Наутро поздней весной 444 года после жуткой ночи с нападением рыси и битвы с волками братья из Атяшево очень кстати наткнулись на мокшанскую деревню, где пришлось промаяться аж целую неделю: знахарка выхаживала Кавтозея, потерявшего много крови и имевшего серьезные повреждения лица. Остальные трое братьев шатались по деревне, подбивая местных парней ехать в Паннонию и не упуская случая поглазеть на хорошеньких девушек.

Со знахаркой щедро расплатились обычными угорскими деньгами той поры: беличьими шкурками. И тронулись в путь, уложив Кавтозея в повозку, позади которой привязали его коня. Впереди атяшевцев ожидали множество дней и ночей, которым мучительно медленно предстояло складываться в месяцы.

Тяжелее всего было ехать по Великой степи, где путешественников одолевали в основном три желания: напиться, помыться и правильно выдерживать направление. То и дело сбиваясь с пути, братья натыкались на обезлюдевшие поселки: часть жителей убежала в свое время от гунно-аланского нашествия, другие сами присоединились к ордам, уходившим на юго-запад.

Пока добрались до Паннонии, Кавтозей окреп настолько, что перебрался в седло. Его обезображенное лицо красноречиво говорило всякому встречному, что едут опытные ратники, повидавшие немало сражений. Добрые люди подсказали, что желающим вступить в войско гуннов следует добираться до северного берега озера Нойзидлер-Зе, которое ныне находится большей частью в Австрии, меньшей – в Венгрии.

Там-то братьев без лишней бюрократии (бюрократии требуется как минимум основательная грамотность значительной части населения, что имело место лишь среди греков и римлян) приняли в один из формирующихся финно-угорских эскадронов. Для повозки было указано место в обозе, каждому атяшевцу выдали небольшой круглый щит и длинное тяжелое копье – этими трофеями, взятыми у остготов, гунны и союзные им племена располагали в избытке.

Вначале часть эскадрона, включая Ведяпу, Кавтозея, Симдяша и Автая, бросили на пограничную службу – охранять северные рубежи Паннонии. Во-первых, она граничила с территориями расселения враждебных Риму германских племен (например, маркоманов, с которыми неустанно сражался еще Марк Аврелий) и сарматов (в частности, языгов, союзничавших в свое время с маркоманами). Во-вторых, эти племена лишь частично примкнули к Великому переселению народов и оттого тем паче не пользовались особым доверием гуннов. В-третьих, через границу к германцам и сарматам по-прежнему, как при шаньюе Рутиле, норовили пробраться лазутчики из Византии, чтобы вести тайные переговоры за спиной у Аттилы. Впрочем, и само озеро Нойзидлер-Зе не могло служить надежной преградой врагу – оно было слишком мелким, в среднем один метр глубины.

– Тоска, здесь совершенно нет места подвигу, – уныло говаривал Ведяпа. – И вестготы отсюда далеко, не на ком удаль молодецкую показать…

– Да и Аттила сюда не прискачет, – сыпал соль на раны потерпевший от рыси Кавтозей. – А вот бы взял, да и примчался, ну что ему стоит?!

Парню не терпелось во всей своей боевой красе предстать перед самим шаньюем – наверняка ведь похвалит за то, что израненный человек не оставил службы.

Но мерно катилось время, эскадрон братьев участвовал в затяжных походах и стремительных набегах, осаждал Адрианополь, стирал с лица земли Фессалоники и Маркианополь, но броситься в ноги Аттиле, чтобы испрашивать прощение за самовольный уход из Атяшева, случая никак не представлялось.

Шли годы, и наконец осенью 450-го все семейство Пичая – при одном-то пожилом мужике! – неимоверными трудами добралось до Паннонии. Но старый каназор был не промах: отвести гнев Аттилы он решил заготовленным и многажды отрепетированным рассказом о том, что свинопоголовье выросло в Атяшеве за минувшие после визита грозного шаньюя семь лет аж на целую треть. Более того, именно он, каназор Пичай, додумался насаждать культуру свиноводства здесь, среди диких ромеев и еще более диких германцев!

От долгожданной встречи с сыновьями Пичай даже пустился в пляс, а обе женщины и четверо дочек принялись рыдать от счастья. Только лицо Илди-куо (Ильдико, как привыкли звать ее в семье) оставалось сухим. Она по очереди подошла к каждому брату, крепко обняла его, а разрыдалась тогда, когда увидела порванное лицо одноглазого Кавтозея. Из повозок, на которых прибыли атяшевцы, неслось поросячье повизгивание.

Братья давно подготовились к приезду оставшейся части семьи – попросту заняли чей-то брошенный дом, в котором и сами проживали в свободное от воинской службы время. Оглядев новые владения, Пичай ощутил себя от счастья на седьмом небе (если только этот христианский термин приложим к язычнику): заиленные, а оттого плодороднейшие берега Нойзидлер-Зе представляли собой идеальные выпасы для поросят.

Между тем на Каталаунских полях Аттила впервые заприметил Ведяпу, Кавтозея, Симдяша и Автая. К этому времени братья прослужили почти семь лет, став и вправду опытными вояками. Сейчас они отчаянно лезли в самую сечу, и все были ранены – по счастию, легко: Симдяш мечом в правую икроножную мышцу, Автай копьем в левый локоть, а Ведяпину голову по касательной задела вестготская стрела; один Кавтозей не приобрел себе новых увечий, словно где-то на Небесах решили, что этот парень свое уже получил.

– Вы откуда, ребята? – с нецарской простотой вопросил шаньюй, проезжая мимо, когда Каталаунский кошмар завершился весьма боевой ничьей. – Угры?

– Да эрзяне мы, эрзяне! – возопил Ведяпа, сверзился с коня и рухнул в пыль перед повелителем; его примеру тут же последовали трое младших. – Из Атяшева мы, сыновья каназора Пичая.

– Прости нас, великий Аттила! – протянул шаньюю левую, не задетую копьем руку.

Вождь натянул поводья, окончательно останавливаясь:

– За что же мне вас прощать? Вас за храбрость да ратное мастерство награждать надо.

– Ослушались мы тебя, не остались в Атяшеве свиней пасти, – подключился к разговору Симдяш. – Уж больно за тебя кровь пролить хотелось!

– Истинно так, великий шаньюй, – закивал Кавтозей, вращая единственным глазом. – Прости, не серчай, поросят и без нас в Атяшеве за семь лет на целую треть больше стало, нас сестры заменили, от всей души расстарались.

После тяжелейшей битвы, у которой не было ясного итога, у Аттилы по сердцу разлилось тепло от преданности и искренности этих молодцов.

– Отныне перейдете служить в мою личную гвардию, – распорядился вождь и обернулся к свите: – Все слышали, кому положено? Обмундировать, поставить на довольствие, показать свободную палатку, поменять лошадей, выдать денежное содержание за месяц.

– Спасибо тебе, великий вождь, – поднялся на колени Ведяпа, смахивая пятерней кровь с головы. – Верой и правдой служить будем, клянемся!

– Клянемся! – эхом грянули в унисон младшие братья. – Верой и правдой!

– А семью привезите ко мне в ставку в Паннонии – хочу обнять старого каназора… Как его зовут-то?

– Пичай! – вновь хором сказали братья. – Но Атяшево не осталось без присмотра, каназором стал двоюродный наш дядя Ушмай.

Вождь тронул поводья.

«Клянемся, – звучало эхо в его ушах. – С такими парнями можно продолжать игру. Если Аэций не пожелает завершить битву, залижем раны и двинемся на Италию».

Жарким выдался страшный июньский денек! Казалось, все компания богов хунну, угров и народившихся от них гуннов вознамерилась испепелись на планете все живое.

Само собой, особенно доставалось ратникам в тяжеленных доспехах во главе с предводителем в боевом снаряжении римского тяжелого кавалериста.