Октябрь 1787 года. Казанова, позволяющий себе иногда вылазки, чтобы переменить обстановку и сбежать от своего окружения, находится в Праге, где пробудет до декабря. Он приехал проследить за печатанием «Истории моего побега из венецианской тюрьмы» и, что еще более важно в его глазах, за изданием «Искамерона». Он остановился у лейтенанта Кузани, который во времена посла Фоскарини был его спутником по прогулкам и скромным обедам в Шенбрунне.

Со своей стороны, Лоренцо Да Понте прибыл в Прагу 9 октября. Он поселился в отеле «Платтензее», в то время как Моцарт, тоже находившийся в Праге вместе с супругой с 4-го числа, занимал номер в гостинице «Три льва». Оба здания стояли так близко друг от друга, что композитор и либреттист могли переговариваться в окно через улицу. Надо сказать, что это обстоятельство было для них очень важно, поскольку им вместе нужно было завершить срочную работу: первое представление «Дон Жуана» должно состояться 14 октября, по случаю прибытия в Прагу великой герцогини Тосканской, в присутствии Марии Терезии, племянницы императора, и Антона Саксонского, недавно ставшего ее мужем. Моцарт и Да Понте часто встречались в связи с необходимостью внести многочисленные изменения в музыку и текст «Дон Жуана» и постоянно переделывать оперу, «чтобы приспособить ее к недостаткам певцов, которые те представляли капризами: как напоминает Алерамо Ланапаппи в недавнем и подтвержденном документами очерке “Лоренцо Да Понте”, дуэт “Ручку дай, ангел милый” пришлось переделывать пять раз, пока певец Басси не дал своего согласия», – сообщает Элио Бартолини. В то время как премьера была назначена на середину месяца, «нерешительные певцы не могли справиться с совершенством партитуры; с другой стороны, оставалось сомнение: прилично ли чествовать (хоть и в шутливой манере) подвиги самого знаменитого из распутников перед молодой княжеской четой, находящейся в свадебном путешествии?» Все шло настолько плохо (из-за несостоятельности певцов, многочисленных организационных сложностей и, возможно, из-за внутренней цензуры, поскольку Моцарт и Да Понте боялись дорого заплатить за дерзость выбранного сюжета), что в последний момент не готовый «Дон Жуан» был заменен «Свадьбой Фигаро», а премьера отложена на понедельник 29 октября 1787 года. Ситуация еще более осложнилась тем, что Да Понте срочно пришлось вернуться в Вену: его вызвал письмом Сальери, объявивший, что оперу «Аксур, царь Ормуза», ранее ставившуюся в Париже под названием «Тарар» и по либретто Бомарше, заказали по случаю бракосочетания престолонаследника эрцгерцога Франца и что император Иосиф II настоятельно требует его присутствия.

Есть все причины предполагать, что Джакомо Казанова и Лоренцо Да Понте, встречавшиеся в 1777 году, когда либреттист, еще не сделавший карьеры, был секретарем Пьетро Антонио Дзагури, и недавно повстречавшиеся в Вене, неоднократно виделись в Праге. Известно, что отношения между ними были далеко не сердечными, тем более что Казанова испытывал несказанное и несоизмеримое презрение к Да Понте, который был ничем, когда они познакомились в Венеции. Даже если в то время Казанове было нечем гордиться, поскольку он был простым шпионом на жалованье у государственных инквизиторов и сожительствовал с бедной швеей, он все равно испытывал чувство превосходства. «К тому же что он, не стесняясь, рассказывал (возможно, приукрашивая) обо всех своих удивительных приключениях. Молодой священник, которому надоело им быть и общаться с отбросами общества, оказался в обществе человека, которого можно было принять за одного из великих представителей галантной Европы, – пишет Жан-Франсуа Лаби в статье «Казанова, Дон Жуан, Да Понте». – Трудно переусердствовать, подчеркивая скудость светского опыта Да Понте в те годы в Венеции, когда в нем хотели видеть авантюриста высокого полета. Это всего лишь мелкий преподаватель провинциальной семинарии, явившийся предаться разврату в большом городе и дважды попавшийся в когти женщин гораздо опытнее себя. Анджиола и Анджиолетта быстро подмяли его под себя во всех смыслах этого слова. Они полностью захватили инициативу». Нет ничего смешнее в глазах такого распутника, как Казанова, чем наивный развратник, ставший игрушкой женщин. Джакомо презирает его, как, впрочем, презирают его многие из тех, кто его хорошо знал, например, Дзагури, который пишет о Да Понте: «Он носит в себе и всегда будет носить язву, снедающую до корней все, что в нем может быть хорошего… Он заслуживает только одного – презрения».

Со времен той очень сложной эпохи «тощих коров» Лоренцо Да Понте, точно Маленький Мук, раздобывший волшебные туфли, неудержимо взлетел вверх по общественной лестнице. В Вене он стал поэтом императорских театров. Получал приличное содержание и пользовался дружбой императора, который оказывал ему большое уважение и осыпал милостями. Теперь он уже считал себя знатоком элегантности и умения жить. Со своей стороны, Казанова опустился по той же лестнице еще на ступеньку ниже, Отныне он занимал лишь скромную должность секретаря у венецианского посла. Можно было бы сказать, что их роли переменились. Но это только в глазах общественности, но ни в коей мере не в представлении их обоих друг о друге. Без сомнения, жалкий Да Понте по-прежнему впечатлен Казановой, а тот все так же питает презрение к либреттисту.

Разве могли они не возобновить знакомство в Праге при такой географической близости! Они, наверное, искали друг друга, чтобы покрыть друг друга позором. Во всяком случае, пражская светская жизнь предоставляла им кучу предлогов, чтобы встречаться, как бы не желая того. Напротив, отсутствие встреч было бы воистину удивительным. И вслед за Да Понте Казанова должен был познакомиться с композитором. «Не будучи страстным любителем камерной музыки, бывший скрипач камерного оркестра Святого Самуила не упускал возможности показаться на концерте; что же до кулис, то они всегда и везде были его настоящими пенатами, – пишет Ф.-Л. Мар в статье «Казанова и “Дон Жуан”». – И потом они оба были Братьями. Хотя они не принадлежали к одной ложе, а посвящение Моцарта в масоны, важнейшее биографическое событие, имело иные движущие причины (поиск братства в иллюминизме), чем те, возможно, корыстные соображения, что возвели г-на де Сенгаля к высшим ступеням, это не отнимает важности этой их связи в светском плане. Как человек в духе времени, Да Понте, должно быть, тоже не остался в стороне: разве не работал он в Дрездене вместе с Маццола (еще одним другом Казановы) над либретто к “Осирису”, масонской опере Наумана, – посредственным предшественником “Волшебной флейты”? Наконец, и шестидесятилетний венецианец, и молодой зальцбуржец – самые что ни на есть настоящие кавалеры папского ордена Золотой шпоры. Кроме того, у них было много общих знакомых, способных свести их друг с другом. Например, Паскуале Бондини, директор пражского итальянского театра, заказавший Моцарту оперу, где его жена выступит в роли Церлины, также был хорошо знаком с Казановой».

Тем не менее после срочного отъезда Да Понте в Вену Моцарт поселился на вилле Бертрамка, в пригороде Праги, у замечательных друзей – пианиста и композитора Франца Душека и его жены, Йозефы, обладательницы сопрано. Вся проблема заключалась в том, что он должен был продолжать работу над музыкой, чтобы закончить «Дон Жуана», а рядом уже не было либреттиста, чтобы ему помочь. Если Казанова и вмешался в составление либретто, то только в это время. Поскольку официальный либреттист отсутствовал, именно он произвел последнюю необходимую подгонку, и его сотрудничество осталось дружеским и негласным, чтобы не разъярить официального автора – Да Понте. Историк Альфред Мейснер рассказывает о памятном вечере на вилле Бертрамка. Казанова беседовал с Моцартом о своем побеге из Пьомби. Завязался маленький дружеский заговор, который привел к тому, что музыканта заперли в его комнате: его не выпустят до тех пор, пока он не запишет Увертюру, уже сложившуюся в его голове, но запись которой он все откладывал. Воспоминания его жены Констанции, «замурованной» вместе с ним, не противоречат этой истории. Можно было бы сильно усомниться в этом рассказе, приписав его слабеющей памяти или желанию блеснуть, если бы в 1924 году в бумагах авантюриста, хранившихся в Дуксе, не обнаружили два листка, написанных его рукой, – не что иное, как взаимозаменяемые варианты для «Дон Жуана», сцена Х второго акта оперы. В окончательном варианте Лепорелло, схваченный Эльвирой, Церлиной, Оттавио и Мазетто, умоляет в соль-мажоре: «Ах, сжальтесь надо мною». В первом варианте эта ария и предшествующие четыре реплики речитатива заменены очень живым и красочным квинтетом:

 

ЛЕПОРЕЛЛО: Растерян, смущен, изобличен. Оправдаться не могу. Прощенья вашего молю.

ДОНЬЯ ЭЛЬВИРА, ДОН ОТТАВИО, МАЗЕТТО, ЦЕРЛИНА: Нет тебе прощенья!

ЛЕПОРЕЛЛО: У вас в руках моя судьба.

ЦЕРЛИНА: Я вытряхну твое нутро.

МАЗЕТТО: Я выбью из тебя мозги.

ОТТАВИО: К позорному столбу!

ЭЛЬВИРА: Пора заткнуть тебе рот.

ВЧЕТВЕРОМ: Подлый предатель!

ЛЕП.: У вас в руках… и т. д.

Все 4: В петлю его (3 р.)

ЛЕП.: Сжальтесь: какая гадкая смерть!

ВСЕ 4: На галеры (3 р.)

ЛЕП.: Грести тяжело, и жизнь сурова!

ВСЕ 4: Ступай площади мести!

ЛЕП.: Я знатного рода!

ВСЕ 4: Так познакомься с каторжанами!

ЛЕП.: Ах нет, о милости молю!

ВСЕ 4: Что делать нам с коварным плутом?

ЛЕП.: У вас в руках… и т. д.

 

Таким образом Казанова, усилив комизм сцены перечислением наказаний, превратил Лепорелло в труса, заикающегося от страха. Тем не менее он остался насмешливым и наглым, осмеливаясь даже взывать к своему мнимому знатному происхождению. Во втором варианте Лепорелло пытается обелить себя, обвиняя женщин, которые являются главными виновницами всех злодеяний Дон Жуана.

 

ЛЕПОРЕЛЛО: Только Дон Жуан принудил меня к этому переодеванию. Он – стольких горестей единственная причина. Я же заслуживаю прощения. Я невиновен. Во всем виноват женский пол, околдовывающий его ум и оковывающий его сердце. О обольстительный пол! Источник боли! Отпустите с миром бедного невиновного. Я не бунтарь, я не смог бы вас оскорбить и докажу это: это он переменил костюмы, он взял мою одежду, чтобы отколотить Мазетто. С сеньорой Эльвирой я только исполнял свою службу, такова была его воля. Я правду говорю. Гнева вашего заслуживает только Дон Жуан. Я накажу недостойного. Пустите меня. (Убегает).

 

Очевидно, целью предложений Казановы является сделать персонаж Лепорелло более насыщенным. Теперь уже невозможно точно определить, сохранил ли, использовал ли Моцарт фрагменты, написанные венецианцем или предложенные им: теперь и те, и другие растворились в тексте Лоренцо Да Понте. В принципе, это все же возможно и вероятно, поскольку в оперу привнесли целую серию добавлений. Так, мы знаем, что на следующий год, во время представления «Дон Жуана» в Вене, Да Понте сам вставил во второй акт дуэт Лепорелло и Церлины. В самом деле, тогда как премьера «Дон Жуана» в Праге была триумфом, опера «не имела никакого успеха в Вене». «Все, за исключением одного Моцарта, вообразили, что ей чего-то не хватает, – писал сам Да Понте. – Мы бросились добавлять, изменили различные отрывки, вставили новые сцены: и во второй раз “Дон Жуан” не имел никакого успеха!»

Просто дух захватывает, когда представишь, как старый обольститель в отставке дорабатывал и переделывал либретто к опере Моцарта, переиначивал образ Дон Жуана. Это тем более захватывающе, что если Дон Жуан и Казанова – главные объекты вожделения женщин на Западе, венецианец по сути своей – анти-Дон Жуан. Нет ничего общего между итальянцем Джакомо Казановой и испанцем Дон Жуаном, равно как и между их последующими списками – Ловеласом Ричардсона и виконтом де Вальмоном из «Опасных связей» Лакло. Во-первых, в социальном плане: Дон Жуан дворянин. Казанова – более чем скромного происхождения. С одной стороны – идальго, дворянин и испанец, с другой – выскочка, которому вечно приходится ходить по лезвию ножа. Если у одного – врожденное и неукоснительное чувство чести, поскольку, во всяком случае, он мог себе его позволить, другой был всегда готов пойти на сделку с совестью, если в том была необходимость.

Для бонвивана-Казановы, спешившего наслаждаться жизнью, женщина, без сомнения, была чудесным и незаменимым наслаждением, но все же одним из удовольствий в ряду многих других, от которых он не намеревался отказываться ради нее: аппетитных блюд, выдержанного вина, оперы и хороших театральных пьес, развлечений светского общества, красот беседы, возбуждения и азарта игры. Ни одной сладострастной возможности, открывавшейся ему, он не отвергал. Дон Жуан, напротив, оставил все ради женщин, так что его карьера обольстителя стала формой аскетизма. Итальянец – чрезвычайно общительный человек, тогда как испанец замкнут в себе. Дон Жуан, храбрец и гордец, бросает вызов всему обществу. Казанова уважает, или, по крайней мере, притворяется, что уважает его правила и законы. Он предпочитает лукавить и соблюдать приличия. Дон Жуан – безбожник, однако приверженный католическим чувствам, богохульник, иконоборец, тогда как Казанова чужд религии, хотя при необходимости может заделаться христианином. Вера или неверие для него неважны: как сложатся обстоятельства. Дон Жуан – антихрист, Казанова – антиничто, он против разве что того, что могло бы помешать ему наслаждаться.

Дон Жуан, злодей и еретик, постоянно что-то нарушает, тогда как Казанова, более гибкий и управляемый, постоянно приспосабливается. Один гордо сопротивляется, другой тихо подлаживается. Дон Жуан любит устраивать скандалы, Казанова предпочитает их избегать. Для Дон Жуана соблазнить женщину – значит перейти черту, а для Казановы это пустяки. У испанца есть свое представление о грехе, содержащемся в плотских наслаждениях вне священных уз брака, в чем есть что-то от дьявола. Сатана живет в лоне женщины, которое он всеми силами ненавидит и жаждет покарать. Суть женщины нечистая и бесовская, что он доказывает всякий раз, как одна из них, чья верность, таким образом, была лишь показной и лживой, как и у всех ее сестер, уступает его домогательствам. Вот почему, садист и поборник справедливости, он преследует лишь одну цель – высмеять ее двуличную добродетель и похитить у нее честь, осквернить и унизить. Обесчестить женщину для него – значит доказать, что она есть всего лишь грубая плоть, каково бы ни было ее положение в обществе. Дон Жуаном движет рассудок, Казановой – гормоны.

Для Дон Жуана, воина любви, победа важна сама по себе. И чем она сложнее, тем ценнее и славнее. «Можно ли себе представить в жизни испанца доступных женщин, окружающих Казанову грациозным и продажным хороводом? – пишет Ф. Марсо. – Дон Жуану нет дела до доступных женщин. С ними невозможна победа. Согласие дается сразу, заключается перемирие, Дон Жуан с презрением удаляется. Что могут дать ему тела, сдавшиеся, еще не подвергшись нападению?» Чем грознее препятствие, чем более непреодолимым оно кажется, тем упорнее действует Дон Жуан в противоположность венецианцу, который быстро устает. Он хочет заниматься любовью, а не покорять сердца. Доступная и уступчивая любовь, удобный случай, которым можно походя воспользоваться, никогда не смущали Казанову, предпочитавшего их войне на износ, нескончаемым осадам. Его, напротив, отталкивала чересчур сложная любовь, и он был готов упасть в объятия заразной шлюхи, чтобы компенсировать неудачу. Кстати, испытывал ли Дон Жуан наслаждение с женщинами? Хотя, разумеется, обольстителю нельзя обойтись без секса, ведь он обязан быть превосходным любовником, плотская любовь не является конечной целью его более метафизических, нежели физических поисков.

Казанова ненавидит все формы разрыва: грубый разрыв тех, кого он любит, с их мужьями или предыдущими любовниками, и свои собственные разрывы с возлюбленными. Все должно уладиться полюбовно, без сцен и драм. В этом смысле он в очередной раз противостоит Дон Жуану, которому женщины отдаются лишь после того, как сами совершили предательство. Как пишет Шошана Фельман, «важно отметить, что для всех соблазненных женщин принять предложение о браке от Дон Жуана было возможно, лишь нарушив прежде данное ими обещание».

На первый взгляд Дон Жуан – человек, который, так же, как и Джакомо Казанова, бесконечно множит число побед у женщин. На самом деле каждая новая связь отрицала предыдущую. «По ту сторону внешнего сложения, в результате которого одни женщины добавляются к другим, мы сталкиваемся с необходимостью вычитания или замены. В череде женщин последующая не прибавляется к предыдущей, а неким образом отменяет ее, точно ее и не было»,– пишет Моник Шнайдер. Для Казановы новая любовница не отменяла предыдущих: он их всех брал на себя. Кстати, он часто с удовольствием с ними встречался и даже снова занимался с ними любовью через многие годы после первого знакомства. Не могу себе представить, чтобы Дон Жуан снова взял женщину, которой уже когда-то обладал. Что за интерес ему был совершать снова то, что он уже когда-то сделал? Во всяком случае, женщина, которой он овладел, для него больше не существует. Она призналась в своей сущностной нечистоте.

Дон Жуану знакомы только драматичные ситуации, тогда как Казанова старается лишить драматизма любовные связи. Дон Жуан предается отчаянию, не верит в счастье – состояние, наверное, отвратительное, с его точки зрения. Это персонаж в корне трагичный, тогда как Казанова преображает мир, в котором живет, в великую комедию. Вот почему Дон Жуан, разящий обольститель, который, кстати, не расстается со своей шпагой, жесток и зол, тогда как Джакомо почти никогда не лишен доброты и благожелательности и всегда стремится устроить семейное счастье соблазненных им женщин. Казанова любит женщин, Дон Жуан – нет.

Продолжение и окончание связей между либреттистом Моцарта и Казановой, – жалкое, как и сам Да Понте. Когда в 1792 году либреттист, у которого были неприятности в Венеции, отправился в Дрезден, то вздумал сделать небольшой крюк через Дукс. Два-три дня спустя он решил уехать в Дрезден, и Казанова вызвался сопровождать его до Топлица. Да Понте пришлось нанять другую лошадь, заручиться услугами форейтора. Лошадь понесла, карета опрокинулась. Ему пришлось в конце концов продать и коня, и карету, потеряв попутно сорок пиастров. Расходы росли как снежный ком. «Более того, Казанова, вызвавшийся вести переговоры по продаже, оставил себе два цехина за посреднические услуги. «Это, – сказал он мне, – позволит мне вернуться домой, и поскольку я никогда не смогу вам их вернуть, как, впрочем, и все остальные суммы, которые я вам должен, позвольте мне дать вам три совета, которые стоят больше, чем все сокровища мира: первое, мой дорогой Да Понте, если вы хотите составить состояние, не ездите в Париж; отправляйтесь в Лондон; второе: в Лондоне – ни ногой в “Итальянское кафе”; третье: никогда не выдавайте краткосрочных векселей». Решительно, Казанову не переделать: этот вечный шарлатан постоянно что-то продает, чтобы выручить немного денег, – магический рецепт философского камня или добрые советы, которые вреда не принесут. Хотя оба приятеля еще поддерживали переписку, они больше никогда уже не увидятся.

Старея в Дуксе, Казанова отнюдь не застывал в унылой и жалкой неподвижности, а путешествовал, пока ему позволяло здоровье и средства. Он много раз наведывался в Прагу в 1787 году, в Лейпциг и Дрезден в 1788-м, снова в Прагу в 1791 году, чтобы присутствовать на коронации Леопольда II 6 сентября, в Тюбинген, а также в Карлсбад. Подолгу жил в Топлице у Клари. Он выбирался даже в Берлин и Гамбург в надежде подыскать себе новое место. Это показывает, что с возрастом его страсть к перемене мест не утихла. Даже в марте – апреле 1797 года, менее чем за год до смерти, он в последний раз съездил в Дрезден.

Возможно, эта его непоседливость, которая была отличительной чертой лучших умов XVIII века, не желавших ограничивать свои горизонты только своей родиной, была одной из тем последних разговоров между принцем Карлом-Иосифом де Линем и Джакомо Казановой. «Перелистывая однажды, под конец жизни, дневник одного из своих секретарей, г-на Лейеба, пунктуального немца, принц де Линь подсчитал, что до 1786 года тридцать четыре раза ездил он из Брюсселя в Вену через Париж, двенадцать – из армии в Вену, во время войн, в которых участвовал, восемнадцать – из Белея в Париж, дважды побывал в России, дважды – в Польше, по одному разу – в Молдавии, Провансе, Англии, провел в карете три года своей жизни и потратил на дорогу 250 тысяч флоринов».

«Я голубь, который больше не путешествует», – часто повторял Джакомо принц де Линь, обездвиженный возрастом, превратившийся в домоседа из-за нехватки денег и из-за войны. Мне нравится представлять себе двух отшельников: старого венецианца, вынужденного разъезжать лишь по окрестностям, и принца, отошедшего от дипломатических дел. Сидя у камелька холодным и снежным зимним вечером, в уютной гостиной замка Дукс, в центре Богемии, они рассказывают друг другу о своих бесчисленных и далеких путешествиях по Европе в благословенные времена Старого режима.