Добравшись до Атяшева, остатки огромной орды оставались еще столь велики, что люди, повозки, кони заполонили всю деревню. Все они были заляпаны грязью с ног до головы. Первым отличился человек, которому на роду написано избегать многолюдства и скрывать свои чувства: выбравшись из родительской повозки, меланхолик Ильдико встала вдруг на колени и… прильнула губами к земле. Примеру семнадцатилетней девушки последовали многие, не догадываясь, что тем самым на века закладывают традицию целования родной почвы, родных камней, родного песка.

Затем, ни на кого не глядя, Илди-Куо прошагала до ближайшей березы и обняла ее, словно лучшую подругу. Так с легкой руки девушки-подростка началось трогательное прощание тех, кто оставался в Атяшеве, и тех, кому предстояло ехать в более удаленные поселения.

Среди покидавших материнский край оказались и Лиява с Элювой. В путешествии обе осуществили свою мечту – вышли замуж за эрзян, больших и толстых, словно чаны для бузы. Да-да, на одной из степных стоянок шаман Номто провел брачные обряды, после чего обе сестры задрали носы и принялись рассказывать всем родным и знакомым о достоинствах своих супругов и о том, как изощренно те умеют любить. Молодые мужья аж краснели от подобных откровений, а бесстыжие сестрицы подливали масла в огонь.

– Ну что ты так смущаешься, мой пупсик? – хлопала Лиява по плечу своего бугая. – На циновке у тебя куда как больше смелости!

– А что я такого сказала, зайчонок? – смеялась над своим увальнем Элюва. – Разве не правда, что ты любишь целовать меня вот там и даже тут?

Шиндява, мать Лиявы и Элювы, готова была со стыда под землю провалиться:

– Девочки мои, ну что же вы всем рассказываете о самом сокровенном, это просто неприлично!

Тут дочери подбежали к матери и прошептали ей с обеих сторон в уши:

– Неприлично, мамка, в наши-то годы в девках ходить!

Когда гости наконец покинули владения каназора Пичая, выяснилось, что никаких владений у него больше и нету. «Слава всемогущему Нишке, об этом позоре так и не узнали Лиява с Элювой», – молилась сквозь слезы Шиндява.

Оказалось, двоюродный брат Пичая по имени Ушмай так за минувший год прикипел душой к власти, что решил больше с ней не расставаться. Никогда!

Дождавшись ухода окруженного конвоем обоза, Ушмай выскочил из ближайшего леска на коне в окружении десятка всадников в гуннских кольчугах, шлемах, налокотниках и наколенниках, с современными римскими мечами – а не с коротенькими гладиусами первых веков Римской империи! – и со сложносоставными луками китайского образца.

А Пичаю уже не давали проходу, дергали за рукава:

– Каназор, мудрый каназор, Ушмай объявил, что не вернет тебе должности…

– Потому что Ушмай на пятнадцать лет моложе тебя, у него-де много сил…

– И, мол, тебе пора отдохнуть от тяжкого бремени обязанностей каназора…

– Недаром же «Ушмай» значит «Воинственный»…

Во всеобщем гвалте какая-то бабуся горячо шептала Пичаю на ухо:

– Ушмай порку завел для тех, кто мало мяса сдает. Где такое слыхано – взрослых-то людей плетьми бить?!

Другая бабушка добавила:

– А поступавшую из-за Великой Степи плату за копченку Ушмай делил со своей семьей и со своими прихвостнями, – вон с теми, которые окружают его сейчас.

Наслушавшись жалоб, Пичай похромал к сидящему в седле двоюродному брату:

– Ну что ж ты не спешиваешься, Ушмай, давай обнимемся после долгой разлуки…

– Я здесь каназор, брат, – ухмыльнулся Ушмай. – Можешь обнять мой сапог.

Старому Пичаю показалось, что он ослышался:

– Что ты такое говоришь, брат? Наверное, шутишь? А что, сегодня ведь праздник, можно и посмеяться.

– Нет, бывший каназор Пичай, – прозвучало сверху. – Пока тебя не было, Атяшево вдвое больше стал коптить мяса для наших воинов на западе. И теперь ты хочешь, вернувшись к власти, развалить налаженное дело? Этого не будет, никогда не будет, слышишь, старый пердун?!

От того, что двоюродный брат растоптал их соглашение о временном занятии должности каназора, старика затрясло, и губы едва вымолвили:

– Доспехи, подайте мне доспехи и оружие, приведите коня.

Стоявший рядом Ведяпа кинулся выполнять приказ. А из толпы выскочил на застоявшейся лошади Межамир, покрытый вместе с нею коркой засохшей лесной глины:

– Ты не будешь драться со стариком, узурпатор. Давай-ка сразимся один на один, а не то я прикажу своим воинам посадить тебя на цепь, как злую собаку. Имей в виду, что за мной стоит закаленная в боях половина эскадрона. Этим парням сам черт не брат, а уж из тебя-то дурь они лихо повышибут!

Ушмай был потрясен, что ему кто-то смеет возражать:

– Да ты кто такой? Ты не атяшевец и вообще не эрзянин, даже не мокшанин. Ты же почти не знаешь нашего языка… Постой-постой, ты ведь и не гунн… Это не гунн, атяшевцы, это чужак!

О том, что Межамир не был гунном, свидетельствовали светлые волосы, а также отсутствие узкоглазия с широченными скулами.

– Какая разница, что наш вождь не гунн и не эрзянин, – крикнул один из воинов караванной охраны. – Он вождь, и ты должен принять за высокую честь его предложение сразиться один на один.

– Иначе будешь сидеть на цепи, – с хохотом напомнил еще кто-то из конвойных.

– А вот и удобное место для схватки – указал третий воин на перекресток.

Его образовывали несколько деревенских тропок-улочек: выходило что-то вроде небольшой площади.

– Все у меня пороты будете, попомните эти слова, – ответил Ушмай, прихлопнув о землю тупым концом копья. – А после и на цепях посидите, хорошая задумка, жаль мне раньше в голову не пришла!

«Копьишко-то от германцев, – мелькнуло у Межамира. – Видимо, часть платы за мясо животных Ушмай брал доспехами и оружием…»

Тем временем Ведяпа облачал отца в кольчугу и застегивал ремешки прочего снаряжения.

– Постой, Межамир, я каназор Атяшево, мне и сражаться с этим выжившим из ума дурнем, – пропыхтел Пичай, карабкаясь с помощью старшего сына в седло.

– Нет, это будет нечестно, Пичай, – сказал ант Межамир, выезжая на перекресток, место будущего ристалища. – Настоящий воин никогда не станет драться со стариком!

Ушмай на мгновение заколебался. Вот уж никак он не ожидал, что в Атяшево вместе с обозом останется добрая полусотня опытных воинов во главе с каким-то выбритым на римский манер инородцем. А уж Межамир и правда исхитрялся брить лицо даже во время всего тяжелейшего перехода, была бы хоть капля воды да десять минут времени: ох и крепка оказалась константинопольская привычка!

Отступать Ушмаю теперь было поздно, да и некуда, поэтому «временный каназор» тронул лошадь и выкатился на перекресток, лихорадочно соображая, как повести себя в бою с предводителем обоза.

– Кто-то должен руководить схваткой, – раздался тонкий девичий голосок. – Ну, чтобы мужчины дрались не до смерти. Отец, это твоя работа, ты же подлинный каназор, а не самозванец. Будь же судьей над ними!

– Ладно, ладно, уговорила, Илди-куо, – согласился Пичай. – Итак, Ушмай и Межамир, убивать друг друга вам запрещается. Начинайте же!

«Как же мне его не прикончить, девочка ты моя? – неслышно спросил сам себя Межамир. – Подлецам незачем топтать землю…»

«Девочка ты моя», – так он давно в уме называл Ильдико.

Вот уже несколько дней, по крайней мере.

Объехав друг друга, противники, пошли в атаку. Ушмай вытянул вперед свое огромное остготское копье, и Межамир, увернувшись, острием своего копья точно попал в железную перчатку врага. Остготское копье вылетело из руки, плюхнувшись в жидкую грязь перекрестка.

Толпящаяся вокруг повозок толпа довольно загудела. Недолго думая, ант демонстративно отшвырнул и свое копье – пускай все оценят его благородство. Тут народ умолк.

Железная перчатка оказалась надежной защитой, и в правой руке противника мелькнул теперь вместо копья длинный римский меч. Межамир рванул из ножен свой меч, и в наступившей тишине раздался лязг металла. Впрочем, Межамир не стал терять времени на длительное фехтование.

Когда-то гунны научили анта этому финту: закрутив своим мечом защитные отростки гарды, Межамир резко дернул свой меч на себя. Обоюдоострый клинок вылетел из руки Ушмая под одобрительные крики сторонников анта.

Ушмай схватился было за сложносоставной гуннский лук, выдернул из колчана тяжелую стрелу, но Межамир решил, что игру с небитым врагом пора заканчивать. Выхватив из-за спины аркан, ант, проносясь мимо Ушмая, накинул тому на шею петлю.

Не останавливаясь, Межамир пустил свою лошадь галопом, и «временный каназор» со страшным воплем рухнул в туче брызг на перекресток. Так ант и поволок его по разбитой тропе, через кусты и черные деревянные обрубки, валяющиеся после давнишнего строительства домов.

– Ааааа! Стой! – заорал Ушмай (что в переводе означает, напомним, «Воинственный»). – Остановись, я проиграл…

Но эта мольба о сдаче утонула в восторженных криках зрителей. А Межамир знай себе погонял коня по лесной тропе, откуда только что вывел огромный свой караван. Воинственный Ушмай болтался позади, словно учебное чучело в византийском ауксилии. Проскакав несколько римских миль (римская миля эквивалентна полутора километрам), ант наконец остановился и спешился. Лицо лежащего противника представляло собой кровавую кашу, изо рта его рвались стоны боли.

Ослабив и сорвав с самозванца аркан, Межамир приказал:

– Приползешь к ногам каназора Пичая, обнимешь его сапоги и попросишь прощения за свое предательство. После того – немедля же – приползешь ко мне, дрянь ходячая. И не забудь про цепь, я слов на ветер не бросаю…

С этими словами ант прыгнул в седло и был таков.

Его возвращение в Атяшево было встречено свистом, криками, топаньем и даже перенятыми у римских цирковых зрителей рукоплесканиями; странно, но сей рудимент седой архаики сохранился до наших дней аж у самых «передовых» народов по всей Вселенной.

– Вот, братья и сестры, ваш новый каназор, – как мог громче объявил Пичай. – Будете подчиняться ему, как мне.

Несмотря на шум, его все услышали. На мгновение воцарилась тишина, после чего весь народ вновь взорвался выражениями одобрения.

– Межамира в каназоры, анта Межамира в каназоры, наш он человек, наш!

Так вопили и те, кто прошел за антом тысячи километров, и те, кто увидели его сегодня впервые. Межамир отыскал в толпе огромные глаза Ильдико. Все ее прекрасное лицо словно напоминало: помнишь, я говорила, что ты будешь нашим предводителем в Атяшеве?

Согласно кивнув, ант улыбнулся ей в ответ. Но тут деревню огласили выкрики личной охраны Ушмая:

– Чужой для нас этот ант и слишком молод еще!

– Слишком молод для старейшины!

– В нем течет кровь простолюдина, такой вождь нам не нужен! – завыла клика чуть ли ни в унисон.

Но этих вооруженных до зубов конников толпа быстро зашикала. А полэскадрона из прибывшего обоза мигом взяли в кольцо кавалеристов узурпатора. Так, на всякий случай, – просто по многолетней боевой привычке.

– В каназоре Межамире течет царская кровь, ибо он – сын вождя, – услышали все голос старого Пичая. – Его отец сейчас командует в Византии целой армией. Никому не советую становиться на пути нового каназора, любимые мои атяшевцы!

Тут небо грозно нахмурилось, сверкнуло сразу несколькими молниями, и грянуло оглушительным громом. Началась гроза.

– Слышали, люди? Боги присоединились к предупреждению уважаемого Пичая, – крикнул верховный шаман Номто.

И принялся готовиться к обрядам, положенным при встрече с Родиной после долгой разлуки.