Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастения земли.«Бытие»
I
Видали ль тучу вы, чья глубь как ночь черна?
В ней бледность — алостью блестящей сменена,
В ней сумрак молниями вспорот;
Все кажется: летит, бореями гоним,
Одетый в грохоты и раскаленный дым,
Пылающий мятежный город!
К хребтам прильнет она иль к зыбям там, внизу?
Иль это дьяволы на огненном возу
Летят, куда влечет стихия?
О, ужас бедствия! Ужель в годину гроз
Испустит молнию таинственный хаос
Подобьем огненного змия?
II
Моря! Везде моря! Пространство без границ,
Нигде опоры нет крылам усталых птиц,
Везде гривастые личины
Зелено-синих волн в безумье неземном:
Куда хватает глаз — все ходит ходуном
Над смутным обликом пучины!
Порою сквозь волны причудливый изгиб
Мерцают плавники непостижимых рыб,
С лазурью сплетены живою;
Бурунные стада, и пенное руно,
И солнце — бронзовым щитом вознесено
В голубизну над синевою.
«Должна ль я осушить моря с моих высот?»
«О, нет!» И туча длит свой огненный полет.
III
Залив в обрамлении горном,
Зеркальная гладь глубины;
Здесь буйволы людям покорны,
Здесь песни весельем полны.
Живут здесь, вольны и суровы,
Охотники и рыболовы, —
Цветасты шатров их покровы,
А копья и стрелы — грозны!
Привольно живется на свете
Им, детям любви и добра, —
Танцуют кочевники эти
Вокруг золотого костра.
Так отроки, девы, мужчины
Здесь пляшут, не зная кручины,
А пламя меняет личины,
Как дивных мечтаний игра!
Там девы смуглы и прекрасны,
Как сумрак, что их обласкал;
Улыбки их зыблются властно
В мерцании медных зеркал.
Там руки красавиц ленивых
Верблюдиц доят терпеливых;
Там, темные пальцы облив их,
Молочный ручей засверкал!
Там женщины, словно наяды,
Ныряют, не зная стыда.
Бродяги, пришельцы, номады,
Откуда пришли вы сюда?
Там голос кимвалов струится,
Там яростно ржут кобылицы
И слиться со ржаньем стремится
Рокочущих волн череда.
И облако, на миг застыв в своем пути,
Вдруг вопрошает: «Здесь?» В ответ звучит: «Лети!»
IV
Египет! В золоте колосьев он простер
Своих богатых нив пестреющий ковер,
Равнина там равнину множит;
Там воды севера безмерны и свежи,
Песчаный зной сковал там юга рубежи,
Два моря эту сушу гложут.
Там создал человек три вечные горы.
От взора алчного скрывают их шатры
Под мрамором — нетленность праха.
И от златых песков до острых их вершин
Восходят к небесам ступени в шесть аршин,
Шаги гигантского размаха.
Здесь розовеет сфинкс, здесь мраморный божок
Бдит, чтобы жгучий вихрь, песчаный вихрь — не мог
Обжечь их веки в исступленье.
Здесь в гавань шествуют большие корабли,
И город-исполин здесь, на краю земли,
Омыл гранитные колени.
Порою здесь мычит убийственный самум,
И слышится порой негромкий щебня шум
Под крокодильими ногами.
А обелиски здесь полосками рябят,
Тигровой шкурою, — когда глядит закат
В Нил, испещренный островами.
Закат. Безветрие. В зеркальной глубине
Блаженно отражен мерцающий в огне
Шар — весь из золота живого;
В румяности небес и в синеве морской
Два солнца царственных уходят на покой,
Готовы расточиться снова.
«Не здесь ли?» — «Нет, не здесь! Ищи!» И в мире гор
Смятенье: потрясен синеющий Фавор.
V
Песчаные просторы,
Угрюмая тоска,
Блуждающие горы
Сыпучего песка,
Что, бурею гонимы,
Плывут, неутомимы,
Текут, неистощимы,
Как знойная река.
Лишь, словно отзвук мира,
В песков священный стан
Порою из Офира
Вступает караван.
И мраморным удавом
По гребням желтоглавым
И по сожженным травам
Ползет в мираж-туман.
В безводном океане
Взывает к небу плоть:
Его пределы-грани
Определил Господь.
Он реет над пустыней,
Чей воздух в дымке синей
Костер — слепой гордыней
Стремится проколоть!
«Должна ль я в озеро пустыню превратить?»
«Нет! — молвит горний глас, — велю я дальше плыть!»
VI
Громадой башенной пески разворотив,
Вот возникает вдруг, как исполинский риф,
Угрюмый облик Вавилона.
Свидетель жалкого ничтожества людей,
Окутал тенью он безмерною своей
Четыре гордых горных склона.
Здесь лишь развалины угрюмые теперь,
Но там, где ветер длил мелодию потерь,
Там своды небо подпирали,
Там улей был людской, и, смерти вопреки,
Там Вавилон вознес над всей землей витки
Своей чудовищной спирали!
Здесь лестницы росли, карабкаясь в зенит,
Здесь горы ближние казались ниже плит;
По циклопическим ступеням,
В сплетенье ярусов, в борьбе гранитных масс,
Вздымалось здание, пугающее глаз
Пирамидальным завихреньем!
Слонов гигантских взлет гранитный умалил!
Казался ящеркой громадный крокодил
Тем, кто вверху прильнул к карнизу;
А пальмы, взросшие на башенном челе,
Кивая зрителям, стоявшим на земле,
Былинками казались снизу!
Возрос безумный лес под сенью крутизны,
В проломы древних стен гигантские слоны
Проходят чередою мерной,
Их сводов не задев, — и вновь уходят прочь.
А грифы и орлы витают день и ночь
Над этой пасекой безмерной.
И туча молвит вновь: «Казнить?» И ей в ответ
Всевышний: «Вдаль лети! Еще не время, нет!»
VII
Но вот два города неведомых и странных
Спят, беспробудно спят в густых ночных туманах
Под наслоеньями дремотных облаков,
Со всем, что живо в них, — с семьей своих богов.
Уснули люди в них и смолкли колесницы,
Над ними лунный свет тревожно серебрится,
И предстают очам, заворожённым вдруг,
Пилястры, лестницы и гордый акведук;
И предстают очам в том мире полутемном
Слоны гранитные под куполом огромным:
Соитий мерзостных бестрепетный итог,
Уродцы-чудища спят у слоновьих ног.
Висячие сады, в живых цветах аркады,
Деревья черные и резвых волн каскады,
И в пышных капищах, меж изразцовых плит,
Сонм яшмовых божков — быкоголовых — спит;
И храм, где тяжела из цельной глыбы крыша,
Где боги бодрствуют, все видя и все слыша,
Бронзоголовые, они в полночный час
Не поднимают глаз и не смыкают глаз.
Палаты пышные и темные аллеи,
Где призраки порой являются, белея;
И арки, и мосты, и стены, чей повтор
Приковывает взгляд и поражает взор!
Вот в сумрачную высь, как грузные колоссы,
Вплывают здания — угрюмые утесы;
Но тысячами звезд мерцает горний сад
Над грузным скопищем чудовищных громад, —
И звездный небосвод пылает, чист и ярок,
Сквозь кружево земных тысячекратных арок.
О, эти города соблазнов адских всех!
О, эти торжища неслыханных утех!
Под кровлей каждою усладам блуда внемля,
Двойною язвою они позорят землю!
Однако дремлет все: в презренных городах
Каких-то факелов мятется робкий взмах:
То пира прежнего разгульная утрата,
Полупогасшие светильники разврата!
Изгибы грозных стен иль башни-сторожа,
В воде отражены, спят, под луной дрожа;
И в сутеми равнин — в час поздний или ранний —
Лобзаний лепеты и шелесты дыханий,
И губы городов, избывших жар дневной,
Бормочут ласково в сетях любви земной!
И ветер затаил под сенью сикоморы
Благоухания Содома и Гоморры!
Но туча черная свершить готова суд,
И голос горний ей вещает: «Это тут!»
VIII
Взмывают из тучи
Зарницы, что жгучи,
Их пламень пунцов!
И серные волны
Бьют, ярости полны,
В ступени дворцов,
И огнь рыжеглавый
Шлет отблеск кровавый,
Как гибели зов!
Содом и Гоморра!
Над гнилью позора
Взмыл купол огня!
Искуплены тучей
И серою жгучей
Ваш блуд и возня!
И молнии сами
Смеются над вами,
Клинками звеня!
Испуганы люди,
Погрязшие в блуде,
И падают ниц!
Валятся колоссы,
Сцепились колеса
Златых колесниц!
И толпы в смятенье:
Огня исступленье
Не знает границ!
Кичливы и странны,
Летят истуканы
С надменных твердынь.
Мрут люди под шаткой
Обрушенной кладкой
В рассветную синь;
От стен огневейных,
Людской муравейник,
Испуганно хлынь!
От серного ливня,
От гневного бивня
Укрыться куда?
Всё пламя сметает, —
В нем вьется и тает
Крыш плоских гряда!
И в бликах мгновенных
На плитах и стенах
Ярится беда!
Под каждою искрой
Вздымается быстрый
И властный огонь:
Прозрачный и ясный,
Безмерно прекрасный,
Разнузданный конь!
И бронзовый идол
Из пламени выдал
Живую ладонь!
Забывшие бога
Вопят близ чертога,
Обличья сокрыв!
Вдруг зелень и алость
Во тьме заметалась
Меж сернистых грив!
И стены и лоно —
Как хамелеона
Чешуй перелив!
Здесь в корчах утраты
Порфиры, агаты,
Надгробий туман, —
И тяжкий, нескладный
Кумир кровожадный —
Набо-истукан!
День в пламени жарком
По стенам и аркам
Плутает, багрян!
Зря маги их, зорки,
Влекут на пригорки
Злых идолов жуть,
И жрец их великий
Все тщится туникой
Огнь серный задуть!
Вновь волны, упрямы,
Вздымают их храмы
На гневную грудь!
А чуть в отдаленье
Уносит стремленье
Разгневанных вод
Палаты гордыни,
И, сбившись в теснине,
Рыдает народ,
И стены квартала
Дробятся устало
И тают, как лед!
На берег греховный
Жрец прибыл верховный:
Пылает река!
Тиара зарделась,
Потом загорелась,
Как огнь маяка!
Сорвал ее старый,
Но вместе с тиарой
Сгорает рука!
Народ изумленный,
Огнем ослепленный,
Смятеньем объят!
Две гавани мертвых,
Где волны — в когортах
Огнистых громад!
Где люди трепещут,
Увидев, как блещет
Разбуженный ад!
IX
Подобно узнику, что со стены острожной
Глядит, как блещет меч над жалкой головой,
Томился Вавилон в миг казни непреложный,
Двух алчных городов сообщник роковой.
Всем слышен был раскат таинственного гула
В том мрачном городе за цепью дальних гор, —
Всем, вплоть до мертвецов во мгле подземных нор:
Весь потрясенный мир казнь эта ужаснула!
X
Безжалостный огонь! Огня коварный плен:
Никто не смог бежать из этих подлых стен, —
В отчаянье вздымая руки,
Вопили, жалкие, — взывала к небу плоть, —
И вопрошали все: чей мстительный господь
Обрек их на такие муки?
Сей огнь божественный, сей гневный огнь живой
Повис как грозный меч над каждой головой —
Над всею воющей оравой!
Взывают, мерзкие, к божкам своих проказ,
Но гневный вихрь плюет в зрачки гранитных глаз
Своею огненною лавой!
Так истребила всё пожара крутоверть,
Людей и пажити — всё поглотила смерть!
И самый след существованья
Господь карающий огнем испепелил;
И вихрь неведомый в ту полночь изменил
Хребтов окрестных очертанья.
А нынче пальма там взирает со скалы:
Унылая, кладет на крылья душной мглы
Свои желтеющие листья.
И там, где грешные роились города,
Былого зеркалом — спит озеро из льда,
Дымясь под жертвенною высью!
Октябрь 1828 г.
Смелее, юноша! Вперед!Андре Шенье
Прощайте! Час настал! Нас Греция зовет!
За боль твою и кровь, страдающий парод,
Платить придется басурманам!
Свобода! Кровь за кровь! Друзья мои, пора!
Тюрбан обвил чело! И сабля у бедра!
Уже оседлан конь! Пора нам!
Когда? Сегодня же! Наш срок определен.
По коням! Рысью марш! И на корабль — в Тулон!
Нам крылья бы — и мы у цели!
Хотя бы часть полка нам прежнего собрать,
И оттоманский тигр, завидев нашу рать,
Умчится прочь резвей газели!
Командуй же, Фавье! Исполни эту роль!
Ты строй умел водить, как ни один король!
Мастак в делах такого рода,
Ты тенью римлянина среди греков стань!
Испытанный солдат, в твою вложили длань
Судьбу несчастного народа!
Французские штыки и весь оркестр войны —
Орудья и картечь, стряхните ваши сны!
Пора! Вы слишком долго спали!
Воспряньте, скакуны, чей топот словно гром,
Ружье и пистолет с оттянутым курком
И сабли из упругой стали!
Скорей увидеть бой! Скорее в первый ряд!
Туда, где всадники турецкие летят
На всполошенный строй пехоты,
Где сталь дамасская над гривой скакуна
Сверкнет — и голова бойца отсечена!
Смелей!.. Поэт, поэт! Ну что ты?
Конечно, где уж нам сражаться на войне?
Меж старцев и детей сегодня место мне.
Дрожу от вздоха непогоды,
Как лист березовый в осенней желтизне,
Летящий на ветру, скользящий по волне.
Как сон, мои проходят годы.
Весь мир — моя мечта: луга, холмы, леса.
Весь день мне слышатся свирелей голоса
И мирный шум дубов старинных.
Когда в долины мгла вечерняя ползет,
Люблю глядеть в стекло озерных светлых вод,
Где тучи плавают в глубинах.
Люблю одетую в туман, как в пелену,
Луну багровую. И светлую луну
У облака на самой кромке.
На ферме полночью люблю скрипучий бег
Закутанных во тьму нагруженных телег,
Когда их лай встречает громкий.
1827
Щебет птиц был благозвучен, как стихи.Саади. «Гюлистан»
В краю моей неволи
Мила мне эта даль,
Маисовое поле,
Волны морской печаль
И ярких звезд мильоны.
Но стены непреклонны,
И замер страж бессонный,
Чьей сабли светит сталь.
На что мне евнух старый?
Я и сама б могла
Настроить лад гитары,
Глядеться в зеркала.
Без грусти бы ушла я
К полям родного края,
Где, юношам внимая,
Была я весела.
И все-таки на юге
Светло душе моей,
В окно не рвутся вьюги,
И летний дождь теплей.
Здесь все подобно чуду,
И светляки повсюду
На зависть изумруду
Горят среди стеблей.
У Смирны лик царицы,
Ее наряд богат,
И весен вереницы
На зов ее летят,
И, как соцветья в чаще,
Архипелаг манящий
На синеве блестящей
Притягивает взгляд.
Мне нравятся мечети
И флаги в вышине,
Игрушечные эти
Милы домишки мне,
И любо мне украдкой
Мечте предаться сладкой,
За занавеской шаткой
Качаясь на слоне.
Здесь, в сказочном серале
Душе моей слышны
Глухие звуки дали,
Неясные, как сны.
Быть может, это джинны,
Покинув дол пустынный,
Свели в напев единый
Все вздохи тишины?
Люблю я запах пряный,
Заполонивший дом,
И шепот неустанный
Деревьев за окном,
И всплеск струи студеной
Под пальмовою кроной,
И минарет — колонной,
И аиста на нем.
Как весело над лугом
Кружится пляска дев,
И сладостен подругам
Испанский мой напев,
Их круг струится зыбкий,
Их смех нежнее скрипки,
И светятся улыбки
В тени густых дерев.
Но мне всего дороже,
Вдыхая бриз ночной,
Сидеть в мечтах на ложе,
Глядеть в простор морской,
Где свет луны лучистый
Лежит на глади чистой,
Как веер серебристый,
Колеблемый волной.
7 июля 1828 г.
Благосклонно молчанье луны.Вергилий
Играет лунный свет на гребнях бурных вод.
В раскрытое окно струится ветер свежий.
Султанша смотрит в ночь, где море вдоль прибрежий
И среди черных скал седой узор плетет.
Гитара под рукой затихла. И ни звука.
Но что там вдалеке?.. Какой-то всплеск иль зов?
Возможно, тишину уснувших островов
Тревожит веслами тяжелая фелука?
А может быть, баклан ныряет под волну,
Весь в брызгах, весь дождем осыпан серебристым?
А может, пролетел какой-то джинн со свистом
И глыбы старых стен обрушил в глубину?
Ну что у стен дворца так волны возмутило?
Нет, это не баклан, обрызганный волной,
Не камни древние, не шумных весел строй,
Несущих парусник, когда висят ветрила.
Тяжелые мешки, откуда плач плывет.
Их море приняло в свои объятья смело.
Там что-то двигалось, похожее на тело…
Играет лунный свет на гребнях бурных вод.
2 сентября 1828 г.
Молилась ли ты на ночь, Дездемона?Шекспир
Сестра
Что, братья, стало нынче с вами?
Легла забота на чело,
И, точно траурное пламя —
Глаза сверкают тяжело;
Вы пояса почти сорвали
И много раз, видала я,
Наполовину обнажали
Своих кинжалов лезвия.
Старший брат
Не подымалась ли вчера чадра твоя?
Сестра
О, я из бани возвращалась,
Из бани возвращалась я,
От глаз гяуров укрывалась,
Лицо в густой чадре тая;
Но душны наши паланкины,
Я от жары изнемогла
И лишь на миг, на миг единый,
Лишь край чадры приподняла.
Второй брат
А там мужчина был? глядел из-за угла?
Сестра
Да… кажется… но дерзким взглядом
Меня коснуться он не мог!..
Вы шепчетесь? Вы встали рядом!
Ужель меня постигнет рок?
Вам крови надо? О, за что же?
Клянусь, меня не видел он!
Ужель сестру убить без дрожи
Жестокий вам велит закон?
Третий брат
Гляди: он весь в крови — закатный небосклон!
Сестра
Нет, пощадите! Умоляю!
Ах! в грудь — четыре лезвия!
Я вам колени обнимаю!
Чадра моя, чадра моя!..
О, поддержите! Нету силы!
По пальцам — крови жаркий бег!
Темно в глазах… чадра могилы
Спустилась у бессильных век.
Четвертый брат
И этой не поднять тебе чадры вовек!
1 сентября 1828 г.
Лучи на лик ее сквозь ветви темной чащиБросали тень листвы, от ветра шелестящей.Альфред де Виньи
Зара в прелести ленивой
Шаловливо
Раскачалась в гамаке
Над бассейном с влагой чистой,
Серебристой,
Взятой в горном ручейке.
С гамака склонясь к холодной
Глади водной,
Как над зеркалом живым,
Дева с тайным изумленьем
Отраженьем
Восхищается своим.
Каждый раз, как челн послушный
Свой воздушный
Совершает легкий путь,
Возникают на мгновенье
В отраженье
Ножка белая и грудь.
Осторожно, но отважно
Холод влажный
Зара ножкою толкнет:
Отраженье покачнется —
Засмеется
Зара, чуя холод вод.
Спрячься под листвою темной,
Гость нескромный!
Омовенье совершив,
Выйдет Зара молодая,
Вся нагая,
Грудь ладонями прикрыв.
Как прекрасное виденье,
Остановится, — но вдруг
На мгновенье
Затрепещет влажным телом —
И несмело
Озирается вокруг.
Вот она стоит под ивой
И пугливо
Ловит слухом ветерок,
Пролетит ли шмель над нею —
Вспыхнет, рдея,
Как гранатовый цветок.
Видишь все, что закрывало
Покрывало,
В голубых ее глазах
Словно искры пробегают, —
Так играют
Звезды в синих небесах.
Отряхнулась, и, как слезы
С листьев розы,
Дождь по телу пробежал,
Словно жемчуг драгоценный
На колена
С белой шеи вдруг упал.
Но ленивица лукава
И забавы
Не желает прерывать,
Над водой прозрачной рея,
Все быстрее
Начинает напевать:
«Если б я была султаншей
Или ханшей,
Я не мылась бы в пруде,
А в купальне золоченой,
Возле трона,
В амброй пахнущей воде.
В сетке шелковой, атласной
Ежечасно
Я летала бы, как пух,
На тахтах спала богатых,
В ароматах,
Чтоб захватывало дух.
В ручейке с волною зыбкой
Юркой рыбкой
Я б резвилась поутру,
Не боясь, что кто-то может
Потревожить,
Подсмотреть мою игру.
Пусть рискует головою,
Кто со мною
Познакомиться готов, —
Встретит сабли стражей черных,
Мне покорных,
И свирепых гайдуков!
Я смогу без наставлений
В милой лени
Бросить где-нибудь в углу
Пару вышитых сандалий,
Чтоб лежали
Вместе с платьем на полу».
Так, по-царски наслаждаясь,
Колыхаясь
Над водою взад-вперед,
Попрыгунья позабыла
Быстрокрылый
Вечный времени полет.
Ливень брызг она небрежно
Ножкой нежной
Посылает на песок,
Где свернулся змейкой черной
Весь узорный
Позабытый поясок.
Между тем ее подружки
Друг за дружкой
Направляются в поля;
Вот их ветреная стая,
Пробегая,
Песню завела, шаля.
И летит через ограды
Винограда
Вместе с песенкой упрек:
«Стыдно девушке ленивой,
Нерадивой,
Что не встала к жатве в срок!»
Июль 1828 г.
Esperaba desesperada.
Взбирайся, белочка, по сучьям.
Не бойся, лезь по веткам к тучам,
На дуб высокий — к небесам.
Ты, аист, обитатель крыши,
Взлети скорей к церковной нише,
Оттуда к звоннице и выше —
На крепость, к башенным зубцам.
Покинь гнездо, орел могучий,
Взлети над каменною кручей
Туда, где вечный снег и лед.
Проснись и ты на ложе мшистом
И, как всегда, в рассвете мглистом
Взмой, жаворонок, с громким свистом,
Лети в голубизну высот!
Теперь, когда под вами крона,
Крутые стены бастиона,
Скалистый склон, земной простор,
Взгляните! Вам видны туманы,
Перо на шляпе, конь буланый?
Быть может, это мой желанный
Летит ко мне во весь опор?
1 июня 1828 г.
Нет такого дикого зверя, которого там не было бы.Хуан Лоренсо Сегура де Асторга
Меж черных скал холма крутого,
Ты видишь, — роща залегла;
Она топорщится сурово,
Как завиток руна густого
Между крутых рогов козла.
Там, в темноте сырой и мглистой,
Таятся тигры, там рычат
Шакал и леопард пятнистый,
Гиены выводок нечистый
И львица, спрятавшая львят.
Там чудища — отрядом целым:
Там василиск, мечтая, ждет,
Лежит бревном оцепенелым
Удав и рядом — с тучным телом,
С огромным брюхом — бегемот.
Там змеи, грифы с шеей голой
И павианов мерзкий круг —
Свистят, шипят, жужжат, как пчелы,
И лопоухий слон тяжелый
Ломает на ходу бамбук.
Там каждой место есть химере;
В лесу — рев, топот, вой и скок:
Кишат бесчисленные звери,
И слышен рык в любой пещере,
В любом кусте горит зрачок.
Но я смелей пошел бы в горы,
В лес этот дикий, в эту даль,
Чем к ней, чьи безмятежны взоры,
Чей добр и нежен лепет скорый, —
Чем к этой рыжей Нурмагаль!
25 ноября 1828 г.
Как журавлиный клин летит на югС унылой песней в высоте нагорной,Так предо мной, стеная, несся кругТеней, гонимых вьюгой необорной.Данте
Порт сонный,
Ночной,
Плененный
Стеной;
Безмолвны,
Спят волны, —
И полный
Покой.
Странный ропот
Взвился вдруг.
Ночи шепот,
Мрака звук,
Точно пенье
И моленье
Душ в кипенье
Вечных мук.
Звук новый льется,
Бренчит звонок:
То пляс уродца,
Веселый скок.
Он мрак дурачит,
В волнах маячит,
По гребням скачет,
Встав на носок.
Громче рокот шумный,
Смутных гулов хор.
То звонит безумно
Проклятый собор.
То толпы смятённой
Грохот непреклонный,
Что во тьме бездонной
Разбудил простор.
О боже! Голос гроба!
То джинны!.. Адский вой!
Бежим скорее оба
По лестнице крутой!
Фонарь мой загасило,
И тень через перила
Метнулась и застыла
На потолке змеей.
Стая джиннов! В небе мглистом
Заклубясь, на всем скаку
Тисы рвут свирепым свистом,
Кувыркаясь на суку.
Этих тварей рой летучий,
Пролетая тесной кучей,
Кажется зловещей тучей
С беглой молньей на боку.
Химер, вампиров и драконов
Слетались мерзкие полки.
Дрожат от воплей и от стонов
Старинных комнат потолки.
Все балки, стен и крыш основы
Сломаться каждый миг готовы,
И двери ржавые засовы
Из камня рвут свои крюки.
Вопль бездны! Вой! Исчадия могилы!
Ужасный рой, из пасти бурь вспорхнув,
Вдруг рушится на дом с безумной силой.
Всё бьют крылом, вонзают в стены клюв.
Дом весь дрожит, качается и стонет,
И кажется, что вихрь его наклонит,
И оторвет, и, точно лист, погонит,
Помчит его, в свой черный смерч втянув.
Пророк! Укрой меня рукою
Твоей от демонов ночных, —
И я главой паду седою
У алтарей твоих святых.
Дай, чтобы стены крепки были,
Противостали адской силе,
Дай, чтобы когти черных крылий
Сломились у окон моих!
Пролетели! Стаей черной
Вьются там, на берегу,
Не пробив стены упорной,
Не поддавшейся врагу.
Воздух все же полон праха,
Цепь еще звенит с размаха,
И дубы дрожат от страха,
Вихрем согнуты в дугу!
Шум крыл нетопыриных
В просторах без границ,
В распахнутых равнинах
Слабее писка птиц;
Иль кажется: цикада
Стрекочет в недрах сада
Или крупинки града
Скользят вдоль черепиц.
Этот лепет слабый —
Точно ветерок;
Так, когда арабы
Трубят в дальний рог, —
Дали, все безвестней,
Млеют нежной песней,
И дитя чудесней
Грезит долгий срок.
Исчадий ада
Быстрей полет:
Вернуться надо
Под адский свод;
Звучанье роя
Сейчас такое,
Как звук прибоя
Незримых вод.
Ропот смутен,
Ослабев;
Бесприютен
Волн напев;
То — о грешной
В тьме кромешной
Плач утешный
Чистых дев.
Мрак слышит
Ночной,
Как дышит
Прибой,
И вскоре
В просторе
И в море
Покой.
28 августа 1828 г.
Войти с помощью соц. сетей: