К лету 351 года все надежды Западной империи были связаны с Флавием Аэцием – единственным стоящим полководцем на всю империю. Римляне с ностальгией вспоминали времена полутысячелетней давности, когда на полях брани одновременно блистали, соперничая друг с другом, Гай Цезарь и Гней Помпей, Октавиан Август и Марк Антоний, Марк Красе и Луций Лукулл.

Аэций, которому были прекрасно известны слабые и сильные стороны гуннской кавалерии, а также тактические приемы и стратегические замыслы своего давнего друга Аттилы, принялся сколачивать войско, которое могло предотвратить гибель европейской цивилизации. Под знамена Аэция охотно повалили те самые «варвары», которые раздирали империю на части. Римская культура у многих народов прижилась: никто не хотел возврата к подлинному варварству.

 

 

Тем не менее, войско Аттилы численно в разы превосходило армию Аэция, в которой едва набиралось 60 тысяч человек. Вдобавок шаньюй лично выбирал место для битвы: для многочисленной конницы требовалась большая плоская равнина. И такая равнина нашлась, причем на ее краю красовались мергелевые останцы – очередные Бугры.

– Добрый знак, – пробормотал верховный шаман Номто. – Руку на отсечение даю, что встречу там неорганическую сущность в виде звезды с пятью лучами, один из которых указывает на Запад.

– Больно смелый ты стал, Номто, – усмехнулся Аттила. – Про пятилепестковую розетку я и без тебя знаю. Нам бы понять еще, что означает это уменьшение числа лучей по мере удаления от Атяшева…

Гуннами Аттила занял центр боевого построения, левый фланг добровольно-принудительно составили остготы, справа расположились близкие готам по крови гепиды, дальше стояли прибывшие с Балтики германцы-ругии, пришедшие с Меотийского болота (так римляне прозвали Азовское море), герулы (то ли тоже германцы, то ли скифо-сарматы), с чудовищной жестокостью грабившие Северную Галлию тюринги (чьи потомки населяют федеральную землю Тюрингия в современной Германии), а также часть бургундов и франков, не пожелавших вступать в римские ряды.

Аэций же свои силы расположил так, чтобы повторить маневр карфагенского полководца Ганнибала, который, переправившись из Африки за два с лишним века до новой эры, в битве при италийском городке Каннах умудрился окружить вдвое превосходящую армию римлян и полностью разгромить ее.

Вкратце дело было так. Ганнибал позволил римлянам обратить в бегство намерено выдвинутый дугой вперед центр своего построения, где стояли наименее стойкие воины из числа европейцев – иберы и галлы. Римляне «купились» на приманку и бросились вдогонку «уходящей» и вдруг прогнувшейся дуге. Тут левый и правый фланги карфагенян (где находились стойкие истинные африканцы – ливийцы и нумидийцы) сомкнулись позади огромной армии Великого Рима: та оказалась в ловушке. Превосходство в численности не давало ромеям никаких преимуществ, поскольку в непосредственном соприкосновении с неприятелем находились лишь первые шеренги окруженных когорт, а в глубине грандиозного кольца бесполезно топтались солдаты, которые не в силах были дотянуться до врага.

Вот и Аэций в центре своей «сборной солянки» поставил нестойких аланов – тех самых, с которыми гунны некогда вторглись в пределы Римской империи. Расчет был на то, что именно по аланам придется самый страшный удар гуннской кавалерии, после чего аланы (прекрасно помнившие о своем предательстве, а потому знающие, что в случае пленения их ждет ужасная смерть: «Рим не платит предателям») первыми дрогнут, начнут отходить, и на их обнаженные фланги обрушатся лучшие ударные силы империи: справа вестготы, а слева – римляне и прочие союзники, в частности, армориканцы и бритты (населявшие Герцогство Арморика, расположенное на полуострове Бретань), а также бургунды и франки, которые сохранили верность Риму и не переметнулись к Аттиле.

Решающее сражение стало одним из величайших в человеческой истории. Оно состоялось на Каталаунских полях. Тогда это была Восточная Галлия, а ныне – французская провинция Шампань. Здесь протекает совсем еще узенькая Сена, на берегу которой стоит Труа. Этот городок существовал и в те времена, когда солнечным, с легким приятным ветерком днем 20 июня 451 года с зари до зари кругом звенели мечи, свистели стрелы, ржали лошади и кошмарно вопили раненые. Хрипа умирающих в страшной сече никто не слышал. Точно неизвестно, сколько человек встретили смерть в Каталаунской битве – то ли 165 тысяч, то ли 300 тысяч.

Несмотря на море пролитой крови, «древнее Бородино» окончилась ничем: к ночи противоборствующие стороны остались на прежних позициях, хотя Аттила понесла заметно большие потери, чем его друг Аэций. Но повторить в точности военную хитрость Ганнибала Аэцию не удалось: фланги Аттилы действительно «поплыли», но слишком хороши были в бою гунны, чтобы позволить окружить себя вместе с союзниками.

Лишь стремление ко всяческой демонизации Аттилы и принижению «варваров» породило в западной историографии абсолютно ошибочную точку зрения о полном разгроме гуннов на Каталаунских полях, что и спасло, дескать, Западную Европу от дальнейшего гуннского проникновения. С той же точностью можно утверждать, что битву при Бородине выиграли французы, – да еще и Москву впридачу получили!

Наутро 21 июня 451 года Аэций позволил своему старому другу Аттиле увести войска без боя. Помимо того, что Аттила был его настоящим товарищем с подростковых лет, он служил сдерживающим фактором – объединяющей опасностью – для союзных Риму племен федератов. Если не будет Аттилы с его гуннами, то германцы и прочие союзники Флавия Аэция вцепятся друг в друга, а заодно примутся опустошать Италию: начнется бесконечная война за земли и женщин, а главное – за золото.

Кроме того, римские потери были столь велики, что продолжение побоища грозило Западной Римской империи остаться вовсе без армии. Тем временем вандалы в Африке, подобно Аттиле, отвернулись от крепкой еще Византии, построили корабли и стали грабить острова – Корсику, Сицилию, Сардинию, угрожая Риму.

«Не получится, на этот раз не получится, – с печалью размышлял Флавий Аэций об их с Аттилой мечте о создании единой евразийской империи, где все заживут счастливо. – Человечество еще слишком несовершенно, чересчур обуяно жаждой наживы и неимоверно свирепо. Аттила прав: мы, римляне, разложили Европу жаждой наживы, страстью к золоту. Мы создали мир, в котором все продается и покупается. Может быть, пройдут века, и родится новый мир – тот, о котором мы мечтали…»

В эти минуты покачивающийся в седле Аттила вдруг с ностальгией вспомнил Атяшево. Бывшая Долина Ручьев отчего-то навевала воспоминания о родном и уютном доме праотца Тумая, хотя Аттила родился на вилле отца Мундзука, которая находилась в двух тысячах километрах (близ современного Будапешта), что в 75 километрах от современной мордовской столицы Саранска, – если считать по прямой, без извилистых капризов древних дорог.

«Может, так и сбудется, как предвидел, – думалось великому гунну. – Распрощаемся с ромейской, взбесившейся от золотых монет Европой и уйдем в эрзяно-мокшанские леса. Спокойной будет старость в Атяшево, где двести лет назад родился Тумай – первый гунн во Вселенной. Не зря, и ох как не зря укрытая в тамошних Буграх невидимая простым смертным звезда имеет восьмиконечную сущность…»

Пуп Земли – вот что такое Атяшево и в морозный день, и в летний зной!