Циско. — Меня она тоже пригласила. Я бегло просмотрел ее страницу, но ничего такого не увидел. Надо было смотреть внимательней.

— И я тоже, — добавила Лорна.

Я вгляделся в их лица: это был единый фронт.

— Великолепно, — сказал я. — Значит, мы все четверо упустили этот момент, а наша клиентка не потрудилась обратить на него наше внимание. Полагаю, нас всех следовало бы уволить.

Для пущего эффекта я сделал паузу.

— Ладно. Что там насчет имени, которое вы выудили? Откуда взялся этот Дон Дрисколл и что нам о нем известно? Ребята, возможно, Фриман непредусмотрительно обронила нам в руки ключик ко всему делу. Так что у нас есть?

Баллокс взглянула на Циско, предоставляя слово ему.

— Как известно, — начал тот, — в феврале АЛОФТ был продан компании «Лемюр», однако Оппарицио продолжает руководить им. Поскольку «Лемюр» является государственной компанией, все, что касается этой сделки, отслеживалось Федеральной торговой комиссией и являлось публичной процедурой для акционеров. Включая список сотрудников, которые числились на службе в АЛОФТе на момент продажи. Вот список, датированный пятнадцатым декабря.

— Поэтому мы стали сверять список сотрудников АЛОФТа со списком друзей Лайзы Треммел на Фейсбуке, — подхватила Баллокс. — К счастью, Доналд Дрисколл по алфавиту стоял в начале списка, и мы нашли его довольно быстро.

Я одобрительно кивнул.

— Кто такой этот Дрисколл?

— В документах ФТК его имя значилось в отделе, который называется «Информационные технологии», — ответил Циско. — Тогда я — чем черт не шутит — позвонил в отдел и попросил его к телефону. Мне сказали, что Доналд Дрисколл работал у них, но срок его контракта истек первого февраля и контракт не был продлен. Он уволился.

— Вы начали его искать? — спросил я.

— Да. Но имя довольно распространенное, и дело идет медленно. Как только что-нибудь нароем, ты узнаешь об этом первым.

На то, чтобы кого-нибудь отыскать, частному лицу всегда требуется много времени. Не то что копам: просто напечатай фамилию в поисковой строке любой из многочисленных баз данных правоохранительных органов.

— Не сбавляйте темпа, — сказал я. — От этого может зависеть исход всей игры.

— Не волнуйся, босс, — ответил Циско. — Никто не собирается тормозить.

44

Доналд Дрисколл, тридцати одного года, бывший сотрудник АЛОФТа, жил в районе Белмонт-Шор, на Лонг-Бич. В воскресенье утром мы с Циско отправились туда, чтобы вручить ему повестку. Я надеялся, что удастся поговорить с ним до того, как я выведу его на свидетельское место.

Рохас, желая загладить свою вину, согласился поработать в выходной. Он вел «линкольн», а мы с Циско сидели сзади: он вводил меня в курс последних раздобытых им сведений об убийстве Бондуранта. Создавалось отчетливое ощущение, что наша защита выстраивается и Дрисколл может стать тем свидетелем, который увенчает сооружение крышей.

— Знаешь, — сказал я, — мы бы даже могли выиграть дело, если бы Дрисколл согласился сотрудничать и сказал то, что он, полагаю, может сказать.

— Это большое «если», — ответил Циско. — С этим парнем надо ко всему быть готовыми. По тому, что нам известно, он может действительно оказаться тем самым парнем. Знаешь, какой у него рост? Шесть футов четыре дюйма. Это в его водительских правах написано.

Я вопросительно посмотрел на него.

— …которых я по идее не должен был видеть, но так случилось, что увидел, — добавил Циско.

— Циско, не желаю ничего знать о твоих противоправных действиях.

— Я только сказал, что эта информация содержится в его водительских правах, вот и все.

— Прекрасно. На этом и закончим. Что, ты предполагал, мы будем делать, когда приедем туда? Я считал, что просто постучим в дверь.

— Так и будет. Но все же будь осторожен.

— Я встану у тебя за спиной.

— Конечно. Ты настоящий друг.

— Да, друг. И кстати, если я завтра вызову тебя в качестве свидетеля, сделай милость, надень рубашку с рукавами и воротником. Пожалуйста, прими презентабельный вид. Не представляю, как Лорна с тобой ладит.

— Пока можно сказать, что со мной она ладит дольше, чем ладила с тобой.

— Это правда.

Я отвернулся к окну. У меня было две бывшие жены, которые, вероятно, были и двумя моими лучшими друзьями. Да, они у меня были, но я не смог их удержать. Что это обо мне говорит? Я жил мечтой, что однажды Мэгги, моя дочь и я снова будем вместе, снова станем семьей. Действительность подсказывала, что этого не будет никогда.

— Все в порядке, босс?

Я снова повернулся к Циско.

— Да, а что?

— Не знаю. У тебя вид немного трехнутый. Может, мне лучше одному пойти постучать в дверь? А если он согласится говорить, я позвоню тебе по мобильнику, и ты подойдешь.

— Нет, мы пойдем вместе.

— Ты — начальник.

— Да, я начальник.

Но чувствовал я себя при этом неудачником и дал себе слово, что изменю свою жизнь и найду способ исправиться. Сразу же по окончании процесса.

Белмонт-Шор производил впечатление захолустного приморского городка, хотя и был частью фешенебельного района Лонг-Бич. Дом, где жил Дрисколл, оказался двухэтажным, в стиле 50-х, многоквартирным бело-голубым зданием, стоявшим в глубине улицы Бейшор, неподалеку от пирса.

Квартира 24, где жил Дрисколл, располагалась на втором этаже, приблизительно посередине опоясывавшей его крытой галереи. Циско постучал и отступил в сторону, оставив меня прямо перед дверью.

— Ты шутишь? — спросил я.

Он молча посмотрел на меня — он не шутил.

Я тоже сделал шаг в сторону. Мы подождали, но никто не ответил, хотя не было еще и десяти часов воскресного утра. Взглянув на меня, Циско поднял брови, словно спрашивая: «Что ты теперь собираешься делать?»

Ничего не ответив, я повернулся к перилам и посмотрел вниз, на автомобильную стоянку. Все места там были пронумерованы, некоторые сейчас пустовали. Ткнув пальцем, я сказал:

— Давай найдем двадцать четвертое место и посмотрим, здесь ли его машина.

— Ты иди проверь, а я здесь осмотрюсь, — ответил Циско.

— Зачем?

Я не видел, что там можно было осматривать: мы находились на галерее шириной в пять футов, которая шла мимо всех квартир второго этажа. Никаких предметов мебели, никаких мотоциклов — голый бетон.

— Просто иди и проверь парковку, — повторил Циско.

Я спустился во двор. Заглянув под три машины, чтобы увидеть номера парковочных мест, написанные на бордюре, я понял, что они не соответствуют номерам квартир. Всего квартир в доме было двенадцать: шесть на первом этаже — с первой по шестую, шесть на втором — с двадцать первой по двадцать шестую. А парковочные места были пронумерованы с первого по шестнадцатое. Я подумал, что если каждая квартира имеет одно парковочное место — а в этом был смысл, поскольку два места были помечены как гостевые и еще два предназначены для инвалидов, — то у Дрисколла должен быть десятый номер.

Предаваясь этим вычислениям и заглядывая под десятилетний «БМВ», стоявший на месте, помеченном номером десять, я услышал, что Циско окликнул меня по имени, и поднял голову: он жестом позвал меня наверх.

Когда я поднялся, Циско стоял перед распахнутой дверью двадцать четвертой квартиры, приглашая меня войти.

— Он спал, но в конце концов проснулся и открыл.

Войдя, я увидел растрепанного мужчину, сидевшего на диване в негусто обставленной гостиной. Волосы на правой стороне головы спутались и прилипли к черепу. Он кутался в одеяло. Но даже в таком виде я узнал в нем человека с фотографии, которую Циско распечатал из его аккаунта в Фейсбуке.

— Это вранье, — сказал мужчина, — я его не приглашал. Он сам вломился.

— Нет, ты меня пригласил, — возразил Циско. — У меня есть свидетель.

Он указал на меня. Затуманенным взором хозяин квартиры проследил за его пальцем и впервые увидел меня. В его глазах забрезжило узнавание. Теперь я точно знал, что это Дрисколл и что мы приехали не напрасно.

— Эй, послушайте, я не понимаю, что все это…

— Вы Доналд Дрисколл? — перебил его я.

— Ничего я вам не скажу, пошли вы… Вы не имеете права врываться…

— Эй! — громко крикнул Циско.

Мужчина подскочил на диване. Даже я вздрогнул, не готовый к такой новой тактике ведения интервью.

— Просто отвечай на вопрос, — продолжил Циско более спокойным голосом. — Ты Доналд Дрисколл?

— А кто интересуется?

— Вы знаете, кто интересуется, — сказал я. — Вы узнали меня, как только увидели. И вы понимаете, зачем мы здесь, Доналд, не так ли?

Я пересек комнату, на ходу вытаскивая из кармана ветровки повестку. Дрисколл был высок ростом, но тощ и бледен, как вампир, что казалось странным для человека, живущего в двух шагах от моря. Я бросил сложенный листок ему на колени.

— Что это? — спросил он и стряхнул бумажку на пол, даже не развернув.

— Это повестка, и вы не имеете права швырять ее на пол, не прочитав, но это не имеет значения. Вы вызваны в суд, Доналд. У меня есть свидетель, и я имею все полномочия. Не явитесь завтра к девяти, чтобы дать показания, — к обеду окажетесь в тюрьме за неуважение к суду.

Дрисколл наклонился и поднял повестку.

— Гады! Что вы мне мозги пудрите! Хотите, чтоб меня прикончили?

Я взглянул на Циско. Нам явно здесь что-то светило.

— О чем это вы?

— О том, что я не могу давать показания! Если я хотя бы приближусь к суду, меня убьют. Возможно, они и сейчас наблюдают за этой долбаной квартирой.

Я снова взглянул на Циско, потом — на мужчину, сидевшего на диване.

— Кто собирается вас убить, Доналд?

— Не скажу. Сами, уроды, не догадываетесь?

Он швырнул в меня повесткой, которая, стукнувшись о мою грудь, спланировала на пол. Вскочив с дивана, Дрисколл попытался прорваться к открытой двери. Одеяло упало, и я увидел, что на нем только спортивные трусы и футболка. Не успел он сделать и трех шагов, как Циско толкнул его всем корпусом, как футбольный полузащитник. Дрисколл отлетел к стене и упал. Картинка, изображавшая девушку на доске для серфинга, сорвалась со стены, и разбитая рамка рухнула рядом с ним.

Циско спокойно наклонился, рывком поднял Дрисколла и отвел обратно на диван. Я пошел к двери и закрыл ее на случай, если удар в стену привел бы сюда какого-нибудь любопытного соседа, после чего вернулся в гостиную.

— Вы не убежите отсюда, Доналд, — сказал я. — Вы расскажете нам обо всем, что вы сделали и что знаете, тогда мы сможем вам помочь.

— Помочь мне сыграть в ящик, сволочи? Вы мне, кажется, плечо сломали. Мерзавцы.

Он стал разминать руку, словно бейсболист, собиравшийся делать подачи минимум в девяти иннингах. При этом он болезненно гримасничал.

— Ну, как рука? — спросил я.

— Я же сказал: болит, как сломанная. Что-то там сместилось.

— Может, вообще не сможешь ею двигать, — сказал Циско.

Его голос звучал угрожающе, будто, если рука окажется сломанной, Дрисколла ожидали еще более тяжкие последствия. Я заговорил спокойно и приветливо:

— Доналд, что вам известно? Почему вы представляете опасность для Оппарицио?

— Я ничего не знаю, и я не называл вам имени… того имени, которое вы произнесли.

— Вы должны кое-что уразуметь. Вам вручена официальная повестка. Либо вы являетесь в суд и даете показания — либо будете сидеть в тюрьме, пока этого не сделаете. Но поразмыслите трезво, Доналд. Если вы дадите показания о том, что знаете об АЛОФТе и что вы для них сделали, вы будете под защитой. Никто к вам и пальцем не притронется, потому что сразу станет очевидно, откуда ноги растут. В этом для вас единственное спасение.

Он затряс головой.

— Ага, очевидно! А если они сделают это раньше? А как насчет того, что случится через десять лет, когда о вашем дерьмовом процессе никто уже и не вспомнит, а они по-прежнему будут прятаться за своей кучей денег?

На это мне и впрямь нечего было ответить.

— Послушайте, в этом процессе на кону — жизнь моей клиентки, у которой маленький сын. И у нее пытаются отнять все. Я не намерен…

— Да пошел ты! Может, она действительно это сделала. Здесь речь идет о двух совершенно разных вещах. У меня нет никаких доказательств. Вообще ничего. Так что оставьте меня, черт вас дери, в покое. Жизнь вашей клиентки. А как насчет моей жизни? Я тоже не хочу умирать.

Я печально покачал головой:

— Я не могу оставить вас в покое. Завтра вы выступите в качестве моего свидетеля. Вы можете отказаться отвечать на вопросы. Можете даже прибегнуть к Пятой поправке, если вы совершали какие-нибудь преступления. Но вы там будете. И они там будут и сочтут, что вы представляете для них проблему. Лучшее, что вы можете сделать, — это все выложить, Доналд. Расскажите — и вы защищены. Пять, десять лет — они никогда не смогут вам ничего сделать, потому что будет существовать протокол.

Дрисколл уставился на пепельницу, полную мелких монет, которая стояла на кофейном столике, но видел он перед собой что-то другое.

— Может, мне привести с собой адвоката? — сказал он.

Мы с Циско переглянулись. Это было именно то, чего я хотел меньше всего. Свидетель со своим собственным адвокатом всегда плохо.

— Конечно. Прекрасно. Если у вас есть адвокат, приводите. Но никакой адвокат не остановит процесс. Повестка пуленепробиваема, Доналд. Адвокат сдерет с вас тысячу за попытку отмазать от нее, но ничего не выйдет. Судья только разозлится на вас за то, что вы отнимаете у него время.

У меня в кармане зажужжал телефон. Рановато для воскресного утра. Я достал аппарат и посмотрел на дисплей: Мэгги Макферсон.

— Подумайте о том, что я вам сказал, Доналд. Мне нужно ответить на звонок, я скоро вернусь.

Я вышел в кухню, на ходу нажимая кнопку «принять».

— Мэгги? Что-то случилось?

— Да нет. Почему что-то должно случиться?

— Не знаю. Просто сейчас еще довольно рано для воскресенья. Хейли еще спит?

Для моей дочери воскресенье всегда было днем наверстывания недосыпа. Если ее не разбудить, она могла проспать до полудня.

— Разумеется. Просто, поскольку ты сам вчера не позвонил, я хотела узнать: кино не отменяется?

— Э-э…

Я смутно припомнил, что в пятницу, в кабинете Мэгги, пообещал сводить дочь в кино.

— Значит, ты занят.

В ее голосе зазвучала Интонация. Осуждающая, смешивающая тебя с дерьмом Интонация.

— В настоящий момент — да. Я на Лонг-Бич, беседую со свидетелем.

— Значит, никакого кино? Так ей и сказать?

Из гостиной доносились голоса Циско и Дрисколла, но сейчас у меня в голове было совсем другое, так что слов я не разбирал.

— Нет, Мэгги, не говори ей этого. Просто я не знаю точно, когда освобожусь. Дай мне закончить здесь, и я позвоню. Это будет раньше, чем она проснется. Ладно?

— Ладно, подождем.

Она повесила трубку прежде, чем я успел ответить. Сунув телефон в карман, я огляделся. Впечатление было такое, что кухня в этой квартире — наименее используемое помещение.

Когда я вернулся в гостиную, Дрисколл по-прежнему сидел на диване, а Циско по-прежнему стоял рядом, чтобы успеть предотвратить попытку побега.

— Доналд только что рассказывал мне, как он мечтает дать показания, — сказал он.

— Это правда? Что заставило вас изменить свое решение, Доналд?

Пройдя мимо Циско, я встал напротив Дрисколла. Тот поднял голову, пожал плечами, потом кивнул в сторону Циско:

— Он сказал, что вы ни разу не потеряли ни одного свидетеля и что, если дойдет до дела, он знает людей, которые смогут справиться с их людьми без труда. Я ему вроде как поверил.

У меня перед глазами моментально возникла картина: темная комната в клубе «Святых», я постарался побыстрее стереть ее из памяти.

— Ну да, он прав, — кивнул я. — Значит, вы согласны сотрудничать?

— Да. Я расскажу вам все, что знаю.

— Отлично. Тогда почему бы не начать прямо сейчас?

Назад: Часть третья БОЛЕРО

Дальше: Часть пятая ЛИЦЕМЕРИЕ НЕВИННОСТИ

Часть четвертая ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

39

40

41

* * *

42

43

44

Часть четвертая
ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ