Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Я против всех, и все против меня.«Романс об Арьясе»
I
Кто знает, как много работы бесчестной,
Отчаянной зависти, лжи повсеместной,
Глухой неприязни за каждым углом,
Как умные люди исполнены дури,
Какие безумствуют черные бури
Вкруг этого юноши с ясным челом!
Он мимо идет. А меж тем уже рядом
Сплетенные змеи с погибельным ядом,
И друг изменяет, и ближний солжет,
И заговор зреет, и, прячась в засаде,
Готов уже кто-то накинуться сзади, —
Но юноша смотрит вперед.
А если души чья-то брань и коснется,
Крыло его пламенем гневным рванется,
Внезапная молния ринется в тьму, —
Но прежде чем вырвется лава наружу,
Но прежде чем руки прибегнут к оружью,
Он сам усмехнется и скажет: «К чему?»
Он вспомнит, лишь стоит в былое вглядеться,
Свободу и юность, отчизну и детство,
И лиру, и сцену в гирляндах огней,
И Наполеона, что был нам кумиром,
И многих, покуда не понятых миром,
Властителей будущих дней.
II
Ну что же, завистники! Слепо и тщетно
Теснитесь вкруг гения стаей несметной!
Раскаянья нет. Перемирия нет.
Начните сначала! Удвойте старанья!
Победой своей наслаждайтесь заране!
Поет и не слышит и грезит поэт.
Все ваши стенанья и вопли глухие
Ничто перед силой творящей стихии.
Хор славы не слажен и многоголос.
И демонов крики, и ангелов пенье, —
Все это — на площади людной скрипенье
VНесчастных каретных колес.
Он вас и не знает. Он скажет, пожалуй,
Что летом кузнечикам петь надлежало,
Что розам шипы отрастила весна,
Что он и кузнечика не уничтожит,
Что, кажется, роза в Бенгалии может
Цвести без шипов, да не пахнет она.
Да что разбираться! — Друзья ли, враги ли,
Любой успокоится в тесной могиле.
Души вдохновенной не тронут уже
Ни лавры, ни трон, ни победные клики.
Любое венчанье земного владыки
Поэт презирает в душе.
До хрипа кричали вы, — нет ему дела.
Ведь горькая пена кормы не задела.
Ступайте, не помнит он ваших имен.
Трясли его зданье, губили работу,
Дошли до одышки, до смертного пота, —
Не знает о вашей усталости он.
III
Захочет, — и вашим ученым писакам
Одним только взглядом, одним только знаком
Их выклики в глотку вобьет,
Придет и смешает их скопище грубо,
Как ветер морской, и, куда ему любо,
В далекую даль унесет.
Несчетные полчища ваши в смятенье.
Он всех покрывает одной своей тенью,
Одним мановеньем ресниц,
Одним дуновением с горной вершины
Сметает он крохотный танец мышиный,
И всех повергает он ниц.
Светильники, ярко горящие в храме,
Кумиры в цветах над ночными пирами,
Очаг ваш, хранящий огонь,
Ваш блеск, если даже других ослепит он, —
Все меркнет от искры, что выбьет копытом
Его пролетающий конь.
26 апреля 1830 г.
Sinite parvules venire ad me.Iesus
Впустите всех детей. О, кто сказать посмеет,
Что резвый детский смех лазурный шар развеет,
Мной сотворенный в тишине?
Друзья, кто вам сказал, что игры их и крики
Тревожат гордых муз божественные лики?
Бегите, малыши, ко мне!
Резвитесь вкруг меня, кричите и пляшите!
Мне взор ваш заблестит, как в полдень луч в зените.
Ваш голос труд мой усладит.
Ведь в мире, где живем без радости и света,
Лишь детский звонкий смех, звуча в душе поэта,
Глубинный хор не заглушит.
Гонители детей! Вам разве неизвестно,
Что каждый, в хоровод детей войдя чудесный,
Душой становится нежней?
Иль мните, что боюсь увидеть пред собою
Сквозь творческие сны, где кровь течет рекою,
Головки светлые детей?
Сознайтесь! Может быть, настолько вы безумны,
Что вам теперь милей, чем этот гомон шумный,
Дом опустелый и немой?
Детей моих отнять? Осудит жалость это, —
Улыбка детская нужна душе поэта,
Как светоч темноте ночной!
Не говорите мне, что крик детей веселый
Наитий заглушит священные глаголы,
Что песню шепчет тишина…
Ах! что мне, муза, дар поэзии и слава!
Бессмертье ваше — тлен, тщеславная забава, —
Простая радость мне нужна.
И я не жду добра от жребия такого, —
Зачем мне вечно петь для отзвука пустого,
И для тщеславных петь забав,
И горечь пить одну, и скуку, и томленье,
И искупать весь день ночные сновиденья,
Могиле славу завещав!
Куда милее мне в кругу семейном радость,
Веселье детское и мирной жизни сладость;
Пусть слава и стихи мои
Исчезнут, смущены домашней кутерьмою,
Как перед школьников ватагой озорною
Взлетают к небу воробьи!
О нет! Среди детей ничто не увядает,
И лютик, радуясь, быстрее раскрывает
Свой золотистый лепесток,
Свежей баллады слог, и на крылах могучих
Взмывают оды ввысь, парят в гремящих тучах
Отряды величавых строк.
Стихи средь детских игр — и звонче и нетленней,
Благоуханный гимн цветет, как сад весенний,
А вы, что умерли душой,
Поверьте мне, друзья, стихам на этом свете
Поэзию дают резвящиеся дети,
Как зори поят луг росой.
Сбегайтесь, дети! Вам — и дом, и сад зеленый!
Ломайте и полы, и стены, и балконы!
И вечером и по утрам
Носитесь радостно, как полевые пчелы,
Помчится песнь моя и с ней мой дух веселый
По вашим молодым следам!
Есть нежные сердца, к житейскому глухие,
Им сродны голоса и звуки золотые,
Те, что услышаны в тиши,
Обрывки яркие симфонии могучей,
В ней гул морских валов и листьев рой летучий,
Святая музыка души.
Каков бы ни был мир грядущих поколений,
И нужно ль вспоминать или искать забвений,
Карает иль прощает бог, —
Я жить хочу всегда с моей мечтой на свете,
Но только в доме том, где обитают дети,
Чтоб гомон их я слышать мог.
И если ту страну увижу в жизни снова,
Страну, чье возлюбил я царственное слово,
Чьи скалы радуют меня,
Где в детстве видел я полки Наполеона,
Сады Валенсии и крепости Леона,
Испания — страна моя!
О, если посещу я снова край старинный,
Где римский акведук протянут над долиной,
Где древни призраки дворцов, —
Пусть вновь везут меня под сводом золоченым
Повозок, что всегда полны сребристым звоном
Веселых круглых бубенцов.
11 мая 1830 г.
Куда мне путь направить?Байрон
Когда мой фолиант, что на ночь я листаю,
Иль повседневные домашние дела,
Иль шум людской толпы, в котором смутно тают
То чей-то смех, то крик, то ропот, то хвала,
Иль суетных забот пустое мельтешенье,
Заполнившее ход обычных, серых дней,
Окутав пеленой мое воображенье,
Надолго скроют свет от глаз души моей,
Она, соскучившись и гневно топнув ножкой,
Вдруг убегает прочь, беспечна и легка,
Но всякий раз — одной и тою же дорожкой, —
Как конь, который сам привозит седока;
Она бежит туда, где под ветвистым кленом
Средь бликов солнечных и птичьих голосов
На ветке ждет мечта — и за щитом зеленым
С ней вместе прячется в густой тени лесов.
27 июня 1830 г.
Порой, когда все спит, я в тихом созерцанье
Под синим куполом, струящим звезд мерцанье,
Сижу и слушаю неясный шум ночной…
Часы летят, меня крылами задевая,
А я, забыв о них, смотрю, как цепь живая
Созвездий и планет кружится надо мной;
За пляской дальних солнц слежу, слежу глазами,
И верю: для меня горит лучей их пламя,
Их тайный смысл понять мне одному дано.
О, пусть я только тень в унылой жизни бренной,
Но в этот дивный миг я — властелин вселенной
И в небе для меня сиянье зажжено!
Ноябрь 1829 г.
Плачь, добродетель, если я умру!Андре Шенье
Без грусти навсегда закрою этот том.
Похвалят ли его или начнут глумиться?
Не все ль равно ключу, куда струя помчится?
И мне, глядящему в грядущие года,
Не все ли мне равно, в какую даль, куда
Дыханье осени умчит остатки лета —
И сорванный листок, и вольный стих поэта?
Да, я пока еще в расцвете лет и сил.
Хотя раздумья плуг уже избороздил
Морщинами мой лоб, горячий и усталый, —
Желаний я еще изведаю немало,
Немало потружусь. В мой краткий срок земной
Неполных тридцать раз встречался я с весной.
Я временем своим рожден! И заблужденья
В минувшие года туманили мне зренье.
Теперь, когда совсем повязка спала с глаз,
Свобода, родина, я верю только в вас!
Я угнетение глубоко ненавижу,
Поэтому, когда я слышу или вижу,
Что где-то на земле судьбу свою клянет
Кровавым королем истерзанный народ;
Что смертоносными турецкими ножами
Убита Греция, покинутая нами;
Что некогда живой, веселый Лиссабон
На пытку страшную тираном обречен;
Что над Ирландией распятой — ворон вьется;
Что в лапах герцога, хрипя, Модена бьется;
Что Дрезден борется с ничтожным королем;
Что сызнова Мадрид объят глубоким сном;
Что крепко заперта Германия в темницу;
Что Вена скипетром, как палицей, грозится
И жертвой падает венецианский лев,
А все кругом молчат, от страха онемев;
Что в дрему погружен Неаполь; что Альбани
Катона заменил; что властвует в Милане
Тупой, бессмысленный австрийский произвол;
Что под ярмом бредет бельгийский лев, как вол;
Что царский ставленник над мертвою Варшавой
Творит жестокую, постыдную расправу
И гробовой покров затаптывает в грязь,
Над телом девственным кощунственно глумясь, —
Тогда я грозно шлю проклятия владыкам,
Погрязшим в грабежах, в крови, в разврате диком!
Я знаю, что поэт — их судия святой,
Что муза гневная могучею рукой
Их может пригвоздить негодованьем к трону,
В ошейник превратив позорную корону,
Что огненным клеймом отметить может их
На веки вечные поэта вольный стих!
Да, муза посвятить себя должна народу!
И забываю я любовь, семью, природу,
И появляется, всесильна и грозна,
У лиры медная, гремящая струна!
Ноябрь 1831 г.
Войти с помощью соц. сетей: