В этот день, второе воскресенье сентября 1915 года, автомобиль Гетти круто остановился на усыпанной гравием дорожке «Холма». У окна столовой, засунув руки в карманы, стоял Артур и наблюдал, как Гетти выходила из автомобиля, такая изящная в своей форме хаки, и как она потом шла к подъезду.

Артуру было известно, что Гетти приедет к ним сегодня. Не знать о приезде Гетти было совершенно невозможно. Об этом возвестила тётя Кэрри, упоминала мать, а в субботу за завтраком и отец, окинув взглядом стол, заметил как-то особенно многозначительно:

— Завтра к чаю приедет Гетти. Она специально отпросилась на этот день.

Артур не сказал ничего. Что, они считают его дураком? Всё было слишком ясно; это слово «специально» звучало каким-то мрачным юмором.

За последние восемь месяцев Гетти часто наведывалась в «Холм». Вступив одной из первых в Женский комитет помощи, она теперь получила место в штабе Женского добровольного полка в Тайнкасле. Она часто оказывалась полезной Баррасу, так как, носясь в своём двухместном автомобиле между Тайнкаслом и Слискэйлем, привозила ему на подпись бумаги. Но в это воскресенье, по глубокому убеждению Артура, Гетти приедет ради дел неслужебного порядка. Гетти взяла отпуск на день для того, чтобы быть очаровательно неофициальной. Он отлично понимал это и, несмотря на всё своё ожесточение, чуть не засмеялся громко.

Гетти вошла в столовую. Увидела его у окна, она весело улыбнулась и протянула ему руки, защебетав от удовольствия.

— Ты меня ожидал здесь, Артур, — сказала она. — Как мило!

Гетти была удивительно весела; он это предвидел. Он не ответил улыбкой на улыбку. Сказал отрывисто:

— Да, ожидал.

Его тон мог бы быть для неё предостережением, но он не смутил Гетти.

— А где все остальные? — спросила она беспечно.

— Все исчезли. Все дипломатически устранились, чтобы оставить нас вдвоём.

Она одобрительно засмеялась:

— По твоему тону можно подумать, что тебе этого не хочется. Но я знаю, ты не хотел быть грубым. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Ну, что же мы будем делать? Не пойти ли нам погулять?

Артур слегка покраснел и отвёл глаза. Но через мгновенье сказал:

— Ну, хорошо, Гетти, пойдём гулять.

Он взял шляпу и пальто, и они вышли на обычную прогулку (которую не совершали, впрочем, уже несколько месяцев) — по Слус-Дин. Осенний день был тих, поросшая лесом долина уже вся желтела бронзой, сучья трещали под ногами. Артур и Гетти шли молча. Дойдя до конца долины, они сели на корни дуба, которые, благодаря оседанию почвы, выступали высоко над землёй. То было их излюбленное место. Внизу лежал город, по-воскресному тихий, а за ним простиралось море, сверкая вдалеке и сливаясь с небом. Копры «Нептуна», чёрные, высокие, выступали на светлом фоне моря и неба. Артур смотрел на них, на эти виселицы над шахтами «Нептуна».

Гетти, с кокетливой стыдливостью прикрыв юбкой красиво обутые ножки, посмотрела в направлении его взгляда.

— Артур, — окликнула она его. — Почему ты смотришь так на рудник?

— Не знаю, — сказал он с горечью. — Дела хороши. Уголь продаём по пятидесяти шиллингов за тонну.

— Нет, ты не об этом думал, — возразила она с внезапно проснувшимся любопытством. — Я хочу, чтобы ты мне правду сказал, Артур. В последнее время ты такой странный, на себя не похож. Расскажи мне, милый, и, может быть, я сумею тебе помочь.

Он повернулся к Гетти, сквозь горечь пробилось тёплое чувство. Ему захотелось сказать ей, освободиться от ужасной тяжести, угнетавшей его, раздавившей его душу. Он сказал тихо:

— Я не могу забыть о том, что случилось в «Нептуне».

Гетти пришла в замешательство, но ничем этого не выдала. Она сказала, словно утешая огорчённого ребёнка:

— Почему же, Артур, милый?

— Потому что я уверен, что это несчастье можно было предотвратить.

Она смотрела в его печальное лицо почти с отчаянием, чувствуя что ей надо, наконец, разгадать до конца эту раздражающую загадку.

— Тебя что-то не на шутку мучает, Артур, милый. Может быть, ты всё же расскажешь мне?

Он посмотрел на Гетти и отвечал медленно:

— Я считаю, Гетти, что жизнь всех этих людей была напрасно загублена. — Он замолчал. К чему говорить? Всё равно она никогда не поймёт. Но Гетти смутно догадывалась о навязчивой идее, сжигавшей его мозг. Она взяла его за руку, желая успокоить, и сказала мягко:

— Даже если так, Артур, не лучше ли забыть об этом? Это было так давно. И всего сто человек. Что это по сравнению с тысячами храбрых, убитых на войне? Вот о чём тебе не надо забывать, милый Артур! У нас война. Мировая война. Это не то, что пустяковый несчастный случай в шахте!

— Нет, это всё равно, — возразил он, сжимая рукой лоб. — Это совершенно то же самое. Я не могу смотреть на это иначе. В моей голове одно неразрывно связано с другим. Людей на войне губят совершенно так же, как людей в шахтах, бесполезно, возмутительно. Несчастный случай в «Нептуне» и война — для меня одно и то же. Одно великое массовое избиение.

Теперь Гетти овладела положением и, минуя запутанные лабиринты, куда увлекал её Артур, пошла прямо к цели. Она по-своему была привязана к Артуру. Но она была практична и гордилась этим. И желала Артуру добра.

— Я так рада, что ты мне рассказал, Артур, — сказала она стремительно. — Ты себя замучил до смерти — и все из-за пустяков. Я замечала, что ты в последнее время какой-то странный, но мне и в голову не приходило, что из-за этого. Я думала… нет, я просто не знала, что и думать.

Он мрачно посмотрел на неё.

— Что ты думала? Говори прямо.

— Видишь ли… — Гетти замялась. — Я думала, что ты, должно быть… что ты не хочешь идти на войну.

— Я и не хочу, — сказал Артур.

— Нет, я думала… Я думала, Артур, милый, что ты боишься идти.

— Может быть, и боюсь, — вяло отозвался Артур. — Может быть, я трус… почём я знаю!..

— Глупости! — возразила Гетти решительно и погладила его руку. — Просто ты довёл себя до полного расстройства нервов. С самыми храбрыми это бывает. Вот, например, Алан говорил мне, что перед тем, как он так отличился и получил крест, он был в настоящей панике. Теперь выслушай меня, дорогой мой. Ты слишком много думал и волновался. Тебе полезно будет для разнообразия начать действовать. Давно пора мне прибрать тебя к рукам.

Взгляд её стал пытливым. Она улыбалась, прелестная, уверенная в себе, в сознании своей женской прелести и своих чар.

— Ну, слушай, глупый мой, родной мальчик! Помнишь то воскресенье в Тайнкасле, когда ты хотел, чтобы мы обручились, а я сказала, что оба мы слишком молоды?

— Да, — медленно отвечал Артур, — я этот день помню. Меня никакая суета не заставит его забыть.

Она подняла на него глаза с чёрными зрачками и принялась нежно гладить его руку.

— Ну, так вот, Артур… всё было бы иначе, если бы ты вступил в армию.

Артур сразу внутренне сжался. Вот оно, то, чего он страшился. Оно пришло к нему под ненавистной маской нежности! Но Гетти не заметила порыва отвращения, под влиянием которого Артур стал холоден и нем. Она была увлечена собственным чувством, — и чувство это было не любовь, а любование своей самоотверженностью. Она придвинулась к Артуру и прошептала:

— Ты знаешь, что я тебя люблю, Артур. С самого детства люблю. Почему бы нам не обручиться и не покончить со всеми этими глупыми недоразумениями? Ты тревожишь отца, тревожишь всех, в том числе и твою бедную маленькую Гетти. Ты чувствовал бы себя гораздо, гораздо счастливее в армии, я в этом уверена. Мы оба были бы счастливы, и для нас настало бы чудесное время.

А он всё молчал, и только, когда Гетти подняла немного раскрасневшееся личико с трогательно разметавшимися по щекам прядями гладких белокурых волос, ответил сухо:

— Не сомневаюсь, что это было бы чудесно. Но, к несчастью, я решил в армию не вступать.

— О нет, Артур! — вскрикнула Гетти. — Не можешь ты говорить это серьёзно.

— Я говорю совершенно серьёзно.

Первым её движением был испуг. Она сказала торопливо:

— Нет, послушай, Артур. Пожалуйста, выслушай. Ведь это не так просто, как ты думаешь. Тут выбирать не приходится. Скоро объявят обязательный призыв. Я это знаю наверное. Слышала в штабе. Призовут всех от восемнадцати лет до сорока одного, кроме тех, кто будет освобождён. А я не думаю, чтобы тебя освободили. Для этого твой отец должен был бы дать заключение, что ты необходим на руднике.

— Пускай отец мой делает, что ему угодно, — отвечал Артур тихо и злобно. — Я вижу, что вы с ним вели разговоры насчёт меня…

— Пожалуйста, Артур, ради меня сделай это, — попросила она. — Пожалуйста!

— Не могу, — возразил он с твёрдой решимостью.

Лицо Гетти ярко покраснело от стыда. Стыда отчасти за Артура, но больше всего за себя. Она отдёрнула руку. Чтобы выиграть время, повернулась спиной к Артуру и сделала вид, будто поправляет причёску, потом сказала уже совершенно другим тоном:

— Надеюсь, ты понимаешь, как ужасно для меня быть невестой человека, отказавшегося сделать единственный порядочный поступок, который от него требуется!

— Извини, Гетти, — сказал Артур вполголоса, — но неужели ты не понимаешь…

— Молчи! — с бешенством перебила она его. — Никогда в жизни меня ещё так не оскорбляли. Никогда. Это… Это неслыханно. Не воображай, что я так уже влюблена, чтобы все это терпеть. Я делала это только ради твоего отца. Он настоящий мужчина, а не только жалкое подобие мужчины, как ты. Так больше продолжаться не может. Я не могу больше иметь с тобой ничего общего.

— Хорошо, — сказал он едва слышно.

Желание сделать ему больно говорило в ней теперь почти так же сильно, как прежде потребность самопожертвования. Она яростно закусила губу.

— Я могу сделать только один вывод, и к этому выводу придёт всякий. Ты боишься, в этом всё дело. — Она сделала паузу и бросила ему в лицо: — Ты трус, жалкий трус!..

Артур сильно побледнел. Она ожидала, что он заговорит, но он ничего не сказал, и с жестом сдержанного презрения Гетти поднялась. Встал и он. В полном молчании дошли они до «Холма». Он открыл перед нею входную дверь, но, войдя в дом, прошёл прямо к себе, оставив Гетти одну в передней. Гетти постояла, вскинув голову, с глазами, полными гнева и жалости к себе, потом резко повернулась и пошла в столовую.

Там был один только Баррас. Он у стены изучал утыканную флажками карту. При входе Гетти он обернулся, потирая руки, и поздоровался с нею несколько экспансивно.

— А, Гетти, — воскликнул он. — Ну как, есть новости?

Всю дорогу Гетти держалась стойко. Но ласковое выражение лица Барраса растопило её сдержанность. Она зарыдала.

— О боже, о боже! — всхлипывала она. — Мне так тяжело.

Баррас подошёл к ней. Посмотрел на неё с высоты своего роста, и, повинуясь внезапному побуждению, обнял рукой её хрупкие, соблазнительные плечи.

— Что случилось, моя бедная, маленькая Гетти? — спросил он покровительственно.

Гетти была так расстроена, что не могла отвечать, и только жалась к нему, как человек, ищущий прибежища в бурю. Он держал её в объятиях, успокаивая. Гетти он представлялся в эту минуту покровителем, защитником от Артура. Она чуяла в нём большую жизненную энергию и силу и, закрыв глаза, отдалась этому новому, неиспытанному ощущению его покровительства.