Однажды ант Межамир обратил внимание, что после переправы через небольшую реку Ильдико едет верхом, ни на миг не отставая от родительской повозки. Ант сдержал коня, чтобы ехать рядом, с трудом подобрал слова:

– Сочувствую твоему горю. В брачную ночь Перун редко бывает несдержан. Видимо, чем-то обозлил Аттила громовержца.

Она пропустила мимо ушек неясное упоминание какого-то Перуна.

– А ты хотел бы жениться на бабушке? – спросила девушка своим тоненьким голосом, смутив анта взглядом огромных распахнутых глаз. – Можно было бы назвать такой брак счастьем?

После тяжелой паузы Межамир вымолвил:

– Ах, вот ты о чем… Но разница в возрасте – такой пустяк по сравнению с королевским существованием. У тебя было бы все, чего бы ты пожелала. Каждая твоя прихоть исполнялось бы со скоростью стрелы. Тебе бы кланялись все поголовно от Сарматских гор до Галлии.

– Ты не совсем понял меня, даже вовсе не понял, – с нотками презрения отозвалась Илди-куо. – Мне не нужно фальшивого почитания, я настоящего счастья хочу. А счастье – это любовь. Вот мое желание, да только какой слуга его исполнит?

И она умолкла – просто перестала отвечать собеседнику. «Пересказать эту беседу в Константинополе при дворе, где любая голова от рядового стражника до самой императрицы занята мыслями о золотых солидах, – никто не поверит», – подумал вдруг ант.

– Ладно, мне пора, – только и сказал он, пуская лошадь в галоп.

«Счастье – это любовь, – стучало в голове. – Счастье – это, оказывается, любовь. Как все просто… и сложно одновременно. Любил ли я? Переспать с десятками женщин еще не значит познать любви…».

С сумерками степь перешла в лесостепь: цель тяжелейшего перехода становилась все ближе. Впереди зачернела горная гряда. К Межамиру поспешили несколько конников. Они заговорили, перебивая друг друга:

– Видишь, вождь, впереди большой лес, похожий в темноте на горы?..

– Это значит, до наших родных деревень здесь уже совсем недалеко, дня три пути…

– Да брось ты, еще неделю идти и идти, мы же не птицы в конце концов…

– Главное, что на лесных тропах нам не удастся охранять повозки с боков…

Межамир поднял руки:

– Стоп, стоп. Пока дойдем до леса, наступит утро. Мой приказ: завтра до вечерней зари заготовить побольше факелов. Их должны будут теперь держать в руках не только воины, но и возницы повозок. Так отпугнем и самых плохих людей, и самых хороших зверей. Воинам придется разбиться на два отряда: один будет вести колонну впереди, другой – прикрывать нашу колонну сзади.

Один из конников присвистнул:

– Вот так честь выпадет кому-то – ехать за кибиткой-вонючкой!

Голос Межамира стал суровым:

– Здесь вам не ромейская баня с благовониями. Успеете надышаться чистым воздухом после окончания похода… А ну-ка марш по прежним местам!

– Слушаемся, вождь, – гаркнули опытные воины.

Посреди ночи, когда всадники клевали носами в седлах, сзади послышались треск, визг, чьи-то вопли. Межамир тут же послал одного гонца вперед, чтобы остановил колонну, а второго гонца – назад: выяснить, что происходит.

А происходило вот что. Медведь был очень голоден: еще не отъелся после берлоги. Поэтому унюхав поросят, он гигантскими прыжками нагнал «кибитку-вонючку», после чего пробил огромными когтями-серпами кожаный тент и не сбавляя ходу стал вышвыривать на тропу поросят, которые в пути серьезно прибавили в массе благодаря неустанным хлопотам Вергавы и Шиндявы.

Не понимая еще что происходит, Автай, который сегодня был за возничего, остановил лошадь. Однако чуя страшного зверя, та снова рванула вперед подобно взбешенному верблюду. Это нисколько не помешало косолапому делать свое дело.

Выхватив длинный римский меч, но забыв нахлобучить шлем, Автай обежал повозку и наткнулся на огромного зверюгу, бессовестно крадущего верещащих во всю глотку свинок.

– Ах ты гад!

С этим криком парень двумя руками всадил свое страшное оружие в шею медведя. Да вот только клинок прошел по касательной. Изумленный такой наглостью, медведь бросился на своего тезку (Автай, напомним, означает по-эрзянски Медведь). Автай едва успел отскочить и сделал выпад мечом. Медведь навалился на острие всей тушей, но это лишь его раззадорило. Невероятной величины лапа дотянулись до руки Автая, другая ухватила его ничем не защищенную голову. Последней картинкой, которая проскочила в памяти Автая, оказалось изуродованное рысью лицо Кавтозея.

«Так дешево я не отделаюсь», – была последняя мысль.

Но Автай не умер. Два длинных готских копья сзади вонзились под лопатки страшному животному, пробили грудную клетку и вышли наружу из сердца и легких. Конвойные сработали четко и, главное, вовремя. Зверь осел, выпустил из лап несчастного Автая, и рык дикой боли повис над лесостепью.

Времени не тратя даром, конвойные добили медведя римскими гладиусами – старыми, но острейшими. Выпустив из рук свой длинный обоюдоострый меч, Автай, по-пьяному шатаясь, заковылял благодарить спасителей из конвоя.

Потери парня были сравнительно невелики: зверь успел оторвать «тезке» одно ухо и пол-ладони. На поросячий визг прибежали Вергава с Шиндявой, младшие сестры Лиява с Элювой, прихромал старый Пичай, прискакал из охранения старший брат Ведяпа. Убедившись, что Автай в безопасности, они бросились по кибиткам собирать обгадившихся со страху свиней.

Автаем занималась Ильдико. Она принесла самое нужное: кусок полотна и полотняные пакетики с сушеными травами, в которых знала толк.

– Лиява, Элюва, – пожалуйста, кувшин воды!

Это своим тоненьким голоском попросила Ильдико, отрывая пальчиками куски полотна для бинтовки. Попросив одного из конвойных посветить факелом, девушка уселась перевязывать брата.

Первым делом следовало промыть раны, остановить кровь. Затем – наложить повязки с целебными травами.

Примчавшийся из головы вождь колонны Межамир быстро оценил ситуацию:

– Медведя освежевать, мясо съедим утром, потом пойдем заготавливать факелы для возничих. С «кибиткой-вонючкой» отныне будет покончено. Поросят прирежем и съедим завтра на ужин: в лесах нам эта приманка для зверья совершенно ни к чему. Владельцы свиней получат компенсацию римскими монетами из общей караванной казны. Ведяпа, возьми свободную повозку.

– Я понял, вождь. Ты разрешаешь мне оставить охранение и везти брата, пока не окрепнет.

Молчаливый кивок был свидетельством того, что Межамир понят абсолютно верно.

По щекам Вергава с Шиндявой текли слезы – уж как они выхаживали-выкармливали этих поросят по дороге в гуннское стойбище, затем в последующие долгие полгода в так и не ставшей родной Паннонии, и даже нынче, целыми месяцами караванной жизни!

Тем временем подоспел и верховный шаман Номто с целой сумой целебных отваров в стеклянных пузырьках римского производства. Понаблюдав в свете факелов за манипуляциями Илди-куо, он вскричал:

– Ты, детка, разбираешься в лечебных растениях так, словно выросла в семье шамана. Поверь, мне очень жаль, что расстроился твой брак с великим Аттилой; прими же соболезнования старого Номто!

Пропустив мимо прелестных ушек последнюю фразу, девушка ответила:

– Нет, я росла в семье каназора. А в травах узнала толк, когда обнималась с березами…

Переваривая эти загадочные слова, Номто принялся совершать положенные обряды, призванные ускорить заживление ран и укрепить ослабленную травмой ауру Автая.

Ну что тут скажешь? Зимой дело обстояло бы куда как сложнее.