Глава 28
Она вошла в свой особнячок, опустила на пол саквояж и тотчас же открыла окна, чтобы проветрить. В комнату ворвался свежий бриз, приносивший с собой запахи моря. И откуда-то доносился стук удаляющегося наемного экипажа.
Эмма принялась распаковывать корзинки с провизией, купленной по дороге. На этот раз ей придется обходиться без стряпни миссис Норристон и не надо будет кормить мистера Диллона. Поэтому она взяла с собой самую простую еду — ветчину, свежие яйца, а также хлеб. Ей и сейчас уже следовало бы поесть, потому что наступил вечер. Но она была больна от беспокойства и потому не голодна.
Как только вся провизия была разложена по местам, Эмма поднялась наверх и выложила одежду, которую привезла с собой. Потом снова спустилась вниз, чтобы поискать фонари.
Один она нашла в кухонном буфете, а два других — в конюшне. Положив их на кухонный стол, она вставила в них свечи, захваченные из города, и зажгла одну. После чего села с книгой, но не перевернула ни одной страницы — просто ждала наступления ночи.
Вскоре погасли последние отблески вечерней зари и истаяли сумерки; близилось время, когда она начнет свою миссию по освобождению брата. Когда же с этим будет покончено, ей придется примириться с тем, что она совершила, — вознаграждение стоило любых затрат. Но сейчас она не испытывала ни возбуждения, ни предвкушения встречи с Робертом. Сейчас ею владел ужас, и она могла только ждать.
Ночью она спала хорошо. Так хорошо, что утром подумала даже, что стала бессердечной, бездушной. Умывшись, Эмма приготовила кое-что к появлению ожидаемого гостя. А также зарядила пистолет, который привезла с собой. В полдень она вышла из дома и прошла ярдов триста на восток, туда, где суша круто обрывалась к морю. Она внимательно следила за тропинкой и даже отбросила с нее несколько больших камней, которые ночью могла бы не заметить.
Вскоре Эмма нашла тропинку, извивавшуюся по утесу, повернула направо, а потом на юг — туда, где начинался долгий подъем к Дувру. Наконец она остановилась в том месте, где уже однажды побывала, — неподалеку от этой скалы и нашли тело ее отца. И отсюда можно было видеть всю береговую линию. Конечно же, и ее было видно с моря, но сейчас Эмма об этом не думала; ее больше интересовала земля под ногами. Ведь почва могла оказаться предательской — как и случилось в ту ночь с ее отцом. Местами тропинка очень близко подступала к краю утеса, а местами сам край утеса был изъеден временем и непогодой.
Эмма опустилась на землю, заставив себя сдерживать охватившую ее панику. Ведь если бы она ей поддалась, то наделала бы множество ошибок, могла бы даже убежать.
Единственный же способ обрести спокойствие — не думать о возможной неудаче.
Закрыв глаза, Эмма всеми силами противилась страху. И попыталась отдаться на волю освежающего бриза. Но оказалось, что это только ухудшило дело и вызвало нескончаемую дрожь — такую же, как та, что охватила ее в тот день в саду.
Раздосадованная Эмма встала и отряхнула платье. И вдруг увидела карету на подъеме дороги. На фоне закатного неба она походила на темное расплывчатое пятно, и Эмма щурилась, стараясь рассмотреть экипаж.
А потом она заметила темную мужскую фигуру, приближавшуюся к ней. Прошло еще несколько минут, и Эмма узнала этого мужчину.
— Саутуэйт… — прошептала она в ужасе.
Она решила, что надо бежать, но тотчас подавила страх и попыталась выглядеть беззаботной.
Граф подошел к ней и остановился на расстоянии вытянутой руки. Улыбнувшись, он сказал:
— Приветствую, Эмма! Ведь вы написали, что отправились в Озерный край…
Эмма промолчала. И они медленно зашагали по тропинке. Карета же, находившаяся у подножия холма, тоже медленно двигалась.
— Написав вам письмо, я вовсе не собиралась информировать вас о своих планах, — проговорила наконец Эмма. — Я тогда еще не решила, куда отправлюсь. И я не думала, что мне придется как-то объяснять свой выбор.
— Да, конечно… — кивнул Дариус.
Когда он только увидел ее, она была ужасно бледна. И явно смущена его появлением. Но теперь ей удалось овладеть собой, и она уже походила на ту Эмму, которую он знал.
А она вдруг остановилась и, окинув его хмурым взглядом, проговорила:
— Раз уж вы упомянули про мое письмо, то ясно, что вы его получили. Принимая же во внимание его содержание… Сэр, почему вы с таким упорством сопровождаете меня? Мне ваша настойчивость кажется обременительной.
— Вижу, вы все такая же… Да, я прочел письмо. И мне наплевать на его содержание. Я не привык, чтобы меня бросали без всяких церемоний и безо всякой причины.
— Без причины? Да причин масса, Саутуэйт! И они столь очевидны, что не стоит их перечислять. А теперь… Пожалуйста, отправляйтесь соблазнять какую-нибудь другую женщину, а меня оставьте в покое!
С лицом, пылающим от негодования, Эмма поспешила удалиться. Но граф тотчас догнал ее и, стараясь приноровиться к ее шагу, заявил:
— Весьма сожалею, но я не могу оставить вас в покое.
— В таком случае вы даже более самоуверенный, чем я думала, — пробурчала Эмма.
Граф внезапно остановился и обнял ее. Она вздрогнула и попыталась вырваться, но тщетно. А он, крепко обнимая ее, сказал:
— Не могу, потому что не согласен так легко потерять вас. Мне кажется, вы сами себя не понимаете. Во всяком случае, не вполне понимаете.
Его палец оказался у нее под подбородком, и он приподнял ее лицо. Затем поцеловал ее сначала в одну щеку, потому в другую и, наконец, в губы.
— Я настаиваю на своем праве повлиять на вас и заставить вас передумать, Эмма.
С этими словами он обнял ее за талию и повел вниз.
Эмма всхлипнула и пробормотала:
— Что вы де… Думаете, я поеду с вами?
Она снова попыталась высвободиться, но граф не отпускал ее и вел дальше.
— Как и всегда, обещаю строжайшую сдержанность и скромность, — сказал он с улыбкой.
— К черту скромность! Я настаиваю на том, чтобы вы отпустили меня! А если вы желаете подискутировать на эту тему, то я готова принять участие в дискуссии после того, как отдохну несколько дней.
— Я бы предпочел уладить это дело сейчас же.
Граф вдруг подхватил Эмму на руки и направился к открытой дверце кареты. Кучер и двое слуг смотрели на него с совершенно невозмутимым видом.
Глаза Эммы округлились, и она, отчаянно вскрикнув, ударила Дариуса по лицу, потом закричала:
— Вы не понимаете! Я не могу поехать с вами!
Уже у кареты Эмма снова ударила графа и пробормотала:
— Остановитесь немедленно. Иначе я обвиню вас в похищении.
— В таком случае, дорогая, я готов признать, что это похищение.
Эмма прильнула к окну стремительно мчавшейся кареты, с каждой минутой уносившей ее все дальше от того места, где она должна была находиться грядущей ночью. Мысли ее путались, но одно Эмма знала твердо, — знала, что если ночью не подаст сигнала фонарем, то не выполнит требования контрабандистов. И что тогда будет с Робертом?.. О Господи!
Тут Саутуэйт дотронулся до ее плеча, но она шлепнула его по руке. Он попытался заключить ее в объятия, но Эмма снова ударила его и, тотчас же всхлипнув, сказала:
— Перестаньте! Не трогайте меня! Вы ничего не знаете, и для вас это игра. Игра для гордых и заносчивых мужчин. Для таких, как вы, я всего лишь игрушка.
— Вы не игрушка, Эмма.
Он вздохнул и сел напротив, чтобы видеть ее лицо.
Но она не желала на него смотреть. И смотрела в окно до тех пор, пока карета не остановилась на подъездной аллее Краунхилла.
Выбравшись из Экипажа, Эмма сразу направилась к дому. Не обращая внимания на слуг, она зашагала по лестнице в поисках той комнаты, где была в прошлый раз. Отыскав комнату, вошла, хлопнув дверью. Затем повернула ключ в замке и подбежала к окну.
Терраса внизу казалась ужасно далекой. Невозможно было ни спрыгнуть, ни спуститься.
И все же Эмма надеялась, что рано или поздно сумеет ускользнуть — не сегодня, так завтра. Она гадала, сколько времени потребуется, чтобы добраться до отцовского особняка.
— Эмма!
Она замерла на мгновение, потом прокричала:
— Уходите, Саутуэйт! На этот раз не будет совращения в бальном зале!
В ответ — молчание. Она молилась, чтобы он ушел. Ей не хотелось оскорблять его, напротив, хотелось… О Боже, он ведь не знал, насколько опасным было промедление, которое он навязал ей, и насколько ее смущало его присутствие. «Уходи, уходи, чтобы я не надорвала свое сердце, проявляя холодность и жестокость», — мысленно твердила Эмма.
— Дорогая, я знаю, — снова раздался его голос.
И граф произнес это не как ответ на те слова, что она выкрикивала. Казалось, он действительно… все знал.
Эмма отошла от окна и приблизилась к двери.
— Что вы знаете?
— Я знаю, почему вы оказались одна в доме, даже без своего кучера. И знаю, что вы делали на утесе, на том самом месте, откуда упал ваш отец.
При этих его словах Эмма похолодела. Охваченная ужасом, она не могла издать ни звука.
— Я знаю почти все, — продолжал граф. — А теперь откройте. Я не представляю для вас опасности. У вас нет причин бояться. Вы не сделали ничего дурного.
Пока еще не сделала. Но только потому, что не представилось возможности. И разве он не остановил бы ее теперь, если бы она вздумала бежать? К тому же у нее не было уверенности, что она осмелится посмотреть ему в лицо, если он и в самом деле знал «почти все».
— Откройте дверь, дорогая. Я не могу вынести того, что вы оказались совершенно одна со своим несчастьем. Ведь я заметил, как вы несчастны.
На глаза Эммы навернулись слезы. Она больше не могла сохранять спокойствие. Тихонько всхлипывая, она побрела к двери, затем повернула ключ.
Едва лишь взглянув на Саутуэйта, она увидела в его глазах сочувствие. И, рыдая, упала в его объятия.
— Я думала, что все дело в контрабанде. Это тоже плохо, конечно же, но контрабанда — вполне заурядное преступление, — прошептала Эмма, положив голову на плечо графа.
Она излила свои чувства, и это принесло ей некоторое утешение. Но даже сейчас, сидя на коленях у Саутуэйта, она все еще всхлипывала.
— Я думала, что вы не сможете простить даже это… Когда же узнала, что на кону стоит нечто большее, чем контрабанда… Ох, я не осмелилась сказать вам об этом, не смела даже видеться с вами. О Господи, даже теперь я готова пойти на сделку с этими людьми. Вы должны меня отпустить, Саутуэйт. Пожалуйста! Прошу вас! Ведь они держат у себя Роберта. Когда же он будет со мной, я найду способ развязать этот узел. Я застрелю… застрелю человека, который привезет его, если вам так угодно. Только умоляю вас, разрешите мне сделать то, что я должна сделать.
Дариус не знал, что ответить на это, и потому ничего не сказал. И все же он сознавал, что и Морис, и Эмма были жестоко обмануты. И не важно, сколько они заплатили или что сделали — в любом случае им не суждено было снова увидеть Роберта Фэрборна.
— Вы мне не верите, — прошептала Эмма. — И не доверяете.
— Нет, я верю вам. И думаю, что вы действительно застрелили бы этого человека, если бы я согласился на такую сделку. И я точно знаю, что вы и ваш отец искренне считали, что спасаете Роберта.
— Но мой брат жив! Я настаивала на том, чтобы получить доказательства, и они позволили ему написать мне.
— Эмма, я не думаю, что…
— Письмо было от Роберта. Я знаю его почерк. Читая это письмо, я как будто слышала его голос.
— Они могли…
— Нет! Письмо не было подделкой! — Эмма спрыгнула с коленей графа и пристально посмотрела на него так, словно обвиняла в чем-то. — Неужели вы полагаете, что я согласилась бы на такое без достаточных оснований? Вы считаете, что я не отличила бы письмо, написанное от имени Роберта кем-то другим, от его собственного?
Дариус взял ее за руку и попытался ласками заставить сесть к нему на колени. Но она, насупившись, села рядом.
— Расскажите, что именно от вас потребовали за его возвращение?
— Я думала, вы все знаете…
— Я сказал, что почти все.
Эмма ненадолго задумалась, потом вдруг спросила:
— А я — узница? Если все расскажу, то это будет вроде признания? Вас ведь очень беспокоит то, что происходит на побережье. Вы сделали главным делом жизни поимку таких, как я.
Дариус понял, что слова Эммы — оскорбление. Однако он нисколько не рассердился.
— Вам нравится говорить без обиняков, дорогая? Так вот, я привез вас сюда и буду держать здесь, чтобы быть уверенным, что вы не заставите меня делать выбор между честью и любимой женщиной. Вы должны смириться с тем, что вам не удастся завершить свою миссию. Я остановил вас, и если вы ухитритесь бежать отсюда, то остановлю снова.
Она посмотрела на него как-то странно, потом тихо сказала:
— На этой неделе каждый вечер я должна быть на утесе. Мне надо находиться там вечером, но не очень поздно — чтобы все-таки еще можно было разглядеть море и береговую линию.
— Вы должны проверять, нет ли кораблей?
Эмма кивнула:
— И что море спокойное. В ту ночь папа как раз этим и занимался. — Она тяжко вздохнула, потом вновь заговорила: — Если не будет никакой опасности, я должна ждать до ночи, а потом зажечь фонарь и ходить по утесу в течение часа. Потом мне надлежит вернуться домой и ждать.
— Чего именно?
— Ждать Глупца — так я назвала человека, сообщившего мне, что делать, чтобы вернуть Роберта. Возможно, с ним будет еще кто-то. Я должна принять гостя на ночь или на две. Узнав об этом, я поняла, что речь идет не только о контрабанде. — Эмма утерла слезы и добавила: — Я знаю, что вы думаете об этом моем ужасном выборе, Саутуэйт.
Он обнял ее и проговорил:
— Но явился бы этот гость — вовсе не ваш брат. И даже если он жив, они бы все равно не вернули его. После того как им удалось бы одурачить вас один раз, это повторялось бы снова и снова. Та ночь, в которую ваш отец упал с утеса, возможно, была не первой такой ночью.
Эмма молча пожала плечами. Окинув взглядом комнату, спросила:
— Как долго я пробуду здесь?
— Не знаю. Пока мне не станет ясно, что вы в безопасности.
— Вы тоже будете здесь?
— Некоторое время. Но мне надо заручиться вашим обещанием, что вы не попытаетесь сбежать.
— Не могу дать такое обещание.
— Тогда я буду постоянно наблюдать за вами, буду стеречь вас.
Она вспыхнула, и румянец ее был очарователен.
— Скажите, Саутуэйт, а вы… Говоря о женщине, которую любите, вы имели в виду меня?
— Да.
— В таком случае я должна позаботиться о том, чтобы перед вами не стоял такой ужасный выбор. Кроме того, вы должны знать: если я и попытаюсь бежать, то только ночью.
Дариус пожал плечами:
— Что ж, значит, я должен особенно бдительно стеречь вас ночью.
— Да, думаю, это было бы разумно. — Она подалась к нему, и ее губы приблизились к его губам. — Наверное, вам сейчас следует меня поцеловать, раз я не только ваша узница, но и женщина, которую вы любите. Мне было бы приятно, если бы вы это сделали. И я бы перестала чувствовать себя беспомощной и одинокой, если бы вы держали меня в объятиях.
Граф с удовольствием исполнил просьбу Эммы, хотя и заподозрил подвох, вернее — какую-то хитрость с ее стороны.
Но она ответила на его поцелуй с такой отчаянной страстью, что он забыл обо всем на свете, в том числе и о своих подозрениях. Вцепившись в его рубашку, Эмма сорвала ее чуть ли не с яростью, и эта ее неистовая страсть разбудила в нем неизбывный голод и окончательно затуманила его сознание — осталось только желание обладать ею, владеть ею вечно.
Граф тут же стащил с себя бриджи, затем расстегнул платье Эммы — и вскоре они уже лежали в постели совершенно обнаженные.
— Быстрее же, сейчас же! — задыхаясь, бормотала Эмма. — Хочу тебя, всего тебя, хочу, чтобы ты был со мной… Чтобы я могла чувствовать еще что-то, кроме беспокойства и страха…
Дариус приподнялся над ней, заглянул ей в лицо, а затем, опустившись, медленно вошел в нее. Эмма ответила глубоким вздохом, полным облегчения, и этому вздоху вторил восторженный возглас его души — он почувствовал нечто особенное, нечто такое, что способен испытывать только по-настоящему счастливый человек. Ведь было совершенно очевидно: в своем самозабвении Эмма забыла обо всем на свете, — забыла о сдержанности, о скромности, так что в конце концов открыла ему доступ не только к своему телу, но и к сердцу.
