Назад: Часть вторая ГИПОТЕЗА НЕВИНОВНОСТИ

Часть третья
БОЛЕРО

18

Луис Оппарицио был из тех, кто не любит получать судебные предписания. Юрист по образованию, он знал, что единственный способ вытащить его на процесс Лайзы Треммел в качестве свидетеля — это засвидетельствовать факт получения им повестки. Избежать этого — значит избежать и дачи свидетельских показаний. То ли кто-то намекнул ему, то ли он был достаточно сообразителен сам, чтобы просечь стратегический план защиты, но он исчез как раз в тот момент, когда мы начали его искать. Местонахождение его было совершенно неизвестно, и все обычные уловки, с помощью которых в таких случаях находят след и выгоняют из норы адресата повестки, в данном случае провалились. Мы даже не знали, в стране ли Оппарицио, не говоря уж о том, в Лос-Анджелесе ли он.

У Оппарицио было одно большое преимущество, облегчавшее ему возможность прятаться. Деньги. С деньгами в этом мире можно скрыться от кого угодно, и Оппарицио это знал. У него была куча домов в куче штатов, несчетное количество машин и даже частный самолет, который в мгновение ока мог доставить его в любое из его убежищ. Куда бы он ни направлялся, будь то из одного штата в другой или из своего дома в Беверли-Хиллз в свой офис в Беверли-Хиллз же, его сопровождала мощная фаланга охраны.

Но было и одно обстоятельство, работавшее против него. Деньги. Несметное богатство, которое он стяжал, исполняя поручения банков и прочих заимодавцев, было и его ахиллесовой пятой. Он приобрел вкусы и привычки супербогача.

И именно благодаря этому мы в конце концов поймали его.

В ходе усилий определить местонахождение Оппарицио Циско Войцеховский собрал огромное количество информации о личности своей «жертвы». Исходя из этой информации и был тщательно разработан и блестяще осуществлен наш план. Шикарный буклет-анонс закрытого аукциона, на котором представлена картина Альдо Тинто, послали ему в его офис в Беверли-Хиллз. В буклете сообщалось, что картина будет выставлена для обозрения желающих принять участие в торгах в течение двух часов, начиная с семи вечера первого четверга сего месяца, в Санта-Монике, в «Галерее Z» выставочного комплекса «Бергамот». Предложения будут приниматься до полуночи.

Организация презентации выглядела вполне законной и профессиональной. Описание картины взяли из интернет-каталога частных коллекций. Из рассказа о деятельности Оппарицио за последние два года в журнале, выпускаемом коллегией адвокатов, нам было известно, что он коллекционирует картины художников второго эшелона и покойный итальянский мастер Тинто — его страсть. Когда по номеру, указанному в буклете, позвонил человек, представившийся агентом Луиса Оппарицио и забронировавший для него время показа, мы уже знали, что он — наш.

Свита Оппарицио вошла в зал бывшего вокзала «Ред кар» точно в назначенное время. Пока три охранника в темных очках рассредоточивались по переднему залу, двое других осмотрели «Галерею Z» и дали сигнал: чисто. Только после этого Оппарицио вышел из длинного лимузина.

Внутри Оппарицио встретили две женщины, обезоружившие его своими улыбками и восторгами по отношению к искусству вообще и к живописи, которую ему предстояло увидеть, в частности. Одна из них вручила ему хрустальный бокал с шампанским в ознаменование события, другая — толстый пакет сопроводительных документов, подтверждающих подлинность и выставочную историю представленного произведения. Ему сказали, что все это он может прочесть позже, поскольку сейчас лучше, не теряя времени, приступить к осмотру, чтобы успеть до часа, назначенного следующему посетителю. Его провели в смотровой зал, где на нарядном мольберте стояла картина, задрапированная шелковым покрывалом. Луч от единственного источника света падал на середину комнаты. Гостю сказали, что он сам может снять покрывало, и одна из сопровождавших дам приняла у него бокал с шампанским. На ней были длинные перчатки.

Оппарицио сделал шаг вперед и, предвкушая удовольствие, протянул руку к мольберту. Он осторожно сдернул шелк с рамы и увидел пришпиленную к доске повестку. В недоумении он наклонился вперед, все еще надеясь, видимо, что это работа итальянского мастера.

— Итак, повестка вам вручена, мистер Оппарицио, — провозгласила Дженнифер Аронсон. — Вы читаете оригинал.

— Ничего не понимаю, — сказал он, хотя все понял.

— С того момента, как ваша машина въехала на территорию, все заснято на видео, — подхватила Лорна.

Она подошла к стене, включила свет, затопивший всю комнату, и указала на две видеокамеры, укрепленные наверху. Дженнифер подняла бокал, как бы произнося тост:

— У нас также есть отпечатки ваших пальцев, если понадобятся. — Повернувшись к одной из камер, она еще раз подняла бокал.

— Нет, — сказал Оппарицио.

— Да, — возразила Лорна.

— Встретимся в суде, — добавила Дженнифер.

Женщины направились к боковому выходу из галереи, где в «линкольне» их ждал Циско. Дело было сделано.

Это было некоторое время назад, а сейчас я сидел в судейском зале достопочтенного Коулмена Перри, готовясь отстаивать правомочность и факт вручения повестки Луису Оппарицио, а тем самым опору всей нашей стратегии. Моя помощница Дженнифер Аронсон сидела рядом со мной, а рядом с ней — наша клиентка Лайза Треммел. За столом, стоявшим через проход от нашего, сидели Луис Оппарицио и два его адвоката — Мартин Циммер и Лэндон Кросс. Андреа Фриман расположилась позади, у барьера. Как обвинитель по уголовному делу, послужившему причиной нынешних слушаний, она была заинтересованной стороной, однако вопрос, рассматривавшийся на сегодняшнем заседании, не являлся основанием для предъявления иска. Кроме нее, в зале находился детектив Керлен, который сидел в третьем ряду галереи. Его присутствие было для меня загадкой.

Сегодня объектом слушаний был Оппарицио. Он и его адвокатская команда преследовали цель добиться отмены повестки и, следовательно, предотвращения его участия в процессе над Треммел. С точки зрения их стратегии присутствие Фриман было весьма предусмотрительным, поскольку обвинение могло быть также заинтересовано в том, чтобы избежать выступления Оппарицио перед присяжными. Являясь на данном заседании лишь наблюдателем, она тем не менее могла в любой момент по собственному желанию вступить в борьбу, а помимо того эти слушания представляли для нее удобный случай побольше узнать о дальнейших планах защиты.

Я впервые видел Оппарицио воочию. Это был человек-глыба, который неким образом казался одинаково широким и высоким. Кожа на его лице была туго натянута то ли стараниями пластического хирурга, то ли годами пребывания в гневливом настроении. Благодаря стильной стрижке и покрою костюма он выглядел на миллион. Но лично мне он казался идеальной подставной фигурой, поскольку с первого взгляда в нем угадывался человек, вполне способный убить или по крайней мере отдать приказ об убийстве.

Адвокаты Оппарицио обратились к судье с ходатайством провести слушания in camera — при закрытых дверях, чтобы сведения, которые могут всплыть по ходу дела, не стали достоянием средств массовой информации и таким образом не оказали воздействия на присяжных, которым предстояло собраться на следующий день. Однако всем в зале было понятно, что адвокаты действовали отнюдь не из альтруистических соображений. Закрытые слушания не позволили бы подробностям деятельности Оппарицио достичь ушей гораздо более важных, нежели уши присяжных, а именно — общественного мнения.

Я энергично выступил против закрытых слушаний, предупредив, что подобный шаг вызовет в обществе подозрения, которые бросят тень на весь последующий процесс, а это гораздо хуже любой вероятности оказать воздействие на присяжных. Судья согласился со мной и объявил слушания открытыми для публики. Важное очко в мою пользу. Возможно, то, что мне удалось одержать верх по этому пункту, в дальнейшем спасет нам все дело.

Представителей средств массовой информации в зале было не так уж много, но для моих целей достаточно. Репортеры «Даунтаун бизнес джорнал» и «Лос-Анджелес таймс» сидели в первом ряду. Оператор на вольных хлебах, продававший свои видеосъемки всем телеканалам, со своей камерой занял свидетельский бокс. Это место указал ему я, предварительно заплатив за работу. Я полагал, что, находясь между представителями печатных изданий и телевизионной камерой, Оппарицио будет испытывать достаточное давление, чтобы я смог добиться от него нужного мне результата.

Отклонив просьбу спрятаться за закрытыми дверьми, судья перешел к делу:

— Мистер Циммер, вы подали ходатайство об отмене требования явки вашего клиента в суд по делу «Калифорния против Треммел». Почему вы не обосновали существо возражений?

У Циммера был вид адвоката, который побывал в разных переделках, но каждый раз враги оказывались у него в кармане. Он встал и ответил:

— Ваша честь, мы будем рады объяснить подоплеку своего ходатайства. Но прежде я собираюсь высказаться по поводу способа, которым сама повестка была вручена моему клиенту, а потом мой коллега мистер Кросс выступит по существу вопроса о том, почему мы просим отменить вызов в суд.

И Циммер стал пространно излагать свои претензии: мол, мои сотрудники, жульническим образом воспользовавшись услугами почтовой связи, расставили ловушку, в результате чего повестка была насильно вручена мистеру Оппарицио. Глянцевый буклет, которым соблазнили его клиента, явился орудием мошенничества, в которое оказалось вовлечено почтовое ведомство Соединенных Штатов, что делает неправомочными все последующие действия, включая факт вручения повестки. Далее он обратился с просьбой наказать сторону защиты, лишив ее права в дальнейшем совершать какие бы то ни было действия, призванные заставить мистера Оппарицио выступать свидетелем по делу.

Я не счел нужным высказывать свои возражения по этому поводу, что было весьма кстати, поскольку даже такие простые движения, как встать-сесть, все еще причиняли жгучую боль, разливавшуюся по всей груди. Судья сделал предупреждающий жест в мою сторону и сухо отклонил аргументы Циммера, назвав их «чем-то новеньким», но смешным и несущественным.

— Помилуйте, мистер Циммер, — сказал Перри, — мы играем в высшей лиге, так что следует предъявлять кость, на которой есть хоть сколько-нибудь мяса.

Заметно присмирев, Циммер сел, уступив место коллеге. Теперь к судье обратился Лэндон Кросс.

— Ваша честь, — сказал он, — Луис Оппарицио — влиятельная общественная фигура. Он не имеет никакого отношения к этому преступлению и к этому делу и протестует против того, чтобы его имя и его репутация оказались замаранными каким бы то ни было участием в процессе. Позвольте мне решительно повторить: он не имеет ничего общего с этим преступлением, не является подозреваемым и вообще ничего о нем не знает. Он не располагает никакой — ни доказательной, ни оправдательной — информацией. Он протестует против стараний защиты посадить его на свидетельское место и сделать той самой рыбкой, которую она будет ловить в мутной воде, а также против того, чтобы защита использовала его допрос в качестве маневра, отвлекающего от сути дела. Пусть мистер Холлер поищет свою золотую рыбку в другом месте. — Кросс повернулся и сделал жест в сторону Андреа Фриман: — Хочу добавить, ваша честь, что обвинение присоединяется к моей просьбе аннулировать повестку по тем же приведенным мной доводам.

Судья повернулся в своем крутящемся кресле и посмотрел на меня.

— Мистер Холлер, вы хотите ответить?

Я встал. Медленно. В руке я мял резиновую игрушку со стола в своем кабинете: гипс с руки у меня только что сняли, но пальцы все еще были деревянными.

— Да, ваша честь. Прежде всего должен согласиться с образным выражением мистера Кросса относительно рыбалки. Показания мистера Оппарицио, если суд решит, что он должен выступить свидетелем, могут дать богатый улов, и я действительно хотел бы закинуть удочку в эти воды. Но потому лишь, ваша честь, что мистер Оппарицио вместе со своим оборонительным фронтом сделали почти невозможным для стороны защиты проведение тщательного расследования убийства Митчелла Бондуранта. Мистер Оппарицио и его приспешники препятствуют всему, что…

Вскочив, Циммер громко запротестовал:

— Ваша честь! Это уж слишком! Приспешники? Защитник совершенно очевидно играет на присутствующих в зале представителей прессы. Я еще раз настоятельно прошу перенести слушания в закрытое помещение.

— Мы останемся здесь, — твердо сказал Перри. — Но вам, мистер Холлер, я не позволяю давать клички свидетелю и его адвокатам ради того, чтобы покрасоваться перед публикой. Каким образом мистер Оппарицио связан с вашим делом? Какая информация может у него быть?

Я кивнул, давая понять, что ответ очевиден.

— Мистер Оппарицио основал и возглавляет компанию, которая действует в качестве посредника при отъеме домов в пользу залогодержателей. Когда жертва, проходящая по нашему делу, то есть мистер Бондурант, решил отобрать дом у моей подзащитной, он поручил осуществить эту процедуру мистеру Оппарицио. С моей точки зрения, ваша честь, это выводит мистера Оппарицио на передний край этого дела, и я хочу расспросить его об этом, поскольку обвинение официально заявило, что отъем дома является мотивом убийства.

Циммер вскочил, не дав судье ответить:

— Это смехотворное утверждение! В компании мистера Оппарицио работает сто восемьдесят пять сотрудников. Она полностью занимает трехэтажное офисное здание. Им…

— Отъем домов у людей — крупный бизнес, — вставил я.

— Советник! — угрожающе бросил мне судья.

— Мистер Оппарицио не имеет совершенно никакого отношения к отъему дома у обвиняемой, если не считать того факта, что процедура осуществлялась его компанией наряду с сотней тысяч аналогичных, проведенных в этом году, — сказал Циммер.

— Сто тысяч, мистер Циммер? — переспросил судья.

— Совершенно верно, ваша честь. Вот уже более чем два года компания в среднем проводит две тысячи дел в неделю. В их числе оказалось и дело обвиняемой. Мистер Оппарицио ничего конкретно о нем не знает. Оно — лишь одно из многих и никогда не было на особом контроле у мистера Оппарицио.

Судья глубоко задумался, у него был вид человека, который услышал достаточно. Я надеялся, что не придется показывать козырь, спрятанный у меня в рукаве, особенно в присутствии обвинителя. Однако был вынужден учитывать высокую вероятность того, что Фриман уже обнаружила письмо Бондуранта и осознала его значение.

Я открыл лежавшую передо мной на столе папку с четырьмя копиями письма.

— Мистер Холлер, я склонен…

— Ваша честь, если суд позволит, я хотел бы попросить мистера Оппарицио назвать имя и фамилию его личного секретаря.

Перри запнулся в явном недоумении.

— Вы хотите знать, кто является секретарем мистера Оппарицио?

— Да, его личным секретарем.

— Зачем вам это, сэр?

— Я прошу суд позволить мне задать этот вопрос.

— Хорошо. Мистер Оппарицио, мистер Холлер просит вас назвать имя вашего личного секретаря.

Оппарицио наклонился вперед и посмотрел на Циммера, как бы прося его согласия. Циммер дал знак отвечать.

— Ну, вообще-то у меня их два. Одна — Кармен Эспозито, другая — Натали Лазарра.

Он откинулся обратно на спинку стула. Судья перевел взгляд на меня. Настало время выложить мой козырный туз.

— Судья, у меня здесь есть копии зарегистрированного письма, написанного Митчеллом Бондурантом, жертвой убийства, мистеру Оппарицио. В его получении расписалась личный секретарь последнего Натали Лазарра. Письмо попалось мне среди документов, переданных нам обвинением. Я хочу, чтобы мистер Оппарицио предстал перед судом в качестве свидетеля, чтобы я мог допросить его по поводу этого письма.

— Дайте-ка взглянуть, — сказал Перри.

Я отошел от своего стола и передал копии письма судье, потом Циммеру. На обратном пути я прошел мимо Фриман и протянул копию также и ей.

— Благодарю, у меня есть, — сказала она.

Я кивнул, вернулся к столу, но остался стоять.

— Ваша честь, — сказал Циммер, — мы просим небольшого перерыва, чтобы ознакомиться с документом. Мы раньше не видели этого письма.

— Пятнадцать минут, — ответил Перри.

Судья сошел с помоста и направился в свой кабинет. Я ждал, что команда Оппарицио выйдет в коридор. Но поскольку они этого не сделали, тоже остался: хотел, чтобы они поволновались — вдруг я что-то услышу.

Мы с Аронсон и Треммел сдвинулись, чтобы посовещаться.

— Что они делают? — спросила Аронсон. — Они не могли не видеть этого письма.

— Уверен, что обвинение снабдило их копией, — ответил я. — Оппарицио думает, что он здесь самый умный. Сейчас увидим, так ли это.

— Что вы имеете в виду?

— Мы зажали его между молотом и наковальней. Он знает, что должен сообщить судье о том, что сошлется на Пятую поправку, если я начну спрашивать его об этом письме. Тогда повестка будет аннулирована. Но он знает также и то, что, упомяни он о Пятой поправке здесь, в присутствии прессы, не миновать ему беды. Это добавляет крови в водицу.

— И что, по вашему мнению, он сделает? — спросила Треммел.

— Поступит как самый умный среди нас.

Я отодвинул стул, встал и начал беззаботно расхаживать позади столов. Циммер посмотрел на меня через плечо и ближе придвинулся к своему клиенту. Наконец я дошел до неподвижно сидевшей на своем стуле Фриман.

— Когда вы собираетесь вступить в дело?

— О, думаю, это, может, и не понадобится.

— У них ведь уже было это письмо, правда? Вы им его дали.

Она пожала плечами, но ничего не ответила. Я посмотрел поверх ее головы на Керлена, сидевшего тремя рядами дальше.

— Что здесь делает Керлен?

— Ну… он-то как раз может понадобиться.

Это был явно ответ с подтекстом.

— Когда вы на прошлой неделе сделали нам свое предложение, это было вызвано тем, что вы нашли письмо, не так ли? Вы сочли, что ваше дело под угрозой.

Она посмотрела на меня и улыбнулась, не отрицая и не подтверждая моего предположения.

— Что изменилось? Почему вы отозвали предложение?

Опять — без ответа.

— Вы считаете, что он возьмет Пятую поправку, так?

И снова — только неопределенное пожатие плечами.

— Я бы взял, — сказал я. — Но он…

— Очень скоро мы это узнаем, — произнесла она тоном, означавшим, что разговор окончен.

Я вернулся к своему столу и сел. Треммел прошептала, что все еще не понимает, что происходит.

— Мы хотим, чтобы Оппарицио выступил в суде. Он этого не хочет, но единственное условие, при котором судья освободит его от этой обязанности, это если он сошлется на Пятую поправку, разрешающую не свидетельствовать против себя. Если он это сделает, нам конец, потому что он — наше единственное «соломенное чучело». Он нужен нам на свидетельском месте.

— Вы думаете, он возьмет Пятую поправку?

— Ставлю на то, что не возьмет. В присутствии представителей прессы это слишком большой риск. Он сейчас близок к завершению крупной торговой сделки и знает: стоит ему поднять эту монетку — и все средства массовой информации обрушатся на него. Думаю, он считает себя достаточно находчивым, чтобы от всего отговориться, когда будет давать свидетельские показания. Вот на это я и рассчитываю — на то, что он считает себя умнее всех.

— А что, если…

Она замолчала на полуслове, поскольку в зал уже возвращался судья. Он занял свое место, слушания возобновились, и Циммер попросил разрешения обратиться к суду.

— Ваша честь, я прошу внести в протокол, что вопреки совету адвокатов мой клиент дал мне указание отозвать ходатайство об аннулировании повестки.

Судья кивнул, поджал губы, потом взглянул на Оппарицио.

— Значит, ваш клиент будет давать показания в присутствии присяжных? — уточнил он.

— Да, ваша честь, — ответил Циммер. — Он так решил.

— Вы уверены, мистер Оппарицио? Вы хорошо обдумали свое решение?

— Да, ваша честь, — сказал Оппарицио. — Я уверен.

— Тогда ходатайство считается отозванным. Есть еще какие-нибудь вопросы, которые нужно решить, прежде чем завтра утром мы приступим к отбору присяжных?

Перри взглянул на Фриман. Он знал, что есть дело, которое требует обсуждения. Фриман встала, держа в руке какую-то папку.

— Да, ваша честь. Вы позволите?

— Пожалуйста, мисс Фриман.

Фриман вышла из-за стола, но подождала, пока команда Оппарицио закончит собирать вещи и покинет зал. Судья тоже терпеливо ждал. Наконец она вернулась за стол, но не села.

— Дайте-ка догадаюсь, — сказал Перри. — Вы хотите поднять вопрос о добавлении к списку свидетелей, сделанному мистером Холлером.

— Да, ваша честь, хочу. А также у меня есть добавление к списку вещественных улик. С чего начать?

Новая улика. Теперь я понял, зачем в зале присутствовал Керлен.

— Давайте сначала разберемся со списком свидетелей, — сказал судья. — Вот он передо мной.

— Да, ваша честь. Мистер Холлер внес в него свою помощницу мисс Аронсон, и я думаю, что он прежде должен решить, желает ли он видеть мисс Аронсон на процессе рядом с собой в качестве второго номера или на свидетельском месте в качестве свидетеля. А во-вторых, и это более важно, мисс Аронсон уже выступала в роли защитницы на предварительных слушаниях, а также выполняла иные обязанности по делу, поэтому обвинение протестует против неожиданного включения ее в список свидетелей по основному процессу.

Фриман села, а судья посмотрел на меня:

— Немного поздноватый ход в игре, мистер Холлер, вы не находите?

Я встал.

— Да, ваша честь, если не считать того факта, что это не игра, поскольку речь идет о свободе моей клиентки. В этой связи защита просит предоставить ей большую свободу действий. Мисс Аронсон была самым непосредственным образом вовлечена в качестве адвоката в дело об отъеме дома у нашей клиентки, поэтому мы пришли к заключению, что она будет необходима, чтобы объяснить присяжным, что в этом деле предшествовало и что происходило в момент убийства мистера Бондуранта.

— Значит, вы планировали использовать ее в двойном качестве: и как свидетельницу, и как свою помощницу? В моем зале этого не будет, сэр.

— Ваша честь, я предвидел возражения мисс Фриман, когда вносил мисс Аронсон в окончательный список свидетелей, и заявляю, что защита примет любое решение суда по этому вопросу.

Перри взглянул на Фриман, чтобы узнать, есть ли у нее еще какие-нибудь возражения. Она промолчала.

— Вот и прекрасно, — сказал он. — Мистер Холлер, вы только что потеряли помощницу. Я разрешаю оставить мисс Аронсон в списке свидетелей, но завтра, когда мы приступим к отбору присяжных, вы будете сидеть за столом защиты один. Мисс Аронсон не разрешается присутствовать в зале суда до тех пор, пока не наступит ее очередь давать показания.

— Благодарю, ваша честь, — сказал я. — Будет ли ей позволено снова присоединиться ко мне в качестве второго номера после того, как она даст показания?

— Не вижу никаких препятствий, — ответил Перри. — Мисс Фриман, у вас есть еще один вопрос, подлежащий обсуждению?

Фриман снова встала, а я сел и, склонившись к столу, занес ручку над блокнотом, готовый записывать. От этого движения мой торс пронизала такая боль, что я едва не застонал.

— Ваша честь, штат хочет предотвратить протесты и возражения, которые я предвижу со стороны защиты, поэтому подчеркиваю: только вчера поздно вечером мы получили результат анализа ДНК очень маленького пятнышка крови, найденного на туфле, принадлежащей обвиняемой и изъятой во время обыска в ее доме и гараже в день убийства.

Я почувствовал такой удар прямо в солнечное сплетение, что мгновенно перестал ощущать боль в ребрах. Интуитивно я понял, что в игре произошел перелом.

— Анализ показал, что кровь на туфле принадлежит жертве, Митчеллу Бондуранту, — продолжала между тем Фриман. — Прежде чем защитник выскажет свои возражения, сообщаю суду, что результат анализа был получен с запозданием из-за чрезмерной загруженности лаборатории и из-за того, что материал, с которым пришлось работать, имеется в очень малом количестве. Трудность усугублялась еще и тем, что необходимо было сберечь часть его, чтобы передать в распоряжение защиты.

Я швырнул ручку с такой яростью, что, подлетев в воздух, она стукнулась о столешницу и звучно шмякнулась об пол, после чего встал.

— Ваша честь, это просто неслыханно! Выдать такую информацию только сейчас, накануне отбора присяжных? Это просто…

— Я понял суть вашего возражения, советник, — перебил меня Перри. — У меня это тоже вызывает сомнения. Мисс Фриман, вы ведь располагали этой уликой с момента открытия дела. Как же так случилось, что она столь удобно всплывает на поверхность лишь накануне отбора жюри присяжных?

— Ваша честь, — сказала Фриман, — я вполне отдаю себе отчет, в какое трудное положение это ставит защиту и суд. Но так уж получилось. Мне сообщили о результатах сегодня в восемь часов утра, когда поступил отчет из лаборатории. Сейчас у меня впервые появилась возможность обнародовать его — я обязана сообщить о нем суду. Что же касается причин, по которым это происходит так поздно, то их несколько. Не сомневаюсь, что суду известно, насколько загружена калифорнийская официальная лаборатория, выполняющая анализы ДНК. Тысячи дел ждут своей очереди. И хоть делам об убийствах предоставляется преимущество, они не составляют исключения из общей очереди. Мы решили не обращаться в частную лабораторию, где можно было бы все это проделать быстрее, поскольку опасались за сохранность очень маленького образца, имеющегося в наличии: если бы случилось что-то непредвиденное у постороннего исполнителя, мы бы полностью лишились возможности провести анализ — и притом сохранить частичку для защиты.

Я нетерпеливо качал головой в ожидании своей очереди. В игре и впрямь случился перелом. Прежде дело было основано исключительно на косвенных доказательствах. Теперь появилась прямая улика, связывающая мою подзащитную с преступлением.

— Мистер Холлер, — обратился ко мне судья, — желаете ответить?

— Разумеется, желаю, судья. Я думаю, это за границей дозволенного, и ни секунды не верю, что время предъявления улики оказалось случайным. Я прошу суд вынести решение о том, что уже слишком поздно предъявлять эту улику, и ходатайствую, чтобы она была исключена из доказательной базы.

— Как насчет того, чтобы отсрочить начало процесса? — спросил судья. — Что, если вам будет дано время, чтобы заказать анализ самостоятельно и постараться провести его в ускоренном темпе?

— В ускоренном темпе? Судья, речь ведь не только о том, чтобы сделать свой проверочный анализ. Речь об изменении всей стратегии защиты. Обвинение хочет накануне открытия процесса дело, основанное на косвенных уликах, превратить в научно обоснованное. Мне нужно время не только на то, чтобы сделать повторный анализ ДНК. Спустя два месяца после открытия дела я вынужден переосмыслить его заново. Это катастрофа, ваша честь, и это непозволительно с точки зрения честной игры.

Фриман хотела возразить, но судья не позволил. Я истолковал это как добрый знак, пока не увидел, что он изучает календарь, висевший на стене за спиной секретаря суда, и не понял, что он всего лишь пытается выбрать подходящее время. Стало быть, он разрешит включить результат анализа ДНК в доказательную базу и просто даст мне дополнительное время на подготовку.

Я сел, совершенно раздавленный. Лайза Треммел склонилась ко мне и в отчаянии зашептала:

— Микки, этого не может быть. Они это подстроили. Его кровь никак не могла попасть на мои туфли. Вы должны мне верить.

Жестом я велел ей замолчать. Я не обязан был верить ни единому ее слову, но это к делу не относилось. Суть заключалась лишь в том, что дело решительно меняло профиль. Неудивительно, что Фриман сидела с таким самодовольным видом.

Внезапно я кое-что понял и быстро вскочил. Слишком быстро — боль прострелила мой торс до самого паха, и я согнулся над столом.

— Ваша… честь?

— Вы в порядке, мистер Холлер?

Я медленно распрямился.

— Да, ваша честь, но мне нужно кое-что добавить для протокола, если позволите.

— Прошу вас.

— Ваша честь, защита просит проверить заявление обвинителя о том, что результат анализа ДНК был получен только сегодня утром. Три недели назад мисс Фриман сделала моей клиентке весьма щедрое предложение, дав ей двадцать четыре часа на раздумье. А потом…

— Ваша честь! — вскочила Фриман.

— Не перебивайте, — приказал ей судья. — Продолжайте, мистер Холлер.

У меня не было никаких угрызений совести по поводу того, что я нарушаю договоренность с Фриман относительно конфиденциальности наших тогдашних переговоров. Теперь это не имело значения — перчатка была брошена.

— Благодарю, ваша честь. Итак, мы получили предложение в четверг вечером, а в пятницу утром мисс Фриман по неизвестной причине и безо всяких объяснений отозвала его. Что ж, думаю, теперь объяснение есть, судья. Мисс Фриман тогда, три недели назад, уже знала об этой улике, но предпочла придержать ее, чтобы ошарашить защиту накануне открытия процесса. И я…

— Спасибо, мистер Холлер. Что скажете, мисс Фриман?

Я отчетливо видел, как у судьи вокруг глаз натянулась кожа. Он был сердит. То, что я только что сказал, звучало весьма правдоподобно.

— Ваша честь, — негодующе воскликнула Фриман, — ничто не может быть дальше от истины! Здесь в зале сидит детектив Керлен, который охотно подтвердит под присягой, что анализ ДНК был доставлен ему в офис под выходные и он вскрыл его сегодня в половине восьмого утра, как только пришел на работу. После чего позвонил мне, и я принесла результат анализа в суд. Окружная прокуратура не имеет обыкновения придерживать что бы то ни было, и я отвергаю все подозрения, которые высказал советник в мой адрес.

Судья обвел взглядом зал, нашел Керлена, потом снова посмотрел на Фриман и спросил:

— Почему вы сначала сделали, а потом отозвали свое предложение?

Вопрос на миллион долларов. Фриман явно почувствовала себя неуютно, опасаясь, что судья продолжит свое расследование.

— Ваша честь, предложение было сделано по кое-каким внутренним соображениям, которые, вероятно, лучше не выносить здесь на обсуждение.

— Я хочу ясности, советник. Если вы желаете, чтобы улика была включена в доказательную базу, вам лучше развеять мои сомнения, независимо от того, с внутренними или не внутренними соображениями это связано.

Фриман кивнула:

— Да, ваша честь. Как вам известно, с тех пор как мистер Уильямс был переведен в Вашингтон, в Генеральную прокуратуру Соединенных Штатов, нашу окружную прокуратуру возглавляет временно назначенный прокурор. В связи с этим создалась ситуация, в которой мы не всегда четко представляем себе контуры внутренней связи и получения указаний. Достаточно сказать, что в тот четверг я располагала одобрением своего непосредственного начальства сделать предложение мистеру Холлеру. Однако в пятницу утром я узнала, что на более высоком уровне предложение одобрено не было, поэтому отозвала его.

Это была чушь собачья, но она подала ее грамотно, и мне нечего было возразить. Тем не менее, памятуя тон, которым она сообщила мне, что предложение более не действительно, я не сомневался: тогда у нее появилось что-то новое и ее решение не имело никакого отношения к внутреннему распорядку ее офиса.

Судья огласил решение:

— Я откладываю отбор присяжных на десять дней. Это позволит защите, если она того пожелает, провести собственный анализ ДНК с улики, а также даст время пересмотреть стратегию защиты с учетом полученной только что информации. Обязываю сторону обвинения без промедления оказать защите любую помощь в получении биологического материала. Обе стороны должны быть готовы приступить к отбору присяжных через две недели, отсчитывая от сегодняшнего дня. Объявляю двухнедельный перерыв.

Судья быстро покинул зал. Я посмотрел на пустую страницу в своем блокноте, чувствуя себя так, словно только что подвергся вивисекции, и начал медленно собирать вещи.

— Что будем делать? — спросила Аронсон.

— Пока не знаю, — ответил я.

— Проведите повторный анализ, — нетерпеливо вклинилась Лайза Треммел. — Они ошиблись. На моих туфлях не может быть его крови. Это нереально.

Я взглянул на нее. В ее глазах пылал искренний огонь праведного негодования.

— Не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю.

От притворного оптимизма сделалось кисло во рту. Я перевел взгляд на Фриман, она искала что-то у себя в портфеле. Не спеша я направился к ней, но она окатила меня презрительным взглядом, давая понять, что у нее нет желания выслушивать мои скорбные излияния.

— У вас вид человека, довольного тем, что все получилось именно так, как он задумал, — сказал я.

Она ничего не ответила, закрыла портфель и направилась к выходу, но прежде чем выйти, оглянулась и произнесла:

— Хотите играть жестко, Холлер? Тогда будьте готовы принять подачу.

19

Следующие две недели промелькнули быстро, однако небезрезультатно. Мы пересмотрели свою стратегию и перевооружились. Я получил из независимой лаборатории — по бешеной цене в четыре тысячи долларов за срочность — подтверждение анализа ДНК и встроил эту сокрушительную улику в свой план защиты исходя из постулата, что даже при верности научного вывода невиновность моей клиентки допустима, чтобы не сказать вероятна. Классический ход защиты. Это послужит дополнительным и естественным измерением в гамбите с «соломенным чучелом». Я начинал верить, что это может сработать, и соответственно ко мне вернулась уверенность в себе. К тому времени, когда началось отложенное формирование жюри, я подзарядился уже кое-какой энергией и направил ее на отбор присяжных, которые могли бы поверить в новую историю, мной для них сочиненную.

Но на четвертый день выборов Фриман послала еще одну жесткую подачу, которая угодила прямиком мне в голову. Жюри было почти отобрано, и то был один из редких случаев, когда и обвинение, и защита остались одинаково довольны, хотя и по разным причинам. Ложа присяжных была хорошо укомплектована представителями рабочего класса, мужчинами и женщинами. Владельцами домов из семей, в которых доход получали оба супруга. Несколько человек имели дипломы об окончании колледжей, но университетского образования не было ни у кого. Настоящие, как говорится, люди из народа, что для меня было идеальным составом. Мне требовались те, кто в условиях обвала экономики жил на грани, испытывал страх в любой момент потерять свой дом и едва ли был способен воспринимать банкира как жертву, заслуживающую безоговорочного сочувствия.

В свою очередь, сторона обвинения скрупулезно расспрашивала каждого потенциального присяжного о его финансовом положении и искала прежде всего добросовестных трудяг, которые скорее всего не увидят жертву в человеке, самовольно прекратившем выплачивать свой ипотечный залог. В итоге к утру четвертого дня мы имели жюри, состоявшее из присяжных, против которых не возражала ни одна из сторон и из которых каждая рассчитывала вербовать своих солдат правосудия.

Удар последовал в тот момент, когда судья Перри объявил короткий утренний перерыв. Фриман мгновенно поднялась со своего места и попросила о небольшом совещании в его кабинете, чтобы обсудить только что возникший вопрос, касающийся вещественных доказательств. Она также попросила разрешить присутствие на совещании детектива Керлена. Перри удовлетворил ее просьбу и продлил перерыв до получаса. После этого мы проследовали в судейский кабинет: я — за Фриман, а она — за стенографисткой. Керлен шел последним. Я заметил, что у него в руке большой пакет из оберточной бумаги с красной пометкой «Улика». Пакет был объемистый, внутри, судя по всему, лежало нечто громоздкое. Биологические образцы всегда упаковывают в бумагу — пластиковые мешки задерживают внутри воздух и влажность, что может повредить биологическим материалам. Поэтому я уже знал, что Фриман сейчас взорвет у меня на голове еще одну дезоксирибонуклеиновую бомбу.

— Похоже, все начинается сначала, — пробормотал я себе под нос, входя в кабинет.

Судья обошел стол и сел в свое кресло, спиной к окну, выходившему на юг и открывавшему вид на холмы за Шерман-Оукс. Мы с Фриман — рядышком — напротив. Керлен придвинул себе стул от ближайшего стола, а стенографистка заняла место у правого торца судейского стола на табурете за треногой, на которой располагался ее стенотип.

— Все происходящее будет стенографироваться, — предупредил судья. — Мисс Фриман?

— Ваша честь, я попросила о немедленной встрече с вами и адвокатом защиты, поскольку предвижу, что мистер Холлер снова примется выть на луну, как только услышит то, что я собираюсь сказать, и увидит то, что я собираюсь продемонстрировать.

— Тогда давайте поскорее перейдем к делу, — поторопил Перри.

Фриман сделала знак Керлену, и тот начал отклеивать скотч на пакете с уликой. Я молчал, отметив про себя, что у него на правой руке резиновая перчатка.

— В руки обвинения попало орудие преступления, — деловито доложила Фриман, — и мы намерены приобщить его к уликам, а также предъявить для осмотра стороне защиты.

Керлен открыл пакет, сунул в него руку и извлек молоток. Это был молоток-гвоздодер с блестящей стальной головкой и круглым бойком. На конце полированной ручки красного дерева имелась черная резиновая нашлепка. Я заметил расщелину на ударной поверхности в месте, соответствующем 12-часовому положению стрелки, и вспомнил, что все это точно соответствует описанию вмятин на черепе жертвы, перечисленных в отчете о вскрытии.

Едва сдерживая ярость, я встал и отошел от стола.

— Послушайте, — сказал я с негодованием, — вы что, издеваетесь?

Глядя на дальнюю стену, увешанную полками, на которых Перри хранил своды законов, я постоял немного, возмущенно упершись руками в бока, после чего вернулся к столу.

— Судья, простите меня за грубость, но это же дерьмо собачье. И она проделывает это во второй раз. Вывалить это… неизвестно что… в последний момент — на сей раз на четвертый день выборов присяжных и за день до начала вступительных речей! Жюри уже почти сформировано, завтра мы можем начинать процесс, а она вдруг обрушивает на меня предполагаемое орудие убийства?

Судья откинулся на спинку кресла, словно отстраняясь от молотка, который держал в руке Керлен, и сказал:

— Вам следует дать нам убедительное объяснение, мисс Фриман.

— С удовольствием, судья. Я не имела возможности предъявить вам эту улику ранее сегодняшнего утра и более чем желаю объяснить, почему…

— Это вы дали ей волю! — сказал я, перебивая и указывая пальцем на судью.

— Извините, мистер Холлер, но вы не смеете тыкать в меня пальцем, — сдержанно сказал Перри.

— Прошу прощения, судья, но это ваша вина. Вы позволили ей тогда уловку с анализом ДНК, так почему бы ей не захотеть повторить…

— Это я прошу прощения, сэр, но советую вам вести себя осторожней. Вы в пяти секундах от того, чтобы увидеть судейский изолятор изнутри. Не смейте указывать пальцем или обращаться к судье Высшего суда подобным образом. Вы меня поняли?

Я отвернулся к книжным полкам и сделал глубокий вдох. Мне было необходимо что-то извлечь для себя из сложившейся ситуации. Я должен выйти из этой комнаты, имея судью в должниках.

— Да, понял, — ответил я наконец.

— Хорошо, — сказал Перри. — Тогда вернитесь и сядьте на место. Давайте послушаем, что нам скажут мисс Фриман и детектив Керлен. А вам, — обратился он к Фриман, — повторю: для своего же блага постарайтесь, чтобы ваша история оказалась убедительной.

Я нехотя, как обиженное дитя, вернулся к столу и сел.

— Итак, мисс Фриман, прошу вас.

— Да, ваша честь. Орудие обнаружилось в конце дня в понедельник. Место…

— Великолепно! — не сдержался я. — Так я и знал. Значит, вы ждали четыре дня, прежде чем соизволили…

— Мистер Холлер! — рявкнул судья. — Вы исчерпали запас моего терпения. Попробуйте только еще раз перебить. Продолжайте, мисс Фриман. Пожалуйста.

— Да, конечно, ваша честь. Как я уже сказала, мы получили его из полицейского управления Ван-Нуйса в конце понедельника. Думаю, детектив Керлен лучше изложит ход событий.

Перри сделал знак детективу продолжить.

— Случилось вот что: садовник-декоратор, работавший во дворе дома на Диккенс-стрит, неподалеку от Кестер-авеню, обнаружил этот предмет застрявшим в кустах, образующих переднюю изгородь дома. Эта улица пролегает позади «Уэстленд нэшнл». Дом расположен приблизительно в двух кварталах от заднего входа в банк. Садовник, обнаруживший молоток, живет в Гардении и слыхом не слыхивал об убийстве. Однако, решив, что инструмент принадлежит хозяину дома, оставил его на крыльце. Хозяин, человек по имени Доналд Мейерс, увидел его только часов в пять, когда вернулся с работы. Он удивился, поскольку это был не его молоток, но вспомнил, что в газетах писали об убийстве Бондуранта и в одной из них упоминалось, будто орудием мог быть молоток, который до сих пор не найден. Он позвонил садовнику, тот рассказал ему, где нашел молоток, и тогда Мейерс обратился в полицию.

— Так, вы поведали нам, как получили молоток, но не объяснили, почему мы впервые слышим о нем только спустя три дня, — сказал судья.

Фриман кивнула, она была готова к этому вопросу и подхватила рассказ:

— Судья, мы, разумеется, были обязаны в первую очередь все проверить, поэтому немедленно послали молоток в научно-исследовательскую криминалистическую лабораторию и только вчера, уже после окончания заседания, получили от них отчет.

— И что же содержится в этом отчете?

— Единственные отпечатки, обнаруженные на орудии, принадлежат…

— Погодите, — вклинился я, рискуя снова навлечь на себя гнев судьи. — Нельзя ли называть это просто молотком? Потому что, если мы говорим «орудие», в протоколе это преждевременно получит несколько обвинительный оттенок.

— Прекрасно, — сказала Фриман, не дав ответить судье. — Пусть будет молоток. Единственные найденные на молотке отпечатки принадлежат мистеру Мейерсу и его садовнику Антонио Ландере. Тем не менее два факта тесно связывают его с нашим делом. На шейке молотка найдено маленькое пятнышко крови. Анализ ДНК показал, что она принадлежит Митчеллу Бондуранту. На сей раз, памятуя о недовольстве советника в связи с задержкой исследования в предыдущем случае, мы провели ускоренный анализ в независимой лаборатории. Молоток также был послан в отдел судебно-медицинской экспертизы для сравнения с характером ран на голове жертвы. И снова — полное совпадение. Мистер Холлер, вы можете называть этот предмет молотком, инструментом или как еще пожелаете, но я называю его орудием убийства. И у меня есть копии лабораторных отчетов, подтверждающих это, которые я вам и передаю.

Она сунула руку в пакет, достала два скрепленных документа и с самодовольной улыбкой вручила их мне.

— Очень любезно с вашей стороны, — саркастически ответил я. — Благодарю покорно.

— Да, и еще вот это.

Она снова сунула руку в пакет, извлекла из него две фотографии формата 8x10 и отдала одну судье, другую — мне. Это был снимок верстака с висящими над ним на крючках инструментами. Я знал, что снимок сделан в гараже Лайзы Треммел, — я ведь там был.

— Это из гаража Лайзы Треммел. Снимок сделан в день убийства, во время обыска, который проводился согласно ордеру, выданному в судебном порядке. Вы видите, что одного инструмента не хватает. Пустое пространство по параметрам соответствует молотку-гвоздодеру.

— Бред какой-то.

— Криминалистическая лаборатория определила: молоток, модель «Крафтсмен», изготовлен фирмой «Сиерс». Этот конкретный экземпляр отдельно не продается, он входит в комплект столярных инструментов, насчитывающий двести тридцать девять предметов. На этой фотографии мы видим более сотни других инструментов из этого комплекта. Но молоток в нем отсутствует. Его здесь нет, потому что Лайза Треммел забросила его в кусты, покидая место преступления.

Мысли бешено проносились у меня в голове. Даже если строить защиту на предположении, что мою клиентку подставили, существует закон убывания вероятностей. Найти оправдательное объяснение капельке крови на туфле — одно. Найти оправдание тому, что орудие убийства принадлежит твоему клиенту, — не просто другое. Наличие такой улики наглядно свидетельствует против гипотезы подтасовки и повышает доказательную значимость остальных улик. Второй раз за три недели защита получила сокрушительный удар. Я почти лишился дара речи. Между тем судья сосредоточил внимание именно на мне. Я должен был что-то сказать, но не находил достойного ответа.

— Это очень весомая улика, мистер Холлер, — подстегнул меня судья. — Что вы можете возразить?

Я ничего не мог возразить, но заставил себя вернуться в вертикальное положение прежде, чем рефери досчитает до десяти.

— Ваша честь, об этой так называемой улике, которая столь удачно вдруг упала с неба, обвинение должно было поставить в известность суд и защиту, как только она была найдена, а не три и даже не один день спустя. Хотя бы для того, чтобы защита имела возможность должным образом изучить ее, провести собственные исследования и ознакомиться с результатами исследований, полученными обвинением. Выходит, улика пролежала в кустах незамеченной в течение… скольких же?.. Трех месяцев! И вдруг у нас уже на руках результат анализа ДНК, свидетельствующий о принадлежности крови жертве. Все это попахивает интригой. Но в любом случае, черт возьми, уже слишком поздно, судья. Поезд ушел. Предполагается, что завтра мы открываем процесс вступительными заявлениями. У обвинения была целая неделя, чтобы обдумать, как встроить молоток в свою стратегию. А что прикажете делать мне?

— Вы намеревались выступить с заявлением в начале или хотели отложить его до стадии защиты? — спросил судья.

— Я собирался выступить завтра, — солгал я. — У меня даже текст уже написан. Но я готовил его, располагая информацией, которую имел, пока мы выбирали присяжных. Послушайте, судья, все это… Единственное, что мне известно точно, так это то, что пять недель назад обвинение находилось в отчаянном положении. Не я к ней, а мисс Фриман пришла ко мне в офис, чтобы предложить моей клиентке сделку. Признает она это или нет, но тогда она была напугана настолько, что соглашалась на все, что я просил. А потом вдруг появился анализ ДНК крови, найденной на туфле. А теперь — смотрите-ка! — обнаружился молоток, и, разумеется, никто уже больше не говорит ни о каком досудебном разрешении дела. Совпадение всех этих фактов выглядит, согласитесь, весьма сомнительно. В любом случае уже сама неправомерность того, как эти факты были обнародованы, должна подвести вас к решению отказать в приобщении последней улики к доказательной базе.

— Ваша честь, — вступила Фриман, едва дождавшись, когда я закончу, — могу я ответить мистеру Холлеру на его заявление о неправо…

— Нет необходимости, мисс Фриман. Как я уже сказал, это очень весомая улика. Она предъявлена несвоевременно, но ясно, что присяжные должны принять ее во внимание. Я разрешу включить ее в список вещественных доказательств, однако снова предоставлю защите дополнительное время для подготовки. Сейчас мы вернемся в зал и закончим отбор присяжных. Затем я объявлю продленные выходные и велю членам жюри вернуться в зал суда в понедельник, когда, собственно, и начнется процесс и будут сделаны вступительные заявления сторон. Это даст вам три дополнительных дня для подготовки, мистер Холлер, — вполне достаточно. Тем временем ваши сотрудники, включая ту юную энергичную помощницу, которую вы взяли из моей альма-матер, смогут привлечь любых экспертов, которые вам понадобятся, и провести любые исследования, касающиеся молотка.

Я покачал головой. Этого было недостаточно. Необходимо было поднажать.

— Ваша честь, я ходатайствую о том, чтобы процесс был приостановлен на время, пока будет рассматриваться апелляционная жалоба, которую я намерен подать.

— Вы можете подавать свою апелляционную жалобу, мистер Холлер, — ваше право. Но это не означает, что суд будет приостановлен. Он начнется в понедельник.

Перри едва заметно кивнул в мою сторону, что я воспринял как угрозу: только подайте жалобу — и я не забуду вам этого до конца процесса.

— Есть ли что-нибудь еще, что требует обсуждения? — спросил Перри.

— У меня — нет, — ответила Фриман.

— Мистер Холлер?

Я лишь покачал головой, не в состоянии ничего произнести.

— Тогда вернемся в зал и закончим отбор присяжных.

Лайза Треммел с задумчивым видом ждала меня, сидя за столом защиты.

— Что случилось? — спросила она возбужденным шепотом.

— Случилось то, что нам только что снова дали большого пинка под зад. И на этот раз все кончено.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что они нашли чертов молоток, который вы выбросили в кусты после того, как убили Митчелла Бондуранта.

— Это бред! Я…

— Нет, это не бред. Они имеют все основания связать его и с Бондурантом, и с вами. Он — из вашего, мать его, набора инструментов. Не понимаю, как вы могли быть настолько глупы, но сейчас речь не об этом. Теперь кровь на ваших туфлях прекрасно укладывается в их общую схему. А я должен придумывать, как вырвать из Фриман сделку, в которой она совершенно не заинтересована. У нее на руках стопроцентно выигрышное, притом шумное дело, так зачем ей идти на сделку?

Лайза протянула руку, схватила меня за левый лацкан и притянула к себе. Теперь она шептала сквозь сомкнутые зубы:

— Вы сами себя послушайте: как бы я могла быть настолько глупа? Ответ очевиден: не могла. Вы же знаете: уж какой-какой, а глупой меня не назовешь. Я с первого дня вам твержу: все подстроено. Они хотели от меня избавиться и вот что придумали. Но я этого не делала. Вы правильно вычислили — это Луис Оппарицио. Ему нужно было убрать Бондуранта, и он использовал меня в качестве козла отпущения. Бондурант послал ему то письмо, с этого все и началось. Я не…

Голос у нее сорвался, из глаз потекли слезы. Я накрыл ее ладонь своей, словно бы успокаивая, и высвободил лацкан. Присяжные уже входили в свою ложу, и я не хотел, чтобы они заметили признаки раздора между клиентом и его адвокатом.

— Я этого не делала, — сказала все же Лайза. — Вы слышите? Я не хочу никакой сделки. Я никогда не признаю, что совершила нечто, чего на самом деле не совершала. Если это все, что вы можете сделать, то мне нужен другой адвокат.

Я перевел взгляд на судейскую скамью. Судья Перри наблюдал за нами.

— Вы готовы продолжить, мистер Холлер?

Я посмотрел на свою клиентку, потом опять на судью.

— Да, ваша честь. Мы готовы продолжить.

20

Было такое ощущение, словно мы оказались в камере потерянных вещей, тем не менее игру нужно было продолжать. В воскресенье днем, за восемнадцать часов до начала вступительных речей сторон, я собрал всю свою команду, уже готовившуюся к поражению — словно горький конец наступил еще до начала процесса.

— Я не понимаю, — произнесла Аронсон в мертвой тишине, воцарившейся в моем кабинете. — Вы сказали, что нам нужна гипотеза невиновности. Альтернативная версия. Для этого у нас есть Оппарицио. Это наша козырная масть. В чем же проблема?

Я посмотрел на Циско Войцеховского. В кабинете нас было трое. Я — в шортах и футболке. Циско — в своем байкерском обмундировании: зеленой камуфляжной безрукавке и черных джинсах. И Аронсон — в костюме для судебного присутствия. Она забыла, что сегодня воскресенье.

— Проблема в том, что мы не можем вызвать Оппарицио в суд, — ответил я.

— Он же отозвал свое ходатайство, — напомнила Аронсон.

— Это не имеет значения. Суть процесса — в основанном на уликах обвинении против Треммел, а не в том, кто еще мог совершить это преступление. «Мог» здесь не проходит. Я могу вызвать Оппарицио как эксперта по делу об отъеме дома Треммел и эпидемии аналогичных дел, но я не могу даже заикаться о нем как об альтернативном подозреваемом. Судья мне этого не позволит, если я не докажу его релевантность. А у нас после всей проделанной работы таких доказательств по-прежнему нет. Мы так и не нашли той зацепки, которая привязывала бы его к убийству.

Аронсон, однако, преисполнилась решимости не сдаваться.

— Четырнадцатая поправка гарантирует Треммел «предоставление самых разнообразных форм защиты». Альтернативная версия — разновидность форм защиты.

Она умела цитировать конституцию, поскольку была богата книжными знаниями, но бедна опытом.

— «Калифорния против Холл», тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Почитайте. — Я указал ей на открытый лэптоп, стоявший на углу моего стола, и посмотрел на Циско, который напрочь не понимал, что я делаю.

Аронсон склонилась над компьютером и быстро застучала по клавиатуре.

— Читайте вслух, — сказал я. — То, что относится к вопросу релевантности.

— Э-э… «Свидетельство о том, что другое лицо имело мотив или возможность для совершения данного преступления или имеет некое отдаленное отношение к жертве или к месту преступления, не является достаточным основанием для формальной постановки вопроса о разумных сомнениях… Вероятность виновности другого лица может быть допущена и рассмотрена, только если существуют свидетельства реальной причастности этого лица к подготовке преступления…» Понятно, тут нам ничего не светит.

Я кивнул.

— Если мы не сможем доказать, что сам Оппарицио или кто-нибудь из его головорезов находился в том гараже, нам действительно ничего не светит.

— А письмо нельзя использовать? — спросил Циско.

— Не-а, — ответил я. — Никоим образом. Фриман легко щелкнет меня по носу, если я заикнусь, что письмо является основанием. Оно дает Оппарицио мотив, да. Но не привязывает его напрямую к преступлению.

— Вот гадство!

— Именно. На данный момент у нас ничего нет, а следовательно, нет и плана защиты. Анализ ДНК и этот молоток… дают обвинению прекрасный шанс забить последний гвоздь. Простите, каламбур получился случайно.

— В отчете из лаборатории говорится, что биологических следов Лайзы на молотке не обнаружено, — сказала Аронсон. — У меня также есть эксперт по «Крафтсмену», который готов подтвердить под присягой, что по внешнему виду невозможно определить, из какого именно комплекта инструментов взят конкретный молоток. Плюс мы знаем, что дверь гаража не была заперта. Даже если это ее молоток, взять его мог кто угодно. И кто угодно мог оставить капельку крови на ее туфлях.

— Да-да, все это мне известно. Но этого недостаточно, чтобы представить картину того, что именно произошло. Если мы хотим сказать, что случилось, у нас должны быть факты, которые это подтверждают. Если их нет, нечего и затеваться. Наш ключ — Оппарицио. Мы должны иметь против него что-то такое, чтобы Фриман каждую секунду не вскакивала и не вопрошала, какое это имеет отношение к делу.

Аронсон по-прежнему не сдавалась:

— Что-то такое должно существовать.

— Что-то всегда существует. Просто мы это «что-то» пока не нашли.

Я развернулся на своем крутящемся кресле так, чтобы оказаться лицом к Циско. Он сдвинул брови и кивнул, уже поняв, что последует.

— Что касается тебя, приятель, — сказал я, — ты должен мне что-нибудь откопать. Фриман будет представлять доказательства около недели. Вот столько времени у тебя и есть. Но чтобы завтра я мог встать и бросить кости, заявив, что собираюсь доказать, будто это сделал кто-то другой, я должен быть на высоте положения.

— Начну сначала. Переверну все вверх дном, — заверил Циско. — Я найду тебе что-нибудь. Так что можешь завтра говорить то, что считаешь нужным.

Я кивнул — скорее в знак благодарности, нежели из уверенности, что ему это удастся. На самом деле я не верил, что можно что-то нарыть. Моя клиентка была виновна, и правосудию предстояло свершиться. Конец истории.

Я обозрел свой стол. На нем были разложены лабораторные отчеты и фотографии с места преступления. Я взял ту, на которой был заснят открытый портфель жертвы, валявшийся на цементном полу гаража. Он с самого начала обратил на себя мое внимание и породил надежду на то, что моя клиентка, может, и впрямь невиновна. Но это было до двух последних решений судьи о включении улик в официальный список.

— По-прежнему никаких сведений о содержимом портфеля и о том, не пропало ли из него что-нибудь? — спросил я.

— Во всяком случае, мы никаких отчетов на этот счет не получали, — ответила Аронсон.

С самого начала, когда нам передали материалы следствия, я поручил ей их изучение.

— Значит, широко открытый портфель убитого бедолаги валялся рядом с трупом, а они до сих пор не удосужились выяснить, не пропало ли из него что-нибудь?

— Они инвентаризовали содержимое. У нас есть опись. Но расследования относительно того, что могло из него пропасть, похоже, не проводили. Впрочем, Керлен неразговорчив. Он не собирается нам помогать.

— Да, вероятно, он носится с этим портфельчиком, чтобы прикрыть им свою задницу, когда я буду втыкать ему на свидетельском месте.

Аронсон покраснела. Я указал пальцем на своего сыщика:

— Циско, портфель! У нас есть опись содержимого. Поговори с секретаршей Бондуранта. Выясни, не украли ли из него что-нибудь.

— Я уже пытался. Она не желает со мной говорить.

— Попытайся еще раз. Пусти в ход тяжелую артиллерию. Вставь ей.

Циско сделал вид, что разминает руки. Аронсон покраснела еще больше. Я поднялся.

— Все, еду домой работать над вступительной речью.

— Вы уверены, что хотите выступить завтра? — поинтересовалась Аронсон. — Если вы отложите свое заявление до стадии защиты, то будете уже знать то, что сумеет разведать Циско.

Я покачал головой.

— Длинные выходные я заработал потому, что сказал судье, будто хочу выступить на открытии процесса. Пойду на попятный — он обвинит меня в том, что пятница потеряна из-за меня. Он и так уже затаил на меня зло, поскольку я разозлил его там, у него в кабинете.

Обойдя стол, я вручил Циско снимок с портфелем и на прощание сказал, обращаясь ко всем:

— Не забудьте запереть дверь, ребята.

По воскресеньям Рохас не работал, я сам вел «линкольн». Дороги были свободны, и я быстро добрался до дома, успев даже по пути заехать за пиццей в итальянскую забегаловку, ту, что в торговом центре на дне каньона Лорел. Я не потрудился загнать «линкольн» в гараж, где стоял его двойник, а припарковал его прямо у ступеней, запер, стал подниматься к входной двери и, только очутившись на веранде, увидел, что меня кто-то ждет.

К сожалению, это не была Мэгги. В дальнем конце веранды, на одном из «директорских» кресел, сидел мужчина, которого я никогда прежде не видел. Глаза у него были закрыты, голова склонилась набок — он спал.

Никакой тревоги за свою безопасность я не испытал. Он был один, и на нем не было черных перчаток. Тем не менее я осторожно вставил ключ в замочную скважину, беззвучно открыл дверь, вошел, тихо закрыл ее за собой и поставил пиццу на кухонную стойку. Потом прошел в спальню, открыл встроенную кладовку и взял с верхней полки, до которой моя дочь не дотягивалась, деревянную коробку, в которой лежал «кольт-вудсмен», доставшийся мне в наследство от отца. Этот пистолет имел трагическую биографию, и я надеялся, что мне не придется добавить к ней новый эпизод. Зарядив полную обойму, я вернулся ко входу и открыл дверь.

Пододвинув второе «директорское» кресло так, чтобы оказаться прямо напротив спящего, я сел в него и небрежно положил пистолет на колени, после чего вытянул ногу и толкнул гостя в колено.

Тот встрепенулся, открыл глаза и стал шарить ими по сторонам, пока наконец не остановил взгляд на мне, а потом, скользнув им вниз, — на оружии.

— Эй, погодите минутку, приятель!

— Нет уж, это вы погодите. Кто вы такой и что вам нужно?

Я не целился в него и вообще старался вести себя непринужденно. Он поднял руки ладонями вперед, показывая, что сдается.

— Вы ведь мистер Холлер, да? Я Джефф. Джефф Треммел. Мы разговаривали с вами по телефону, помните?

С минуту я вглядывался в него, но потом сообразил, что все равно не смогу опознать, поскольку никогда не видел его фотографий. В доме Лайзы, когда я там бывал, не было ни одного его портрета в рамке. После того как он сбежал, она уничтожила все следы его пребывания в доме.

И вот он сидел передо мной. Затравленный взгляд, жалкий вид. Я почти точно знал, что ему нужно.

— Откуда вы узнали, где я живу? Кто послал вас сюда?

— Никто не послал. Я сам пришел. Нашел ваше имя на сайте Калифорнийской гильдии адвокатов. Рабочего адреса там не было, а этот был указан как почтовый, для связи. Я приехал, увидел дом и понял, что вы тут живете. Ничего такого у меня и в мыслях не было. Просто мне нужно с вами поговорить.

— Вы могли позвонить.

— У меня телефон сдох. Надо новый купить.

Я решил немного прощупать Джеффа Треммела:

— В тот раз, когда вы звонили, где вы находились?

Он пожал плечами, давая понять, что теперь может выдать эту информацию:

— В Розарио. Я там живу.

Это было ложью. Циско получил сведения из телефонной компании. У меня был теперь номер и местонахождение ближайшего сотового ретранслятора. Звонок поступил из Венис-Бич, расположенного милях в двухстах от мексиканского Розарио-Бич.

— И о чем же вы хотели со мной поговорить, Джефф?

— Я могу вам помочь, приятель.

— Помочь мне? Это как же?

— Я разговаривал с Лайзой. Она рассказала мне о молотке, который они нашли. Он — не ее… то есть не наш. Я могу вам сказать, где находится наш. Приведу вас прямехонько к нему.

— Хорошо, и где же он?

Мужчина отвернулся и стал смотреть направо, туда, где внизу расстилался город с его никогда не смолкавшим дорожным гулом.

— Вот в этом как раз и дело, мистер Холлер. Мне нужны деньги. Я хочу вернуться в Мексику. Чтобы там устроиться, много не надо, но что-нибудь, с чего можно начать, требуется, понимаете?

— Ну, и почем это «начало»?

Он повернул голову и посмотрел прямо на меня, потому что я заговорил на его языке.

— Всего десять кусков, приятель. На вас же скоро свалятся все эти киношные деньги, так что от десяти штук вы не обеднеете. Вы мне это — а я вам молоток.

— И все?

— Ну да, после этого я слиняю.

— А как насчет того, чтобы выступить в качестве свидетеля на суде? Помните, мы с вами это обсуждали?

Он затряс головой:

— Нет, это я не могу. Какой из меня свидетель? Но снаружи, так сказать, помочь могу. Ну, показать, где молоток, и все такое. Герб говорит, молоток — их главная улика, но это чушь собачья, потому что я знаю, где настоящий молоток.

— Значит, вы и с Гербом тоже беседовали?

По его гримасе стало ясно: он допустил промах. Предполагалось, что Герба Дэла он в разговоре упоминать не будет.

— Ну… нет, это Лайза сказала, что он так говорит. А я с ним даже не знаком.

— Позвольте мне кое о чем вас спросить, Джефф. Откуда я буду знать, что это настоящий молоток, а не фальшивка, которую вы с Лайзой и Гербом мне подсунете?

— Ну, так говорю же вам: я знаю. Я сам оставил его там, где он сейчас. Сам.

— Но вы не будете давать свидетельских показаний, так что единственное, с чем я останусь, — это молоток — и никакого объяснения. Вы знаете, что такое родовые вещи, Джефф?

— Ро… Нет, не знаю.

— Это значит — взаимозаменяемые. По закону предмет признается родовым, если его можно заменить таким же, идентичным. И это именно то, что мы имеем, Джефф. Ваш молоток для меня бесполезен, если к нему не прилагается ваше свидетельство. Не дадите показаний — он мне ни к чему.

— Гм-м…

Он заметно приуныл.

— Так где молоток, Джефф?

— Не скажу. Это все, что у меня есть.

— За то, что у вас «есть», я не дам ни цента, Джефф. Даже если бы я поверил, что такой молоток — настоящий молоток — существует, я бы не заплатил вам ни цента. Так дела не делаются. Так что вы подумайте, а потом дайте мне знать. Идет?

— Идет.

— А теперь брысь с моей веранды.

Я сунул пистолет в задний карман, вернулся в дом и запер дверь. После этого, схватив ключи, лежавшие на коробке с пиццей, помчался к черному ходу, выскочил наружу, прокрался вдоль торца дома к деревянной калитке, выходившей на улицу, и, приоткрыв щелочку, стал искать взглядом Джеффа Треммела.

Его нигде не было, но я услышал, как взревел автомобильный мотор, а спустя несколько секунд мимо проехала машина. Выбежав на дорогу, я попытался рассмотреть номерной знак, но не успел: машина уже катилась с горы. Это был синий седан, но, пока я вглядывался в номерной знак, он отъехал слишком далеко, чтобы можно было определить марку и модель. Как только машина Джеффа завернула за угол, я бросился к своей.

Если я хотел догнать его, мне нужно было вовремя спуститься с холма, чтобы увидеть, куда он свернет по бульвару Лорел-Кэньон: направо или налево. Иначе шанс упустить его будет пятьдесят на пятьдесят.

Но мне не повезло. К тому времени, когда «линкольн» одолел крутые повороты и вдали показалось пересечение с Лорел-Кэньон, синего седана уже нигде не было. Подъехав к знаку «Стоп», я не колебался — повернул направо и направился к Долине. Циско выяснил, что Джефф Треммел звонил из Вениса, но все остальное, что касалось этого дела, было связано с Долиной, поэтому я и выбрал этот путь.

Единственное однополосное шоссе вело вверх, на север, через Голливудские Холмы. За ними оно становилось двухполосным и спускалось в Долину. Но Треммела нигде видно не было, и вскоре я понял, что ошибся в выборе. Венис. Надо было поворачивать на юг.

Не будучи любителем холодной или разогретой пиццы, я заехал поужинать в «Дейли гриль», что на пересечении Лорел и Вентуры. Оставив машину в подземном гараже, я был уже на середине эскалатора, когда вспомнил, что пистолет лежит у меня в заднем кармане. Это плохо. Я вернулся к машине и спрятал его под сиденье, потом дважды проверил, заперты ли дверцы.

Ресторан, несмотря на ранний час, был заполнен. Чтобы не ждать, пока освободится стол, я сел за барную стойку и заказал чай со льдом и пирог с курицей, после чего открыл телефон и позвонил своей клиентке. Она ответила сразу.

— Лайза, это ваш адвокат. Вы посылали ко мне своего мужа?

— Ну, я сказала ему, чтобы он поговорил с вами, да.

— А это была ваша идея или Герба Дэла?

— Нет, моя. То есть Герб был здесь, но идея моя. Вы с ним говорили?

— Да.

— Он показал вам, где молоток?

— Нет. Он хотел за это десять тысяч долларов.

Повисла пауза, я ждал.

— Микки в общем-то это не так уж и много за то, что дискредитирует улику обвинения.

— Нельзя платить за улику, Лайза. Заплатите — вам конец. Где ваш муж остановился?

— Он мне не сказал.

— Вы говорили с ним при личной встрече?

— Да, он приезжал сюда. Выглядел как подзаборный кот.

— Мне нужно найти его, чтобы послать ему повестку. У вас есть…

— Он не будет выступать в суде. Не важно, по какому поводу. Так он мне сказал. Он хочет только денег и еще полюбоваться на мои мучения. Ему и на собственного сына наплевать. Он даже не выразил желания повидаться с ним, когда приходил.

На стойку передо мной поставили тарелку с едой, и бармен долил чаю в мой стакан. Я поддел вилкой корочку на пироге, чтобы выпустить пар. Пирог остынет достаточно, чтобы его можно было есть, минут через десять.

— Лайза, послушайте меня, это важно. У вас есть хоть какие-то догадки насчет того, где он мог остановиться?

— Нет. Он сказал, что приехал из Мексики.

— Это вранье. Он все это время был здесь.

Похоже, она была ошеломлена.

— Откуда вы знаете?

— Отследил по телефону. Не важно. Если он вам позвонит или зайдет, выясните, где он живет. Пообещайте ему, что он скоро получит деньги, или что угодно другое, но узнайте мне место его пребывания. Если мы сможем притащить его в суд, ему придется рассказать о молотке.

— Я попробую.

— Не пробуйте, Лайза, а сделайте это. Ведь речь идет о вашей жизни.

— Хорошо-хорошо.

— Во время вашего разговора он хоть как-нибудь намекнул, где находится молоток?

— Не прямо. Сказал только: «Помнишь, когда я занимался изыманием, я всегда держал его в машине?» Когда он работал в дилерской конторе, ему иногда приходилось изымать машины за неплатеж. Они там по очереди выполняли эту обязанность. Думаю, он возил молоток с собой для самообороны или на тот случай, если нужно было взломать замок или еще для чего-нибудь.

— Значит, он дал понять, что молоток из вашего комплекта инструментов находится у него в машине?

— Вроде того. В «бимере». Но эту машину забрали после того, как он бросил ее и исчез.

Я кивнул. Нужно озадачить этим Циско, пусть попробует узнать, нашли ли молоток в багажнике «БМВ», брошенного Джеффом Треммелом.

— Хорошо, Лайза. А какие у Джеффа были друзья? Здесь, в городе.

— Не знаю. У него были друзья в фирме, где он работал, но он никогда не приводил их домой. У нас в общем-то не было друзей.

— Вы знаете имена кого-нибудь из этих людей?

— Да нет вроде бы.

— Лайза, вы мне совершенно не помогаете.

— Простите. Не могу вспомнить. Мне не нравились его друзья. И я не подпускала их к дому.

Я покачал головой и подумал о себе. А у меня есть друзья вне работы? Могла бы Мэгги ответить на такой же вопрос, если бы ее спросили обо мне?

— Ладно, Лайза, пока достаточно. Я хочу, чтобы вы подумали о завтрашнем дне. Вспомните, о чем мы говорили. Как вы должны вести себя и реагировать на происходящее в присутствии присяжных. От этого многое будет зависеть.

— Я знаю. Я готова.

Это хорошо, подумал я. Хотел бы я сказать то же самое о себе.

21

Желая, видимо, отчасти возместить потерянную пятницу, судья Перри ограничил регламент вступительных речей получасом. Решение было объявлено, несмотря на то что и обвинитель, и защитник все выходные якобы работали над своими текстами, рассчитанными на час каждый. На самом деле такое решение было мне на руку. Я сомневался, что смогу заполнить и десять минут. Чем больше говорит защитник, тем больше мишеней для обстрела в заключительной речи дает он обвинителю. Меньшее всегда оборачивается прибытком, когда речь идет о защите. Тем не менее о таком судейском капризе стоило подумать. Это было явное послание. Судья давал понять нам, всего лишь адвокатам, что в этом зале и на этом процессе хозяин — он. А мы — лишь посетители.

Фриман выступала первой, а я, согласно своей обычной практике, слушая обвинителя, не сводил глаз с присяжных. При этом слушал я очень внимательно, чтобы быть готовым в любой момент заявить протест, но не смотрел на нее. Мне важнее было по глазам понять, как воспримут Фриман присяжные. Я хотел знать, оправдаются ли мои интуитивные ожидания на их счет.

Фриман говорила свободно и красноречиво. Никаких театральных эффектов, никакого хвастовства. Это была речь человека, твердо нацеленного на приз.

— Всех нас привела сюда сегодня одна причина, — говорила она, с уверенным видом стоя лицом к присяжным посреди свободной площадки-колодца перед судейской скамьей. — Эта причина — человеческий гнев. Гнев, который накопился в душе из-за сокрушительных неудач и предательств и который вырвался наружу.

Разумеется, большую часть времени она потратила на то, чтобы остеречь присяжных от, как она выразилась, дымовой завесы и игры зеркал, к которым будет прибегать защита. Не сомневаясь в надежности своего дела, она решила сосредоточиться на том, чтобы подорвать мое.

— Защита будет пытаться навязать вам свой набор доказательств: тайные заговоры и высокая драма. Однако при всей своей чудовищности это убийство — простое. Не позволяйте увести себя в сторону. Внимательно наблюдайте. Внимательно слушайте. Старайтесь убедиться, что все сказанное здесь сегодня будет подтверждено в ходе процесса доказательствами. Надежными доказательствами. Это было хорошо спланированное преступление. Убийца знала распорядок дня Митчелла Бондуранта. Убийца подстерегла Митчелла Бондуранта. Убийца сидела в засаде и молниеносно атаковала Митчелла Бондуранта с предельной жестокостью. Эта убийца — Лайза Треммел, и в течение настоящего процесса она предстанет перед лицом правосудия.

Фриман указующим перстом гневно ткнула в сторону моей клиентки. Лайза, как я ее научил, ответила ей немигающим взглядом.

Я сосредоточился на присяжном номер три, который сидел в центре первого ряда. Линдер Ли Ферлонг-младший был моим козырным тузом. Я рассчитывал на него как на «верняка», который по всем вопросам будет голосовать так, как нужно мне. Хотя бы для того, чтобы не дать жюри прийти к единогласному мнению.

За полчаса до начала отбора присяжных секретарь суда вручил мне список из восьмидесяти фамилий кандидатов в первый состав жюри. Я передал его своему сыщику, который, выйдя в коридор, тут же открыл лэптоп и принялся за работу.

Интернет предоставляет множество способов добыть сведения о потенциальных присяжных, особенно когда речь идет о процессах, связанных с финансовыми операциями, такими как изъятие домов за невыплату ипотечного залога. Каждый кандидат в присяжные заполняет анкету с базовыми вопросами. Изымали ли у вас когда-нибудь машину? Проходили ли вы процедуру банкротства? Это были отсеивающие вопросы. Всякий, кто отвечал на такой вопрос положительно, исключался из списка либо судьей, либо прокурором. Человек, ответивший «да», считался необъективным и не способным беспристрастно взвесить доказательства.

Но эти отсеивающие вопросы были весьма общими, существовали серые зоны и пробелы между строк. Вот туда-то и углубился Циско. К тому времени как судья определил первый список из двенадцати вероятных присяжных и приступил к их опросу, Циско вернулся в зал, имея досье на семнадцать из восьмидесяти человек. Я искал среди них людей, имевших отрицательный опыт взаимоотношений с банками и, вероятно, затаивших зло на них или на какие-нибудь правительственные учреждения. Среди этих семнадцати варианты колебались в диапазоне от тех, кто откровенно лгал насчет своей непричастности к банкротствам и изъятиям, до истцов по гражданским делам против банков и — особый случай — до Линдера Ферлонга.

Линдер Ли Ферлонг был двадцатидевятилетним младшим менеджером в супермаркете «Ральф» в Честворте. На вопрос об отъеме дома он ответил отрицательно. Однако Циско в своем виртуальном поиске прошел лишнюю милю и обнаружил кое-какие сайты, предоставлявшие общенациональную базу данных. Он принес мне ссылку на аукцион 1994 года в Нэшвилле, Теннесси, где среди владельцев выставленных на продажу домов числился некий Линдер Ли Ферлонг. Истцом по делу выступал Первый национальный банк штата Теннесси.

Имя было достаточно редким, чтобы не предположить совпадение. Моему нынешнему потенциальному присяжному в то время было тринадцать лет, так что банк скорее всего отнял дом у его отца. Но Линдер Ли Ферлонг-младший не упомянул об этом в анкете.

Процесс отбора присяжных перевалил на третий день, а я все еще нервно ждал, чтобы жребий пал на Ферлонга и его призвали в свидетельский бокс отвечать на вопросы судьи и адвокатов, а тем временем отклонил кучу кандидатур, используя право отвода без указания причины, чтобы расчистить дорогу своему фавориту.

Наконец, на четвертый день утром, выпал номер Ферлонга, и он уселся на место, готовый отвечать на вопросы. Стоило мне услышать, что он говорит с южным акцентом, как я уже знал, что у меня есть «верняк». Этот парень не мог не затаить обиды на банк, лишивший собственности его родителей, но скрыл это, чтобы попасть в жюри.

Ферлонг без сучка без задоринки сдал экзамен судье и прокурору, на все вопросы ответив правильно и представив себя как богобоязненного, трудолюбивого человека широких взглядов, приверженца консервативных ценностей. Когда настала моя очередь, я задал ему несколько общих вопросов, а потом выстрелил в упор. Мне нужно было создать впечатление, что он для меня всего лишь приемлемый кандидат, поэтому я спросил, считает ли он, что люди, перестающие платить ипотечные взносы, заслуживают осуждения, или допускает, что у кого-то из них может быть законная причина, вынуждающая их на такой шаг. С типично южной гнусавостью он ответил, что все дела разные и было бы неправильно делать какие бы то ни было обобщения насчет людей, попавших в подобную ситуацию.

Еще несколько минут и несколько вопросов — и Фриман проштамповала его карточку, я тоже нарочито безразлично согласился. Ферлонг стал присяжным. Теперь оставалось лишь надеяться, что его семейная история не вскроется. В противном случае он вылетит из жюри как пробка из бутылки.

Поступил ли я неэтично, нарушил ли правила, не сообщив суду о тайне Ферлонга? По ходу жизни значимость того, кто и что формирует твою непосредственную семью, меняется. В биографии Ферлонга было сказано, что он женат и имеет малолетнего сына. Теперь именно жена и сын составляли его непосредственную семью. Насколько можно было догадаться, его отец скорее всего уже умер. Вопрос в анкете звучал так: «Имели ли вы или ближайшие члены вашей семьи отношение к изъятию дома за неуплату по ипотеке?» В нем не было слова «когда-нибудь».

Таким образом, это была та самая «серая зона», и я не чувствовал себя обязанным помогать обвинению, указывая, что в вопросе опущено важное слово. У Фриман имелся тот же самый список, и в ее распоряжении были все возможности окружной прокуратуры и полицейского управления Лос-Анджелеса. Не моя вина, если ни в одном из департаментов не оказалось такого же умника, как мой дознаватель. Пусть ищут сами. Не найдут — их просчет.

Я смотрел на Ферлонга, пока Фриман перечисляла краеугольные камни своего обвинения: орудие убийства, свидетельница, кровь на туфле подсудимой, история ее протестной деятельности против банка. Он сидел, упершись локтями в подлокотники и сложив пальцы пирамидкой возле рта, — словно прятал лицо, поглядывая на Фриман поверх сложенных рук. Эта его поза убедила меня в том, что я не ошибся. Он действительно был моей палочкой-выручалочкой.

Перейдя к краткому изложению того, как все улики, складываясь воедино, приводят к заключению о «виновности вне разумных оснований для сомнения», Фриман начала выдыхаться. Было очевидно, что, повинуясь безапелляционному решению судьи ограничить регламент выступлений сторон, сокращения она делала именно в этом месте своей речи. Она знала, что сумеет связать все концы в заключительном слове, поэтому, до поры опустив многие из них, перешла к заключению.

— Дамы и господа, слушайтесь своего сердца, — сказала она. — Следите за уликами, и они приведут вас, без сомнения, к Лайзе Треммел. Она лишила жизни Митчелла Бондуранта. Она отняла у него все. И теперь наступило время свершить правосудие.

Поблагодарив присяжных за внимание, она села на место. Настал мой черед. Я опустил руки под стол, чтобы проверить, застегнута ли молния. Стоит один раз случиться такому, что вы предстанете перед жюри с расстегнутой ширинкой, и вы всю жизнь будете следить за тем, чтобы это не случилось снова.

Я встал и занял ту же позицию, что и Фриман — в центре «колодца», — стараясь не подать виду, что мои травмы все еще дают о себе знать.

— Дамы и господа, я хотел бы начать с представлений. Я Майкл Холлер, адвокат подсудимой. Мой долг — защищать Лайзу Треммел от очень, как вы слышали, серьезных обвинений. Наша конституция гарантирует каждому гражданину этой страны, обвиняемому в каком бы то ни было преступлении, право на самые разнообразные формы активной защиты, и именно это будет моей задачей на протяжении данного процесса. Если, исполняя свой долг, я буду порой раздражать кого-то из вас, прошу заранее извинить меня. Но прошу вас также помнить: отношение ко мне никоим образом не должно отражаться на Лайзе.

Повернувшись к столу защиты, я поднял обе руки, как бы приветствуя вступление Лайзы в судебный процесс.

— Лайза, встаньте, пожалуйста, на минуту.

Лайза встала, слегка развернувшись в сторону присяжных и медленно обведя взглядом все двенадцать лиц. Она выглядела решительной и отнюдь не сломленной — как я ей велел.

— А это Лайза Треммел, подсудимая, в виновности которой мисс Фриман желает вас убедить. Ее рост пять футов три дюйма, вес сто девять фунтов, она школьная учительница. Благодарю вас, Лайза. Можете сесть.

Треммел села, а я снова повернулся лицом к присяжным и продолжил, скользя взглядом по их лицам:

— Мы согласны с мисс Фриман в том, что это преступление жестокое и хладнокровное. Никто не имел права лишать жизни Митчелла Бондуранта, и тот, кто это сделал, должен предстать перед лицом правосудия. Но никогда не следует спешить с окончательными выводами. А именно это, как мы докажем, в данном случае произошло. Те, кто расследовал это дело, увидели лишь то, что находилось вблизи и что легко укладывалось в их версию. Они не увидели всей панорамы событий и упустили настоящего убийцу.

У меня за спиной раздался голос Фриман:

— Ваша честь, разрешите нам подойти для короткого совещания.

Перри нахмурился, но сделал знак подойти. Я проследовал за Фриман к торцу судейского стола, уже сформулировав ответ на ее вполне предсказуемый протест. Судья задернул звукопоглощающую шторку, чтобы присяжные не услышали того, что не предназначалось для их ушей, и мы сгрудились у края стола.

— Судья, — начала Фриман, — мне очень неприятно прерывать вступительное слово коллеги, но оно отнюдь не похоже на вступительное слово. Защита намерена доказать с помощью улик предположения, которыми хочет нас здесь ошеломить, или просто собирается в общих чертах рассуждать о некоем таинственном убийце, которого все остальные не заметили?

Судья взглядом велел мне отвечать. Я посмотрел на часы и сказал:

— Судья, протест на протест. Не прошло и пяти минут, как я начал свое выступление, ограниченное получасом, а прокурор уже возражает, поскольку я ничего не выложил пока на стол. Послушайте, она просто хочет выставить меня в неблагоприятном свете перед присяжными, и я прошу, чтобы вы отвергли этот ее протест и не позволяли ей впредь прерывать меня.

— Думаю, он прав, мисс Фриман, — сказал судья. — Слишком рано для протестов. Я буду считать ваше возражение подвешенным и в случае необходимости сам приму меры. Возвращайтесь за свой стол и сидите смирно.

Он отдернул шторку и отъехал на своем кресле обратно к центру стола. Мы с Фриман вернулись на свои позиции.

— Как я говорил перед тем, как меня перебили, существует более крупная панорама этого дела, и защита намерена вам ее открыть. Обвинение хочет, чтобы вы поверили, будто это простое дело, основанное на мести. Но убийство никогда не бывает простым, и если вы обратите внимание на упрощенные подходы следствия и обвинения, то увидите, что здесь многого недостает. Включая убийцу. Лайза Треммел даже не была знакома с Митчеллом Бондурантом. Они никогда не встречались. У нее не было мотива убивать его, потому что мотив, о котором будет говорить обвинение, ложен. Они вам скажут, что она убила Митчелла Бондуранта потому, что он хотел отнять у нее дом. Но истина заключается в том, что он не собирался этого делать, и мы это докажем. Мотив — это как руль у корабля. Уберите его — и кораблем станет править ветер. Именно такой корабль представляет собой предъявленное прокурором обвинение. Сплошной ветер.

Я сунул руки в карманы, устремил взгляд себе под ноги, мысленно сосчитал до трех и, подняв голову, посмотрел прямо в глаза Ферлонгу.

— Что действительно лежит в основе данного дела, так это деньги. Это эпидемия отъема домов, захлестнувшая страну. Убийство в данном случае не было простым актом мести. Это было хладнокровное, расчетливое убийство человека, который угрожал разоблачить коррупцию, царящую в наших банках и фирмах-посредниках, осуществляющих для них отъем домов. Речь идет о деньгах и о тех, у кого они есть и кто будет стремиться сохранить их любой ценой — даже ценой убийства.

Я снова сделал паузу, сменил позу и обвел взглядом всю ложу присяжных, остановив его на женщине по имени Эстер Маркс. Я знал, что она — мать-одиночка, работающая офис-менеджером в местном магазине одежды. Вероятно, она получала меньше, чем мужчины, выполняющие такую же работу, и я рассчитывал на нее как на присяжную, которая была способна испытать сочувствие к моей клиентке.

— Лайзу Треммел выдают за виновную в убийстве, которого она не совершала. Из нее сделали козла отпущения. Она протестовала против жестокой и мошеннической практики банка по отъему домов. Она боролась против них, и за это они вытребовали запретительный судебный приказ против нее. В глазах ленивого следствия подозреваемой ее сделало то же самое, что сделало ее идеальным козлом отпущения в глазах настоящих убийц. И мы собираемся доказать вам это.

Все глаза были устремлены на меня. Я безраздельно владел вниманием жюри.

— Улики, собранные штатом, не выдерживают никакой критики, — продолжил я. — Мы опровергнем их одну за другой. Мера, коей должно определяться ваше решение, — виновность, лишенная разумных оснований для сомнения. Я призываю вас обратить на это сугубое внимание и хорошо подумать. А подумав, вы найдете здесь более чем достаточно разумных оснований для сомнения, уверяю вас. И у вас останется только один вопрос: зачем? Зачем эту женщину обвинили в убийстве? Зачем заставляют пройти через все это?

Еще одна, последняя пауза, после которой я поклонился и поблагодарил их за внимание, после чего быстро вернулся к столу и сел. Лайза протянула руку и накрыла ею мою ладонь в знак признательности. Эта мизансцена тоже была заранее срежиссирована. Я понимал, что это игра на публику, но все равно получилось недурно.

Судья объявил пятнадцатиминутный перерыв перед началом допроса свидетелей. Зал опустел, но я остался сидеть за столом, все еще оставаясь под воздействием импульса, которым была заряжена моя речь. В предстоящие несколько дней Фриман, конечно, снова перехватит инициативу, но теперь она будет знать, что я у нее на хвосте.

— Спасибо, Микки, — сказала Лайза, поднимаясь, чтобы выйти в коридор с Гербом Дэлом, который ждал ее у входа в зал.

Я посмотрел на него, потом на нее и ответил:

— Пока рано благодарить.

Назад: Часть вторая ГИПОТЕЗА НЕВИНОВНОСТИ

Дальше: Часть четвертая ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Часть третья БОЛЕРО

18

19

20

21

Часть третья
БОЛЕРО