Глава 16
Дом был закрыт более месяца, и затхлый запах в нем свидетельствовал о небрежении, отсутствии хозяев и обилии пыли. По прибытии Эмма тотчас же распахнула окна, радуясь тому, что может хоть чем-то заняться и какое-то время не думать о навалившихся на нее многочисленных проблемах.
Она не была здесь почти год. Поместье находилось на побережье между Дилом и Дувром и являлось скорее убежищем папы, а вовсе не семейным уютным домом. Возможно, именно поэтому Эмма так редко приезжала сюда.
Теперь же морской бриз, ворвавшийся в комнаты, принес с собой воспоминания о немногих случаях, когда она сопровождала отправлявшегося сюда отца.
— Я выстираю все занавеси, — сказала миссис Норристон. — Я собиралась это сделать, когда он был здесь в последний раз, но он… — Женщина умолкла, покраснела и виновато поступилась.
Миссис Норристон жила в соседней деревушке Рингсуолд и прислуживала иногда отцу, когда он здесь находился. Эмма тотчас же сообщила ей о цели своего приезда. Она собиралась пробыть здесь недолго и не нуждалась в служанке. Но все же она не могла обойтись без миссис Норристон.
— Я здесь по делу, — сказала Эмма, — и надеюсь, что вы сможете мне помочь.
— Маловероятно, мисс Фэрборн, что вам может помочь кто-то вроде меня. Ведь я простая женщина… Если вам надо стирать и готовить, я к вашим услугам. Но думаю, ваши дела слишком важны и серьезны для меня.
— Однажды отец сказал, что вы прожили в этих местах всю жизнь. Поэтому именно от вас я ожидаю помощи. Видите ли, я хочу поговорить с кем-нибудь из контрабандистов, что промышляют на здешнем побережье. Я решила, что вы, возможно, знаете кого-нибудь из них. Или кого-нибудь, кто знаком с ними.
Миссис Норристон энергично помотала головой:
— Нет-нет, никто здесь не знает, кто они такие. Они от всех скрываются. Их дело требует того, чтобы их никто не видел и не знал.
— Но некоторые из них хорошо известны, и те, кто им помогает, знают их в лицо. Я же не мировой судья и не собираюсь их арестовывать… Уверена, что в вашей деревне есть люди, способные мне помочь. Например, в прошлом году, когда я ходила в деревню, там был человек, торговавший французским мылом с тележки на лугу.
Плотная и коренастая миссис Норристон принялась медленно расхаживать по кухне, убирая продукты, которые привезла с собой хозяйка дома. После этого она молча обследовала кладовую, где понюхала горшки с топленым салом, видимо, определяя, пригодно ли оно для еды.
Эмма тоже молчала, ожидая ответа миссис Норристон. Наконец, сообразив, что женщина не хочет поддерживать подобный разговор, Эмма решила сменить тему и спросила:
— А насколько далеко отсюда поместье графа Саутуэйта? Кажется, оно где-то возле Фолкстоуна, не так ли?
Миссис Норристон ненадолго задумалась, потом ответила:
— В шести или семи милях к югу отсюда. Говорят, он суровый человек. Правда, может иногда улыбаться. Но если его разгневают, уж тогда держись… — Она потянулась к кастрюле. — Пожалуй, подогрею ветчину к ужину. Думаю, ваш кучер будет рад перекусить чем-то горячим. Сначала накормлю его, а потом, когда у меня все будет готово и стол накрыт, позову вас.
Сообразив, что от нее хотят отделаться, Эмма вышла из кухни и зашагала вверх по лестнице. Шаги ее гулким эхом разносились по пустому дому, а на стенах плясали смутные тени.
У Эммы не было ощущения, что это ее дом, хотя все здесь было обставлено в соответствии со вкусами отца; во всяком случае, холл и некоторые комнаты очень напоминали обстановку их лондонского дома. И даже казалось, что отец каким-то непостижимым образом присутствует здесь — словно от него осталось нечто осязаемое…
Чувство близости к отцу еще больше усилилось, когда Эмма открыла дверь его спальни. Северную стену комнаты украшало небольшое полотно, и, как только она вошла, картина тотчас привлекла ее взгляд — даже сгущающиеся тени не могли сделать тусклыми столь яркие краски. Казалось, эти краски сверкали каким-то внутренним светом; красные были как рубины, а синие обладали чистым цветом лазурита, из которого их пигмент и был получен.
На картине был изображен святой Георгий в костюме и латах эпохи Возрождения, и он пронзал копьем фантастического дракона на фоне горного пейзажа. А красивая женщина, стоявшая чуть поодаль, смотрела на защитника и избавителя с любовью и благодарностью. Эта картина Рафаэля была одной из многих, написанных на эту же тему, но отец категорически настаивал на том, что она — лучшая из всех подобных.
Эмма отвела глаза от полотна и посмотрела на постель, затем на стопку книг на столе. Грудь ее сдавило ужасной болью, будто на сердце навалилась невыносимая тяжесть. Эмма подошла к полотну и сняла его со стены. Она уже была готова унести его, когда что-то в обстановке комнаты насторожило ее…
О Господи, где же остальные картины?! Ведь тут должны были висеть еще две — небольшая картина Боттичелли (на мифологическую тему) и портрет кардинала кисти Себастьяно. Папа продал большую часть своей коллекции, чтобы выделить средства на переезд на Албемарл-стрит, но эти все-таки сохранил.
Эмма положила картину Рафаэля на стол и заглянула под кровать, потом поискала в гардеробе. После чего прошла в гостиную, чтобы проверить, нет ли там полотен. Однако она ничего не нашла, стены были пустые.
Но если Рафаэль остался на месте, то, значит, и остальные картины не были украдены. Ни один вор не стал бы оставлять на месте самую вожделенную добычу. «Должно быть, отец все-таки продал эти две картины», — решила Эмма.
Она вернулась в спальню за картиной Рафаэля, теперь уже уверенная в том, что папа пытался выкупить Роберта. Но возможно, что-то у него не сложилось… Что же касается Рафаэля, то с ним все было ясно. Отец не продал эту картину, потому что считал, что не вправе продавать ее. Когда-то он купил Рафаэля для их с Робертом матери, своей жены, а та, в свою очередь, сказала, что после их смерти картина должна перейти к их дочери, то есть к ней, Эмме.
В своей комнате она бережно завернула картину в полотно и положила на дно своего саквояжа. И весь вечер думала о том, как добиться свидания с людьми, умеющими всегда оставаться невидимками.
В эту ночь Эмма почти не спала. Присутствие мистера Диллона в каретном сарае неподалеку предотвращало опасность вторжения, но не могло отогнать воспоминания — она вспоминала отца и брата, вспоминала те времена, когда они в последний раз были все вместе…
А потом Роберт отправился в путешествие, из которого не вернулся. Перед отъездом брата между ним и папой возникла небольшая размолвка, о которой она вспомнила теперь. Она находилась в саду, но слышала их необычно громкие голоса. А на следующий день Роберт сообщил ей, что скоро отправляется на континент — купить свою первую коллекцию картин, которую он намеревался выставить на продажу на аукционе «Дома Фэрборна» как собственную.
Но похоже, брат так и не приобрел коллекцию. И его не было на том корабле, который, возвращаясь из Италии, пошел ко дну.
Куда же он тогда отправился? Он ведь покинул Англию. Или нет?
Эмма решила, что обязательно должна это выяснить. Завтра она отправится в деревеньку и найдет способ поговорить с теми, кто мог что-либо знать о контрабандистах. И она добьется своего, даже если ей придется прибегнуть к подкупу.
Миссис Норристон вернулась на следующее утро, а Эмма к тому времени уже спустилась к завтраку. Пожилая дама дождалась, когда хозяйка закончит есть, потом, нахмурившись, сказала:
— Ладно, хорошо. Но вы должны вести себя так, как я скажу, ясно?
Эмма тут же кивнула:
— Да, конечно.
— Завтра в одиннадцать часов пойдете в деревню, в паб «Меч принца». Не надевайте слишком хорошей одежды. Не приезжайте туда в карете и не берите с собой кучера. Так мне велели вам передать. Просто приходите туда и ждите.
Эмма снова кивнула:
— Да, так и сделаю.
— И лучше приходите не с пустыми карманами, — продолжала миссис Норристон. — Возможно, вам не понадобятся деньги, но следует иметь их при себе.
— Принесу все, что у меня есть. — Эмма потянулась к миссис Норристон и взяла ее за руку. — Поверьте, все будет хорошо, не беспокойтесь. Я очень благодарна вам за помощь.
Миссис Норристон тяжко вздохнула и, сокрушенно покачав головой, молча направилась на кухню.
На следующий день Эмма надела коричневую накидку поверх розового платья и простенькую соломенную шляпку. Все эти вещи оставались в доме после ее последнего приезда сюда, и, надевая их, она снова вспоминала об отце. Нахлынувшие воспоминания были настолько живыми и яркими, что временами ей казалось, будто она слышит шаги отца в соседней комнате.
Стиснув зубы и стараясь справиться с волнением, Эмма вышла из дома и прошла пешком до деревни. Почти все дома тут обветшали и явно нуждались в покраске и побелке. Однако даже при самых ветхих и маленьких домиках имелись небольшие сады. Жили в деревне в основном рыбаки со своими семьями. Впрочем, были тут и несколько торговцев, без которых никак нельзя обойтись.
Эмма прошла по главной улице, и некоторые из жителей, те, что узнали ее, вежливо здоровались с ней. Остановившись возле паба «Меч принца», девушка заглянула в окно. В этот час людей в заведении почти не было, а человек, сидевший у окна, мельком взглянул на Эмму и тотчас же потерял к ней интерес.
Прежде она не бывала в пабе, так как это место считалось неподходящим для девушек вроде нее. Эмма подумала, что лучше бы контрабандист назначил ей встречу… да хоть на кладбище! Но выхода не было — не уходить же…
Собравшись с духом, Эмма вошла, и несколько завсегдатаев, сидевших за столиками, не обратили на девушку внимания. Хозяин же едва взглянул на нее. Эмма выбрала стол подальше от окна и, усевшись, приготовилась ждать.
Прошло добрых десять минут, а она все сидела в одиночестве под низким бревенчатым потолком. Наконец дверь открылась, и в зал вошел худощавый мужчина. Никто не обратил на него внимания, а он тотчас же направился прямо к столу Эммы и сел на скамью напротив девушки. Она взглянула на него с удивлением. Контрабандист представлялся ей старым, седым, с обветренным красным лицом, а этот…
Сидевшему напротив мужчине было, наверное, чуть за тридцать. В своем длинном коричневом сюртуке и небрежно повязанном шейном платке он выглядел почти франтом. К тому же у него были ухоженные усы и короткая бородка, а из-под густых темных бровей внимательно смотрели голубые глаза.
— Вы одна? — спросил он, но этот вопрос прозвучал скорее как утверждение.
Эмма молча кивнула, и мужчина сказал:
— Довольно глупо…
— Вы не оставили мне выбора. Если бы я пришла не одна, разве вы вошли бы?
— Мне не пришлось бы входить. Одна славная женщина передала бы все, что требуется, моему другу. И я здесь ненадолго. Всего на несколько минут. Не более.
Решив побыстрее начать разговор, Эмма сказала:
— Вы должны обещать, что никому не расскажете то, что сейчас узнаете. Я не могу рисковать. Ведь если станет известно…
— Уместно ли ставить мне условия? — перебил контрабандист. — Ведь это вы искали встречи со мной, не я с вами.
Он тихо рассмеялся.
— Весьма сожалею, но все же я должна просить вас как… джентльмена… дать мне честное слово, что вы будете молчать.
Контрабандист с любопытством взглянул на девушку. Потом кивнул:
— Хорошо, даю слово. Говорите.
— Я дочь Мориса Фэрборна. Ему принадлежала земля и особнячок недалеко отсюда…
— Да, знаю.
— Два года назад исчез мой брат Роберт, — продолжала Эмма. — И я опасаюсь, что его захватили какие-то контрабандисты. Конечно, я вовсе не…
— Никто на этом побережье его не захватывал, — снова перебил голубоглазый.
— Вы уверены? Могут ведь найтись люди, которые считают, что на этом легко заработать.
Он посмотрел на нее с раздражением и в то же время, как ей показалось, даже с некоторым сочувствием.
— Иногда здесь появляется кое-кто не из здешних мест. Море есть море. Но это рискованно.
Эмма не поняла, о каком риске шла речь, но подумала, что расспрашивать не стоит.
— Значит, вы что-то слышали об этом? То есть о моем брате или тех, кто не из этих мест и кто удерживает его в плену… Видите ли, все считали, что он погиб, но теперь я уверена, что брат жив. И я должна попытаться…
Голубоглазый резко вскинул руку, заставляя девушку замолчать, потом перевел взгляд на сидевшего у окна человека. Тот ответил ему каким-то жестом, затем уставился в окно, что-то высматривая на улице. И все в пабе, включая хозяина, мгновенно притихли, как животные, почуявшие опасность.
Вскоре человек у окна очередным своим жестом успокоил всех, и собеседник Эммы проговорил:
— Было бы чертовски досадно угодить за решетку, мисс. Что же касается вашего вопроса, то могу сказать, что ничего не слышал о человеке, которого держат в заложниках.
— А вы не могли бы разузнать о нем? Вы ведь разговариваете с другими… с такими же, как вы?
— Если его держат где-то поблизости, то смогу. Что же касается всего юго-восточного побережья, то не уверен — могу узнать, но могу и не узнать.
Эмме очень не хотелось задавать следующий вопрос, но она все же спросила:
— А вы не знаете, мой отец или брат… они не имели с кем-то из людей вашего круга каких-нибудь общих дел?
Эмма заметила жалость в глазах собеседника, и этого было достаточно, чтобы заподозрить, что едва ли он даст правдивый ответ.
— На вашем месте, мисс, я бы не думал об этом. К нам поступают вещи, которым было бы лучше находиться у него, но ваш отец не вел дел ни с кем из наших. По крайней мере ни со мной, ни с моими парнями. Но побережье имеет большую протяженность, и за других я не поручусь.
Тихонько вздохнув, Эмма проговорила:
— Что ж, хоть что-то я узнала. Конечно, почти ничего, но все же… Благодарю вас за вашу любезность, за то, что согласились со мной встретиться.
Она встала, собираясь удалиться, и ее новый знакомый тоже поднялся. В следующее мгновение Эмма увидела еще одного посетителя, только что вошедшего в паб через дверь черного хода. Она замерла, не в силах отвести от него глаз, а он уставился на нее с яростью и изумлением.
Голубоглазый контрабандист взглянул на вошедшего и, к удивлению Эммы, с невозмутимым видом снова уселся на скамью.
— А вот и Саутуэйт, — пробормотал он. — Так вы — его женщина?
— Нет! — выкрикнула Эмма. — И не я привела его сюда! Клянусь, что не я!
Она тоже заняла свое прежнее место.
Саутуэйт же подошел к ним. Его ярко-синий костюм для верховой езды резко контрастировал с простой и неброской одеждой остальных мужчин, и невозможно было не заметить пистолет у него за поясом.
Тут мужчины, сидевшие в зале, поднялись со своих мест и вышли. И даже хозяин решил, что ему следовало подышать свежим воздухом.
А граф пристально посмотрел на голубоглазого и проворчал:
— Ты, Таррингтон?
Контрабандист молча кивнул. Было очевидно, что они с графом знали друг друга.
— Что вы здесь делаете, мисс Фэрборн? — спросил Саутуэйт.
— Жду, когда будет готово баранье рагу, милорд.
Таррингтон хмыкнул, услышав такой ответ. Но графу ответ, должно быть, не понравился, и он пристально взглянул на контрабандиста. А тот, к удивлению Эммы, смотрел на Саутуэйта с совершенно невозмутимым видом и ничего не говорил, хотя граф явно ждал каких-то объяснений.
— Вижу, что и у преступников есть представление о чести, — сказал наконец граф.
Таррингтон усмехнулся:
— Здесь нет преступников, сэр. Есть человек, желающий выпить эля, а также хорошенькая женщина, ожидающая, когда будет готово рагу. — Контрабандист бросил взгляд в окно и добавил: — Думаю, вам лучше выбраться отсюда тем же путем, каким вы пришли. И без меня. В данном случае не важно, есть ли при вас пистолет или нет. Не хочу, чтобы вам пошла во вред преданность моих ребят.
— Я приехал сюда не ради вас. — Саутуэйт повернулся к Эмме. — Если вы окажете мне честь, мисс Фэрборн, я провожу вас домой.
Она не хотела, чтобы граф провожал ее. При всей учтивости его слов они звучали как приказ. И Эмма по-прежнему сидела у стола, пытаясь придумать выход из этой затруднительной ситуации.
Таррингтон же, наблюдая эту сцену, явно забавлялся. Контрабандист не нарушил свое слово и ничего не рассказал графу. Но он не собирался заступаться за Эмму.
— Я вынесу вас отсюда, если понадобится, — предупредил ее Саутуэйт. — Поэтому будет достойнее, если вы добровольно подчинитесь, мисс Фэрборн.
Решив, что не стоит упрямиться, Эмма наконец встала. Граф тотчас взял ее за руку и повел к черному ходу, а затем — по тропинке к коновязи, где оставил свою лошадь.
— Я пойду пешком.
Эмма рывком высвободила руку.
Но Дариус тут же подхватил ее и усадил в седло; усадил по-женски, боком.
— Не шевелитесь! — приказал он.
Она и не шевелилась, не осмеливалась. Внезапно граф запрыгнул в седло позади нее и прижался грудью к ее плечу, а его руки обвились вокруг ее талии, когда он взял поводья.
— Я могу идти, — буркнула Эмма. — Прекратите это…
— Как только мы покинем эту деревню, вы сможете идти, — сказал Саутуэйт, пуская лошадь рысью. — А теперь — никаких возражений, Эмма! Ни слова, если у вас есть хоть капля здравого смысла.
Она попыталась принять такое положение, которое свело бы к минимуму соприкосновение их тел.
— Что ж, я не стану возражать. Но, сэр, вовсе не потому, что вы предостерегли меня, а потому, что я хочу сказать вам кое-что. Вы, сэр, продолжаете вести себя несносно, вмешиваетесь в мои дела и все портите. Благодарю провидение за то, что вы единственный граф, которого я имею несчастье знать. И если все графы такие самонадеянные…
— Было бы с вашей стороны благоразумно, если бы вы не называли меня самонадеянным. Иначе вам придется узнать, насколько самонадеянным может быть такой граф, как я.
— В таком случае я найду другие слова. Своевольный! Самоуверенный! Надменный!
Она продолжала описывать его недостатки, а лошадь между тем все дальше уносила их от деревни.