Отъезд на Восток отряда Аттилы из Атяшева – бывшей Долины Ручьев – вызвал сильные переживания в большом семействе каназора Пичая. Дело в том, что и старшая супруга Вергава, и младшая супруга Шиндява давно подбивали главу семейства на переезд в Паннонию, откуда приходили вести о сказочном обогащении уехавших земляков.

Сыновья Ведяпа, Кавтозей, Симдяш и Автай были уже далеко не мальчиками и рвались показать свою удаль молодецкую в сражениях да и обжениться – а чем черт не шутит! – на знатных ромеянках, взятых в полон, естественно.

– Будем жить во дворцах, – мечтал Кавтозей.

– Да знаешь ли ты, что такое дворец? – с издевкой спрашивал Симдяш, поскольку этого не знал в Атяшеве никто.

Юные дочери Сернява, Тетява, Лиява да Элюва также были по тогдашним меркам аккурат на выданье, однако они и в мыслях не допускали замужества с местными парнями. Постылое существование своих матерей – вот и все прелести подобного брака на простолюдинах!

Местных парней дочки каназора даже не удостаивали взглядами и отвергали все попытки ухаживаний. Разве что шестилетняя Илди-куо, которой на днях должно было исполниться семь, пока еще не доросла до мыслей об удачном замужестве и отношениям с мальчишками предпочитала возню с растениями, обожая обниматься и о чем-то перешептываться с березами.

Имя младшей девочки приснилось беременной Шиндяве накануне родов – по крайней мере, Шиндява всех уверяла, что сама богиня лесных массивов Вирь-ава во сне трижды повторила «Илди-куо». А что? Звучало красиво. Поэтому с молодой матерью никто не стал спорить, хотя старшие дочки в насмешку исказили «Илди-куо» вплоть до «Ильдико», так по-эрзянски звучало забавно.

В общем, казалось, что вопрос окончательно решен, и со дня на день семейство каназора Пичая собиралось на пяти повозках в дальний путь, благо уже завершалась весенняя распутица. Но теперь, после запрета шаньюя, ситуация резко усложнилась. Как уехать из Долины Ручьев, то бишь из Атяшево, главе рода, если именно ему поручено следить, чтобы не разбегались остальные жители?!

Нарушить запрет было никак невозможно, ибо слухи о крутом норове гуннского вождя исправно доходили наряду со слухами о возможности баснословного обогащения в империи ромеев. А ну как усадит Аттила на кол – только не допустите этого, всесильные и милостивые боги!

– Отец, я уже не маленький, ты оставайся руководить Атяшевым, а я буду главным в нашей поездке, – встрял старший сын Ведяпа.

Его мать Вергава подхватила:

– Дело сын говорит, соглашайся, Пичай!

Каназор воздел руки к крыше своего сруба и воскликнул:

– Ох и глупа ты, женщина! А как же наши сыновья поедут вместо того, чтобы поросят разводить? Выходит, детям каназора можно плевать на приказы вождя? Да знаешь ли ты, о неумная, что сделает Аттила, когда узнает о такой проделке главы рода? Шаньюй меня живым в землю зароет!

Тут Ведяпа хлопнул себя по лбу, как всегда поступали древние в миг озарения:

– Есть идея! Отец, ты с мамами и дочками оставайтесь в Атяшево, а мы вчетвером рванем к нашему войску в эту… как ее…

– В Паннонию, – напомнил младший Автай.

Несмотря на имя, означавшее «Медведь», он обладал превосходной памятью.

– Вот-вот, и я говорю, – одобрительно потрепал брата по плечу Ведяпа. – Поступим на службу, совершим подвиги, а когда шаньюй вернется к войскам в Европу, бросимся к нему в ноги да покаемся.

– И командир подтвердит: да, сыновья Пичая – настоящие герои, – вставил предпоследний брат, Симдяш.

Идея пришлась по душе и второму по старшинству брату, Кавтозею:

– Скажем шаньюю, что, мол, без отцовского ведома оставили Атяшево, а поросятами, дескать, сестры с матерями занимаются. Донесем вождю, что со свиньями полный порядок: по десять – пятнадцать поросят каждая матка в год приносит, на откорме поросенок по фунту в день прибавляет. И Аттила нас простит!

Тут вскочила да подбоченилась вздорная по характеру Элюва:

– Это что ж такое – сами поедут подвиги совершать, а мы тут свинарками останемся? Нет, хотим людей и места новые узнать, не желаем больше в Долине Ручьев жизни свои молодые гробить!

Тут старшие сестры Сернява, Тетява да Лиява подняли такой гвалт, что разбирать отдельные слова стало невозможно. Но смысл был ясен: Элюва выразила общее мнение. Девкам страх как хотелось замуж – естественно, за принцев. Они же сами-то принцессы, как-никак, дочери главы рода, каназора, а это вам отнюдь не шуточки!

Маленькая Ильдико безучастно слушала старших: девочка обожала поросят, и все ее дома устраивало. Никуда переезжать Ильдико не хотела. Да и ее мать Шиндява не горела желанием отправляться в многомесячный путь, поскольку прекрасно знала, что самую тяжелую работу старшая жена Вергава непременно спихнет на нее, Шиндяву. А уж в столь длительном пути да при такой большой семье вкалывать придется на износ.

Однако в результате долгих пересудов непростой компромисс, похоже, был все-таки найден. Лишь Черава, жена старшего брата Ведяпы, тихонько рыдала в своем углу. Она-то свой жизненный план выполнила, выйдя замуж, – зачем же еще забираться к черту на рога, ища добра от добра?! Наверняка Ведяпа найдет среди ромеянок себе еще одну жену, которая и станет любимой.

Утонув в горячих спорах, семейство каназора Пичая не подозревало о том, что и сам Аттила находился сейчас перед тяжким выбором. К началу 450-х годов не только хлипкому Западу, но и сравнительно крепкому Востоку Римской империи приходилось туго. В Византии захватившие север Африки германцы-вандалы рвались к Киренаике и Египту, а персы – в Сирию и Малую Азию. И тут первый на свете евразиец Аттила решил воспользоваться ситуацией, – а не покончить ли навсегда с властью императоров, по инерции именуемых римскими?

Угадав, что пробил его час, гениальный организатор заставил влиться в гуннский союз десятки финно-угорских, славянских и германских племен. Эта неисчислимая рать принялась разорять Балканский полуостров – владения Византии. Тем не менее, Восточная Римская империя была довольно прочным государством. Частично ей удалось отбиться от Аттилы, а частично – откупиться, хотя Константинополь и без того платил гуннам дань и выдавал им перебежчиков.

И тогда Аттила перестал считать себя союзником равеннского императора Валентиниан III, руководившего Западной Римской империей: она была явно слабее Византии. В Восточной Галлии еще с 268 года – почти двести лет кряду! – бушевало народное восстание Багаудов, то бишь Борцов. Их предводитель объявил себя императором, а контролируемые своими отрядами территории – отпавшей от Рима Галльской империей. По сообщению древнего историка, «пахари превращались в пехотинцев, а пастухи во всадников». Крестьяне и колоны брали штурмом имения знати и города. В Августодуне повстанцы захватили императорские оружейные фабрики, на сторону Багаудов переходили массы солдат. Аристократы в ужасе бежали из материнских своих мест.

Из-за чудовищной коррупции чиновников Равенне никак не удавалось собрать боеспособную армию, чтобы справиться с Багаудами: средства для солдат попросту разворовывались. Тем временем движение Багаудов изменило характер: Борцы за справедливую жизнь из революционеров превратились в шайки грабителей. Лишь германцы-федераты, на чьих землях бесчинствовали разбойники, кое-как защищали от них свои села и города.

В 450 году орды гуннов и их союзников повернули лошадей и с византийского направления ринулись на Запад. Суровые завоеватели не разбирались, чьи города, села и земли лежали на их пути – римские или франков, вестготов или саксов, бургундов или алеманнов… На Западную Европу обрушился многомиллионный вал грабителей – надвигалась сама Смерть.

Впрочем, погибель не была неотвратимой: тут Аттила, сам того не подозревая, применял метод Александра Македонского, наводившего ужас на Азию почти 800 лет тому назад. Встречая очередной непокоренный город, Александр требовал от знати распахнуть ворота, совершить проскинезу, признать его царем и уплатить назначенные откупные. Непокорных ждала расплата – беспощадная резня, в лучшем случае пожизненное рабство.

Если же город сразу сдавался, не заставляя Александра возиться с осадой, никаких репрессий не следовало, и даже правитель зачастую оставался прежним, превращаясь таким образом в союзника великого полководца из Македонии. Никаких компромиссных, промежуточных вариантов Александр не признавал. Ровно также действовал и Аттила. Оба завоевателя спешили: один поскорее стремился подчинить себе всю Азию, другой – осуществить свою евразийскую мечту о слиянии Хартленда и Римленда (увы, по сей день Хартленд противостоит Римленду: мечта осталась мечтой).

Такого «переселения народов» европейцы еще не знали. Вдобавок в 451-м римляне выпустили из рук и Британию: там было основано Королевство англосаксов. Наряду с Галльской империей это государство продолжало считаться частью Западной Римской империи, но зависело от нее не больше, чем сегодня страны Британского содружества зависят от Великобритании.

В 451 году гунны уже опустошали Восточную Галлию, что было куда страшнее Багаудов, которые, образно говоря, лишь «стригли овец» и «доили коров»; гунны же резали самих «животных». И тогда взоры тамошнего населения обратились к Равенне. «Варвары» увидели единственное спасение в империи – так утопающий хватается за соломинку, чтобы выжить. И Равенна пришла на помощь – казалось, империя возрождается в былой красе! А ведь когда-то великая средиземноморская держава – Рим – ни у кого не вызывала сомнения в своей вечности.

«Иррациональная убежденность в вечности “своего” народа или его культуры – одна из универсальных иллюзий, которую культура формирует у своих носителей, и в этом – одно из проявлений манипулирования человеком со стороны культуры», – тонко формулирует добрый наш знакомый, культуролог Игорь Яковенко.