Глава 27
Дариус подъехал к массивному особняку на Гросвенор-сквер в десять часов следующего вечера. Он бы предпочел не приезжать сюда, но не смог придумать иного способа быстро получить ответы на все свои вопросы. Первый из них можно было бы разрешить за несколько минут. Но получит ли он ответ?
Слуга тотчас принял его шляпу, а другой взял визитную карточку.
— Пожалуйста, доложите его светлости, что я приехал по делу государственной важности, — сказал граф.
Какое-то время он ожидал герцога в приемной. Дом же казался совершенно тихим — ничто не нарушало тишину. И все же хозяин, должно быть, находился дома, если у него приняли карточку.
Дариус старался побороть нетерпение. Вполне возможно, что ему придется очень долго ждать ответа на отправленную со слугой визитную карточку. Такая медлительность могла бы показаться детской местью за все его резкие слова и намеки, но ведь герцогам все дозволено…
Саутуэйту казалось, что он прождал уже не меньше часа. Когда же вернулся слуга, он взглянул на часы и понял, что ожидание длилось всего пятнадцать минут. Ему было сказано, что его светлость примет его в библиотеке, и он тотчас же последовал за слугой в парике.
Герцог Пенхерст, по-видимому, наслаждаясь в одиночестве вечерним покоем, читал в обществе двух своих гончих. Но он сразу же отложил книгу, когда слуга объявил о приходе Дариуса, и указал на соседнее кресло. Внимательно посмотрев на визитера, он проговорил:
— Вы сказали, что это вопрос государственной безопасности. Когда я слышал вас в парламенте последний раз, вы сидели на задних скамьях и не на той стороне, на какой следовало бы.
— Я вовсе не собирался отправлять сообщение в правительство.
— То есть вы хотите идти другим путем?
— Да, — кивнул Дариус.
Пенхерст счел этот ответ забавным, даже улыбнулся. Потом вдруг спросил:
— И почему я должен отнестись к этому вопросу благожелательно?
Для этого не было причины. Во всяком случае, больше не было. Но возможно, еще недавно герцог пошел бы навстречу из дружеских чувств.
— Речь о цепи береговой охраны, которую мы создали на побережье.
— Ах да, понятно! И вы справились со своей задачей? Это был весьма амбициозный план. Насколько мне помнится, это было совместное действие.
— И все еще им остается. Наша цепь существует уже более месяца. И с некоторым успехом.
— Полагаю, вы имеете в виду пленника, которого привезли с побережья?
— Вы знаете об этом?
— Конечно. Потому-то вы здесь… Но ведь этот человек признался только в контрабанде. Я, например, мог бы схватить любого парня, бредущего по дороге в Кент, и у меня был бы точно такой же шанс объявить об успешном задержании шпиона. Конечно, я слышал о его признаниях. Но возможно, позже он станет более сговорчивым.
Герцог протянул руку, чтобы почесать за ухом собаку. Свечи, горевшие на столе, бросали отсвет на желтую шелковую ленту, перехватывавшую на старомодный манер длинные волосы у него на затылке.
— Говоря «позже», вы намекаете на пытки? — спросил Дариус.
Герцог поднял голову и внимательно посмотрел на собеседника.
— Саутуэйт, почему бы нам не называть вещи своими именами?
— Так речь шла о пытках, когда вы впервые услышали об этом деле?
Пенхерст с усмешкой покачал головой:
— Конечно, нет! Мы ведь цивилизованные люди! Поэтому никогда не признаемся, что применяем пытки. — Он снова занял положение поудобнее. — Но если говорить об официальном отчете, то можно сделать следующий вывод: пленник добровольно сообщил о себе сведения, дающие право повесить его как шпиона. Ваша цепь береговой охраны сработала, Саутуэйт!
— Меня интересует не его признание, а объяснения, если он представил таковые. Например, как он собирался действовать, если бы все у него пошло хорошо? Я слышал, что, признавшись в контрабанде, пленник добавил, что должен был кое с кем встретиться на побережье.
— Если вы, Саутуэйт, решили, что я знаю так много, то ваше воображение опередило события.
— Но я знаю, что вы разделяете мою озабоченность нашей уязвимостью. И если бы вы услышали, что действительно был захвачен шпион, то непременно заинтересовались бы подробностями и все выведали бы.
Пенхерст поднялся и подошел к столу позади своего кресла. Взяв в руки графин с бренди, он вопросительно взглянул на Дариуса. Тот утвердительно кивнул, и скоро два стакана сблизили их и облегчили беседу.
— Мне сказали, что этот человек якобы проклял тех, кто решил отправить его на наше побережье, но ничего объяснять не стал. Похоже, они располагали более надежным способом обделывать подобного рода дела, но недавно лишились такой возможности. Это произошло, вероятно, несколько месяцев назад. Возможно, причина в том, что вы создали свою береговую охрану.
— Он рассказал, как они действовали прежде?
— На берегу кто-нибудь наблюдал за ними и ночью подавал сигнал, что путь свободен. Французские корабли или лодки высаживали человека неподалеку от того места, где вы захватили этого, а затем его встречали свои люди, чтобы проводить в дом, считавшийся безопасным пристанищем. Как только становилось возможно, его отправляли в Лондон или в другое место, где находилось еще одно надежное пристанище. Там ему передавали какую-нибудь важную информацию, и он отправлялся обратно тем же путем, что и прибыл.
— Значит, он играл роль курьера. А он сказал, кто его послал и кто должен был встретить? Назвал имена своих информаторов?
Пенхерст сделал глоток бренди.
— К сожалению, он оказался… Виноват, но я отчасти лукавил, вводил вас в заблуждение. Мне сказали, что у него было слабое сердце. Прежде чем сообщить все подробности, он неожиданно испустил дух.
Дариус в ярости уставился на Пенхерста.
— Проклятие! Как же так?!
Он поднялся и принялся расхаживать по комнате, стараясь успокоиться. В этой истории многое вызывало беспокойство, а последние слова герцога прямо-таки бесили его.
— Если это может помочь делу, то знайте: я высказал Питту свое неудовольствие, — проговорил Пенхерст. — Я намекнул, что если Англия желает марать руки подобным образом, то мы по крайней мере должны найти людей, способных получить всю информацию, прежде чем их жестокость возьмет верх надо всеми остальными соображениями.
— Вероятно, ему ужасно не понравилось, что вы в курсе, что знаете о подобных методах воздействия.
— Разумеется, не понравилось, — кивнул герцог.
— Будь я проклят, если в следующий раз отдам им в руки пленника, — проворчал Дариус.
— Станете допрашивать его сами?
Граф предался раздумьям.
— А ведь вы могли бы использовать Кендейла, — сказал он наконец. — Просто приставьте пистолет к виску и задавайте вопросы. Бедняге достаточно будет взглянуть на Кендейла, чтобы понять: тот способен в любую минуту спустить курок.
«Так сделали бы и вы», — чуть не добавил граф, но вовремя проглотил эти слова вместе со следующей порцией бренди. И все же он не сомневался: если Пенхерст убил друга, то уж шпиона-то мог бы убить с легкостью.
Словно прочитав его мысли, герцог с усмешкой проговорил:
— Да, я сделал бы это, если бы понадобилось. Как и все мы. — Он поставил стакан на стол и встал. Обе собаки тоже разом поднялись. — Идемте со мной, Саутуэйт. Покажу вам, где я повесил Гварди.
Дариус не мыслил свое посещение герцога как светский визит и не сделал ничего, чтобы это выглядело светским визитом. Но все же ему удалось получить информацию, на которую он рассчитывал. Поэтому у него не было иного выбора, кроме как последовать за Пенхерстом и собаками.
— А эта женщина из аукционного дома, дочь Фэрборна… — пробормотал герцог по дороге в галерею. — Вы близки с ней?
Несколько месяцев назад этот вопрос мог бы показаться Дариусу вполне обычным и даже ожидаемым. Но сегодня он казался удивительным и путающим.
— Почему вы спросили?
— Любопытство. Всего лишь любопытство, ничего более. Определенно в ней что-то есть. И я подумал, что вам, возможно, открылось это «что-то».
Было уже далеко за полночь, когда Дариус вернулся домой и тотчас же поднялся к гардеробной.
— Откройте! — скомандовал он через дверь.
Задвижка дрогнула, и Кендейл, открыв дверь, отстранился, пропуская графа.
— Со стороны твоих слуг не было проявлено неподобающего любопытства, — сказал виконт. — А что касается нашего гостя, то он почувствовал себя тут так уютно, что уснул.
Дариус вошел в гардеробную. Эмбери поднял голову от книги и молча кивнул. С дивана же послышался храп — там крепко спал человек с мешком.
Дариус был не в том настроении, чтобы вести себя по-джентльменски. Отправляясь к герцогу, он надеялся, что шпион сообщил много полезного, в частности — назвал имена и местонахождение всех, с кем должен был встретиться в Англии. Но оказалось, что болван, спавший сейчас на диване, являлся единственным источником информации.
Граф подошел к дивану, схватил «гостя» за ворот и рывком поднял на ноги. Спавший вскрикнул и проснулся. Затем наклонился, поднял свои сапоги и надел их. После чего искоса оглядел собравшихся, задерживая взгляд на каждом.
Дариус же нахмурился и проговорил:
— Я собираюсь задавать вопросы, и тебе придется на них ответить. Что ты делал в аукционном доме? Отвечай!
Пленник молча отвернулся. И в тот же миг к нему шагнул Кендейл с грозным выражением лица.
— Твое имя? — спросил он. — Поверь, я и без твоего ответа смогу узнать его за несколько часов, если захочу. Поэтому для тебя же лучше не вводить меня в искушение.
Пленник погрузился в раздумья. Наконец сказал:
— Ходжсон.
Тут Кендейл наклонился к нему и тихо сказал ему прямо в ухо:
— А теперь, мистер Ходжсон, ты ответишь на вопросы моего друга. Только побыстрее, мы и так уже потратили на тебя много времени. И поверь, если мы тебя убьем, твое тело никогда не будет найдено.
Ходжсон в страхе смотрел на Кендейла; очевидно, он пришел к заключению, что этот человек и в самом деле был способен его убить.
— У меня всего лишь мое личное маленькое дельце в том месте, где проводят аукционы, — пробормотал пленник. — Я ничего не крал. И деньги в мешке принадлежат мне.
— Мы не подозреваем тебя в краже, — сказал Дариус. — Ты ведь недавно отлучался на несколько дней из города. Был в Кенте?
Ходжсон опустил глаза.
— А если и был, то что?
Тут наконец вмешался Эмбери; он проговорил:
— Послушай-ка меня, приятель… Ведь мы знаем достаточно, чтобы передать тебя в руки людей, которые сумеют вытянуть из тебя все, что захотят. Они используют такие методы, по сравнению с которыми быть убитым — милость Божья. А если ты был в Кенте, то ехал туда на дилижансе, и мы сможем узнать об этом, когда поспрашиваем в придорожных гостиницах. Тебе светит не только петля, но и нечто худшее, мистер Ходжсон, а единственная твоя надежда — рассказать нам все. Если ты это сделаешь, то, вероятно, мы сможем использовать свое влияние, чтобы избавить тебя от самого худшего.
Кендейл сверкнул глазами, выражая свое неодобрение последней частью речи Эмбери. А глаза Ходжсона округлились, когда он услышал слово «петля».
— Я всего лишь курьер. Доставляю то одно, то другое. Вот и все!
— Зачем ты ездил в Кент? — спросил Дариус.
— Мне надо было встретить там человека и проводить его в Лондон. Но он так и не появился.
— Но ты ведь не в первый раз встречаешь людей на побережье. Ты ведь часто бывал там и выполнял разные поручения, не так ли?
— Всего несколько раз.
— Расскажи нам о своих делах с Морисом Фэрборном и с его дочерью.
— Ах, черт! Так вы уже знаете?! — в досаде воскликнул Ходжсон. — Да, я приносил ему вести. А также кое-какие товары. Вино и прочее для продажи на аукционе. Вот откуда у меня этот мешок монет. — Он кашлянул и утер губы рукавом. — У него коттедж на побережье, и несколько раз люди, которых я встречал… Ну, обычно, они появлялись не так, как этот, последний. И они останавливались там на ночь, прежде чем отправиться в Лондон.
— Ты его убил? Столкнул с утеса? Это было одно из твоих поручений? — спросил Дариус.
— Нет-нет! Его падение было и для меня несчастьем, и оно не принесло мне ничего, кроме хлопот и неприятностей. Не стало возможности останавливаться у него в доме. Мы лишились его помощи. Этот болван отправился гулять и упал. — Ходжсон сокрушенно покачал головой. — Что за ужасная ночь тогда была! Видите ли, я… Повторяю вам, я всего лишь на побегушках. Доставляю разные вещи. Готов признаться, что время от времени они нанимали меня перевозить контрабанду — вино и прочее. Но это ведь не настоящее преступление… Почти все этим занимаются. — Пленник попытался улыбнуться и добавил: — Многие из таких, как вы, ваше лордство, пили это вино на своих веселых пирушках.
— Кто давал тебе задания передать то или иное послание Фэрборну? — спросил Эмбери. — Кто тебя инструктировал и кто тебе платил?
— Иногда люди, которых я встречал, давали мне письма для него. А иногда… Был еще один, который тоже появлялся и заставлял меня объяснять, как идет дело. Он давал мне поручения и послания, а случалось, что и я ему передавал сообщения. Этот со мной не оставался. Думаю, он возвращался обратно.
— Ты знал, что в таких случаях речь не шла о контрабанде? — сказал Кендейл угрожающе. — Они хорошо платили тебе за измену?
— За какую измену?! Ведь на тех кораблях доставлялись товары, которые я передавал мистеру Фэрборну.
— И товары, и шпионы! — рявкнул Кендейл.
Ходжсон повернулся к Дариусу:
— Милорд, вы же не думаете всерьез…
Граф поднял руку, заставляя пленника помолчать.
— Фэрборн оказался удобен для ваших целей, Ходжсон. Когда он умер, у вас возникли затруднения, верно?
— Да-да, чертовские затруднения! — закивал пленник.
— И тогда тебе велели заменить его дочерью? Поэтому ты и повадился в аукционный дом?
— Почему заменить?! Ведь одна же семья! Я думал, она обо всем знала… — Ходжсон пожал плечами и добавил: — К тому же она была рада нам помогать.
Дариус побагровел при этих словах и в гневе шагнул к Ходжсону, но Эмбери вовремя схватил его за руку, заставив остановиться. Ходжсон же, почуяв угрозу, в страхе отпрянул от графа. Тот с трудом овладел собой и уселся на стул. Но теперь-то мистер Ходжсон понял, что угроза исходила от всех троих.
Все еще сжимая кулаки, Дариус проговорил:
— Ты шантажом вовлек Фэрборна в эти дела, а потом и его дочь. Иначе она не дала бы тебе мешок монет и не оказывала бы помощь. Фэрборну не нужны были товары, которые ты доставлял ему.
— Но я же говорю вам, что ничего плохого не делал, был только посыльным.
Потеряв терпение, граф поднялся и снова схватил пленника за ворот.
— И что же заставило Мориса Фэрборна помогать вам? — спросил он.
— Его сын! — в отчаянии выкрикнул Ходжсон. — Мне велели передать ему, что его сын похищен и будет жив только в том случае, если он поможет нам. Он должен был подавать знак людям на лодке… мол, все в порядке, берег чист. И время от времени он принимал у себя гостей.
— Значит, ты потчевал его ложью… А ты видел когда-нибудь его сына?
— Конечно, нет! Где я мог его видеть? Мне велели передать старику, что он жив, и я это сделал. А потом я объяснил все дочери, когда оказалось, что она ничего не знала. Она хотела заплатить выкуп и покончить с этим, но выкуп оказался слишком большим, и ей пришлось снова помогать.
— Черт бы тебя побрал! — заорал граф, снова сжимая кулаки.
Эмбери силой усадил друга и предостерег его яростным взглядом. Потом сел рядом с мистером Ходжсоном и проговорил:
— Ты попал в переделку, приятель… Двое из нас готовы тебя повесить уже сейчас, но найдутся и другие, которые захотят того же. Единственная твоя надежда уцелеть — помочь нам найти тех, кого ты встречал на берегу и кому помогал высадиться в Англии.
— Но я не знаю, где они теперь… — пробормотал Ходжсон. — Я вам помог бы, если бы мог. Клянусь, что помог бы!
— А может быть, ты знаешь, не собирается ли кто-нибудь из них высадиться в ближайшем будущем?.. — спросил Эмбери. — Ты должен встретить еще кого-нибудь на берегу?
Ходжсон опасливо покосился на Кендейла, потом — на Дариуса. После чего ответил:
— Я должен отправиться на побережье на следующей неделе, чтобы встретить кое-кого. А если на следующей неделе этот человек там не появится, то еще через две недели я должен снова появиться на берегу. Ну а дочка Фэрборна…
Дариус в ярости вскочил со стула. Он не хотел ничего слышать, не желал здесь оставаться, пока негодяй описывал, как Эмма будет подавать сигнал со скалы, а потом откроет двери своего дома для шпионов, предоставляя им надежное убежище.
Граф вышел из гардеробной, опасаясь, что до крови изобьет Ходжсона, если останется. Захлопнув за собой дверь спальни, он воскликнул:
— Проклятие! Ведь я должен был догадаться!.. Контрабанда?! Как бы не так! Каким же я был идиотом!
И действительно, Эмма не стала бы рисковать из-за такого пустяка, как контрабандные товары. Но почему же она не сказала ему?.. Он нашел бы способ ей помочь. Но сначала объяснил бы, что ей лгали, принуждая к преступным действиям. Объяснил бы, что нельзя с таким упорством держаться за иллюзию — ведь ясно же, что ее брат погиб…
Тут он вспомнил, как выглядела Эмма в саду после ухода Ходжсона. Неужели именно тогда она узнала истинную сумму выкупа? О, она выглядела тогда такой отчаявшейся, запутавшейся, бесконечно несчастной! Нет, наверное, она не могла сказать ему об этом, не могла попросить о помощи — во сколько бы ни обошлось ее молчание. Конечно же, она не верила, что Дариус пощадит ее, если узнает…
Саутуэйт подошел к столу и вытащил из ящика письмо, которое он накануне скомкал, едва прочел несколько фраз. Его реакция на это письмо была импульсивной, но вполне объяснимой. Теперь же он принялся его перечитывать, и оно уже не вызывало его гнева. Теперь-то он прекрасно понимал истинный смысл этого послания.
«Милорд, после глубоких раздумий, честно признавшись во всем самой себе, я поняла, что наш союз неразумен и нежелателен, как я и думала с самого начала. Простите меня за то, что у меня не хватило твердости действовать после аукциона более благоразумно. Могу только осуждать себя за свое детское возбуждение, вызванное успехом того дня, а также вашими обольстительными манерами.
Сезон заканчивается, а вместе с ним, на время, и аукционы. По крайней мере два месяца „Дом Фэрборна“ не будет их проводить. Поэтому я покидаю Лондон. Рассчитываю, что пребывание в Озерном крае даст мне передышку и уединение.
Когда я вернусь, надеюсь, что мы с вами поведем себя как уважающие друг друга деловые партнеры. Ничего другого мы просто не можем себе позволить.
Эмма Фэрборн».
Эмбери вошел в спальню, когда Дариус складывал прочитанное письмо. Он остановился у двери, будто ожидал, что граф что-нибудь скажет. Но тот молчал, и виконт проговорил:
— Мне жаль, что она оказалась замешанной в это дело…
Это было изъявление сочувствия, но вместе с тем и напоминание о предательстве Эммы.
— Она считает, что ее брат жив. Так же думал и ее отец, — ответил Дариус.
— Да, возможно. Но в конечном итоге это не имеет значения.
«Нет, черт возьми, имеет! Только это и имеет значение!» — мысленно воскликнул Дариус.
— Кендейл хочет использовать Ходжсона и заставить его встретиться с тем человеком, как и было у них задумано, — продолжал Эмбери. — Он считает, что тогда мы сможем выследить курьера и найти людей, с которыми он должен встретиться в Лондоне и в других местах. — Виконт усмехнулся и добавил: — Ты же знаешь Кендейла. Он считает, что сможет раскрыть всю шпионскую сеть.
Дариус ничего не ответил, хотя понимал, что в плане Кендейла был смысл. И Эмбери тоже это понимал. Единственный недостаток плана состоял в том, что им для достижения успеха пришлось бы использовать Эмму — чтобы подавала сигнал, а затем предоставила убежище шпиону. А ведь они, напротив, должны были остановить ее.
Какое-то время Эмбери молча смотрел на друга, потом вновь заговорил:
— Если ты скажешь свое слово, мы откажемся от этого плана. Ведь я понимаю, что она значит для…
— Нет! — заявил граф. — Это должно быть сделано. Если прибудет новый курьер, он сможет привести нас к остальным. Так когда же начинается игра?
— Ходжсон сказал — в понедельник. Мы должны отвезти его на побережье. Кендейл собрал небольшую армию из числа своих слуг, и она будет его собственным воинским подразделением. Они помогут. А тебе там находиться незачем.
— Нет, я там буду. Завтра же уезжаю в Кент, а тетку и сестру отправлю обратно в город, чтобы мы могли использовать Краунхилл. Я сообщу об этом остальным джентльменам, охраняющим берег. Думаю, что большая их часть присоединится к нам и мы сможем располагать значительным числом глаз и ружей. Я поговорю еще и с Таррингтоном, скажу, чтобы держал ухо востро, чтобы не захватывал это судно, пока Ходжсон не встретит своего человека и не увезет его подальше от побережья.
Эмбери кивнул:
— Да, хорошо. Из Лондона мы отправимся прямо в Краунхилл.
— Только, пожалуйста, забери этого субъекта из моего дома, Эмбери. Пусть с ним возится Кендейл, пока мы не уедем.
Эмбери снова кивнул и ушел. Дариус же посмотрел на письмо, которое все еще держал в руке. И вновь он мысленным взором увидел Эмму, стоящую в саду. Воспоминание о ее горе вызвало у него почти физическую боль. И он вовсе не был уверен, что на ее месте повел бы себя иначе.
