Между тем в отсутствие сдерживающего влияния гуннов и полководческого гения Флавия Аэция участь Западной Римской империи была предрешена. Напомним, что безоружного Аэция в 354 году лично заколол мечом глупец Валентиниан III, на что один из императорских приближенных отважно отозвался:

– Мне неизвестно, Ваше Величество, какие соображения или обиды заставили Вас так поступить, я знаю только то, что Вы поступили точно так же, как тот человек, который своей левою рукой отрезал себе правую руку.

Вскоре верные блиставшему в кровавых схватках Аэцию гвардейцы-остготы свершили месть, прирезав глупейшего из глупейших Валентиниана III. А королевства «варваров» отвернулись от Равенны и стали действовать на свой страх и риск. Вестготы захватили почти всю Испанию и добрую треть современной Франции. На севере Галлии обосновались франки. Римские аристократы в этих краях старались наладить добрые отношения с варварскими конунгами и также ни в грош не ставили императора в Равенне.

В 455 году флотилия вандалов вошла в устье Тибра. На берег попрыгали десятки тысяч бородатых, увешанных оружием «десантников». Разграбление Рима продолжалось две недели кряду, и добро свозилось на корабли. Когда стало ясно, что ценностей в Риме неизмеримо больше, чем можно увезти с собой, вандалы принялись крушить и жечь все подряд – чтобы никому не досталось!

С той поры вандалами называют людей, которые бессмысленно уничтожают плоды чужого труда. За эти черные четырнадцать дней в Риме погибло огромное количество книг и прекрасных произведений искусства. Теперь мы имеем о них представление лишь по сохранившимся иногда копиям, да по рассказам древних историков.

Сорванные гуннами с насиженных мест другие племена ворвались в Италию с севера, через Альпы. Тем временем Равенна погрязла в дворцовых интригах, переворотах да кровопролитиях. Высшие чиновники и полководцы, соперничая друг с другом, выдвигали из своей среды императоров, которые не могли потом удержаться у власти.

Последнюю попытку восстановить империю сделал Юлий Майориан, который пытался править в 457–461 годах. Он резко уменьшил налоги и перестал взимать прежние недоимки. Майориану удалось найти общий язык с конунгами Испании и Галлии, и там вновь заработала римская администрация.

Но придворным и «комбатам» набранных среди «варваров» телохранителей требовался не мудрый правитель, а послушный исполнитель главной роли, при котором можно обогащаться, пользуясь разрухой и беспорядком. Майориана убили, а сменил его назначенец византийского императора Льва I Юлий Непот, супруг племянницы Льва: «непот» по-латыни как раз и означает «племянник».

Однако тут как тут в Риме объявился многократно проявивший себя в жестоких боях давний соратник и секретарь Аттилы римлянин Флавий Орест. Император Непот сделал опытного полководца гуннов командиром городского ополчения в звании военного магистра. В «благодарность» Орест принудил Юлия Непота отречься от престола и объявил императором сначала себя самого, а, с пару месяцев подумав, – собственного сына, пятнадцатилетнего красавчика Ромула Августула.

Сын другого ближайшего соратника Аттилы – германец Одоакр – разгромил часть непокорных ругов, чем завоевал доверие Византии. Фактически же управлявший Западной Римской империй Орест сделал Одоакра командиром императорской гвардии. Недолго думая, в 476 году Одоакр низложил мальчишку Ромула II («настоящий»-то Ромул основал Рим примерно за 1500 лет до описанных событий), а себя провозгласил королем Италии.

Первым делом Одоакр отослал в Константинополь роскошные одеяния, диадему и другие символы августейшего величия, а собственное государство с трогательной скромностью назвал Королевством Одоакра. С властью римских императоров отныне было покончено навсегда – вот к чему в итоге привела торговля китайскими шелками, вынудившая китайцев выгнать хунну из родного Ордоса, а затем из Приаралья! Казавшаяся вечной, Западная Римская империя рухнула – ее расшатали рабы, колоны, латифундисты, и, самое главное, «варвары» во главе с гуннами.

Вместе с империей стала достоянием истории и эпоха античности: Европа вкатилась в новую эпоху – средневековье. Из недр рабовладельческого общества вылез неоперившийся еще феодализм. В «варварских» королевствах рабство стремительно отмирало, а колоны не менее быстро обретали право собственности на постройки и сельхозинвентарь. Это превращало колона в феодального (крепостного) крестьянина.

Крестьянин стремился к накоплению собственности, а потому лучше работал. Так в опустошенной восьмидесятилетним противостоянием гуннам Европе поползла вверх производительность труда – основа будущего западноевропейского процветания и источник колониализма. Лишь высокая производительность труда дала возможность производить первоклассное оружие, огромные быстроходные корабли и с легкостью покорять любые народы в любой точке Вселенной.

Спасибо гуннам и за это!

…В изнурительном переходе через Великую Степь Илди-куо исполнилось семнадцать, что не доставило ей никакой радости: каждый накопленный год придвигал ненавистное замужество. Ильдико и прежде-то, в отличие от сестер, не стремилась замуж, а после кошмарной попытки стать женой Аттилы брак вызывал у нее глубочайшее отвращение. Зато поглазеть на мимолетную вдову самого шаньюя на стоянках прибегали и мужчины, и женщины, поэтому полог повозки старого Пичая всегда был наглухо закрыт-задраен.

Направляющийся в Поволжье караван повозок и вьючных верблюдов растянулся на несколько километров; не были забыты походные кузницы с ружейными мастерскими. Шли днем и ночью, останавливаясь только для того, чтобы подковать лошадей, напоить скот, набрать до краев меха с водой и пополнить запасы продовольствия у встречавшихся кое-где перепуганных земледельцев.

Вокруг каравана мерно ступали лошади всадников боевого охранения, которые время от времени меняли друг друга: один забирался в свою кибитку перекусить и отоспаться, другой отвязывал притороченную к повозке отдохнувшую налегке конягу и лез в седло.

С наступлением темноты командиры приказывали зажечь факелы, чтобы издалека были видны оружие и доспехи. Ночами путники не раз слышали вдали цокот копыт и невнятные обрывки мужских хриплых голосов, однако напасть на орду под охраной тысяч готовых к бою конников никто пока не решался.

Сернява с Тетявой – старшие дочери бывшего атяшевского каназора Пичая, – как и положено, тряслись в повозках своих мужей, а Лиява с Элювой – вместе со своей мачехой Вергавой. Их родная мать Шиндява катилась в кибитке с Пичаем и Илди-куо, которая наотрез отказалась оставаться без родителей. Одну из кибиток отвели поросятам – этому своего рода «стартовому капиталу» по возвращении домой. Свиную кибитку, правда, пришлось поставить в самом конце каравана. Тем самым удалось избавить людей от отвратительного запаха навоза, однако он стелился следом, привлекая хищников. Впрочем, в степи самыми страшными из них были суслики.

Как ни странно, вел орду не гунн, не мокшанин, не эрзянин, а ант по имени Межамир – дипломатический представитель византийского императора Флавия Маркиана при ставке Аттилы. Гибель шаньюя застала Межамира аккурат на гуннском стоянке близ Сарматских гор, и он решил не возвращаться более в Константинополь, где царили всеобщие продажность, бездарность, ложь, доносительство и предательство.

Юность Межамир провел, кочуя вместе со своим родом по Великой Степи, – до тех пор, пока анты не устремились вслед за гуннами в Римскую империю. Тогда, впервые угодив в незнакомую жизнь, Межамир попал в отряд боевого охранения очередного гуннского посольства к Феодосию II (хотя реально заправляла Византией императорская супруга Евдокия). Засмотревшись на уличных жонглеров да фокусников, подросток Межамир отбился от своего отряда, да и заплутал в Константинополе.

Не зная ни латыни, ни греческого, Межамир отыскал единственное знакомое ему к столице Римского Востока здание – императорский дворец. Там у кого-то из придворных созрела здравая мысль сделать пацана порученцем для связи с антами – авось удастся подбить их на измену гуннам… Оставалось выучить молодого парня языкам, письму, счету, чтению. И крестить!

С той поры пролетели почти десять лет, Межамиру стукнуло тридцать, и ему страх как хотелось вернуться к нравственной чистоте своей юности. Правда, прежнего образа жизни ант больше не желал: он совершенно отвык от непрерывной кочевой тряски, привыкнув с комфортом спать на неподвижном ложе.

О лучшем предводителе организаторы уходящей в Поволжье орды и мечтать не могли. Межамир оказался не только опытным разведчиком-наездником, но также превосходным управленцем и вдобавок знатоком Великой Степи: ему и проводники-то не требовались. Энтузиасты – при всеобщем одобрении – провозгласили Межамира вождем уходящего на восток обоза.

Неудивительно, что профессиональный дипломат Межамир сразу сблизился с верховным шаманом Номто и всякую свободную минуту впитывал как губка его рассказы о грандиозном путешествии Аттилы на восток, о шаманских странствиях между духами предков и Богами, о разбросанных тут и там таинственных Буграх, о визуализации звездоподобных сущностей из неведомых параллельных миров…

Но большую часть времени вождь Межамир целыми днями находился в седле, появляясь то в голове, то в середине, то в хвосте каравана. Ничто не укрывалось от его острых глаз, включая флирт Лиявы, Элювы и сотен прочих девушек с парнями на кратких остановках каравана. Иногда Межамир задумывался о судьбе Илди-куо. Он был на недавней ее свадьбе и теперь задавался вопросом: неужели это прекрасное создание решило всю жизнь хранить верность Аттиле?

Хотелось поговорить с девушкой, подбодрить ее, и при всяком удобном случае Межамир поглядывал на кибитку, в которой ехала Ильдико, но никогда не видел, чтобы она выходила оттуда. «Черт возьми, когда же она справляет естественные надобности? – с горячностью спрашивал себя ант. – Ночами?!»

Впрочем, куда больше Межамира занимали переправы через большие реки. Никаких мостов не было, для плотов в степи не находилось леса, поэтому приходилось искать броды, на которых многие кибитки наполнялись водой; их обитателям потом долго – до просушки – приходилось плестись пешком, уцепившись за свои домики на колесах.

Лучше всех чувствовали себя те, кто имел свободных лошадей, подобно семейству Пичая. Верхом женщины и мужчины ехали весь день, а на ночь забирались в мокрые еще повозки и мучительно пытались уснуть посреди сырости.

От наружной погоды сие никак не зависело…