Дни становились все длиннее и все теплее, поэтому Межамир проснулся очень рано. К моменту, когда раздался стук в дверь, ант даже успел перекусить.

– Заходи, заходи! – отозвался ант.

– Чиряз каназор, чиряз каназор, в Атяшево прибыли гости!

На пороге появился запыхавшийся мальчишка – свинопас Чамза. – Конные, с оружием, в броне, человек двадцать. На перекрестке остановились, просили старшего позвать…

– Спасибо, друг, сейчас посмотрим на гостей. А ты возьми еще двух пацанов, обегите сейчас моих воинов, пускай надевают боевое снаряжение и с оружием верхом строятся на опушке. Всем говори, что это мой приказ.

– Понял, это я мигом сделаю!

Чамза шмыгнул в доказательство носом и умчался.

Накинув на плечи сумань – нечто вроде мужского пальто из коричневого сукна, – ант отправился к известному перекрестку, на котором был примерно бит узурпатор Ушмай. Там Межамир и увидел прибывших. По одежде да большим носам молниеносно определил: «Аланы. Чего нужно этим клятвопреступникам?».

Ант прекрасно знал, что три года назад на Каталаунских полях аланы по-изменнически взяли сторону римлян Аэция и дрались со своими союзниками гуннами. Конечно, сейчас в Атяшево прибыли, скорее всего, совсем не те самые аланы, да и дело было на противоположном конце Европы, но неприятный осадочек остался навсегда.

– Здравствуйте, гости дорогие! – издалека крикнул ант. – Я здешний каназор, зовут меня Межамир.

– Здравствуй, здравствуй, местный вождь, – отозвался, спешиваясь, один из бородатых аланов. – Мое имя Руваш, я командир этого посольства.

Судя по огромной золотой цепи на шее, горбоносый бородач и правда был командиром приезжих. По римскому обычаю Межамир широким жестом протянул распахнутую ладонь, и гостю ничего не оставалось, как пожать ее.

– Отведайте нашего угощения, Руваш. Что привело вас в Атяшево?

– Благодарю за угощение, но у нас совсем нет времени, – сказал гость. – Мы, аланы, формируем сейчас союз с вами, эрзянами. К нам примкнули уже десять мокшанских деревень, сейчас ты сможешь поговорить с их представителями… Эй, Паруш, Куляс, спешивайтесь.

Оба, Паруш да Куляс, были в мокшанских тулупах-чапанах. Межамир поздоровался с ними за руку и сразу понял, что этот римский обычай им еще неизвестен. В свою очередь, Паруш с Кулясом удивленно разглядывали выбритого молодого старейшину.

– Присоединяйтесь, к нам, атяшевцы, – призвал Паруш. – Время неспокойное, лучше быть вместе, чем порознь. Аланы – большая сила.

– И чем же вы собираетесь в союзе с ними заниматься? – усмехнулся ант. – Пойдете на Византию?

– Нет, у нас чисто оборонительный союз, – объяснил Куляс. – Будем разводить поросят, ягнят, козлят, обрабатывать землю. В лесах станем добывать мед и дичь, наладим торговлю мехами – выгодное дело!

– Так зачем же нужен союз? – пожал плечами Межамир. – Все, что ты перечислил, мы в Атяшеве делаем сами, без помощи аланов.

А Паруш гнул свое:

– Но эрзяне в одиночку слишком слабы и не могут противостоять грабителям с большой дороги, особенно гуннам, чьи шайки расплодились после ухода из Византии.

Тут Межамир решил, что час пробил, и поднес к губам обычную пастушью дудочку:

– Сейчас я покажу вам шайку гуннов.

Он подал условный сигнал, и тут же послышался стук копыт. Через несколько минут приезжих обступили всадники в полном гуннском боевом облачении на приплясывающих, лопающихся от избытка энергии лошадях. От неожиданности Руваш полез в седло: с этими людьми никакого дела иметь отнюдь не хотелось. Прочие аланы вжались в седла, готовые в любой миг дать деру. Куляс с Парушем также сидели уже верхом, глазами поедая настоящих гуннов, о чьих подвигах слышали с пеленок.

– Ну что ж, насильно мил не будешь, – развел руками полномочный аланский посол Руваш, думая только о том, как бы скорее унести ноги из Атяшева. – Жаль, но придется обойтись без вас, храбрых воинов. Прощай, брат…

«С серьезным неприятелем действуй тонко и дипломатично: сразу направляй к нему тяжеловооруженную кавалерию», – невольно всплыло в голове одно из излюбленных наставлений Аттилы.

– Успехов вашему союзу, – выкрикнул ант в стремительно удаляющиеся спины и лошадиные хвосты. – Ты извини нас, гость, но мы, атяшевцы, несколько дней назад пришли из большого похода и не готовы к новым набегам. Так что пока отдыхаем, волк тебе брат… А ну разойдись по домам да по делам, ребята!

Последний приказ предназначался гуннам. Так атяшевцы избежали вступления в союз аланов с мокшей, который получил имя «буртасы» и остался в Поволжье вести преимущественно оседлый образ жизни. От сего союза сильно выиграли кочевые, а потому отсталые аланы.

Привыкшие к оседлости мокшане буквально «приземлили» новых своих друзей, отучив их от убогой и дикой скитальческой жизни в седлах да на колесах (точно так тремя веками ранее угры подарили оседлый образ жизни хунну). Вместе с тем именно аланы немало поспособствовали дальнейшему обособлению мокшан от эрзян, которые еще в самом начале I тысячелетия новой эры были единым народом с единым, само собой, языком.

Правда, никакими славными делами буртасы в истории не отметились. Да и воины из них получились неважнецкие. Древние булгары, когда им понадобились в VII–VIII веках северные земли буртасов, попросту выгнали тех на юг. С тем же успехом в VII веке пытались сражаться буртасы и с печенегами. В конце того же VII века буртасы стали данниками Хазарского кагана, а спустя 200 лет впали в зависимость от Киевской Руси.

Конец буртасскому союзу принесли в XI веке половцы – очередное исчадие алтайской пассионарности. Раскопанный городишко Буртас в Пензенской области – вот и все, что осталось от союза мокшан с аланами. Ах да: имеется еще речка Буртас длиной 57 километров, текущая по Рязанской и Пензенской областях и имеющая приток с поэтическим именем Грязнуха.

Спаслись от исторического забвения лишь аланы, не примкнувшие к буртасам. Они продолжали кочевать по Великой степи до тех пор, пока не зацепились за кавказские кручи, где и дали жизнь новому народу, – осетинам. В память о предках те до сих пор называют Аланией свою республику Осетию в составе России…

– Что случилось, Межамир? – вывел анта из раздумий тоненький голосок, от которого дрогнуло по обыкновению сердце. – Что нужно было этим вооруженным людям?

Укутавшись в огромный платок, она бежала от дома старого Пичая.

– Пустяки, Илди-Куо, – отмахнулся Межамир. – Давай лучше вместе позавтракаем, пока никто не мешает.

Взявшись за руки, они направились к хижине каназора.

– Межамир, а что ты думаешь о Буграх, да и слыхал ли ты о них? – соскользнул с язычка Ильдико давно волновавший ее вопрос. – Побывал ли ты на Буграх, видел ли их своими прекрасными голубыми глазами?

– О, за месяцы нашего перехода по Великой степи шаман Номто поведал мне о Буграх все, что сам знал, – отозвался новый атяшевский каназор. – Побывать там я еще не успел, отложив эту загадку на будущее; срочных дел пока слишком много. Однако кое-что сказать о Буграх могу, так как слыхал о них еще в детстве от наших антских стариков да от моего отца Анагаста, а уж он-то слов на ветер не бросает. Когда-то, в начале времен, вся земля-матушка лежала посреди моря-океана. Словно круглая шапка! Арктидой называлась та земля и располагалась на севере.

Пытливая девочка, словно примерная ученица, уточнила:

– Реки-то, реки в ту пору текли в этой Арктиде?

– Нет, ни рек, ни людей, ни даже Богов еще не было. Вообще – ничего живого не росло на голой земле. Но однажды прямо в середину «шапки» угодил с неба огромный камень. Мы, анты, называем этот камень Алатырем, что означает «Камень, содержащий Высшую душу».

– Алатырем?! – поразилась девушка своим высоким, хрупким голоском. – Но мы, эрзяне, называем так реку, что впадает в Суру. Есть ли между этими двумя Алатырями связь или то лишь простое совпадение?

– Думаю, что связь тут есть. Вот слушай, любовь моя, – продолжал Межамир, сам не заметив, как вырвались у него слова «любовь моя». – Алатырь-камень был так велик, что Арктида от удара лопнула, расколовшись на четыре части. Эти четыре Арктиды потекли прочь друг от друга на юг, а их место на севере сразу занял ледяной океан.

– Куда ж делся Алатырь-камень? – вслух размышляла Ильдико, глядя влюблено на своего всезнайку. – И на что он похож?

– Наши старики сказывают, что остался Алатырь-камень там же, куда упал, – на ледяной макушке земли. «Всем камням отец», так его прозвали. В северном океане льда оказалось настолько много, что он пополз поверх каждой из четырех Арктид. Царапины ото льда превратились в реки, между которыми земля представляла собой плоские плато. Кое-где, очень редко, из этих плато торчали белые останцы каменных пород, которые устояли, не поддавшись льду. Это и есть нынешние Бугры, которые разбросаны по всему миру. Ты спрашиваешь, как выглядит Алатырь-камень? Никто из людей никогда не видел его, поэтому можно только догадываться о его форме по тем следам, которые он оставил внутри Бугров.

– Какие еще следы? Отпечатки?

– Можно сказать, что отпечатки, только их не видно обычным зрением. Отпечатки Алатырь-камня в черных недрах Бугров могут разглядеть только лучшие шаманы. Кстати, шаманы называют эти следы «отпечатками незримого видения» Алатырь-камня. То есть эти «следы» Алатырь-камня существуют до тех пор, пока шаман их видит. Самый полный отпечаток находится здесь, в атяшевских Буграх. Он похож на цветок с восемью острыми лепестками. Внутри других Бугров – и к западу, и к востоку от Атяшево – число лепестков снижается. Например, в Приаральских Буграх наш шаман Номто разглядел только семь лепестков, на Алтае – шесть лепестков, в Забайкалье – лепестков осталось уже пять. Та же самая картина открылась и к западу от Атяшево: в Тавриде лепестков оказалось семь, в Паннонии – шесть и так далее. Общее для всех Бугров то, что самый яркий из лепестков неизменно указывает на Запад.

Ничего более захватывающего Илди-Куо не слышала за всю свою жизнь.

– Но что означает указание на Запад? Туда следует продвигаться или оттуда следует ждать угрозы?

Вздохнув, Межамир покачал головой.

– Этого я не знаю, девочка моя. Вообще я твердо знаю лишь то, что ничего не знаю, – озвучил он очень к месту сократовский парадокс. – Возможно, указание Алатырь-камня на Запад означает и то, и другое: Запад опасен для Востока, поэтому нужно неуклонно двигаться на Запад, чтобы нанести удар первыми. К примеру, стоило гуннам нарушить это правило, вернувшись из Галлии на восток – в Паннонию, как их стали преследовать неудачи. В одном убежден твердо: еще не раз и не два знаменитые люди, вершители судеб мира будут притягиваться сюда, будто пчелы к меду.

– Как это понять, любимый: ты знаешь только то, что ничего не знаешь? – прозвенел голосок младшей дочери старого Пичая. – По-моему, ты, Межамир, знаешь больше всех остальных атяшевцев, вместе взятых!

К счастью, в библиотеке константинопольского дворца ант не только зубрил, но и осмысливал. Горькие слова Сократа Межамир не просто затвердил наизусть, что позволило ему сейчас растолковать своей невесте:

– Видишь ли, Ильдико, человечество непрерывно постигает все новые тайны мироздания, увеличивая «поверхность соприкосновения» с непознанным. Греческий мудрец Сократ представлял знание в виде шара, окруженного незнанием. Чем больше знание, тем больше поверхность шара, и по мере роста шара растет площадь окружающего его незнания. Огромные знания, которыми обладал Сократ, открыли ему глаза на бездну непознанного – на бесконечное собственное невежество. Но мало этого. Само знание, заключенное в мудрой сократовской голове, было несовершенным, неистинным, неабсолютным. Ведь оно накапливалось и существовало без учета безбрежного океана незнания.

Мысли о завтраке давно улетучились из голов влюбленных. Они сидели на больших теплых камнях близ домика Межамира.

– Но имелся ли у Аттилы выбор между дальнейшим движением на Запад или возвращением на Восток, ведь в Галлии он потерял очень много воинов? – напомнила девушка. – Да и потом был удачный поход на Италию, а это вообще на юг…

– Выход существует всегда, даже из самой безнадежной ситуации, – отрезал Межамир. – Если выхода нет – значит, ты его не нашла.

Так толком и не переварив этой резко прозвучавшей фразы, Ильдико спросила:

– Так что же собой представляет настоящий Алатырь-камень, а не его, как ты сказал, «отпечаток незримого видения»? Это Бог?

– Моя чудесная Илди-Куо, никто из живущих на Земле еще не удостоился чести наблюдать «Камень, содержащий Высшую душу». Добраться до него по ледяному океану невозможно. Антские старики говорили, что наше божество небесного огня по имени Сварог бил своим молотом по Алатырь-камню, и высекавшиеся при этом искры обращались в других Богов. Время от времени наши Боги возлегают на Алатырь-камень, чтобы перевести дух да поднакопить силушки. Еще я слышал, что на этом камне Сварог вытесал свои законы, но вряд ли этому стоит верить, – уж больно похоже на рассказ христиан о том, как их Господь даровал людям каменные скрижали с выбитыми на них заповедями, – чуть помолчав, Межамир завершил свой рассказ на оптимистичной ноте: – Надеюсь, поколения, которые будут жить после нас, раскроют все загадки Алатырь-камня или Креста Сварога, как его иначе называют.

– Только для этого понадобится добраться до него! – воскликнула своим тонким голоском Ильдико. – Лошади не подойдут, потому что не умеют питаться льдом из океана. Думаю, когда-нибудь люди изобретут более совершенные транспортные средства.

– Ковер-самолет, например, – улыбнулся Межамир. – Он вообще ничем не питается, просто летает себе и летает.

Рассмеявшись, влюбленные заключили друг друга в целомудренные объятия.

До свадьбы анта и эрзянки оставались считанные дни. Первые теплые деньки после бесконечной зимы и столь же бесконечного перехода из Паннонии лучше всего подходили для сбора гостей и торжественных обрядов.

Правда, оставался открытым вопрос о том, отмечать ли свадьбу по-антски или по-эрзянски, но самих молодоженов это совсем мало заботило, что, безусловно, свидетельствовало об их недостаточной религиозности.