Глава 16

Несмотря на то что Меррипен ясно дал знать всем слугам и работникам в поместье Рамзи, что Лео, а не он, является хозяином поместья, и слуги, и рабочие считали его за главного. Со всеми вопросами они в первую очередь обращались к Меррипену. И Лео это вполне устраивало – по крайней мере на то время, пока он знакомился с поместьем.

– Я не полный идиот, несмотря на то что с виду может так показаться, – сухо сообщил он Меррипену, когда они утром выехали осмотреть восточную часть поместья. – То, что ты сделал, разумно и рационально. Я не собираюсь все испортить, предпринимая попытки показать, кто тут хозяин. Но я должен сказать… что могу предложить некоторые усовершенствования, касающиеся жилья для арендаторов.

– В самом деле?

– Несколько недорогих изменений в планировке коттеджей сделают их более удобными и привлекательными. И если твой план состоит в том, чтобы в конечном итоге построить на территории поместья нечто вроде деревни, то стоило бы заранее позаботиться о том, чтобы эта деревня строилась по определенному продуманному плану.

– Ты хочешь поработать над планировкой? – спросил Меррипен, удивленный тем, что Лео, который не отличался деятельным характером, вдруг проявил интерес к делу и желание внести свой трудовой вклад в строительство.

– Если ты не возражаешь.

– Разумеется, я не возражаю. Это твое поместье. – Меррипен подозрительно на него посмотрел. – Ты собираешься вернуться к своей прежней профессии?

– Да. На самом деле это так. Но впрягаться в работу надо постепенно. Я мог бы начать с небольших архитектурных проектов. Так, в виде развлечения. А там посмотрим, куда заведет меня это хобби. И мне кажется разумным начать с проектирования домов для моих собственных арендаторов. – Лео усмехнулся. – Хотя бы потому, что, оставшись мной недовольными, они скорее всего не станут подавать на меня в суд в отличие от людей совсем посторонних.

В поместье с участками, покрытыми густым лесом, как в поместье Рамзи, прореживание леса необходимо производить каждые десять лет. По подсчетам Меррипена, прореживание не проводилось по меньшей мере лет тридцать, что означало, что леса придется избавлять от накопившихся за тридцать лет мертвых и больных деревьев, расчистить подлесок, чтобы дать возможность здоровым деревьям нормально расти.

К большому неудовольствию Лео, Меррипен настоял на том, чтобы лорд Рамзи вникал в процесс глубоко, и в конце экскурсии Лео знал о деревьях много больше того, что хотел бы знать.

– Правильное прореживание помогает природе, – сказал Меррипен в ответ на ворчание Лео. – В твоем лесу будет куда больше здоровых деревьев и ценность его значительно возрастет, если убрать все ненужное, чтобы помочь другим деревьям расти.

– Я бы предпочел оставить деревья в покое, чтобы они сами между собой разобрались, – сказал Лео.

Меррипен сделал вид, что не услышал его.

Для того чтобы лучше вникнуть в суть дела и узнать больше, а заодно и пополнить багаж знаний Лео, Меррипен организовал встречу с небольшой бригадой работавших в поместье лесорубов. Они направились в лес, чтобы решить судьбу некоторых помеченных деревьев, и специалисты объясняли, как измерить высоту и усредненное поперечное сечение дерева, чтобы примерно оценить количество древесины, которое можно с него получить.

С помощью рулетки, шеста и стремянки они провели некоторую предварительную оценку.

Лео и сам не понял, как случилось, что он оказался на вершине переносной лестницы, помогая замерять ствол.

– Могу я спросить, почему, – крикнул он вниз Меррипену, – ты стоишь внизу, а я торчу здесь, рискуя свернуть себе шею?

– Это твое дерево, – веско заметил Меррипен.

– И шея тоже моя!

Лео понимал, что Меррипен хочет пробудить в нем активный интерес к поместью и всему тому, что в нем происходит, ко всем делам – большим и маленьким. Похоже, что прошли те времена, когда помещик мог спокойно попивать портвейн, греясь у камелька. Для Лео стало не вполне приятным открытием то, что статус хозяина поместья значительно прибавил ему забот. Меррипен был твердо убежден в том, что хозяин должен вести себя по-хозяйски. Можно, конечно, делегировать полномочия управляющему, но тот, кто так поступает, всегда рискует оказаться не у дел.

Каждый день приходилось вникать в кучу дел, и список этих дел день ото дня становился лишь длиннее. К концу недели Лео начал понимать, какой непостижимый объем работ осилил Меррипен за последние три года. Большинство управляющих поместьями долгие годы этому учились, и большинство сыновей пэров с юных лет получали специальные знания относительно того, как вести дела в поместье, которое им предстоит однажды унаследовать.

Меррипену пришлось учиться всему этому – скотоводству, земледелию, лесничеству, строительству, землеустройству, финансовому учету, бухгалтерии – на ходу. Но, как оказалось, он идеально подходил для этой непростой должности. У него была блестящая память, он любил физическую работу, и он был на удивление въедливым, стремился вникнуть в любую мелочь и никогда не уставал.

– Признайся, – сказал как-то Лео после особенно скучного разговора относительно выращивания зерновых культур, – на тебя от всего этого временами нападает жуткая скука, не правда ли? У тебя, должно быть, тоже челюсти сводит от зевоты после часового обсуждения того, как часто надо делать севооборот и на какую глубину необходимо вскопать землю под кукурузу или бобы.

Меррипен тщательно обдумал сказанное Лео, словно ему никогда в голову не приходило, что в работе на земле может быть хоть что-нибудь скучное.

– Нет, если это необходимо обсудить.

И тогда Лео наконец понял. Если Меррипен поставил перед собой цель, то он не остановится, пока не дойдет до конца. Ничто, ни одна самая на первый взгляд незначительная деталь не ускользнет от его внимания. Никакие личные неприятности и невзгоды не смогут его отвлечь от дела. Трудолюбие и упорство, которое в прошлом Лео высмеивал в нем, нашли свое применение. И тому, кто встанет у Меррипена на пути, едва ли поможет хоть Бог, хоть дьявол.

Но у Меррипена была слабость.

Теперь уже все в семье знали о непреодолимом влечении, которое существовало между Меррипеном и Уин. О влечении, которому не суждено реализоваться. И все знали, что упоминать о нем нельзя, если не хочешь нарваться на неприятности. Лео никогда не видел, чтобы два человека с такой одержимостью боролись со страстью друг к другу.

Не так давно Лео без всяких колебаний сказал бы, что доктор Харроу – идеальная пара для его сестры. Брак с цыганом перечеркнул бы для Уин доступ в так называемое приличное общество. Однако в лондонском высшем свете не считалось предосудительным выйти замуж за того, за кого удобно, а любовь искать на стороне. Увы, Уин была не из тех, кто мог бы жить во лжи. Сердце ее было слишком чистым, чувства слишком искренними. Лео видел, как боролась его сестра за свое здоровье, и восхищался силой ее воли, упорством. Уин ни разу в жизни не покривила душой, ни разу никого не предала, и Лео решил, что было бы чертовски несправедливо, если бы его сестренка не получила в мужья того мужчину, которого хотела.

На третье утро по приезде в Гемпшир Амелия и Уин отправились на прогулку. День выдался ясным, тропинка была местами еще сырой, лужайки усыпаны маргаритками так густо, что, казалось, их покрывает только что выпавший снег.

Амелия, которая всегда любила гулять, шла так же легко и стремительно, как Уин.

– Я люблю Стоуни-Кросс, – сказала Уин, с наслаждением вдыхая ароматный прохладный воздух. – Здесь я чувствую себя даже больше дома, чем в Примроуз-Плейс, хотя никогда тут подолгу не жила.

– Да. В Гемпшире есть что-то особенное. Каждый раз, когда мы возвращаемся сюда из Лондона, я чувствую себя так, словно вырвалась из душной клетки на свободу. – Сняв шляпку, Амелия взяла ее за ленты и весело помахивала в такт шагам. Она необычайно живописно вписывалась в пейзаж с зелеными лужайками и россыпями цветов на них, с суетливо гудящими пчелами, вьющимися над ароматными цветками. – Уин, – сказала она наконец задумчиво-грустным голосом, – ты же знаешь, ты можешь не уезжать из Гемпшира. Тебя никто к этому не принуждает.

– Нет, я должна.

– Наша семья способна выдержать любой скандал. Посмотри на Лео. Мы же пережили все его…

– К вопросу о скандалах, – перебила сестру Уин. – Думаю, что мне удалось превзойти даже Лео.

– Лео невозможно превзойти, дорогая.

– Ты знаешь не хуже меня, что потеря женщиной добродетели может разрушить репутацию семьи куда легче, чем любой бесчестный поступок мужчины. Это несправедливо, но факт остается фактом.

– Ты не потеряла свою добродетель, – с раздражением сказала Амелия.

– Не потому, что мало прилагала к тому усилий. Поверь мне, именно этого я хотела. – Взглянув на старшую сестру, Уин увидела, что шокировала ее, и виновато улыбнулась. – Ты думала, что я выше этого, Амелия?

– Ну… Полагаю, да. Ты никогда не сходила с ума по красивым мальчикам, никогда не любила говорить о балах и вечеринках, никогда не мечтала вслух о будущем муже.

– Это из-за Меррипена, – призналась Уин. – Он был всем, чего я хотела.

– О, Уин, – прошептала Амелия. – Мне так жаль.

Уин ступила на подножку, ведущую к проему в каменной стене вокруг пастбища, и Амелия последовала за ней. Они шли по поросшей травой тропинке, которая вела на опушку леса и дальше к ручью, через который были перекинуты деревянные мостки.

Амелия взяла Уин под руку.

– В свете того, что ты только что сказала, у меня еще сильнее окрепла уверенность в том, что ты не должна выходить за доктора Харроу. Я хочу сказать, что тебе следует выходить за Харроу лишь в том случае, если ты сама этого желаешь, но не из-за страха скандала.

– Я хочу за него выйти. Он мне нравится. Я верю, что он хороший человек. И если я останусь здесь, жизнь превратится в сплошной кошмар как для меня, так и для Меррипена. Один из нас должен уехать.

– Почему это должна быть ты?

– Меррипен нужен здесь. Он плоть от плоти этого места. А мне действительно безразлично, где жить. Я искренне считаю, что для меня было бы лучше начать жизнь заново в новом месте.

– Кэм собирается с ним поговорить, – сказала Амелия.

– О, он не должен этого делать! Не от моего имени. – Гордость Уин восстала, и она, стремительно обернувшись к Амелии, приказала: – Не позволяй ему! Пожалуйста!

– Я не могу Кэму запретить с ним говорить, как бы ни старалась. Он не ради тебя намерен с ним поговорить, Уин. Он хочет это сделать ради самого Меррипена. Мы очень боимся за него. Кто знает, что может с ним случиться, когда он потеряет тебя навсегда?..

– Он уже меня потерял, – уныло констатировала Уин. – Он потерял меня в тот момент, когда отказался вступиться за меня. И после того как я уеду, он ничуть не изменится. Он никогда не позволит себе слабости. На самом деле, я думаю, он презирает все то, что дарит ему удовольствие, потому что, получая удовольствие от чего-либо, он может сделаться мягче. – Лицо ее свело от напряжения. Уин потерла лоб. – Чем больше он питает ко мне чувств, тем решительнее отталкивает.

– Мужчины, – пробормотала Амелия.

– Меррипен убежден в том, что ему нечего мне дать. В этом присутствует некое высокомерие, ты не находишь? Он за меня решает, что мне нужно. Он сбрасывает со счетов мои чувства. Он вознес меня так высоко на пьедестал, что эта высота освобождает его от любой ответственности.

– Не высокомерие, – тихо сказала Амелия. – Страх.

– Ну, я так жить не хочу. Я не хочу быть привязанной к своим страхам или к его страхам. – Уин почувствовала, как напряжение отчасти ее оставило. Теперь, когда она призналась сестре в своем чувстве к Меррипену, ей стало легче и спокойнее на душе. – Я люблю его, но не хочу тащить к алтарю силком. Я хочу иметь рядом мужа, который женится на мне по доброй воле.

– Конечно, никто тебя не может за это винить. Мне всегда претило, когда о женщине говорят, что она кого-то «подцепила». Словно мужчины – форель, которую мы должны сначала приманить, потом дождаться, когда она клюнет, а потом проворно тащить из воды, пока не опомнилась.

Уин против воли засмеялась.

Они продолжали идти по влажной, дышащей теплом земле. Когда они подходили к дому, то увидели экипаж, подъехавший к парадному входу.

– Это Джулиан, – сказала Уин. – Как рано! Должно быть, он выехал из Лондона задолго до рассвета. – Она ускорила шаг и успела подойти к карете как раз в тот момент, как Джулиан из нее вышел.

Долгая дорога из Лондона никак не отразилась на его внешности. Он был все так же собран, все так же с иголочки одет, все так же хорош собой. Сжав в ладонях кисти Уин, он с улыбкой заглянул ей в глаза.

– Добро пожаловать в Гемпшир, – сказала она.

– Спасибо, дорогая. Ты гуляла?

– Быстрым темпом, как положено, – с улыбкой заверила его невеста.

– Очень хорошо. Ну вот, у меня кое-что для тебя есть. – Харроу полез в карман и вытащил оттуда маленький предмет. Уин позволила надеть ей на палец кольцо. Она посмотрела на рубин, того оттенка красного, что зовется «голубиной кровью», оправленный бриллиантами и золотом. – Говорят, – сказал Джулиан, – что рубин дарит своему владельцу довольство жизнью и покой.

– Спасибо, это мило, – пробормотала она, подавшись ему навстречу. Закрыв глаза, она почувствовала, как губы его нежно прижались к ее лбу.

«Довольство жизнью и покой…» Если будет на то воля Божья, когда-нибудь она их получит.

Кэм сомневался, в своем ли он уме, приближаясь к Меррипену, работавшему на площадке, где складировали пиломатериалы. Какое-то время Кэм наблюдал за тем, как Меррипен помогает троим работникам разгружать повозку с массивными бревнами. Работа была опасной – ошибка могла стоить тому, кто ее совершит, здоровья или даже жизни.

С помощью установленных наклонно планок и длинных рычагов мужчины выкатывали бревна на землю медленно, дюйм за дюймом. Кряхтя от усилий, напрягая мускулы, они старались удержать вес. Меррипен, будучи самым крупным и самым сильным из них, стоял по центру, что значительно уменьшало его шансы на спасение, если придется отскочить в сторону.

Кэм поспешил на помощь брату.

– Отойди! – рявкнул на него Меррипен, заметив Кэма боковым зрением.

Кэм тут же остановился. Он понял, что у рабочих есть своя апробированная методика и своим вмешательством он вместо пользы может принести вред.

Он ждал, наблюдая, как одно за другим бревна складывают на земле. Рабочие тяжело дышали, упираясь ладонями в колени, пытаясь восстановиться после предельно тяжелой физической нагрузки. Все, кроме Меррипена, который втыкал в одно из бревен очень острый крюк. Он оглянулся и посмотрел на Кэма, не отпуская строп.

Меррипен был похож на самого дьявола – смуглый, потный, с горящими яростью темными глазами. Кэм неплохо успел его узнать за последние три года, но никогда еще не видел Меррипена таким. Он был похож на заклятого грешника, лишенного надежды на покаяние и не желавшего быть спасенным.

«Да поможет мне Бог», – подумал Кэм. Как только Уин выйдет замуж за доктора Харроу, Меррипен, вполне возможно, совсем съедет с катушек. Припомнив все то, что им пришлось пережить из-за Лео, Кэм тяжело вздохнул.

У него было желание сказать себе: «Все, я умываю руки». И действительно, неужели у него нет иных дел, кроме как сражаться за рассудок Меррипена? Может, оставить все как есть и дать Меррипену погибнуть, как он сам того желал? Не мог же Меррипен не понимать последствий своего выбора?

Но тут Кэм попробовал поставить себя на место Меррипена. Как бы он себя вел, если бы кто-то или что-то угрожало отнять у него Амелию? Уж точно не намного лучше. Он невольно даже посочувствовал Меррипену.

– Чего ты хочешь? – спросил Меррипен, отложив в сторону стропы.

Кэм медленно приближался.

– Харроу здесь.

– Я видел.

– Ты пойдешь в дом поздороваться с ним?

Меррипен бросил на Кэма ненавидящий взгляд.

– Лео – хозяин дома. Вот он пусть и здоровается с этим ублюдком.

– Пока ты будешь прятаться тут, на складской площадке?

Меррипен прищурил темные, как кофейная гуща, глаза.

– Я не прячусь. Я работаю. А ты мне мешаешь.

– Я хочу поговорить с тобой, фрал.

– Не называй меня так. И мне твое посредничество ни к чему.

– Кто-то же должен попытаться тебя вразумить, – тихо сказал Кэм. – Посмотри на себя, Кев. Ты ведешь себя в точности как скотина, в которую твой дядя барон хотел тебя превратить.

– Замолчи, – хрипло сказал Меррипен.

– Ты позволяешь ему решать за тебя, как ты проживешь остаток жизни. Ты сделал себя его рабом, – продолжал настаивать Кэм. – Ты сковал себя по рукам и ногам этими проклятыми цепями.

– Если ты не закроешь свой рот…

– Если бы ты только себе делал больно, я бы и слова тебе не сказал. Но ты делаешь больно и ей тоже, а тебе, похоже, наплевать…

Кэм не успел договорить, потому что Меррипен набросился на него, как разъяренный зверь. Оба они повалились на землю. Каждый из двоих старался подмять противника под себя. В конце концов Кэм высвободился и вскочил на ноги. Опытный боксер, он выставил блок, ловко уйдя от удара, когда Меррипен, ослепленный яростью, набросился на него.

Несколько рабочих бросились к Меррипену и, схватив его за руки, оттащили от Кэма. Еще два человека держали Кэма.

– Ты идиот! – крикнул Кэм, злобно глядя на Кева. Он стряхнул державших его людей. – Ты решил изгадить себе жизнь во что бы то ни стало, да?

Меррипен, набычившись, рванулся к брату, но рабочие повисли у него на руках.

Кэм презрительно покачал головой.

– Я надеялся, что у нас с тобой выйдет нормальный разговор, но ты, видно, нормально говорить не способен. Отпустите его, – бросил он рабочим. – Я могу с ним справиться. Легко победить человека, который не умеет владеть своими эмоциями.

При этих словах Меррипен предпринял усилие для того, чтобы сдержать гнев. Попытка далась ему, по-видимому, нелегко. Он стоял смирно, и ярость в его глазах потухла, оставив после себя лишь холодную ненависть. Постепенно, с той же осторожностью, с которой они обращались с тяжелыми бревнами, рабочие отпустили руки Меррипена.

– Ты закусил удила, – сказал ему Кэм. – И похоже, ты тут всем хочешь доказать, что поступаешь верно. Так что позволь мне избавить тебя от лишних усилий. Я согласен с тобой. Ты не для нее.

Когда Кэм ушел со двора, Меррипен продолжат злобно смотреть ему вслед.

Отсутствие Кева за ужином в этот вечер несколько омрачало обстановку, как бы ни старались все вести себя так, словно ничего особенного не произошло. Странное дело, он никогда не направлял застольную беседу, никогда не был в центре внимания, и все же отсутствие его скромной персоны можно было сравнить с отсутствием четвертой ножки у стула, на котором сидишь. Его не стало – и равновесие нарушилось.

Джулиан непринужденно заполнял паузы в разговоре, рассказывая занятные истории о своих лондонских знакомых, о клинике, о происхождении его методов лечения, которые так благотворно влияли на его пациентов.

Уин слушала и улыбалась. Она делала вид, что ей все интересно, что она наслаждается застольной беседой, красиво накрытым столом, начищенным серебром столовых приборов, нарядной фарфоровой посудой и хрусталем, вкусной едой. С виду она казалась спокойной, но внутри у нее все кипело; гнев, желание и скорбь так тесно сплелись, что она даже не знала, чего в ней больше.

Где-то в середине ужина, между закуской и горячим, лакей подошел к Лео, сидевшему во главе стола, с маленьким серебряным подносом для почты и передал записку.

– Это вам, милорд, – пробормотал он.

Все затихли, в напряжении наблюдая за тем, как Лео читает записку. Прочитав ее и сунув в карман, он велел слуге приготовить коня.

Лео едва заметно улыбнулся, обведя взглядом домочадцев, которые впились в него глазами.

– Приношу всем мои извинения, – ровным голосом сказал он. – Я должен отъехать по неотложному делу. – В его голубых глазах блеснул озорной огонек, когда он посмотрел на Амелию. – Может, ты могла бы попросить оставить для меня немного форели под острым соусом? Ты знаешь, как я люблю все пикантное.

– В буквальном смысле или в фигуральном? – усмехнувшись, спросила Амелия.

– В обоих, разумеется. – Он встал из-за стола. – Простите, мне пора.

Уин не находила себе места от волнения. Она знала, что отъезд Лео и отсутствие Меррипена как-то связаны между собой. Интуиция подсказывала.

– Милорд, – сдавленно проговорила она. – Это…

– Все хорошо, – тут же ответил Лео.

– Мне поехать с тобой? – спросил Кэм, глядя на Лео в упор. Для них всех эта ситуация была в новинку – Лео решает чужие проблемы. Особенно необычной она была для самого Лео.

– Ни в коем случае, – ответил Лео. – Ни за какие коврижки я не стал бы лишать себя такого пикантного удовольствия.

Тюрьма в Стоуни-Кросс располагалась на улице Фишмангер-лейн. Местные жители называли это помещение на две камеры загоном. Местное название восходило к тем далеким временам, когда на этом самом месте располагался загон для заблудившихся животных. Владелец заблудившейся коровы, овцы или козы обычно мог отыскать свою скотину в загоне, откуда и мог забрать ее, заплатив штраф. Теперь там держали драчливых пьянчуг и мелких правонарушителей, которых родственники могли забрать на почти тех же условиях, как и скотину во времена Средневековья.

Лео сам не одну ночь провел в этом загоне. Но на его памяти Меррипен никогда не преступал закон и, уж конечно, не был подвержен греху пьянства, что на людях, что наедине. До сегодняшнего момента.

Довольно забавная вышла ситуация – сегодня они поменялись местами. Меррипен всегда готов был забрать Лео из этой кутузки или иного места заключения, куда он периодически умудрялся попадать.

Лео встретился с констеблем, который, похоже, был потрясен случившимся с Меррипеном не меньше, чем сам Лео.

– Могу я спросить, в чем состоит его преступление? – робко спросил Лео служителя закона.

– Крепко напился в таверне, – ответил констебль, – и сцепился с одним местным.

– А из-за чего вышла драка?

– Местный парень что-то сказал насчет цыган и выпивки, и мистер Меррипен вспыхнул как пороховой заряд. – Почесав кудрявую голову, констебль задумчиво протянул: – На защиту Меррипена тут же поднялось довольно много народу – его тут любят, – но он и их всех тоже расшвырял по углам. И даже после этого они попытались заплатить за него выкуп. Люди говорят, что не в его привычках напиваться и драться. И, насколько я знаю Меррипена, он всегда был тихим. Не то что другие его соплеменники. Но я сказал: нет, пусть посидит в загоне, пока не остынет малость. Кулаки у него размером с наши гемпширские свиные окорока. Я не выпущу его, пока он не протрезвеет хотя бы наполовину.

– Могу я с ним поговорить?

– Да, милорд. Он в первой комнате. Я вас туда отведу.

– Не надо утруждать себя, – любезно сказал Лео. – Я знаю дорогу.

Констебль усмехнулся:

– Да уж, думаю, что знаете, милорд.

В камере из мебели был лишь табурет и еще пустое ведро и соломенный матрас. Меррипен сидел на матрасе, прислонившись спиной к дощатой стене. Черная голова была опущена.

Когда Лео подошел к решетке, Меррипен поднял голову. Лицо у него было такое, словно он возненавидел весь мир и всех его обитателей.

Лео было очень хорошо знакомо это чувство.

– Ну, мир не стоит на месте, – жизнерадостно сказал Лео. – Кое-что меняется. Обычно ты был по мою сторону от решетки, а я – по твою.

– Иди к черту, – пробурчал Меррипен.

– И это обычно я тебе говорил, – все тем же веселым голосом заметил Лео.

– Я тебя убью! – с подкупающей искренностью прорычал Меррипен.

– Э, приятель, ты взял со мной неверный тон. Я ведь могу сейчас развернуться и уйти. Это ты заинтересован в том, чтобы я договорился о том, чтобы тебя выпустили. – Лео сложил руки на груди и оценивающе окинул взглядом заключенного. Меррипен больше не был пьян, только зол как дьявол и страдал. Поскольку Лео и сам не раз бывал на месте Меррипена, он решил, что должен проявить к нему снисхождение хотя бы из солидарности. – И тем не менее я вынужден походатайствовать о твоем освобождении, поскольку ты много раз оказывал мне такие услуги.

– Тогда сделай это.

– Скоро. Но я должен тебе кое-что сказать. И я должен сделать это сейчас, потому что, когда открою дверь, ты, ясное дело, выскочишь отсюда как бешеный заяц и только я тебя и видел. Ты не дашь мне шанса.

– Говори что хочешь. Я тебя не слушаю.

– Посмотри на себя. Ты похож на кусок дерьма и сидишь в загоне. И тебе предстоит выслушать нотации от меня, Лео, павшего так низко, как только может пасть человек. – Судя по всему, слова эти лишь сотрясали воздух. Лео продолжал как ни в чем не бывало: – Ты пошел не тем путем, Меррипен. Ты не умеешь пить. И если меня алкоголь делает ласковым и кротким как ягненок, тебя превращает в злобного тролля. – Лео сделал паузу, раздумывая, как лучше его спровоцировать. – Выпивка выявляет твою истинную природу. На этот счет даже поговорка имеется. Тебе ее напомнить?

И тут Лео попал в яблочко. Меррипен бросил на Лео мрачный взгляд, в котором ярость мешалась со страхом. Удивленный силой ответной реакции, Лео помедлил с продолжением лекции.

Он понимал ситуацию лучше, чем думал этот упрямец. Меррипен даже не догадывался, как хорошо Лео его понимал. Возможно, Лео не знал, что именно послужило причиной того, что у Меррипена что-то переклинило в голове. Не знал или не хотел знать, какая логика привела Меррипена к его маниакальной убежденности в том, что он не имеет права на счастье с женщиной, которую любит, и которая любит его. Зато Лео знал одну простую истину, что перевешивала все то, что мог бросить на другую чашу весов Меррипен.

Жизнь чертовски коротка.

– Проклятие, – пробормотал Лео. Он бы предпочел взять нож и отрезать от себя кусок, нежели высказать то, что должно быть сказано. Но у него было чувство, что он сейчас должен во что бы то ни стало удержать Меррипена и себя от полного уничтожения. Он должен найти слова, найти решающий аргумент.

– Если бы ты не был таким упрямым ослом, – сказал Лео, – мне бы не пришлось это делать.

Никакой реакции со стороны Меррипена. Ни слова, ни взгляда.

Лео отвернулся и потер занемевшую от напряжения шею.

– Ты знаешь, я никогда не говорю о Лауре Диллард. На самом деле, сейчас, возможно, я впервые назвал ее по имени с тех пор, как она умерла. Но я намерен кое-что сказать тебе о ней, потому что не только многим обязан тебе за то, что ты сделал для поместья Рамзи, но и…

– Не надо, Лео, – перебил его Меррипен. – Не надо. Не позорь себя.

– Ну, это же мой любимый конек, ты знаешь. Хлебом не корми, дай себя опозорить. И ты не оставил мне выбора, черт побери. Ты понимаешь, во что ты влип, Меррипен? Ты посадил себя в тюрьму, которую сам себе и выстроил. И даже после того как выйдешь отсюда, ты так и останешься в капкане. Вся твоя жизнь станет тебе тюрьмой. – Лео подумал о Лауре. Он уже не мог ясно вспомнить ее лицо, ее фигуру, но она осталось в нем как воспоминание о теплом солнечном свете в мире, который после ее смерти стал серым и промозгло-холодным.

Ад не был зловонной ямой с пылающими кострами. Адом была жизнь, когда, просыпаясь в одиночестве на простынях, влажных от твоих слез и твоего семени, знаешь, что женщина, которая тебе снилась, никогда не вернется к тебе.

– С тех пор как я потерял Лауру, – сказал Лео, – я не живу, я лишь коротаю время до смерти. В этой жизни для меня не осталось ничего ценного. Или почти ничего. Но по крайней мере я могу утешать себя тем, что я за нее боролся. По крайней мере я был с ней до последней минуты, я не упустил ни мгновения из того, что дала нам судьба. Она умерла, зная, что я любил ее. – Он перестал мерить шагами коридор и презрительно посмотрел на Меррипена. – А ты все пустил чертям под хвост. И ты разбил сердце моей сестре. И все потому, что ты трус. Трус, черт возьми! Или трус, или дурак. Как ты можешь… – Лео замолчал, когда Меррипен бросился на прутья решетки и стал трясти их как сумасшедший.

– Замолчи, черт возьми!

– С чем останетесь вы оба, ты и Уин, когда она уедет с Харроу? – продолжал Лео. – Ты останешься в тюрьме собственного изготовления, это очевидно. Но Уин будет еще хуже. Она будет одна. Вдали от семьи. Замужем за мужчиной, который видит в ней всего лишь красивую безделушку, которую можно благополучно поставить на полку и время от времени доставать, чтобы похвастать перед гостями. А что будет, когда ее красота поблекнет и она потеряет для него свою ценность? Как он тогда будет с ней обращаться?

Меррипен замер. Он смотрел на Лео так, словно готов был убить его.

– Она сильная девочка, – сказал Лео. – Я провел два года с Уин, наблюдая за тем, как она брала препятствия одно за другим. И после всего, что она сделала, она имеет право принимать решения самостоятельно. Если она хочет рискнуть и родить ребенка, если она чувствует себя достаточно сильной для того, чтобы стать матерью, это ее право. И если ты тот мужчина, которого она хочет, не будь идиотом и не отказывайся от нее. – Лео устало потер лоб. – Ни ты, ни я – мы оба ничего не стоим, – пробормотал он. – О, ты можешь работать в поместье и научить меня, как сводить дебет с кредитом, как управляться с арендаторами и вести учет продуктов в кладовой. Полагаю, у нас с тобой получится. Но ни один из нас не будет живым больше чем наполовину, как, впрочем, большинство живущих людей, но с той лишь разницей, что мы это знаем, а они – нет.

Лео замолчал, вскользь удивившись тому, отчего ему так сильно давит шею, словно на ней сжимается петля.

– Амелия как-то раз рассказала мне о подозрении, что давно ее мучило. Она сказала мне, что, когда мы с Уин заболели скарлатиной и ты приготовил смертельный отвар, ты сделал этого зелья куда больше, чем было необходимо. И ты держал чашку с зельем на тумбочке Уин для себя. Амелия говорит, что, если бы Уин умерла, ты бы выпил ту отраву. И я всегда ненавидел тебя за это. Потому что ты заставил меня жить без женщины, которую я любил, но для себя сжигать мосты не стал.

Меррипен ничего не ответил, никак не дал понять, что воспринял сказанное Лео.

– Господи, – хрипло проговорил Лео, – если у тебя хватило бы духу умереть за нее, то не думаешь ли ты, что мог бы набраться мужества, чтобы жить с ней?

Лишь молчание сопровождало Лео, когда он отошел от камеры. Он спрашивал себя, что же он наделал и какой теперь ждать беды.

Лео зашел в кабинет констебля и попросил его выпустить Меррипена.

– Подождите все же минут пять, прежде чем выпускать его, – попросил он. – Мне необходима фора, чтобы успеть скрыться.

После того как Лео ушел, разговор за ужином принял характер напускной веселости. Никто не хотел вслух высказывать предположения относительно причин отсутствия Меррипена или говорить о таинственном «неотложном деле», заставившем уехать Лео, но для всех было очевидным то, что между двумя этими событиями прослеживается связь.

Уин переживала молча. Она сурово сказала себе, что сейчас не время и не место волноваться за Меррипена. К тому же у нее нет на это права. И тогда она стала беспокоиться еще сильнее. Кусок не лез в горло.

Она отправилась спать рано, сославшись на головную боль, остальные остались в гостиной играть в лото. После того как Джулиан проводил ее до лестницы, она позволила ему поцеловать ее. Это был долгий поцелуй, ставший влажным, когда Джулиан проник в ее рот языком. Терпеливая нежность его губ была если не головокружительной, то очень приятной.

Уин подумала, что из Джулиана вышел бы умелый и чувственный партнер, когда она в конечном итоге побудила бы его заняться с ней любовью. Но он не слишком сильно к этому стремился, что одновременно разочаровывало и дарило облегчение. Если бы он хоть раз посмотрел на нее с сотой долей того голода, того желания, с которым смотрел на нее Меррипен, тогда, возможно, ему бы удалось возбудить в ней ответную реакцию.

Но Уин знала, что, хотя Джулиан и желал ее, его чувства были весьма далеки от всепоглощающей, безрассудной страсти Меррипена. И ей было трудно представить, что Джулиан способен потерять голову даже во время самого интимного из актов. Она не могла представить его рычащим от страсти, покрытым испариной, судорожно сжимающим ее в объятиях. Она интуитивно чувствовала, что Джулиан никогда не позволит себе опуститься до такого неэстетичного уровня.

Она также отдавала себе отчет в том, что через какое-то время Джулиан может пресытиться ею. И тогда ничто не помешает ему искать близости с другой женщиной. Эта мысль удручала Уин. Но не настолько, чтобы склонить ее к тому, чтобы она отказалась от брака с ним. В конце концов, супружеская измена не была чем-то исключительным. Проповедуя супружескую верность как эталон, как некий идеал, к которому следует стремиться, общество с готовностью оправдывало мужчину, изменяющего своей супруге. С точки зрения практической морали главной добродетелью супруги является терпение и умение прощать.

Уин умылась, надела ночную рубашку и взяла в руки книгу, чтобы почитать перед сном. Роман, который одолжила ей Поппи, изобиловал персонажами и был написан таким многословным цветистым языком, что невольно приходило на ум, что автору платили за количество слов. Прочитав две главы, Уин закрыла книгу и притушила свет. Она легла и уныло уставилась в темноту.

В конце концов она заснула. Она была рада забыться сном. Но спустя какое-то время, когда еще было темно, она почувствовала, что просыпается. Кто-то или что-то находилось в комнате. Первой мыслью ее было, что это, должно быть, хорек Беатрикс, который иногда пробирался в комнату, чтобы похитить предметы, которые его интриговали.

Уин протерла глаза и села. Она заметила какое-то движение возле кровати. Над ней нависла чья-то массивная тень. До того как удивление уступило место страху, она услышала знакомый шепот и почувствовала мужские руки, которые зажали ей рот.

– Это я.

Уин беззвучно шевельнула губами: Кев!

У нее от острого приступа радости свело живот. Сердце учащенно забилось. Но она все еще была сердита на него. Она покончила с ним, и, если он пришел к ней в комнату, чтобы поговорить, он глубоко заблуждался, думая, что найдет в ней понимание. Она хотела ему сказать об этом, но, к своему изумлению, обнаружила, что на губы ей ложится плотная ткань. Кев крепко завязал концы полотенца у нее на затылке, и еще через пару секунд он связал ей запястья.

Уин остолбенела от шока. Меррипен никогда бы не сделал ничего похожего. И все же это был он. Она бы узнала его в полной темноте, по одному прикосновению. Чего он хотел? Что там творилось у него в голове? Теперь, когда глаза ее окончательно привыкли к темноте, она смогла разглядеть его лицо. Оно было суровым и решительным.

Меррипен снял с ее пальца кольцо с рубином и положил на тумбочку возле кровати. Взяв ее голову обеими руками, он заглянул в широко распахнутые глаза и сказал только два слова, но они объяснили все, что он делал, и все, что намеревался сделать:

– Ты моя.

Он с легкостью поднял ее, перекинул через крепкое плечо и вынес из комнаты.

Уин закрыла глаза, податливая, дрожащая. Она пару раз всхлипнула, но не потому, что боялась, и не потому, что чувствовала себя несчастной, а потому, что испытала громадное облегчение. То был не импульсивный акт. То был ритуал. Древний цыганский обряд ухаживания, и все было очень серьезно. Он похищал ее. Цыган похищал свою невесту.

Наконец-то.