Джерри стоял в прихожей и читал газету, когда в дверь вошла Розалинд с пакетами из «Харви Николса». Она свалила их в кучу у подножия лестницы, чтобы забрать, когда будет подниматься наверх. Когда-то после такого кутежа она бы вытрясла вещи из пакетов и побаловала его фривольным показом мод, но теперь их отношения изменились и она, как правило, уже не хвасталась покупками.

— Привет, все в порядке? — сказала Розалинд, подходя, чтобы чмокнуть его в щеку.

— Все отлично, — уверил ее Джерри, не отрывая глаз от страницы и потирая рукой недавно выбритый подбородок. На нем не было его рабочей формы пилота, значит, он уже провел дома какое-то время, но не позвонил, чтобы узнать, где она, или просто сказать, что вернулся. Это больно царапнуло свежую рану в ее сердце.

Джерри был красивым мужчиной среднего роста и сложения, его лицо сияло свежестью, светлые волосы слегка вились, а кожу усыпали родинки, которые Розалинд раньше шутливо называла «мушками». В последнее время речь о них вообще не заходила.

— Надо отдать должное твоему отцу, — заметил Джерри, — ему нет равных, когда нужно уйти от какой-нибудь темы. Ты уже читала?

Коротко глянув на статью, Розалин бросила лаконично:

— Да, — и пошла на кухню.

— Итак, мы по-прежнему не знаем, попытается ли Колин Ларч возглавить партию, — сказал Джерри вслед жене, — а ведь именно это, по всей видимости, надеялись выведать у Дэвида журналисты. И заманить к себе его девушку они тоже не смогли.

— Там есть ее фотография, — отозвалась Розалинд, наливая воду в чайник. — И Дэвид не стал скрывать, с каким нетерпением ждет великого дня.

Услышав ее издевательский тон, Джерри подавил вздох, бросил газету и пошел взять себе пива из холодильника.

Стоя спиной к мужу, Розалинд молча смотрела на чайник. Она знала, что хотя бы из вежливости должна спросить, как прошел его последний полет, но слова, уже крутившиеся на кончике языка, никак не желали проходить дальше. Возможно, если бы Джерри летал не в Кейптаун, а в любое другое место, у нее не возникло бы такой проблемы. Но Розалинд знала, кто жил в этом городе, и с ужасом понимала, что эта женщина может до сих пор что-то значить для Джерри. Нет, она слишком боялась ответа, чтобы задать вопрос.

— Ты видела его на выходных? — спросил Джерри, опираясь о столешницу и отхлебывая из банки.

Осознав, что они все еще говорят о ее отце, Розалинд сказала:

— Да, он приезжал в субботу, как обычно, а потом еще раз в понедельник вечером.

— Все прошло хорошо?

— По большей части. В субботу были кое-какие шероховатости, но, когда во вторник утром он уезжал, все наладилось. — Розалинд сняла с крючка чашку и, обхватив ее двумя руками, добавила: — Он забыл портфель, и мне пришлось отправлять его с курьером в Лондон.

Поскольку комментировать тут было нечего, Джерри сделал очередной глоток пива и стал наблюдать, как Розалинд опустила в чашку чайный пакетик, а потом начала разгружать посудомоечную машину.

— Я нашла открытку, — продолжала Розалинд, чувствуя себя ужасно напряженной и готовой сорваться. Зачем она рассказывает ему об этом, если прекрасно знает, какой будет его реакция? — Она явно предназначалась ей. По всей видимости, она любовь всей его жизни.

Женщина сглотнула, так как смысл этих слов резанул ее ножом по сердцу.

— Как получилось, что ты ее увидела? — мягко спросил Джерри.

Розалинд бросила в его сторону быстрый взгляд и продолжила вынимать из машины какие-то миски.

— Какая разница? — резко ответила она. — Суть в том, что если она любовь всей его жизни, то кто тогда моя мать?

Когда Джерри раздосадованно уронил голову на грудь, Розалин почувствовала, что в ней нарастает волна гнева. Ей хотелось визжать, кричать, бить тарелки об стену — что угодно, лишь бы заставить мужа понять, каково ей.

— Люди говорят такое, когда влюбляются, — сказал Джерри. — Они не умаляют того, что было раньше, а просто хотят передать, что они чувствуют сейчас.

— И ты знаешь это, потому что сам был в этой шкуре?

— Розалинд...

— Не надо! Зря я завела этот разговор. С тобой бесполезно что-то обсуждать.

Джерри поджал губы, но попытался ответить утешительным тоном:

— Постарайся не думать об этом, Роз. Это...

— О чем мы сейчас говорим? — перебила она. — О моей матери? Или том факте, что тебе на самом деле не хочется здесь быть?

Его глаза потемнели.

— Если бы не хотел, то ушел бы еще восемнадцать месяцев назад, — отрывисто проговорил он.

— А теперь сожалеешь, что упустил шанс. Она нашла другого, в этом проблема?

— Я понятия не имею, чем она сейчас занимается. Мы с ней не видимся, не поддерживаем связи...

— Но ты не перестал думать о ней и жалеть, что ее нет рядом.

Джерри выбросил руки вперед.

— Почему ты отвечаешь за меня? — закричал он. — Это твои слова, не мои, и я не знаю, сколько еще ты будешь травить меня этим, но зато знаю, что еще чуть-чуть — и я не выдержу.

Глаза Розалинд горели гневом, хотя внутри она корчилась от боли.

— Ну да, и скажешь, что это я развалила наш брак, — язвительно бросила она. Ей хотелось остановиться. Она знала, что Джерри не заслужил таких нападок, но слова продолжали звучать, как будто она не имела над ними власти. — Тогда ты будешь ни при чем. Ничего страшного, что у тебя был роман, который длился три года, прежде чем я поняла, что происходит.

— А теперь он в прошлом, — гнул свое Джерри, — по крайней мере для меня. И очень жаль, что этого нельзя сказать о тебе, потому что мы не можем так жить дальше, Розалинд. Доходит до того, что я боюсь возвращаться домой.

— Не говори так, — взмолилась Розалинд, зажимая уши ладонями. — Я хочу, чтобы ты приходил домой, я не хочу, чтобы мы ссорились, но я боюсь доверять тебе, неужели ты не видишь?

— Вижу, но не знаю, как тебе помочь, — развел руками Джерри.

Розалинд посмотрела ему в глаза так пристально, как будто хотела за всей ложью и предательством разглядеть время, когда они были настолько близки, что часто угадывали мысли друг друга. В конце концов она как будто осунулась под тяжестью поражения и сказала:

— Я тоже не знаю.

Подойдя к жене, Джерри попытался обнять ее, но та, не сумев сдержаться, отвернулась.

— Увидеть эту открытку, — сказала Розалинд, возвращаясь к чайнику, — было все равно что увидеть... — Она глубоко вздохнула и попыталась продолжить: — Я все пережила заново, но на этот раз не только я ничего не значила, но и мама тоже, и теперь это не идет у меня из головы.

— Роз, — ласково проговорил Джерри, — тебе в самом деле нужно поговорить с кем-нибудь...

— Пожалуйста, только не говори, что мне нужно сходить на консультацию к психологу, — гневно перебила она, — потому что мне не нужны консультации. Мне нужна уверенность, что ты не встречаешься с ней, когда летаешь в ЮАР, что ты не думаешь о ней каждый раз, когда смотришь на меня, не жалеешь, что я не она, и что ты не спрашиваешь себя из раза в раз, не наступил ли тот день, когда тебе лучше уйти.

Джерри захлестнуло бездонное отчаяние.

— Зачем ты мучаешь себя? — сердито закричал он. — Я здесь, не так ли? Я остался, потому что так хотел, потому что люблю тебя и хочу вернуть то, что когда-то между нами было. Но что бы я ни говорил, что бы я ни делал, до тебя не достучаться.

Розалинд обхватила голову руками. Она силилась принять его слова, позволить им быть правдой, но ей было так тяжело.

— Поклянись, что больше не видишься с ней, — в отчаянии выдохнула она.

— Клянусь, — сказал Джерри, и в его голосе зазвенела искренность.

— Жизнью Лоуренса?

При этих словах Джерри как будто опешил, но потом по-прежнему искренним тоном проговорил:

— Ладно. Клянусь жизнью Лоуренса, что я больше не встречаюсь с ней.

Розалинд смотрела в глаза мужу, пытаясь поймать ощущение правды, проникающей внутрь, будто лекарство, которое изгоняет болезнь. Но когда она в конце концов отвернулась, боль так сильно сдавила ей грудь, что было почти невозможно дышать. Значила ли для Джерри клятва жизнью Лоуренса столько, сколько она бы значила для нее? Слова ничего не изменят, не причинят ребенку никакого вреда, так почему бы не произнести их? При одной мысли, что Джерри может быть настолько все равно, Розалинд чуть не умерла от горя. С другой стороны, Джерри, которого она знала, не мог быть таким безответственным и бессердечным, но, опять же, не мог он быть и тем мужчиной, который целых три года поддерживал отношения с другой женщиной, пока она не нашла в кармане его формы заколку, чужую заколку... Розалинд уже давно мучилась вопросом, не подложила ли та женщина, Оливия, ее нарочно, чтобы вызвать кризис. Оливия хотела, чтобы Джерри остался с ней, и таким образом, возможно, пыталась подтолкнуть его к этому. Катрина в том не сомневалась, и Розалинд тогда целиком поддерживала ее, но теперь это не имело значения, потому что, даже если Оливия вырыла эту яму, она сама же в нее угодила. Когда Джерри пришлось выбирать, оказалось, что они с Лоуренсом значат для него больше, если только он не остался с ними из чувства вины или жалости.

Гнетущее молчание повисло в кухне, когда Розалинд налила себе чаю, а Джерри сделал вид, что вернулся к газете. Теперь это стало для них в порядке вещей: разговор доходил до определенной черты, а потом, боясь продвигаться дальше, они замолкали, как будто их внезапно выключали из сети. Между ними было так много лишней энергии, эмоций, потребностей и горьких разочарований, что провода не выдерживали перегрузок. Поэтому они давали друг другу какое-то время, чтобы отойти, остыть немного, прежде чем снова попробовать соединиться.

Первым заговорил Джерри. К удивлению Розалинд, он повел их по маршруту, который вероятнее всего должен был закончиться взрывом.

— Вы с отцом говорили о свадьбе? — спросил он, пытаясь снизить напряжение тем, что якобы отвлекался на газету.

— Нет, — поджав губы, ответила Розалинд.

Джерри перевернул страницу и сказал:

— Ты по-прежнему отказываешься идти? Не передумала?

— Нет, не передумала.

Когда он наконец поднял голову, на его лице было написано такое уныние, что Розалинд тут же начала закипать.

— Я не единственная, кто думает, что Дэвид прячется от собственного горя, — сказала она в свою защиту. — Майлз и Ди, между прочим, со мной согласны. Более того, о ней начинают всплывать кое-какие сведения, из-за которых Майлз все больше беспокоится.

На лице Джерри отразилось изумление, потом цинизм.

— И какого черта это означает? — мрачно спросил он.

У Розалинд сделалось кислое выражение лица.

— Майлз пока не может раскрыть подробности, но, по всей видимости, обеспокоен не только он. Есть...

— Постой, постой, — сказал Джерри, поднимая руку, чтобы Розалинд замолчала. — Хочешь сказать, что Майлз копает на Лизу компромат?

— Я хочу сказать, что у папы есть политические враги, которые пойдут на все, лишь бы дискредитировать его. И, если бы у него не поехала крыша из-за маминой смерти и от бредовой навязчивой идеи, будто он любит женщину, с которой едва знаком, он сам навел бы о ней справки, прежде чем ввязываться в отношения, которые, насколько нам известно, вполне могут поставить крест на его карьере и на всем остальном.

Джерри ошарашенно смотрел на нее.

— Твой отец не дурак, — сердито заявил он. — Насколько я вижу, он прекрасно знает, что делает...

— Разумеется, ты видишь это именно так, ведь мы все знаем, что, умри я завтра, ты бы поступил точно так же, как он, вызвал бы сюда свою любовницу, пока постель не успела остыть.

Слова вырвались у нее прежде, чем она успела сдержаться, и теперь она могла лишь со стыдом и страхом смотреть, как Джерри вскакивает на ноги.

— Не знаю, зачем я трачу время на попытки поговорить с тобой, — прорычал он. — Ты настолько одержима прошлым, что в сегодняшнем дне тебя, похоже, ничего не интересует. Мне жаль, что твоя мать умерла, Розалинд, искренне жаль, потому что я тоже любил ее, и в этом все дело. Нет, не делай вид, что это не так, и не вешай всех собак на отца. Это ты не можешь без посторонней помощи справиться со своим горем, ты, а не он, и это нормально. Катрина была замечательной женщиной, нам всем ее недостает, очень недостает, но жизнь должна идти своим чередом. И вместо того, чтобы пытаться разрушить его отношения с Лизой, почему бы тебе не порадоваться за него... Нет, не отворачивайся, — закричал он, хватая Розалинд за плечи.

— Я никогда не порадуюсь за отца, если он будет с ней, — процедила она сквозь зубы.

— Ради бога, послушай, что ты говоришь...

— Нет, это ты послушай. Я сердцем знаю, что моей матери не будет покоя на том свете, пока я не уберу от него эту женщину. Это мой долг перед ней и перед отцом, и я сделаю все возможное, чтобы помешать свадьбе. И если бы я и мои чувства для тебя хоть что-то значили, ты тоже отказался бы идти.

— Мое решение пойти на свадьбу никак не связано с тем, как я к тебе отношусь, — прокричал Джерри, — потому что, веришь или нет, не все в этом мире крутится вокруг тебя. На этот раз дело в Лоуренсе и в том, что он будет шафером твоего отца. Так объясни, какого черта тебе взбрело в голову отказываться?

— Папа попросил Лоуренса быть его шафером, чтобы заманить на свадьбу меня. Это уловка, трюк.

— Ты слышала, о чем я только что говорил? — гневно перебил Джерри. — Дело не в тебе. Дело в особых отношениях, которые возникли между нашим сыном и твоим отцом, так почему бы нам не благодарить судьбу, что Лоуренс завязал их с кем-то, ведь мы с тобой тут явно сели в лужу. Твой отец делает для него нечто крайне важное, заставляет его почувствовать себя нужным, заслуживающим доверия и ответственным. По-моему, это прекрасный жест, а ловушки и трюки, которые тебе мерещатся, тут совершенно ни при чем.

— Говори себе что хочешь, а мне известно, как устроен мой отец, и поэтому я знаю правду. А теперь, если не возражаешь, мне нужно сделать кое-какие звонки, — сказала Розалинд, и, забрав с собой чай, двинулась к выходу из кухни.

— Я пойду на свадьбу, — сказал Джерри, прежде чем она успела скрыться. — Я буду там ради нашего сына и ради твоего отца, пусть даже без тебя.

Розалинд внутренне сжалась, но не повернулась к мужу. Она просто продолжала идти, пока не очутилась у себя в кабинете и не повернула ключ в замке, чтобы Джерри не вошел следом за ней. Ей больше не хотелось спорить; голова пульсировала от боли, а каждое слово, которое она произносила, либо звучало как-то не так, либо не доходило до сознания Джерри. Почему он не понимает, как ей трудно и больно и как отчаянно она старается поступать правильно? Она всем сердцем любила отца и меньше всего хотела причинять ему боль. Но когда человека нужно спасать от себя самого, бывает, что другого выхода нет.

 

 

Дэвид стоял у окна своего офиса, небрежно сунув руки в карманы и разглядывая беспорядочную и разношерстную группу протестующих, собравшихся внизу, на Парламентской площади. Потная, орущая человеческая масса, размахивающая гневными плакатами и флагами. Стальные баррикады зажимали ее на центральном пятачке, а вокруг, точно шарики, непрерывно вылетающие из пинбольного автомата, который заело, сновали машины. Каждая неделя приносила новые демонстрации: растущая безработица, гонения на мусульман, политика на Ближнем Востоке, матери против пьяных водителей, опекунские права отцов, окружающая среда, цены на бензин — список проблем, которые могли выгнать людей на площадь, был бесконечным, и ни для одной из них не было простых решений.

Было время, когда Дэвиду казалось, что он может помочь, что он способен что-то изменить. В те дни его больше волновало, хорошо или плохо он справляется с работой и с семьей, особенно с Розалинд. Казалось, совсем недавно он мог одним поцелуем сделать ее счастливой и прогнать всех демонов; теперь же было такое ощущение, что он сам демон, и при мысли, что Розалинд невыносимо страдает от чего-то, что делает он, его сердце разрывалось на части.

Тихо вздохнув про себя, Дэвид стал наблюдать, как группа его коллег в серых костюмах и броских галстуках переходит дорогу, направляясь к Уайтхоллу. Несколько минут назад он вернулся из Палаты, где провел утро на заседании специального комитета, посвященного... Вообще-то, сейчас он не мог вспомнить, о чем там шла речь. Он просто знал, что с радостью вернулся к себе в офис, где можно было закрыть дверь, показывая, что его не надо беспокоить. Скоро он сядет на поезд до Бристоля, где сегодня вечером должен быть на шоу «Время вопросов». Он надеялся, что Лиза составит ему компанию, но на это утро у нее уже был назначен пробный сеанс у парикмахера, поэтому он поедет один. Розалинд и Ди тоже не будет — шоу начинается слишком поздно для Лоуренса, поэтому они посмотрят его по телевизору.

Катрина поехала бы с ним, но к чему думать об этом... Дэвид позволил мыслям наполниться Лизой и той ночью, чуть больше недели назад, когда он пришел домой и нашел ее в муках сомнений. Насколько он мог судить, для нее кризис уже миновал, но вряд ли то же самое можно было сказать о нем самом. В тот вечер в его жизни тоже наступил своеобразный перелом, и страх, что это может повториться снова, похоже, только усиливался. Когда он произносил речь для экономистов и бизнесменов, собравшихся за ужином, на него вдруг нашло затмение и, хотя перед ним лежали его заметки, он не сумел продолжить. Разумеется, время от времени все теряют нить, иногда это даже забавно. Но растеряться так, как он тем вечером, и потом не собраться с мыслями... Нет, это нельзя было свести к шутке.

Он не понимал, как его мысли, такие ясные и четкие, такие полные смысла и целенаправленности, могли вдруг испариться в тот самый момент, когда он начал превращать их в слова. Это было все равно как укусить воздух вместо яблока или тонуть, зная, что умеешь плавать. Он всматривался в лица вокруг себя и ничего не мог понять. Он не осознавал ничего, кроме пустоты пространства, в котором находился, и странной, отдающейся эхом тишины. Он точно не знал, много ли прошло времени, прежде чем он извинился и вышел. Его уход сопровождали слабые, недоуменные аплодисменты. Кто-то подошел спросить, все ли с ним в порядке. Теперь Дэвид не мог вспомнить, как ответил. Он надеялся, что никому не нагрубил.

Его взгляд продолжал скользить по людям внизу: туристы, политики, полицейские, которые ходили парами, выделяясь в толпе своими флуоресцентными жилетами, точно яркие актеры в сером балагане. Но его мысли были далеко. Ужас перед тем, что с ним происходит, затягивал, как болото. Он уже давно преследовал Дэвида: все время, пока Катрина болела, и после скользил по пятам как тень, зачастую слишком маленькая, чтобы ее замечать. Но в последнее время он разросся до таких размеров, что его стало невозможно игнорировать. Дэвид боялся посмотреть в лицо своему страху, но тем не менее заставил себя проверить симптомы онлайн, заранее зная, каким будет наиболее вероятный диагноз. Выяснилось, что провалы в памяти и нарастающая тревога могут объясняться несколькими причинами, но он снова и снова возвращался мыслями к той, которой боялся больше всего. Нет, этого не может быть... Боже правый, этого просто не может быть!

Поскольку ничего не известно наверняка, необходимо постоянно напоминать себе, что он может ошибаться, что стресс и горе, которые, похоже, с каждым днем одолевают его все сильнее, действительно могут сказываться настолько серьезно. Месяцы, недели и дни перед кончиной жены были тяжелейшими в его жизни. Даже теперь воспоминания о том, как она страдала от боли и страха умереть — и не только из-за того, что могло ждать ее после, но и потому, что ей невыносимо было расставаться с ним, — жестоко мучили его совесть и сердце. Меньше всего Дэвиду хотелось видеть, как она страдает, но в последние дни Катрина подвергала себя мукам, которые он был не в силах облегчить.

«Послушай, — прохрипела однажды Катрина, глядя на него заплывшими, пожелтевшими глазами, — я знаю, что ты думал о ней все эти годы, хотел ее и, скорее всего, тысячу раз пожалел о том дне, когда решил остаться со мной. Но я хочу, чтобы ты знал, Дэвид: самым важным для меня всегда было твое счастье. Я прожила с тобой чудесную жизнь и за это благодарю тебя всей душой. Но если ты пойдешь к ней, это будет означать, что моя жизнь не имела другого смысла, кроме как служить досадным препятствием между ней и тобой».

Дэвид был бы рад сказать, что в конце концов Катрина отошла мирно, без страха в сердце, но случилось иначе. Он час за часом ждал, что вновь увидит нежную, самоотверженную жену, какой он ее всегда знал, но она так и не вернулась, по крайней мере к нему. «Она не сделает тебя счастливым, Дэвид, — шептала Катрина из последних сил. — Не сможет, потому что она теперь другой человек. Прошло слишком много времени».

В то время Дэвид отказывался принимать слова жены близко к сердцу, зная, что это эмоциональный шантаж, такой же отвратительный и пагубный, как болезнь, которая пожирала ее. Поэтому, когда Катрины не стало, он сказал себе, что нельзя позволять ее безумному лепету и бреду затмевать всю его оставшуюся жизнь. Катрина, которую он любил больше тридцати лет, была Катриной, которая всегда желала ему счастья, а не той женщиной, которую болезнь превратила в чужого ему человека.

Когда, точно кара небесная, мысли Дэвида опять захлестнул страх перед тем, что с ним может быть не так, он почувствовал, что в горле пересохло, а сердце сжалось. Сейчас он испытывал особую, новую тоску по Катрине. Они с ней были не только мужем и женой, но и лучшими друзьями. И теперь, когда он в минуту жестокого отчаяния не мог довериться ей, смерть жены ложилась на него еще более тяжким бременем. Дэвиду даже в голову не приходило поговорить с Лизой — они недостаточно хорошо знали друг друга, чтобы он стал делиться с ней таким. А может, он молчал, потому что не мог разрушить мечты Лизы или не в силах был принять самой мысли, что может потерять ее.

Услышав стук в дверь, Дэвид подавил желание сказать посетителю, кем бы тот ни был, чтобы он уходил, и, вернувшись за стол, пригласил войти.

В дверь просунул голову Майлз.

— Ивонн поедет с вами на такси до вокзала, — сказал он.

— Ивонн?

Майлз поднял брови.

— Ваш медиа...

— Да, конечно, — раздраженно прервал его Дэвид. — Извини, я задумался. Ты собрал всю информацию, которая может мне понадобиться? Я хотел бы просмотреть ее в поезде.

— Разумеется. — Майлз вошел в комнату и закрыл за собой дверь. — Если у вас есть минутка, — начал он с каким-то необычным для себя неуверенным видом, — мне кажется, сейчас подходящее время для одной темы, которую мне никак не удается с вами обсудить.

Дэвид смерил его пристальным взглядом.

— Это вполне может оказаться пустяком, — продолжал Майлз, заметно робея с каждой минутой, — но я подумал, что должен предупредить вас.

— К чему ты ведешь? — нетерпеливо спросил Дэвид.

Майлз собрался с духом и сказал:

— Боюсь, что к Лизе и неким сведениям, которые, как мне сказали, удалось о ней раскопать одному помощнику министра иностранных дел и его команде.

Дэвид сузил глаза.

— И что это за сведения? — зло спросил он.

Выдавливая слова через силу, Майлз проговорил:

— По всей видимости, они нашли какие-то свидетельства, которые связывают ее, а точнее человека, с которым она когда-то была близка, с отмыванием денег.

Лицо Дэвида сделалось холодным как лед.

— Прошу, не стреляйте в гонца, — Майлз поднял вверх руки. — Я просто подумал, что вам следует знать... Насколько мне известно, обвинений не выдвигали, но похоже, что у мужчины, с которым у нее были отношения, несколько сомнительная репутация...

Дэвид внезапно взорвался.

— В прошлом Лизы нет ничего такого, о чем бы я не знал, Майлз, — заорал он, — так что, если ты или какой-то... какой-то... Ты... не подтолкнешь...

Дэвид схватился за голову, и Майлз бросился к нему.

— С вами все в порядке? — обеспокоенно спросил он.

— Нормально, — огрызнулся Дэвид и, не глядя на Майлза и не говоря больше ни слова в защиту Лизы, схватил портфель и пиджак и выскочил из комнаты.