Глава 37
Наутро Уортингтоны готовились уехать навсегда. Калли покорно терпела материнскую болтовню и рассеянность Атти только потому, что Электра целиком посвятила себя тщательнейшей упаковке шедевров Лементье.
Калли могла ничего не делать и только наблюдала за сборами. Но тут Атти нашла в ящике комода альбом зарисовок Калли.
— Что это?
Она всмотрелась в рисунки. Под каждым были аккуратно выведены название и определение вида.
— Тут есть ядовитые растения?
— Атти, не смей всюду совать свой нос! — пожурила Электра и, взяв альбом у младшей сестры, протянула Калли.
Та тяжело вздохнула.
— Это можно не брать с собой. Он мне не понадобится.
Вряд ли у нее будет время для подобных вещей… даже если она когда-нибудь найдет в себе силы открыть конверт с мучительными воспоминаниями. Она не хотела брать с собой… эти холмы, эти цветы, эти прекрасные дни и безумно волнующие ночи.
Калли захлопнула альбом и решительно оттолкнула. Нет. Когда она закроет за собой дверь Эмберделла, не стоит брать с собой никаких воспоминаний о прошлом.
Электра собрала все, что смогла унести, велела близнецам стащить вниз то, что было ей не по силам, поскольку захватила с собой все, что принес Кэббот от мистера Баттона. Электра была в полном восторге от шедевров самого Лементье, а все, что ей не подойдет, можно продать за такие деньги, которых надолго хватит на хозяйственные расходы.
Калли устало подумала, что в конце концов Электра заслужила каждое платье.
Надежды уехать быстро и потихоньку, конечно, не оправдались, потому что внизу началось обычное безумие, сопровождающее сборы клана Уортингтонов. Шляпку Атти никак не могли найти, потом Айрис куда-то подевалась, и ее еле отыскали в галерее, где она сердечно беседовала с одним из портретов. Когда Калли, с трудом опираясь на Лизандра и мучаясь необходимостью быть далеко-далеко, наблюдала, как Дейд вталкивает мать в убогий экипаж между сестрами, подошел Рен, очевидно, решивший ее проводить. Ад и проклятье! Вот он стоит, такой, каким она жаждала его видеть, — с непокрытой головой, на солнце, и шрамы на его лице, хоть и видны, но не так выделяются благодаря его осанке. Мужчина, стоявший рядом, уже не похож на забившуюся в тень горгулью. Он герой, рыцарь, истинный хозяин дома, а не просто обитатель.
И она всем сердцем хотела, чтобы он оставался таким. Правда, хотела.
Рен знал, на что обрекает себя, прогоняя единственный шанс на счастье. Он приблизился к ней, не уклоняясь от ее смертельно тоскливого взгляда.
— Ты кое-что забыла.
Он протянул ей нить жемчуга, которую она сама нанизала несколько дней назад.
Калли сжалась, но все-таки нагнула голову, позволив ему застегнуть ожерелье. Если его пальцы немного задержались на ее шее, перебирая вьющиеся прядки, то лишь потому, что он сражался с искушением утащить ее в дом и навеки запереть от окружающего мира.
Она, казалось, не заметила его слабости. И вообще почти на него не смотрела.
Братья помогли ей устроиться во втором экипаже, взятом в Эмберделле. В нем она поедет вместе с Дейдом, утопая в подушках, свободная от утомительных выходок семейства.
Когда скрипучая колымага Уортингтонов и куда более крепкая карета из Эмберделла выехали на дорожку, на дом снова опустилась тишина.
Рен вернулся в дом, свой прекрасный, уютный, удобный, пустой дом… и понял, что не вынесет одиночества.
Он принялся бродить по коридорам. Встал в центре бального зала, где все еще пахло гарью и бедой. Прислушался к слабому звону хрустальных люстр, качавшихся над головой.
Прошел через столовую, провел кончиками пальцев по большому столу, вспоминая, как подпрыгивали и раскатывались жемчужины по полированной поверхности.
И наконец распахнул дверь в спальню Калли. Закрыл глаза и вдохнул, по-прежнему ощущая легкий аромат розмарина, женщины и полевых цветов.
Обошел кровать, глядя на подушки, еще хранившие отпечаток ее головы.
И споткнулся обо что-то. Нагнулся и поднял кожаный альбом. Отпер замочек, открыл и очутился среди котсуолдской весны.
Она оставила альбом. Забыла? Нет, он слишком хорошо ее знает. Как зверек, отгрызающий себе лапу, чтобы выбраться из капкана, она была вынуждена оставить здесь часть себя.
Он быстро спустился по лестнице. А дальше уже бежал.
Бежал от той пустоты, в которой не было Калли.
По дороге Дейд наблюдал за Калли, сожалея о своем эгоизме. Она лежала на подушках бледная и обмякшая, тень былой энергичной Калли.
Калли, с ее ловкими руками и стремлением всем управлять и все улаживать. Он раньше не понимал, что она обладает таким романтическим сердцем, сердцем, которое меньше чем за две недели так безжалостно разбил незнакомец.
Да знал ли он вообще свою сестру?
Они ехали в молчании, прерываемом только скрипом колес и слабыми стонами, которые Калли не могла сдержать, когда экипаж подскакивал на ухабе или попадал в рытвину.
Первый экипаж давно исчез из виду, и даже пыль за ним улеглась.
Они тащились невыносимо медленно, и все же Калли чувствовала, что они просто летят по дороге, все дальше удаляясь от Рена.
Ее словно привязывала к нему и Эмберделлу невидимая нить, и с каждым поворотом колес нить становилась все тоньше. Пока не превратилась в мысль, не более постоянную, чем воспоминания.
Она мучилась от боли во всем теле, от хватки невидимых рук, сжавших сердце, грозивших пресечь дыхание…
Калли вдруг поняла, что Дейд говорит что-то вроде «рад, что теперь ты проследишь за мотовством Элли».
— Я не твоя экономка, Дейд, — ответила она без всякого выражения, словно только сейчас это осознала.
Дейд нахмурился:
— Это я знаю. Ты могла бы иметь свой дом. Теперь ты миссис Портер.
— Леди Портер, — поправила она. Неужели в ее голосе прозвучала гордость? Неужели она горда быть его отвергнутой женой, женой на расстоянии?
— Ну… — неловко пробормотал Дейд, — если верить ему…
Она бросила на него взгляд, в котором не было ни капли терпения.
— Это не сказка, которую он придумал. Я нашла документы, знаки отличия, медали, письмо с пожалованием рыцарства от самого принца-регента. Просто его терзали воспоминания. И все.
Глаза Дейда широко раскрылись.
— Значит, шрамы…
— Заработаны на службе короне.
Дейд поджал губы и кивнул.
— Война. Мне следовало понять…
— Ты не хотел понимать.
Калли выглянула в окно.
— Хотел видеть в нем скомпрометировавшего меня дикаря.
Мрачно рассмеявшись, она покачала головой.
— Думаю, давно пора понять, что я, в общем, не особенно сопротивлялась.
Дейд отвел взгляд.
— Ты моя сестра. Я несу за тебя ответственность.
— А я думала, что, как старший родственник, в нашем доме за меня несет ответственность папа.
Дейд едва не закатил глаза, но вовремя воздержался.
— Да, но…
А у Калли не было ни сил, ни желания спокойно выносить лицемерие Дейда.
— Ты совсем не интересовался им самим. Важно было направить на него пистолет. Ты ничего не знал о человеке и видел только шрамы.
— Именно так я и сказал, когда ты решила остаться с ним.
— Ты сделал из него врага, и из-за тебя и абсурдного мужского самодовольства я ранена, Атти вне себя от горя, а Рен… Рен ушел от меня навсегда.
Дейд опустил глаза:
— Я не знал, что ты во всем винишь меня.
Калли громко выдохнула, борясь с желанием плакать по все растущей пустоте в груди, там, где когда-то билось ее сердце.
— Дейд, ты мне не отец. Ты вообще никому не отец. Ты просто мужчина, немного старше меня, с кучей обязанностей и недостаточно храбрый, чтобы сбросить их на те плечи, которые должны эти обязанности нести.
Она упорно смотрела вперед, на пустую дорогу, где недавно проехал родительский экипаж.
— Зачем папе обязанности, когда он не хочет их выполнять? Зачем маме трудиться замечать смятение Атти и тщеславие Элли — «или мое отчаяние», — когда все годы этот груз несла я?
— Но ведь они не изменятся. Особенно в их возрасте, — сухо заметил Дейд.
Калли закрыла глаза и осторожно откинулась на подушки.
— Откуда нам знать, пока мы не откажемся все делать за них?
— Тем не менее, — упрямо продолжал Дейд, — хорошо, что ты возвращаешься с нами. Ты должна жить с семьей.
— Пока не умру? Неужели у меня не должно быть ничего своего? А как насчет тебя, Дейд? Или ты приговорил себя к пожизненному заключению без права на помилование? Или решил, что такова моя судьба и другой не будет?
Дейд ничего не ответил. Калли погрузилась в горестные мысли, изо всех сил пытаясь не дать воспоминаниям власти над собой. Слишком больно было думать о страсти и радости, и знать, что по крайней мере для Рена все это не было порождением любви.
