Глава 14
Ближе к вечеру того же дня Фицроджер стремительными шагами пересекал монастырский двор, направляясь к лазарету и на ходу стаскивая с рук охотничьи рукавицы. Этот день вряд ли можно было назвать одним из лучших в его жизни.
Сначала ему пришлось утихомиривать Генриха, возмущенного тем, что на простынях не осталось следов крови, которые можно было бы сунуть под нос Ланкастеру. Да вдобавок он каждую минуту ждал подвоха от своей непредсказуемой жены. Ведь достаточно было одного неосторожного слова или жеста, чтобы выдать истинное положение дел. Именно поэтому ему не следовало ехать на охоту, бросив ее на съедение ненасытному графу. Как ему казалось, она не скрывала своего расположения к этому коварному, скользкому старикашке. Наверняка он не постесняется пустить в ход любые уловки и будет играть на ее любви к дорогому усопшему отцу.
У самого Фицроджера слово «отец» никогда не вызывало теплых чувств.
Хуже всего было то, что он так и не нашел способа выйти из этого дурацкого тупика. Почему бы ему и правда не взять девчонку силой, положив конец всем проблемам? Не она первая и не она последняя будет оплакивать свою женскую долю, чтобы со временем забыть о боли, испытанной в первую брачную ночь. Не исключено, что почти все они так напрягаются от страха, а потому взять их можно только силой.
Он знал, что при необходимости тоже поступит так.
Это не давало ему покоя.
Слава Богу, Генрих пока ничего не заподозрил, иначе Бастарду пришлось бы доказывать свою мужскую состоятельность при помощи меча, к тому же король мог вспомнить о праве первой ночи и лично лишить Имоджин невинности. Фицроджер не сомневался, что Генрих готов на все, лишь бы добиться своей цели.
Однако короля можно понять. Ему было бы гораздо проще разговаривать с Ланкастером, имея столь веское доказательство на руках, как окровавленная простыня. Это тревожило Фицроджера с каждым днем все сильнее. Имоджин забрала над ним слишком большую власть.
И какого черта ее вдруг понесло в этот монастырь?
Они с Генрихом вернулись в замок, недовольные сегодняшней охотой, и узнали, что Имоджин осталась ночевать в монастыре. Генрих высказался по этому поводу грубо и однозначно. Брак заключен, расторгать его он не собирается, а Имоджин следует немедленно вернуться домой, чтобы исполнять обязанности гостеприимной хозяйки и любящей супруги.
Ее поступки могли поставить в тупик кого угодно. Если она решила сбежать, то мужской монастырь меньше всего подходил ей в качестве убежища, ведь никто ее здесь не оставит, будь она хоть трижды его покровительницей. У монахов свои правила, и они не потерпят в своих стенах женщину в ночные часы.
Привратник сказал, что Имоджин все еще здесь, и заверил его, что она цела и невредима. Фицроджер немедленно отправился за ней, полный решимости вернуть беглянку в замок — пусть даже придется тащить ее на руках. Ему очень хотелось отвесить ей пару оплеух. Прямо руки чесались!
На полпути к лазарету его остановили звуки музыки.
Это была вечерня, и умиротворяющие голоса святых братьев легко лились над травой и деревьями. Их пение чудесно гармонировало с жужжанием насекомых и птичьими трелями в монастырском саду. Застигнутый врасплох на этом островке мира и покоя, Фицроджер особенно остро почувствовал, как неуместен здесь запах крови, исходивший от его охотничьего костюма.
Пожалуй, ему не мешало бы вымыться, прежде чем спешить сюда.
Братья пели о своих страхах перед ночной тьмой и о страхе перед смертным грехом — символом тьмы вечной. Они молили Господа защитить их от мрачных теней.
Фицроджеру довелось в детстве пожить и в монастыре. Родные его матери отослали его в дальний монастырь, о чем немедленно пронюхал Роджер из Клива. Он вынудил монахов выгнать мальчишку за ворота.
Ему некуда было податься, и он добрел до Клива. В тот момент и началась его взрослая жизнь — к добру или к худу, он и сам тогда не знал этого.
Роджер из Клива приказал бросить своего нежеланного сына в подземную темницу, не скрывая твердого намерения забыть о его существовании навсегда. В ужасной норе дрожащий от ужаса мальчик пытался молитвами отогнать чудовищ, притаившихся во тьме.
Это ему не помогло.
Воспоминания об испытанном тогда ужасе стали причиной единственной слабости, с которой ему так и не удалось совладать, — это был страх перед темным, замкнутым пространством.
Зубами и ногтями он проложил себе дорогу к новой жизни, но теперь над ним снова нависла угроза в лице испуганной девчонки. Он мог сломать ее, но не мог приручить. Она боялась его, но не уступала.
И это напомнило ему, зачем он приехал сюда. Фицроджер двинулся дальше.
Брат Майлс не участвовал в вечерне, он как раз направлялся в лазарет.
— Добрый вечер, милорд.
— Добрый вечер, святой брат. Надеюсь, моя жена здесь?
На лице монаха проступила озабоченность: его насторожил раздраженный тон нового лорда.
— Конечно, лорд Клив. Она сидит с Бертом Твитчемом, потому что считает себя в ответе за его рану.
— Клянусь распятием, если бы я сидел у одра каждого солдата, которого мне пришлось отправить на смерть, то отсидел бы весь зад до мозолей!
— Тем не менее вы каждый день навещаете нас, милорд.
Взгляды двух мужчин встретились: один был силен телом и искушен в военной науке, другой был крепок духом и давно изучил все человеческие слабости и недостатки.
Фицроджер заговорил первым:
— Глядя на вас, можно подумать, что вы охраняете этот коридор от меня, брат Майлс.
— Не думаю, что мне удастся остановить вас, если вы захотите пройти, но если вы собираетесь наказать свою жену, лорд Клив, я прошу вас заняться этим в другом месте.
— Почему я должен ее наказывать?
— Мне тоже непонятно — почему, и тем не менее это желание написано у вас на лице.
— Я всего лишь хотел проводить ее домой. — Фицроджер заставил себя говорить более спокойно. — Она не может пренебрегать своими обязанностями, когда в замке гостит король.
Брат Майлс не двинулся с места.
Фицроджер шагнул вперед и услышал приглушенный голос своей жены. Он показался ему слегка охрипшим. Черт побери, что она там делает?
Имоджин очень устала за этот день, но стоило ей замолчать, как легкое подрагивание руки Берта заставляло ее продолжить рассказ. Ему стало совсем худо, и жар лихорадки сменился обильным потом. То и дело к ним заходил брат Майлс и старался влить больному в рот хоть немного травяного отвара. Походя он заметил, что присутствие Имоджин и разговоры могут облегчить несчастному его последние часы.
Берт дышал все реже, и пару раз Имоджин показалось, что он затих навсегда, но потом его грудь опять вздымалась с хрипением и бульканьем, и она снова начинала говорить. Теперь уже было ясно, что хрипит и булькает у него не в горле, а в груди, где зияла ужасная рана. Она помолилась про себя, чтобы Господь ниспослал ему быструю смерть — ради него, а не ради себя.
Что-то отвлекло ее внимание, и она оглянулась. На пороге стоял, прислонившись к косяку, Фицроджер и следил за ней. Солнце било ему в спину, и трудно было разглядеть его черты. Однако вся его фигура излучала угрозу, отчего Имоджин невольно вздрогнула. Тем не менее ей хватило отваги предостерегающе прижать палец к губам.
Он кивнул, приказывая ей выйти в коридор, но едва она попыталась отнять руку, Берт сжал ее с удивительной силой. Она беспомощно оглянулась на Фицроджера, но тот лишь упрямо вздернул подбородок.
— Берт, — сказала она, — мне надо на минуту выйти. Но я обещаю скоро вернуться.
Он с неохотой отпустил ее руку, и она вышла в коридор с бешено бьющимся сердцем. Она ждала, пока муж заговорит первым.
— Что ты здесь делаешь? — Его голос звучал глухо, но Имоджин ясно слышала, как в нем клокотала ярость. До сих пор ей еще не доводилось становиться причиной такой жгучей ярости.
— Я навещала раненых. — Имоджин не могла понять, чем недоволен ее муж.
— Ты никогда не делала этого прежде.
— Мой отец не одобрял этого, и я просто не думала…
— Пожалуй, мне тоже не следует этого одобрять.
— Почему?
Только теперь она заметила, что Фицроджер не успел сменить охотничий костюм и был весь испачкан кровью и грязью. Она не удержалась и брезгливо поморщилась.
— Мой вид оскорбляет тебя? — сухо поинтересовался он. Угрозы в его голосе больше не было слышно.
— Тебе не помешало бы помыться.
— Что я и собирался сделать в надежде, что моя жена уже приготовила для меня горячую ванну!
— Прости. — Имоджин покраснела, вспомнив, как мыла ему спину. — Если бы не Берт, я успела бы вернуться в замок раньше тебя.
— Ты не собиралась здесь оставаться? — Он впился в нее взглядом.
— Не думаю, что они позволили бы мне остаться, да и зачем?.. Ты решил, будто я сбежала от тебя?
— Не буду скрывать — такая мысль приходила мне в голову. Гонец сообщил лишь о том, что ты осталась, и не сказал ни слова о твоем возвращении.
— Ох, прости. Я не думала, что так получится. — Ее неприятно поразила легкость, с какой он решил, будто она сбежала.
Повисло молчание, нарушаемое лишь отдаленным пением монахов да хриплым дыханием умирающего солдата.
— Я должна вернуться к нему, — произнесла она.
Но Фицроджер поймал ее за руку, не давая двинуться с места.
— Я не могу позволить тебе уйти к Ланкастеру, Имоджин!
Имоджин и сама думала об этом, все еще не решив, правильно ли она поступает, последовательно разрушая планы Ланкастера. Завершен их брак или нет — он все равно ставит Фицроджера под удар.
— Король обещал графу другую невесту, не менее богатую, чем я, — пояснила она. — Что мешает ему найти такую же для тебя?
— Но тогда ее земли не будут граничить с моими.
Имоджин честно пыталась найти в его словах хоть немного нежности — и не нашла. Ну что ж, они уже обсудили все условия их контракта. Он делится своей силой, она — богатством.
— Он найдет тебе такую, которая не станет драться в постели, — прошептала она.
Он отпустил ее руку и провел пальцами по нежной шее.
— Я не боюсь драки. Меня останавливает твой страх.
— Очень жаль. — Имоджин даже зажмурилась от стыда.
— Мне тоже. — Он осторожно приподнял ее лицо за подбородок. — Посмотри на меня.
Имоджин повиновалась и была захвачена врасплох тревогой, читавшейся в его глазах.
— Мне придется взять свое слово назад, Имоджин. Я не хочу тебя торопить, но Ланкастер может что-то заподозрить. Я не могу позволить ему опротестовать наш брак.
— Надеюсь, этого не случится, — прошептала Имоджин, хотя понимала, что скорее всего ему придется взять ее силой, и заранее трепетала от страха. — Я… я… — Слова не шли у нее с языка, стоило ей подумать о том, чтобы признаться Фицроджеру в совершенном грехе.
— Что ты натворила? — Он больно сжал ее плечи, мигом забыв о тревоге и страхах.
Имоджин, чувствуя себя абсолютно беспомощной перед этими холодными зелеными глазами, с трудом выдавила из себя:
— Я поклялась на кресте, что это… что это уже случилось!
— Тс-с! — Он прижал руку к ее губам. Его глаза загадочно сверкнули в сумерках, и впервые за весь день он улыбнулся: — Это правда?
— И нечего усмехаться, Фицроджер! — резко отстранилась она. — По-моему, Ланкастер не заслуживает доверия, и я не собираюсь отдавать Кэррисфорд в руки предателя. Если хочешь, можешь передать Красавчику, что граф наверняка состоит в сговоре с герцогом Робертом.
— Мы и так это знаем. — Он привлек ее к себе, и она не сопротивлялась, хотя и не попыталась его обнять.
— Монахи вышвырнут нас за разврат, — тихо засмеялась она.
— Нам все равно придется уехать. — Он легонько коснулся ее губ.
— Нет, ни за что! — Вот теперь она ожила и начала вырываться. — Я обещала Берту!
— Имоджин, будь благоразумна! Он все равно без сознания! Король желает видеть тебя в Кэррисфорде. Он с нетерпением ждет, когда ты станешь его угощать и развлекать.
— Вот и развлекай его сам! А я дала слово Берту!
Тогда он просто перекинул ее через плечо и понес к выходу.
Имоджин дернулась, но решила не тратить силы понапрасну: она все равно не сможет вырваться из его железных рук. Когда они оказались в конюшне, Фицроджер опустил ее на пол и окинул внимательным взглядом.
— До тебя дошло, что я прав? — Он все еще ей не верил.
— С твоей точки зрения иначе и быть не может, — сердито проговорила она, поправляя платье. — Я не стала бороться с тобой, господин мой супруг, потому что знаю: ты гораздо сильнее меня. Но я все равно при первой же возможности вернусь к Берту. — Она направилась прочь.
Он схватил ее за руку и повернул к себе.
Они стояли неподвижно, скованные душившим их гневом. Тем временем вечерня закончилась, и монахи вышли из часовни.
— Надо полагать, что, если я доставлю тебя в Кэррисфорд, ты сбежишь, как только я отвернусь?
— Да. — Она обмирала от страха, но не собиралась сдаваться.
— Я мог бы привязать тебя к кровати.
— Да.
— Он не доживет до рассвета! — Фицроджер с трудом сдерживал гнев.
— Тем более я должна быть с ним.
— Имоджин! — Он вдруг отпустил ее руку. — Я могу сломить тебя, если ты не покоришься!
— В последнее время я только и делаю, что покоряюсь тебе, господин мой супруг! Не пора ли и тебе научиться покорности?
Его глаза как-то странно сверкнули. Имоджин не могла сказать, был ли это гнев или другое чувство, но твердо знала: ее покорность может быть оправдана исключительно интересами Кэррисфорда и зависящих от нее людей. А в этом случае она не имеет права покоряться. Там, в больнице, умирает человек, пострадавший из-за нее, и ее присутствие и ее голос облегчают ему последние часы.
— Я сейчас же возвращаюсь к Берту, — отчеканила она. — Если ты хочешь остановить меня, тебе придется прибегнуть к силе. А если за это время он умрет, едва ли я смогу когда-нибудь тебя простить.
Фицроджер так сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев, и Имоджин болезненно поморщилась.
— Ты совсем его не знаешь! Он вовсе не святой! Он был выпивохой и бабником.
— По-твоему, это сейчас важно? — Она храбро встретила его взгляд.
Он поднял руку, как будто собираясь ее ударить, но передумал.
— Очень хорошо. Оставайся. Я вернусь, как только смогу. Не смей покидать монастырь без меня. Я не хочу, чтобы ты возвращалась ночью под охраной жалкой горстки людей. Свою охрану я тоже оставлю здесь. Это место слишком легко взять штурмом.
Имоджин и в голову не могло прийти, что по соседству с Кэррисфордом ей может угрожать опасность.
— Но кто…
— Уорбрик! — воскликнул он, развернулся и выбежал из конюшни.
Имоджин застыла на пороге, глядя ему вслед и стараясь прийти в себя. Еще вчера она не поверила бы, что посмеет не только спорить с Фицроджером на равных, но даже одержать над ним победу.
А теперь, хотя она по-прежнему не сомневалась в своем праве провести эту ночь возле Берта, ее поступок уже не казался ей очень разумным. Она совсем забыла, что ей по-прежнему следует опасаться Уорбрика. Фицроджер обеспечил ей безопасность, и у нее как-то вылетело из головы, что она все еще остается наградой, за которой идет охота. Хуже того, она все еще девственна, а значит, может принадлежать любому, кто первым до нее доберется.
Вернувшись к Берту, она застала там брата Майлса. Похоже, он удивился, вновь увидев ее здесь. Берт метался в бреду.
— Кажется, ему действительно не хватало вас, леди Имоджин. Но он совсем плох.
Имоджин вернулась на свое место и взяла Берта за руку, а другой рукой погладила его по лбу.
— Я вернулась, — произнесла она. — Это был лорд Фицроджер, но ему пришлось вернуться в Кэррисфорд, чтобы не оскорблять короля. Вообще от этих королей одно беспокойство. Я уже говорила тебе, что этот король не постеснялся навезти в замок целую толпу развратных женщин? Я бы никогда в жизни не…
Берт затих, и Имоджин показалось, будто брат Майлс едва заметно улыбнулся, прежде чем отправиться к другим больным.
Раненому с каждой минутой становилось все хуже. Лицо его заметно отекло, и когда брат Майлс снова зашел к ним в келью, он сказал, что это жидкость разливается под кожей. Они ничем не могли этому помешать. Страдалец снова стал метаться, и голос Имоджин больше не действовал на него успокаивающе, хотя Берт упрямо не выпускал ее руки. Будь у него достаточно сил, он запросто сломал бы ей пальцы.
Он истекал холодным потом, а его сердце билось слабо и неровно.
Имоджин больше не пыталась отвлекать его разговором, она опустилась на колени возле кровати и стала молиться об избавлении его от мук. Только когда на его отечную руку упали прозрачные капли, до нее дошло, что она плачет. Она плакала и не могла остановиться.
Брат Майлс вошел в комнату и задержался, вполголоса молясь вместе с ней.
Конец наступил внезапно. Берт сделал последний судорожный вздох и перенесся в мир иной.
— Слава тебе, святой Иисус! — выдохнула Имоджин, опустив голову на холодную руку Берта.
Кто-то поднял ее и повлек прочь от его кровати. Она не сразу поняла, что это Фицроджер.
— Куда?.. — машинально спросила она.
— Я уже давно здесь и тоже отдавал свой долг. В конце концов, в этом есть и моя вина. Я должен был догадаться, что в твоих руках Берт станет мягче воска.
Имоджин разразилась горькими рыданиями. Ее подняли сильные руки и куда-то понесли. Она считала, что ее несут к лошадям. Хотя Имоджин не верилось, что она сумеет удержаться в седле, уроки последних дней свидетельствовали, что в определенных условиях человек может творить чудеса.
Но вместо этого ее уложили в постель.
Она рассеянно обвела взглядом тесную келью, освещенную свечами.
— Где это мы?
— В комнате для гостей. Обычно женщинам приходится ночевать в специальном доме за стенами монастыря. Но мне удалось убедить добрых братьев, что ради твоей безопасности тебя нельзя выпускать за ворота. Столь серьезное нарушение правил можно объяснить только тем, что за все здесь заплачено из твоего кармана. Однако нам поставили условие. Мы не вступим в греховный плотский союз на святой земле. По-моему, нас не очень затруднит это условие, не так ли?
Имоджин села в постели и почувствовала, что все тело ее болит от усталости.
— Да, я не думаю, что нас это затруднит. Скажи, как там король? Он сильно разозлился?
— Как только я его заверил, что ты и не думала бежать, он тут же выставил тебя образцом женской добродетели и сострадания. А вообще ему сейчас не до тебя. Он снова планирует войну. Пришел ответ от Уорбрика, причем весьма дерзкий.
— Король пойдет против него?
— Он уже отдал приказ своим войскам двигаться к его замку. Как только с ним будет покончено, настанет очередь Беллема.
— Ты тоже поедешь с ним?
— Конечно. Думаю, тебе от этого будет только легче.
— А как же Ланкастер? — Имоджин постаралась не думать, что он опять прав. — Я не хочу с ним оставаться!
— Не беспокойся. Когда я буду уезжать, то сделаю так, что граф со своей свитой уедет вместе со мной.
— Надеюсь, он больше не представляет опасности, после того как я ему солгала?
— Не уверен. Он уступил, но не смирился. Кажется, он о чем-то совещался с отцом Вулфганом, и это придало ему новых сил.
— Я не говорила отцу Вулфгану, что все еще девственна, — ответила Имоджин на его невысказанный вопрос.
— Так я и думал. Но не мог ли он сам догадаться?
Имоджин знала, что раньше так бы и случилось, однако она надеялась, что сумела скрыть от капеллана правду.
— Не знаю.
— Должен ли я напомнить, — холодно проговорил он, — что ты собиралась от него избавиться?
— Я хотела ему все сказать, — Имоджин невольно потупилась, — но потом поехала сюда. — В глубине души она понимала, что просто трусливо сбежала, чтобы не объясняться со священником.
Фицроджер развалился на жесткой скамье, попивая вино и глядя на жену. Ей стало неловко под его взглядом.
— Я не шутил, когда говорил с тобой час назад.
— Знаю. Я тоже не шучу. Если будет нужно, возьми меня силой. Я не хочу оказаться в лапах у Ланкастера. Конечно, не исключено, что в Англии есть жених, которого я предпочла бы тебе, но вряд ли я сумею его отыскать.
Он лишь презрительно поднял брови, и она подумала, что ее речь выглядит грубой и циничной, но не менее грубыми были и его слова. В ответ он лишь проговорил:
— Значит, пока ты его не найдешь, я могу спать спокойно?
— Я умею держать слово, милорд. — Имоджин посмотрела ему в глаза. — Лишь один раз в жизни я дала ложную клятву, но это было в первый и последний раз.
— Стало быть, мне тоже ничего не остается, как стараться держать слово, — процедил Фицроджер с язвительной улыбкой. — Уверяю тебя, я делаю все, что могу.
— Знаю, — ответила Имоджин. — И поэтому я тебе верю.
— Вот как? — Его взор был холоден и непроницаем. — Тогда отправляйся в постель. Кроме ночного горшка в коридоре, здесь больше нет никаких удобств.
Имоджин вышла на минуту в коридор и вернулась, скептически разглядывая узкую кровать.
— На такой вряд ли мы поместимся вдвоем.
— Я лягу на полу. Меня это не смущает, зато мы наверняка избежим соблазна вступить в греховный союз. — Издевательские нотки в голосе мужа говорили Имоджин, что он готов сорваться в любую минуту.
Она сняла украшения и тунику и легла в кровать в нижней сорочке. Она смотрела, как аккуратно он положил свой меч: так, чтобы он был под рукой. Только теперь она заметила, что его латы, шлем и щит лежат тут же, рядом. Это было второй раз в жизни, когда она видела Фицроджера в полном боевом облачении.
— Ты боишься, что здесь на нас могут напасть? — спросила она.
— Времена такие, что напасть могут где угодно. И это одна из многих причин, по которой я служу Генриху. Англия нуждается в твердой руке, чтобы люди могли спать спокойно в своих кроватях.
— А ты уверен, что он может стать этой рукой?
— О да! Что-что, а хватка у Генриха железная.
— Иногда ты говоришь так, будто он тебе совсем не нравится.
— Иногда я сам себе не нравлюсь, — проговорил Фицроджер. — Генрих, как и я, обладает способностью выполнять то, что должно быть выполнено, и если у него есть выбор, он находит правильное решение. Умение и решительность — вот что приносит ему победу.
— Очень хочется, чтобы в стране воцарился мир.
— Так и будет.
— А как же Уорбрик?
— От него скоро останутся одни воспоминания.
— Но зачем я ему нужна?
— В основном из ненависти. Никто из этой семейки не любит терпеть поражение. Но гораздо больше, чем твое дивное тело, их с Беллемом привлекают богатства Кэррисфорда. Они хотят захватить тебя и потребовать выкуп.
— Завидная у меня участь, — проворчала Имоджин, — быть ходячей казной. И ты будешь им платить?
Невольное дрожание его рук сказало ей о многом.
— Этой семейке придется потрудиться, чтобы отнять у меня кого бы то ни было.
Кого бы то ни было. То есть не только его жену. Она — всего лишь способ достижения цели для всех этих людей. Старательно прокашлявшись, она храбро заявила:
— Сейчас я бы не возражала.
— Быть схваченной Уорбриком? — изумился он.
— Нет. — Она знала, что краснеет. — Вступить в греховный союз.
— Это тебе только кажется, — фыркнул Фицроджер.
— Я хочу попытаться.
— Я дал слово, что мы не сделаем этого, а я никогда не нарушаю обещаний без серьезных причин. Лучше спи.
— Я знаю, что тебе тошно на меня смотреть, но я бы хотела… — У Имоджин было такое чувство, будто ее оплевали.
Он негромко выругался, встал и подошел к кровати.
Имоджин смотрела на него снизу вверх, и от этого он казался особенно грозным. Но она знала, что трепещет не от страха, а от желания. И у нее появилась надежда, что сейчас у них все могло бы быть по-другому.
— С чего вдруг такая поспешность? — удивился он. — Я же сказал, что не собираюсь тебя позорить.
— Конечно, не собираешься! — ехидно ответила она. — Как-никак я — Сокровище Кэррисфорда!
— Вот именно. И что с того?
Она опустила взгляд и обнаружила, что ее пальцы нервно комкают простыню. Ничего удивительного, что ее предложение показалось ему глупостью.
— Моя клятва, — напомнила она. — Я не могла покаяться в грехе, потому что тогда пришлось бы выложить всю правду. Я не могу… Я надеялась, что аббат даст мне дельный совет, но он уехал…
Он наклонился, осторожно отнял у нее простыню и расправил складки. Имоджин всматривалась в его лицо, погруженное в тень, тщетно пытаясь угадать, что на уме у этого человека и как отреагирует ее тело, если он все же примет ее предложение.
— Возможно, небольшая любовная игра, лишенная страха, пойдет тебе на пользу, — предположил он.
— Что это значит? — Его рот оказался совсем близко, и се губы раскрылись ему навстречу.
— Я обещал, что не буду вступать в греховный союз на земле монастыря, и не собираюсь нарушать обещание. Но есть много других удовольствий, о которых ты даже не догадываешься.
— Вот как? — Она ощутила, как тело ее окатила волна возбуждения. Он будет целовать ее, и это не разбудит в ней темные страхи.
Его губы двигались осторожно, почти лениво. Он не спешил целовать ее в полную силу, пока она сама не прижала к себе его голову и не впилась в его губы. Ей показалось, что она всю жизнь знала этот чудесный запах и что они удивительно подходят друг другу. В эти минуты она не могла представить, что когда-то сопротивлялась ему. Возможно, ей все-таки удастся уговорить его нарушить данное слово…
— Помни, — ласково промолвил он, на минуту отстранившись, — чтобы закрепить наш брак в постели, сегодня не может быть и речи!
— А я… я думала наоборот.
— Все равно этого не случится. Не забывай об этом.
А в следующий миг он уже лежал рядом с ней под одеялом, тесно прижавшись к ней на узкой кровати. Он обнял ее и поцеловал. Он гладил ее по спине, и она отвечала тем же. Одной рукой он ласкал ей затылок, и Имоджин в точности повторяла его действия. Сейчас она впервые узнала, какие мягкие у него волосы, хотя на вид они казались гораздо грубее. Ей доставляло удовольствие просто перебирать их пальцами.
Он успел принять ванну, и от него больше не пахло кровью, а только ароматными травами и свежей водой. Сквозь эти запахи пробивался некий особый запах, который Имоджин уже привыкла узнавать, — это был запах, принадлежавший только ему. Одного этого запаха было достаточно, чтобы заставить ее трепетать от возбуждения.
Он покрывал поцелуями ее лицо и шею, постепенно спускаясь к вороту сорочки, и в какой-то момент она задрожала, охваченная нетерпением.
Рука, гладившая ее бедро, лениво легла ей на грудь, и Имоджин снова вздрогнула. Она честно заглянула в самые потаенные уголки своей души, но не обнаружила там страха. Смелея с каждой минутой, она мысленно обшарила закоулки своего рассудка в поисках затаившихся там черных демонов, но не нашла ни одного. Они исчезли без следа, не оставив даже самого маленького темного облачка.
Он распустил ворот ее рубашки и потеребил губами сосок.
— Ох, почему это так приятно? — пролепетала она.
— Может, всеблагой Господь специально это придумал?
— Не смей так говорить! — Но она вовсе не хотела, чтобы он прекратил свои ласки.
— Пора нам обсудить предостережения отца Вулфгана, — прошептал он, щекоча ее пылавшую кожу. — Давай выкладывай все по порядку. Что он считает опасным?
— Я не хочу…
— Расскажи мне, Имоджин. — Он осторожно лизнул ее сосок.
— То, что ты делаешь! — выдохнула она. — Это опасно. И поцелуи, когда играют языками. — Она уже не могла остановиться, словно где-то внутри прорвало плотину. — И руки почти во всех местах. Все, кроме… ну, ты знаешь. Воткнуть его в меня. Но и это не запрещено лишь потому, что Господу угодны новые невинные души.
— Знаешь, этот человек просто рехнулся, — со вздохом проговорил он.
Имоджин тоже приходило это в голову.
— Похоже на то, — робко призналась она, чувствуя себя законченной еретичкой. — Вчера, когда он меня допрашивал, мне показалось, что он готов силой выпытать у меня все, чем мы занимались. Он как будто… Это звучит глупо, но он как будто сам… возбудился. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да. — Он оставил ее грудь, чтобы посмотреть на нее. — Я давно подозревал его в чем-то подобном. Итак, жена моя, позволишь ли ты мне поцелуи, когда играют языком, и руки почти во всех местах, и станешь ли ты наслаждаться моими ласками?
Годы послушания не так-то легко забыть, и Имоджин согласно кивнула.
— Помни, — повторил он, — никаких греховных союзов, но если ты позволишь, я сумею сделать тебе приятное. Это не имеет отношения к супружескому долгу или покаянию. Если тебе не понравится или ты снова почувствуешь страх — скажи мне. Да?
— Да, — ответила Имоджин, хотя твердо решила не останавливать его ни в коем случае. — Но что ты собираешься делать, если мы не будем…
— Вот это, — ответил он, снова приникнув к ее правой груди. Он немного отодвинулся, чтобы его пальцы могли одновременно играть с ее левой грудью.
Имоджин задрожала от наслаждения.
— Что я должна делать? — прошептала она.
— Ничего. Только скажи, если тебе будет больно или неприятно. — Он осторожно потеребил сосок зубами, отчего ее тело выгнулось ему навстречу, как тугой лук.
— Хорошо, — подбодрил он ее. — Мне нравится, когда ты отзываешься на мои ласки.
Имоджин зажмурилась, но, почувствовав, что он смотрит на нее, открыла глаза. Он наклонился и поцеловал ее. Она послушно раздвинула губы. Его рубашка щекотала напряженные от возбуждения соски, и Имоджин покрепче прижалась к нему, чтобы усилить это ощущение.
Он ласково рассмеялся ей в губы и отстранился.
— Ох, моя милая распутница, с тобой не захочешь, да согрешишь!
— Прости. — Она почувствовала себя виноватой.
— Тебе не за что извиняться. — Он снова ее поцеловал. — Я сам этого хочу. Я хочу, чтобы ты обезумела от наслаждения и чтобы я мог это видеть.
— Но разве это не нарушит данного тобой слова?
— Речь шла только о плотском союзе.
Имоджин заметила, что успела раздвинуть ноги, только когда он прижался к ней, к тому самому месту, что больше всего страдало от жгучей истомы. Она инстинктивно обхватила его ногами и тут же смутилась от собственной дерзости. Фицроджер понял ее чувства и заверил:
— Имоджин, мы не делаем ничего плохого. Ты не делаешь ничего глупого и неправильного. Только не стесняйся показать мне, что ты испытываешь.
Она сжала его ногами еще сильнее и подставила губы для поцелуя. Она не была уверена, но, кажется, он глухо застонал в ответ. Его руки скользили по ее телу. Она вздрогнула, когда он провел рукой по ее бедру и коснулся ягодицы, а потом прижал ладонь к самому интимному месту.
Она застыла на миг, скованная нерешительностью, и он ждал, пока она привыкнет. Имоджин чувствовала, как жадно пульсирует ее плоть под его горячей ладонью, моля о новых ласках, но ей казалось, что это место слишком чувствительно для любых прикосновений.
— Я не знаю, — пожаловалась она.
— Я хочу просто погладить тебя, очень осторожно. Я остановлюсь, как только ты скажешь.
— Как-то странно позволять кому-то себя там гладить. — Однако она подчинилась.
Его пальцы двигались легко и плавно, играя с самым чутким местечком.
— А может, и нет, — подумав, произнесла она, постепенно преодолевая скованность.
Она закрыла глаза, целиком сосредоточившись на обжигающих ощущениях, порожденных его лаской. И когда его губы снова сомкнулись на ее соске, Имоджин охнула от восторга.
— Ангелы небесные, направьте меня! — прошептала она. — Это так необычно! — И через минуту добавила: — Не останавливайся!
— Не буду.
У нее не было сил даже обнять его в ответ. Она широко раскинула руки и так вцепилась в края тюфяка, как будто от этого зависела ее жизнь.
— Можно мне тебя обнять? — задыхаясь, спросила она.
— Конечно.
Его рука действовала все более уверенно, и она приподнялась ей навстречу. Словно сквозь туман, до нее донесся его одобрительный шепот, побуждавший ее двигаться, отвечая на его ласки.
Зубы. Однажды он говорил что-то о том, что кусается… Она почувствовала его зубы на своем соске!
— Ты меня укусил!
Он поднял голову.
— Это… Я не против!
Он рассмеялся, и она снова почувствовала его зубы.
— Я не поверила бы в это ни за что в жизни, — пробормотала она. — Я не знаю, что мне делать. — От гулкого биения сердца у нее заложило уши, и все же она сумела расслышать его голос:
— Все хорошо, Рыжик. Позволь этому свершиться. Так и должно быть.
— Что? Скажи, что мне делать? — Ее возражения перешли в низкий стон, и ему пришлось заглушить его поцелуем. Она жарко целовала его в ответ, с трудом веря, что сумеет пережить эту бурю наслаждения, и глухо моля о пощаде.
И наконец это свершилось.
Очень удачно, что Фицроджер не прервал поцелуя, потому что она закричала, а тело ее забилось в судорогах. Он налег на нее всем своим весом, не позволяя вырваться, а его пальцы продолжали ласкать ее между ног. Ее тело сопротивлялось, оно словно обрело собственную жизнь, пока напряжение не разрешилось бурным экстазом.
Он не спешил убирать руку, но теперь касался ее едва-едва. Он по-прежнему лежал на ней, и его вес не казался ей больше огромным и удушающим. Медленно, осторожно он дал свободу ее губам, и Имоджин судорожно вздохнула, хватая ртом воздух.
— Боже милостивый… — вырвалось у нее.
— Иначе и не скажешь! — Его лицо снова стало непроницаемым, но она думала, она надеялась, что в глубине его зеленых глаз все же таится хотя бы капля душевного тепла.
Некоторая часть его тела упиралась ей в бедро, и она поняла, что он давно готов к соитию. Ее восторг был отравлен чувством вины.
— Но разве я не могу сделать что-то подобное тебе?
— Иногда. Но не каждый раз. Не думай, я не считаю себя обделенным. Ну, — подумав, уточнил он, — по крайней мере не слишком сильно. — Он медленно повернулся и привлек ее к груди.
Она ощутила под собой его твердое, горячее копье и шевельнулась — едва заметно. Такая твердая, переполненная кровью штука наверняка очень уязвима, и она боялась сделать ему больно. Он глухо охнул и сжал ее бедра.
— Нет, Имоджин!
Она внимательно посмотрела ему в лицо и пришла к выводу, что оно выражает не боль, а что-то другое. Несмотря на его железную хватку, ей удалось снова чуть шевельнуться.
Он наградил ее весьма увесистым шлепком, уложил на матрас, а сам выскочил из постели.
Имоджин села, довольно улыбаясь и совершенно не волнуясь из-за того, что ночная рубашка сползла и обнажила грудь.
— Разве ты не ляжешь со мной?
— Я говорил тебе, что буду спать на полу. Я дал слово монахам защищать их от вспышек твоей необузданной похоти, и, похоже, мне предстоит нешуточный бой!
На его лице не было и тени улыбки, когда он наклонился, чтобы задуть свечу, но Имоджин тихонько рассмеялась и скользнула под одеяло. Она ощутила вкус женской власти, когда ее не подавляли вина и страх, и это было самое восхитительное чувство на свете.
Наступила тишина, и она украдкой принялась ощупывать свое тело. Оно казалось таким же — а как же иначе? Ведь она все еще не утратила девственности. Но все же оно стало другим. Оно проснулось. И почувствовало голод. Она была абсолютно уверена, что на этот раз ничто не помешает им стать мужем и женой на деле, а не на словах.
Это чудо, этот восторг не имели ничего общего с жестоким насилием, которое она видела.
— Жаль, что ты не сделал этого раньше, — проговорила она во тьму.
— Насколько я припоминаю, я пытался это сделать.
— Если бы только ты не завел речь о демонах…
— Тогда мне это казалось глупой шуткой. Я недооценил влияние на тебя отца Вулфгана.
— Меня приучили поклоняться этому человеку, как святому. Не очень-то он приятная личность. Он несговорчивый, но честный. — Она все еще не справилась со своими сомнениями, и это прозвучало в ее голосе.
— И все же это не помешало твоему отцу зачать трех внебрачных детей. Вряд ли отец Вулфган одобрил бы такой поступок.
Имоджин вздохнула, снова проведя руками по ожившему телу.
— Ни за что бы не одобрил!
— Имоджин, — проговорил Фицроджер в темноте, — мне кажется, твоему отцу, как и многим другим отцам, было страшно представить тебя в постели с другим мужчиной. Отец Вулфган стал в какой-то мере его защитой, вместе с теми мужчинами, которые были допущены к тебе в качестве женихов. Он знал, что мужчины постарше могут и подождать.
— Ты ведь тоже готов был ждать, — мягко напомнила она.
— Но не так долго. Ты же не прочь заполучить меня прямо сейчас, разве не так?
Ее рука наткнулась на влажное местечко, которое только что ласкал ее муж, и она беспокойно дернулась.
— Да.
— Значит, завтра мы положим конец тому, что начали сегодня.
Имоджин готова была умолять его сделать это сейчас же, не откладывая, когда она забыла о страхах, а ее тело изнывает от голода, но он дал слово монахам.
Завтра она будет принадлежать ему целиком.
