Глава 15
НАХОДКА НА БОЛОТЕ
Проснулся он на рассвете, как только первые солнечные лучи пробились сквозь мутное оконное стекло. Слышно было, что на мосту уже ходит кто-то из хозяев.
Рывком вскочив с топчана, Костромиров сделал несколько резких приседаний и наклонов, сдернул висящее на вбитом в стенку древнего комода гвозде полотенце, вышел в сени и тут же столкнулся нос к носу с Рузановым. Тот выходил из горницы, держа в руке топор.
– С бодрым утром! – приветствовал его Горислав. – Пойдем со мной на речку умываться.
Алексей посмотрел на него пустыми невидящими глазами, заметно было, что мысли его витают где-то далеко отсюда. Выглядел он отвратительно: воспаленные веки, всклокоченные волосы и этот отсутствующий взгляд. Видимо, ночь выдалась бессонной.
– Куда ты в такую рань? – спросил Костромиров, с некоторой тревогой оглядывая друга. – Лучше иди отдохни. Ты на себя в зеркало смотрел? Видок у тебя еще тот, краше в гроб кладут! Не ложился, что ли?
– Кур ходил кормить, – наконец, словно очнувшись, ответил Рузанов, – вот, во двор их выпустил…
– А топор зачем?
Алексей будто с удивлением посмотрел на зажатый в собственной руке топор и растерянно добавил:
– Так ведь… дров надо бы наколоть, прохладно сегодня.
– Давай его сюда, – сказал Костромиров и, забрав у Алексея колун, добавил: – Сейчас умоюсь только и сам все сделаю. Мне это полезно, а то голова после вчерашнего трещит. А ты иди приляг; Танька, вон, дрыхнет без задних ног. Времени-то еще только семь часов.
На улице и правда было прохладно, солнце только-только встало из-за кромки леса, но ясное безоблачное небо предвещало хорошую погоду.
Когда, умывшись и вдоволь намахавшись топором, он вернулся в избу, неся охапку дров, Алексей лежал на печи и, судя по мерному дыханию, спал; Татьяна еще тоже не встала, во всяком случае с терраски не появлялась. Послонявшись некоторое время по комнате, Горислав снова вышел во двор и направился к бане.
Бумаг на столе уже не было, но лампа продолжала гореть, наполняя помещение удушливым керосиновым чадом. Задув фитиль, Костромиров включил электрическое освещение и осмотрелся. Удостоив Прохоровскую картину только мимолетного взгляда, он опустил глаза на то место, где ночью видел Алексея, и, неожиданно чем-то заинтересовавшись, присел на корточки и стал внимательно разглядывать половицы. Нечленораздельно хмыкнув и покачав головой, он прошел в помывочную, тщательно осмотрел пол и там, а затем – в парилку, где, кроме того, еще зачем-то протиснулся в узкий закуток за каменкой, таким же образом обследуя почерневшую бревенчатую стену и доски пола.
С некоторым трудом выбравшись обратно, он недоуменно пожал плечами и пошел к выходу.
Зайдя в избу, Игоревич обнаружил, что Гурьева уже хлопочет на кухне. Помогая ей растапливать печь, он спросил:
– Таня, а ты знаешь, где этот пруд?
– Представления не имею, – ответила она. – Зачем тебе? Алексей же там был, проведет.
– Если он еще час-два проспит, то на Анчипку придется идти уже только вечером, – с сожалением сказал Горислав. – Щука днем на глубину уходит, на приманку не поведется… А будить его не хочется, – добавил он, – по-моему, он всю ночь глаз не сомкнул, все на свою картину любовался.
– Да, электрошок тут не поможет, только лоботомия, – согласилась Гурьева.
– Признаться, он меня начинает серьезно беспокоить, – не поддержав иронии, сказал Костромиров. – Ты, Тань, не замечала за ним никаких странностей последнее время?
– Не-е-ет, – недоуменно протянула Гурьева, – а должна была?
Костромиров в раздумье посмотрел на Татьяну, словно прикидывая что-то в уме, но потом только молча пожал плечами.
Как и предсказывал Горислав, Рузанов проспал ажно до половины одиннадцатого, время для «охоты» было упущено. Зато проснулся Алексей заметно отдохнувшим и повеселевшим. Бодро поплескавшись под рукомойником и с удовольствием выпив кофе, он вытащил во двор старенькую раскладушку и растянулся на ней, блаженно жмурясь на яркую синь неба с редкими, похожими на пуховые комочки облаками. Татьяна пристроилась рядом на сложенном вдвое покрывале и время от времени, отрываясь от какого-то журнала, ласково и чуть пренебрежительно ерошила ему рукой волосы; со стороны могло показаться, что она ищет у него в голове насекомых.
Костромиров же после завтрака снова принялся остервенело колоть дрова, вероятно – для моциона. Получалось у него это весьма ловко, так что уже скоро под пристроенным к бане открытым навесом не осталось ни одного березового или ольхового чурбака, а в дровяном сарае высилась внушительных размеров поленница.
Покончив с дровами, он спортивной трусцой побежал к реке, на ходу стягивая с себя пропитанную потом футболку.
Примерно через час Горислав, вытирая мокрые волосы полотенцем, подошел к отдыхающим и небрежно спросил Алексея:
– Я там, за забором, около кустов нашел разбитую бутылку… Ты выкинул?
Рузанов приподнял голову с раскладушки и озабоченно наморщил лоб, силясь что-то припомнить:
– Не знаю… Ну нашел. Что с того?
– А то, что она почему-то измазана в крови.
– Ах, эту! Конечно! Я ее вчера утром нашел возле бани. Наверное, Димка спьяну разбил и порезался. А ты, доцент, что подумал? – ухмыльнулся он. – Я тебе, Тань, – продолжил он, обернувшись к Гурьевой, – не стал ничего говорить. Что б раньше времени не расстраивать, – мало ли что… Мы ж тогда еще не знали, куда подевался этот варнак.
Костромиров внимательно посмотрел на Алексея, молча кивнул и, развернувшись, скрылся в доме. Когда бы Рузанов или Гурьева последовали за ним, то немало удивились бы, увидев, как Игоревич шарит по карманам висящих в сенях курток, плащей и ватников.
Зайдя в комнату, он взял стоявшие около гобца резиновые сапоги и, осмотрев подошвы, поставил обратно.
После всех этих странных действий и манипуляций, Костромиров лег на топчан и так и пролежал недвижно до самого обеда, бесстрастно наблюдая за огромным черным с желтыми крапинками на брюшке пауком, кропотливо оплетающим тенетами пространство между комодом и потолочной матицей.
За столом он почти все время сосредоточенно молчал, реагируя на Танькину болтовню неопределенными междометиями. Только один раз неожиданно спросил Рузанова:
– Ты на Павловский пруд ходил сегодня?
– Нет, – ответил тот удивленно, – когда бы?
– Ну, утром, например, – уточнил Игоревич.
– Да говорю ж, не ходил! – несколько раздраженно повторил Алексей. – Что я, одурел, что ли? На кой ляд я туда один попрусь? Ты, Слав, какой-то странный сегодня!
Как только солнце стало заваливаться на запад, мужчины принялись готовиться к предстоящей охоте. В леднике сохранился изрядный кусок свинины, который берегли для завтрашних шашлыков, правда без всякой крови, поэтому Костромиров сбрызнул его растительным маслом и обильно посолил. «Любая рыба от вкуса соли просто тащится», – пояснил он, засовывая мясо в полиэтиленовый пакет. Рузанов принес из горницы сбереженную покойной бабкой Прасковьей двустволку и коробку с картечью; Игоревич проверил ружье, убедился, что в чистке оно не нуждается, и зарядил оба ствола; оставшиеся патроны он рассовал по карманам куртки. В горнице же обнаружился целый набор разного вида жерлиц, одной из которых Костромиров и решил воспользоваться, но, конечно, не для ловли, а лишь для приманки, придумав прикрутить к толстой леске, почти у самого поводка, огромный пробковый поплавок, чтобы насаженное на крючок мясо не ложилось на дно.
– У тебя есть какой-нибудь приличный нож, типа охотничьего? – поинтересовался он у Алексея перед выходом.
Тот только развел руками. От предложенного Гурьевой столового тесака Горислав с пренебрежением отказался.
Как вышли за калитку, Костромиров пропустил Алексея вперед – показывать дорогу. Обогнув густой березняк и стараясь держаться края косогора, где трава была пониже, Рузанов быстро довел друга до густых зарослей сивого тальника, за которыми скрывался поросший жгучей крапивой и пахучим быльником перелаз, а за ним – поляна и Павлов пруд.
С востока уже неслышно подкрадывался вечер; багровое солнце на другом конце горизонта спустилось почти к самому лесу и из низин и оврагов потянуло сыростью. Рузанов уверенно пробирался сквозь высокую осоку, стараясь держаться примятой травы, но все же время от времени чертыхался, спотыкаясь о невидимые под ней кочки. Костромиров двигался за ним легким, почти неслышным шагом, то и дело внимательно и настороженно посматривая вокруг.
Вскоре почва стала пружинить у них под ногами; в следах с громким всхлюпом проступала вода, а осока уступила место не менее густо разросшемуся рогозу и татарскому сабельнику. Наконец травяные джунгли расступились и перед ними открылась узкая полоска топкого берега и зеленая гладь заболоченного пруда.
– Вот здесь мы его и видели, – удовлетворенно сказал Алексей, – то самое место.
Осмотревшись, Костромиров с облегчением вздохнул и, потыкав в сфагнум сломленным по дороге ивовым прутом, покачал головой:
– Ближе не подойти, провалимся к чертовой бабушке!
– Все предусмотрено, – ответил Алексей. – Вон в тех кустах, что за тобой, должны быть доски, – и, увидев, что Горислав собирается лезть в кусты, остановил его: – Подожди, я сам достану.
Раздвинув гибкие ветви лозняка, Алексей шагнул в зеленые заросли, нагнулся и вдруг, взмахнув руками, со сдавленным криком резко отшатнулся назад, не смог удержать равновесия и грузно упал прямо в небольшую бочажину с темной водой.
Быстро схватив друга за руку и подсобив подняться, Горислав слегка отстранил его от кустарника, а сам решительно нырнул в густую листву; сделав один шаг, он остановился: прямо перед ним поперек сваленных вместе почерневших досок ничком лежало тело обнаженного мужчины.
Подойдя ближе и осторожно перевернув тело на спину, Костромиров увидел покрытое подсохшей коркой крови лицо и глубокую колотую рану, зияющую на левой стороне груди, прямо под сердцем.
Сзади послышалось прерывистое дыхание Рузанова. Не оборачиваясь, Игоревич спросил:
– Скорняков?
– Он! – охрипшим голосом ответил Алексей.
– Этого я и боялся, – тяжело вздохнул Костромиров.