В первые полгода после назначения его директором у Джо оказалось очень много дела. Он приезжал в Плэтт-Лэйн рано утром и уезжал вечером; когда бы он ни был нужен, он всегда оказывался под рукой; он производил впечатление энтузиаста и человека неукротимой энергии.

Вначале он действовал осторожно. Природная хитрость подсказывала ему, что старший секретарь Фулер, заведующий чертёжной Ирвинг и кассир Добби недоброжелательно относятся к его выдвижению. Это были люди уже пожилые, готовые возмутиться против того, что ими командует молодой человек двадцати семи лет, так быстро возвысившийся из самого низкого положения. Особенно Добби, — не человек, а счётная машина, высохший, угловатый, в пенсне, балансировавшем на его крючковатом носу, и высоком воротничке с закруглёнными концами, какие носят пасторы, — разговаривал с Джо тоном, кислым как уксус. Но Джо был предусмотрителен. Он знал, что его время придёт. И пока продолжал втираться в милость к Миллингтону.

Для Джо, казалось, не существовало трудностей. Он старался освобождать Стэнли от разных мелких неприятных обязанностей, которые с течением времени расширили сферу его собственной деятельности. В марте он предложил устраивать каждую субботу утром совещания между ним и Миллингтоном для обсуждения всех накопившихся за неделю важных вопросов. В конце того же месяца он настоял на установке добавочных шести котлов и выдвинул идею об использовании женского труда для работы у лотков. Машинное отделение он поручил Вику Оливеру, а литейную — старому Сэму Даблдэю. И тот и другой были послушным орудием в его руках. В апреле умер мистер Клегг, и Джо послал на гроб громадный венок.

Мало-помалу Миллингтон очень приблизил его к себе и посвятил во все дела. Джо был поражён размерами прибыли, которую приносил завод. Уж за одни только бомбы Миллса государство платило Стэнли по семи шиллингов шесть пенсов за штуку, тогда как они обходились ему в среднем всего по девяти пенсов. А их выпускали десятками тысяч! «Боже всемогущий», — говорил про себя Джо, и руки у него так и чесались. Его жалованье, семьсот пятьдесят фунтов в год, казалось ему теперь ничтожным. Он удвоил старания. Они с Стэнли очень подружились: часто завтракали вместе в конторе сэндвичами и пивом; иногда ходили в клуб Стэнли или в ресторан Центральной гостиницы. Вышло так, что Джо сопровождал Миллингтона на первое собрание Местного комитета по снаряжению армии. Всё это он устраивал очень ловко и незаметно. Когда Стэнли бывал в отъезде, вся ответственность, как будто совершенно естественно и законно, перекладывалась на широкие плечи Джо. «Об этом вы потолкуете с мистером Гоуленом», — стало излюбленной фразой Стэнли, когда ему хотелось увильнуть от скуки какого-нибудь неприятного разговора. Таким образом Джо начал приобретать полезные для себя связи и даже сам делать закупки некоторых материалов: лома, свинца, главным же образом — сурьмы. Цена на сурьму поднялась до двадцати пяти фунтов за длинную тонну. И именно при закупке сурьмы Джо впервые столкнулся с Моусоном.

Джим Моусон представлял собой крупного мужчину с двойным подбородком и маленькими, пронырливыми глазками, которые он старательно прятал. Происхождения он был ещё более низкого, чем Джо, и это с самого начала расположило к нему Джо. Он важно называл себя «коммерсантом и подрядчиком». Основным его предприятием являлся обширный склад в гавани Мальмо, под вывеской (на которой, впрочем, почти все уже стёрлось): «Джим Моусон. Железо и другие металлы, старая верёвка, брезент, волос и жиры, обрезки резины, кроличьи шкурки, тряпки, кости и прочее. Главный оптовый подрядчик и торговец». Но деятельность Моусона этим не ограничивалась. Он участвовал в новом подряде на постройку бараков в Виртлее; играл на тайнкаслской бирже. Он был одним из тех, кто наживался благодаря войне; он считался человеком состоятельным, богател с каждым днём. Особенно понравилась Джо одна его затея, о которой ему рассказали и которая, по его мнению доказывала ловкость Моусона. Бумажный кризис в то время уже докатился до Тайнкасла, и Джим Моусон, отлично осведомлённый о положении вещей, нанял партию девушек — из трущоб Мальмо, — которые выходили каждый день в пять часов утра и собирали бумагу из доброй половины мусорных ящиков города. Они собирали бумагу и картон, — дороже всего ценился картон, — и каждая из этих тружениц получала два шиллинга шесть пенсов в неделю (Джим утверждал, что они и этого не заслуживают). Сам же Джим выручал за собранную бумагу громадные суммы. Но Джо, главным образом, восхитила самая идея: вот это ловко — добывать золото из мусора.

Джо чувствовал, что Джим Моусон и он — братья по духу. Перед Моусоном ему не было надобности маскировать свои истинные цели. У него создавалось впечатление, что Моусон в такой же мере расположен к нему. После предварительных переговоров о сурьме Моусон пригласил Джо к себе на Питерс-Плэйс, в просторный и грязный дом (просроченный заклад, который Моусон оставил себе), полный тяжеловесной жёлтой мебели, потрёпанных ковров и грязи. Здесь Джо был представлен миссис Моусон, завитой, пожилой и умной даме, гордившейся тем, что у неё когда-то была ссудная касса. Джо занялся мамашей Моусон; весело и почтительно здороваясь с ней, склонился над её унизанной перстнями увядшей рукой с таким видом, словно собирался облобызать её. Ужин состоял из кровавого бифштекса с луком, поданного прямо на сковороде, и нескольких бутылок крепкого портера. После ужина Моусон незаметно перевёл разговор на биржевые дела и дал Джо полезный совет. Сидя в глубоком кожаном кресле, спокойный, лаконичный, Моусон говорил, цедя слова:

— Гм… Я бы мог для вас купить несколько акций Франка. До войны они ни черта не стоили. Фабрика Франка делает совершенно затхлые галеты из протухшей муки. Вы бы и собаку не стали кормить ими. Но в окопах они имеют громадный успех. Акции дают пятнадцать процентов дивиденда. Вам следовало бы стать акционером, пока они не падают.

Последовав совету Моусона, Джо положил в карман триста фунтов чистого барыша и, обрадованный этим, решил, что работа в компании с Моусоном откроет ему большие перспективы. Это только ещё начало. Война затягивается надолго, и она сделает его большим человеком. Такой замечательной войны ещё не бывало! Джо хотел бы, чтобы она никогда не кончилась.

Только одно тёмное пятно омрачало открывавшиеся перед ним блестящие виды на будущее: Лаура. Когда Джо думал о Лауре, — а он думал о ней часто, — на лбу его появлялась морщина замешательства и разочарования. Он не мог, попросту не мог разгадать её. Он был убеждён, что — каким-то неуловимым путём — именно Лауре обязан своим нынешним положением. И не только этим, а ещё чем-то более важным. Он ловил себя на том, что бессознательно учится у Лауры, пытается разобраться в новых для него вещах, равняется по Лауре, спрашивая себя всякий раз, как ей понравилось бы то или другое. Он всё ещё был невеждой, но кое-какие успехи сделал. Перестал помадить голову бриллиантином, резкое благоухание которого заставляло Лауру слегка поднимать одну бровь; коричневые ботинки надевались теперь только к коричневому костюму, галстуки стали менее цветисты, часовая цепочка висела уже между нижними, а не верхними карманами жилета; связка печаток фальшивого золота и булавка с фальшивой жемчужиной были в один тёмный вечер брошены в реку Тайн. Незримое влияние Лауры сказывалось и на более интимных подробностях его туалета. Так, например, заглянув один только раз в ванную комнату в «Хиллтопе» и увидев все эти соли для ванны, хрустальные принадлежности, туалетный уксус, губки и душ, Джо пошёл прямо в аптеку и без колебаний купил себе зубную щётку.

Но горе было в том, что Лаура оставалась такой же стойко-недосягаемой. Они виделись часто, но всегда в присутствии Стэнли. А Джо хотелось остаться с нею наедине, он бы дорого дал за это, но не смел сделать первый шаг. Он не совсем был уверен в чувствах Лауры; боялся совершить страшную ошибку, лишиться прекрасного места и ещё более прекрасных видов на будущее.

По вечерам он сидел у себя в комнате, думая о Лауре, желая её, вызывая её образ, спрашивая себя, что она делает в эту минуту: принимает ванну, причёсывается, натягивает свои длинные шёлковые чулки? Раз эти мысли привели его в такое лихорадочное возбуждение, что он вскочил и помчался к ближайшей телефонной будке. С громко стучавшим сердцем он назвал номер; но с другого конца провода ответил голос Стэнли, и Джо, холодея от испуга, бросил трубку и улизнул к себе в комнату.

Это могло довести человека до бешенства. Лаура вызывала в нём то же чувство, какое вызывала когда-то первая женщина, с которой он сошёлся: она представлялась ему чем-то новым, неизведанным, чем-то, что хочется разгадать. А разгадать он не мог. Она все оставалась для него загадкой. Он усиленно пытался вникнуть в её характер, и подчас рождались смутные проблески понимания. Во-первых, он подозревал, что Лауре до смерти надоели вечные излияния Стэнли, приступы угрюмости и ворчливости, его патриотизм, весьма усилившийся в последнее время. Ей, должно быть, до слёз надоел тот дух закрытой школы, которым был пропитан Стэнли, высокие идеалы и его манера переходить на детский лепет в моменты нежности. Джо раз слышал, как Стэнли шепнул: «Ну, как себя чувствует мой кисеночек?» — и он готов был поклясться, что Лауру при этом передёрнуло. И всё же она была предана Стэнли, — «вот в том-то и проклятье», — мысленно твердил Джо.

Джо был порядком тщеславен. Он считал себя интересным, красивым, блестящим молодым человеком. Но считала ли его таким Лаура?

Она признавала его способности, проявляла к нему что-то вроде насмешливого интереса. Но не питала никаких иллюзий насчёт его нравственности. На все его попытки щегольнуть высокими идеалами и искренней верой она отвечала своей невесёлой усмешкой. Но вместе с тем, когда Джо ловко менял курс и атаковал её с противоположной стороны, результат получался совсем уж плачевный. Как-то за чаем он позволил себе немного вульгарную шутку. Стэнли шумно захохотал, но лицо Лауры приняло непроницаемое, совершенно непроницаемое и ледяное выражение. Джо покраснел, как не краснел ещё ни разу в жизни, готов был сквозь землю провалиться от стыда. Чудачка она, эта Лаура! Она не такова, как другие, она своеобразна.

Странный характер Лауры обнаружился в особенности, когда все стали увлекаться «работой на оборону». Все дамы в Ерроу помешались на этом, началась настоящая эпидемия кружков, отрядов и комитетов. Гетти, сестра Лауры, не расставалась со своей формой хаки. Лаура же ничего об этом и слышать не хотела. Она только иногда дежурила в столовой при новых рабочих бараках военного завода в Виртлее, потому что (как она с иронией сказала как-то Джо) ей нравилось смотреть на кормление зверей. Она раздавала рабочим кофе с сэндвичами — и только. Лаура оставалась верна себе, и Джо, к его отчаянию, не удавалось подойти к ней ближе.

Наступил июнь, а положение не менялось. Но вот 16 июня Стэнли устроил Джо второй в его жизни потрясающий сюрприз. В четверть первого Миллингтон, которого все утро не было в конторе, приоткрыл дверь в кабинет Джо и сказал:

— Мне надо поговорить с вами, Гоулен. Идём ко мне.

Серьёзный тон Стэнли испугал Джо. Со слегка виноватым видом он встал и пошёл за ним в его личный кабинет, где Стэнли бросился в кресло и стал нервно перебирать бумаги на столе. В последнее время он был в каком-то постоянном беспокойстве. Стэнли был странный субъект. Судя по всему, совершенно заурядный; весь его умственный багаж состоял из штампов, ко всему он подходил с готовой трафаретной меркой, а вкусы у него были самые заурядные: он любил играть в бридж и гольф; любил почитать хороший детективный роман или рассказы, в которых всё вертелось вокруг спрятанных сокровищ; он верил, что один британец стоит пяти любых иностранцев; в мирное время он не пропускал ни одной автомобильной выставки. Он был скучный человек; он постоянно повторял одни и те же истории; он мог часами рассказывать, как в последний год его учения в Сент-Бэдском колледже «первых пятнадцать взял Гиггльсвик». Но сквозь все это проходила странная тоскливая неудовлетворённость, подсознательный «комплекс отхода от жизни». Он иногда приезжал на завод в понедельник утром с утомлённо опущенными углами губ и всем своим видом как бы говорил: «О господи, до каких же пор это будет продолжаться?»

Дело его процветало, и вначале он им очень увлекался. Он хотел «делать деньги», и было «чертовски приятно» наблюдать, как растут барыши, доходя до тысячи фунтов в неделю. Но теперь Стэнли уже находил, что «деньги ещё не все». Его недовольство усилилось, когда появилось на сцену военное министерство. Завод Миллингтона был взят на учёт, он стал теперь субпоставщиком виртлейских новых военных мастерских для начинки снарядов: с ролью пионера было кончено; всё было введено в законные, раз навсегда предусмотренные нормы. У Стэнли было уже меньше работы; наступило нечто вроде затишья. И несмотря на то, что прежде Стэнли ворчливо жаловался на недостаток отдыха, он был недоволен, когда этот отдых наступил.

Он начал хандрить. В особенности его расстраивали военные оркестры. Всякий раз, когда по улице проходила военная часть под звуки «Типерери» или «Прощай», на щеках Стэнли выступал слабый румянец, глаза загорались, спина выпрямлялась. Но отряд скрывался из виду, музыка затихала, от топота марширующих людей оставалось лишь эхо в его сердце, и Стэнли вздыхал, снова весь как-то обмякнув. Волновали его и плакаты. Ерроу с готовностью отозвался на призыв в армию, и в очень многих домах висели на окнах плакаты: «Из этого дома ушёл человек сражаться за короля и отечество». Слово «человек» печаталось большими буквами, а Миллингтон всегда с гордостью считал себя человеком «с большой буквы».

А плакаты на столбах! Строгое выражение на лице Китченера, и палец, который указывал на него, Стэнли, не желая оставить его в покое. Проходя мимо этих плакатов на столбах, Стэнли кипел, краснел, мучился и стискивал зубами трубку и спрашивал себя, до каких же пор он будет терпеть это.

Впрочем к окончательному решению привёл Стэнли не этот указующий перст, а банкет бывших воспитанников Сент-Бэдской школы. Банкет происходил накануне вечером в Тайнкасле, в ресторане Дилли. А сегодня Миллингтон, глядя через стол на Джо, важно изрёк:

— Джо, во Франции происходят важные события, а я в них не участвую!

Джо не понял, его первым чувством было облегчение, так как он боялся, что Стэнли узнал о его махинациях с сурьмой.

— И я должен вам сообщить, — продолжал Стэнли уже громче, с истерической ноткой в голосе, — что я решил вступить в армию.

Молчание, насыщенное электричеством.

Потрясение было так сильно, что Джо совсем ослабел. Он побледнел и пролепетал:

— Но вам нельзя… Как же с заводом?

— Об этом мы поговорим потом, — отмахнулся Стэнли и заговорил быстрее. — Завод вы от меня примете, а я уеду. Вчера вечером окончательно решил. Вчера на банкете. Господи, и как я только это пережил, не знаю. Поверите ли, все, все, кроме меня одного, — в военной форме. Все мои товарищи в мундирах, а я один среди них в штатском. Я чувствовал себя совершенным чужаком. И все смотрели на меня этак, знаете, словно хотели спросить: «Ну, как делишки, спекулянт?» Хемпсон, мой одноклассник, очень славный парень, прямо убил меня: он уже имеет чин майора. А Роббинс, этот замухрышка, который в школе не был даже во второй команде, теперь — капитан, имеет две нашивки за ранения. Говорю вам, Гоулен, я этого не вытерплю. Я должен тоже вступить в армию.

Джо судорожно перевёл дыхание, пытаясь собрать взбудораженные мысли.

Он всё ещё не смел поверить, — это было слишком чудесно, чтобы быть правдой.

— Но вы руководите делом большой государственной важности. И вас отсюда не отпустят.

— Должны будут отпустить! — рявкнул Стэнли. — Дело теперь идёт уже само собой. Договоры заключены и выполняются автоматически. Расчёты ведёт Добби, и затем имеетесь вы. Вы ведь в курсе всего, Джо.

Джо поспешно опустил глаза.

— Что же, — пробормотал он, — пожалуй, это верно.

Стэнли вскочил и зашагал по комнате из угла в угол.

— Я не такой уж восторженный человек, но должен вам сказать, с тех пор как я решил ехать на фронт, я чувствую такое воодушевление… Да, дух святого Георгия ещё жив в Англии, он не умер, поверьте мне! Мы боремся за правое дело. Какой же порядочный человек может спокойно мириться со всем этим, с этими воздушными налётами и подводными лодками, и насилованном честных женщин, и бомбардировкой госпиталей, и стрельбой в детей, — о господи, даже когда об этом читаешь в газетах, начинает кипеть кровь.

— Мне ваши чувства понятны, — сказал Джо, не поднимая глаз от пола. — Это чёрт знает что! Если бы не моё колено, я бы…

Заболевание колена, на которое ссылался Джо, он открыл у себя, побывав в какой-то подозрительной лечебнице на Коммерческой улице и выложив семь фунтов и шесть шиллингов за медицинское свидетельство. С тех пор он начинал сильнейшим образом хромать всякий раз, когда в воздухе пахло новым призывом в армию.

Стэнли, шагавший взад и вперёд, был занят исключительно самим собой.

— Я ведь имею право на чин офицера. Я три года проходил военное обучение в Сент-Бэде. Мне понадобится неделя-другая, не больше, чтобы подготовиться, а там я надеваю мундир Батальона воспитанников закрытых учебных заведений.

Новая пауза.

— Так, — медленно сказал Джо и откашлялся. — Но миссис Миллингтон это не понравится.

— Да, конечно, она не хочет, чтобы я шёл на войну! — Стэнли засмеялся и хлопнул Джо по спине. — Ну, развеселитесь, молодой человек! Очень мило с вашей стороны так огорчаться, но эта чёртова война не долго протянется, раз я в неё вмешаюсь. — Он остановился и посмотрел на часы. — Ну, а теперь вот что: я тороплюсь в город, я сегодня завтракаю с майором Хемпсоном. Если не вернусь к трём, то вы, может быть, заглянете к Ратли и переговорите с ними насчёт последней партии гранат. Старый Джон Ратли вызывал меня, но и вы можете объяснить ему всё, что нужно.

— Хорошо, — сказал Джо печально. — Я схожу.

Таким образом, Джо отправился к Ратли и вёл со старым Джоном утомительный и сложный разговор насчёт дефектов отливки, пока возбуждённый Стэнли мчался в город завтракать с Хемпсоном.

В пять часов, когда Стэнли после нескольких тостов лежал в клубном кресле и смеялся до колик, слушая очередной анекдот майора о некой девице и некой кофейне, Джо крепко и почтительно жал руку главе фирмы Ратли, а старик с угрюмым одобрением говорил себе, что этот молодой человек знает своё дело.

В тот же вечер Джо поспешил к Моусону с свежими новостями. Моусон долго молчал, выпрямившись в кресле и сложив руки на животе; кожа на его облысевшем лбу собралась в складки, маленькие глазки внимательно смотрели на Джо.

— Что же, — сказал он, как бы размышляя вслух, — это нам на руку.

Джо не выдержал и ухмыльнулся.

— Мы с вами сумеем извлечь из этого пользу, Джо, — сказал Моусон хладнокровно, потом крикнул жене: — Мать, принеси-ка нам бутылочку виски!

Они вдвоём выпили всю бутылку, но когда около полуночи Джо возвращался домой, бушевавшее в его крови опьянение было не от виски. Его опьяняло сознание своего успеха, сознание, что его ждёт власть, деньги, все на свете. Наконец-то и для него «открывается будущее», как выразился Джим. О да, головокружительное будущее. Теперь он попадёт в среду больших людей — и только нужно не зевать, тогда он станет и сам большим человеком, чёрт знает, каким большим! О господи, ну не чудесно ли это? Чудесный город Тайнкасл, чудесный воздух, чудесные улицы, чудесные дома! Теперь у него есть цель — нажить состояние, и оно у него будет! Да, придёт время — и у него будет чёртова тьма денег. Какая чудная ночь! Как луна освещает это белое здание! Что это за здание? Кажется, общественная уборная? Ну, что же, всё равно — чудесная уборная!.. На углу Грэйнджер-стрит проститутка заговорила с ним.

— Эй ты, сучка, убирайся-ка подальше! — сказал Джо благодушно. И поплёлся дальше, смеясь, бодрый и радостный. «Теперь мне нужен кое-кто почище тебя, — думал он, — да, много почище». Он жаждал Лауры с её изысканной опрятностью, её холодным очарованием. К чёрту публичных девок! Вот такие женщины, как Лаура, — те совсем другое дело. Идиллические мечты о Лауре далеко увлекли его в эту ночь, особенно, когда он, добравшись до своей квартиры, лёг в постель.

Но на следующее утро он ровно в девять был уже в Плэтт-Лэйн. Свежий как маргаритка и более, чем когда-либо, расторопный и угодливый по отношению к Стэнли. Оказалось удивительно много вопросов, в которые нужно было вникнуть. И Джо был воплощённая бдительность: ничто от него не ускользало.

— Боже милостивый! — воскликнул Стэнли, зевая, после того как они усердно поработали часа два. — Вы настоящий мучитель, Джо. Я и не подозревал, что вы так интересуетесь каждой мелочью.

Он весело похлопал Джо по плечу.

— Это очень похвально. Ну, пока хватит, я уезжаю, потому что мы условились встретиться с Хемпсоном. До свиданья.

Странное выражение лица было у Джо, когда он следил за Стэнли, торопливо выходившим из дверей конторы.

Дни шли за днями, все нужные приготовления были сделаны, и, наконец, наступил день отъезда Стэнли в Олдершот. Он собирался ехать автомобилем до станции Карнтон, а там сесть на экспресс, вместо того, чтобы ехать обыкновенным поездом из Ерроу. В знак особого расположения он предложил Джо поехать с Лаурой на вокзал проводить его.

День был дождливый. Джо приехал в «Хиллтоп» слишком рано, и ему пришлось минут десять дожидаться в гостиной, пока Лаура вышла к нему. На ней был простой синий костюм и тёмный шелковистый мех, придававший её бледному лицу ту удивительную прозрачность, которая так восхищала Джо. Он вскочил со стула, но Лаура медленно подошла к окну, словно не заметив его. Оба молчали. Джо смотрел на неё.

— Как мне жалко, что он уезжает, — сказал он, наконец.

Лаура обернулась и бросила на него тот непонятный взгляд, перед которым Джо всегда терялся. Он чувствовал, что Лаура удручена, а может быть, и сердита: ей не хотелось, чтобы Стэнли ехал на фронт; нет, не хотелось.

Вошёл Стэнли с таким праздничным видом, словно у него уже был ряд медалей на груди. Он весело потирал руки.

— Какая мерзкая погода! Ну да, чем хуже погода, тем веселее идёт работа — не так ли, Джо? Ха, ха! А как насчёт подкрепления, Лаура?

Лаура позвонила, и Бесси принесла на подносе сэндвичи, чай. Стэнли был настроен удивительно благодушно, он подшучивал над вытянутой физиономией Бесси, смешал себе виски с содой и ходил по комнате, жуя сэндвичи и болтая.

— А вкусные сэндвичи, Лаура! Думаю, что через неделю-другую мне уже таких вещей достать будет негде. Придётся тебе посылать на фронт посылочки, Лаура. Один парень говорил вчера при мне, что вся их надежда на посылки. — Стэнли засмеялся. — Хемпсон, старый плут, рассказывал мне, что они собираются тушить жаркое в жестянках из-под консервов. Некоторые из этих вояк — замечательные парни. Интересно, каких товарищей мне пошлёт судьба! Вы читали последний номер «Наблюдателя?» Остроумно, чертовски остроумно!..

Затем на Стэнли опять нашло патриотическое настроение. Вертясь по комнате, он с воодушевлением повторял всё, что ему говорил майор, — о контратаках, о противогазных масках, о подземных бетонных укреплениях немцев, о справочнике по вопросам ружейных приёмов, о световых сигналах Вери и об отваге британцев.

Всё время пока Стэнли говорил, Лаура сидела у окна, и её печальный профиль выделялся на фоне темневшего за окном мокрого лаврового куста. Она внимательно слушала патриотические излияния Стэнли. Но тот вдруг размашисто поставил свой бокал на стол.

— Ну, однако, пора ехать. Иначе я прозеваю поезд. — Он посмотрел в окно. — Ты бы надела свой макинтош, старушка: похоже на то, что будет дождь.

— Нет, я думаю, не стоит, — отозвалась Лаура. Она встала, парализуя всю суетливость Стэнли полнейшей неподвижностью своей осанки.

— Все ли у тебя уложено в автомобиль?

— На этот счёт будь покойна, — сказал Стэнли, первым направляясь к двери.

Они сели в автомобиль, не заводской, а собственный, открытый автомобиль Стэнли (новая модель гоночного типа, выпущенная только два года тому назад), который стоял уже с поднятым верхом у подъезда. Стэнли нажал большим пальцем стартер, пустил машину, и они отъехали.

Дорога шла вверх по холму, по окрестностям Хилльброу, оставляла позади последнюю уединённую виллу и затем тянулась через поля и вересковую степь. Стэнли правил автомобилем с большим азартом, не тормозя на поворотах.

— Машина летит как аэроплан, правда? — крикнул он с большим воодушевлением. — Право, я почти жалею, что не поступил в воздухоплавательные войска.

— Смотрите, чтобы не буксовали колеса, — предостерегал его Джо. — На дорогах сегодня изрядно скользко!

Стэнли снова засмеялся. Джо, сидя один позади, не отводил глаз от спокойного профиля сидевшей впереди Лауры. Её спокойствие поражало и пленяло его. «Стэнли правит так неумело, а она и бровью не шевельнёт! Ведь не хочет же она погибнуть так нелепо? Уж мне-то этого во всяком случае не хочется, видит бог, нисколько не хочется!»

Они молнией пронеслись мимо старой церкви св. Бэды, серой и сильно пострадавшей от непогод; она одиноко стояла на открытом месте, на краю степи, окружённая несколькими замшелыми могильными плитами.

— Замечательное старинное сооружение, — сказал Стэнли, повернув голову. — Были когда-нибудь внутри, Джо?

— Нет.

— Там дубовые скамьи чудесной работы. Вам бы следовало как-нибудь зайти посмотреть.

Они начали спускаться вниз, мимо деревни Кэддер и нескольких уединённых ферм. Через двадцать минут добрались до узловой станции Карнтон.

Экспресс опаздывал, и, сдав багаж, Стэнли стал медленно прохаживаться по платформе с Лаурой. Джо, делая вид, что дружески разговаривает с носильщиком, уголком глаза ревниво следил за ними. — «Проклятье! — твердил он про себя. — О, чёрт бы побрал все на свете, она, кажется, всё-таки любит его».

Пронзительный свисток и грохот приближающегося поезда.

— Вот и он, сэр, — сказал носильщик. — Всего на четыре минутки и опоздал.

Торопливо подошёл Стэнли.

— Ну вот, Джо, дождались, наконец. Носильщик, первый класс, вагон для курящих. Если можно, займите мне место лицом к паровозу. Джо, старина, вы мне, конечно, пишите. Я во всём на вас полагаюсь… Да, да, правильно… Прекрасно, прекрасно. Я знаю, что вы все сделаете.

Он подал руку Джо, — тот жал её крепко и долго, — поцеловал на прощанье Лауру и вскочил в вагон. Стэнли был сентиментален до мозга костей, и сейчас, когда наступила минута расставанья, он пришёл в сильное волнение. Он высунулся из окна с полным сознанием того, что вот он — человек, уходящий на фронт, и прощается в последний раз с женой и другом. Слезы вдруг заблестели у него на глазах, но он улыбкой пытался скрыть их.

— Берегите Лауру, Джо.

— Будьте покойны, мистер Стэнли.

— Не забудьте написать.

— Непременно!

Пауза. Поезд все ещё не двигается. Молчание становится натянутым.

— Кажется, будет опять дождь, — говорит Стэнли, чтобы его нарушить. Новая томительная пауза.

Поезд тронулся. Стэнли кричит:

— Поехали! Прощай, Лаура! Прощайте, Джо!

Но поезд дрогнул и остановился. Стэнли хмурится, глядя вперёд на рельсы.

— Верно, воду набирает. Постоим ещё пару минут!

Но поезд тут же снова тронулся и плавно пошёл, развивая скорость.

— Ну, до свиданья! До свиданья!

На этот раз Стэнли уехал. Джо и Лаура стояли на платформе, пока не скрылся из виду последний вагон. Джо усердно махал рукой, Лаура стояла неподвижно. Она была бледнее обычного, в глазах блестела подозрительная влага. Джо это видел. Молча пошли они обратно к автомобилю.

Когда они вышли из крытого вокзала и подошли к машине, уже снова моросил дождь. Лаура хотела было сесть сзади, но Джо с заботливым видом протянул руку:

— Вы совсем промокнете там, миссис Мнллингтон. Надвигается большой ливень.

Она сперва поколебалась; но потом, не говоря ни слова, села на переднее место. Джо кивнул головой, как бы говоря, что она поступает благоразумно, затем сел рядом с ней и взялся за руль.

Он ехал медленно, отчасти из-за дождя, туманившего стекло снаружи, главным же образом потому, что ему хотелось продлить это путешествие. Внешне он сохранял почтительность, но его так и распирало гордое сознание выгодности своего положения: Стэнли умчался, бог знает куда, каждую минуту все больше удаляясь отсюда, а Лаура сидит в автомобиле рядом с ним, здесь, вот в эту самую минуту. Он осторожно взглянул на неё. Она отодвинулась на самый край сиденья и смотрела прямо перед собой; он чувствовал, что каждая жилка в ней дрожит от возмущения, что она вся насторожилась, словно готовясь обороняться. Джо подумал, что ему нужно быть очень осмотрительным, тут не годятся такие штуки, как, например, тихонько прижаться коленом к её колену; потребуется совсем другая тактика, недели, а то и месяцы стратегии; придётся действовать медленно и с дьявольской осторожностью. У него появилось ощущение, будто Лаура его ненавидит.

Он сказал вдруг тоном кроткого сожаления:

— Мне думается, вы не очень меня жалуете, миссис Миллингтон.

Молчание. Джо продолжал смотреть на дорогу.

— Я над этим вопросом особенно не задумывалась, — отвечала Лаура довольно презрительно.

— О, я знаю. — Заискивающий смех. — Я ничего такого не предполагал… Я только подумал, не поможете ли вы мне немножко вначале с заводом… и… я право не знаю…

— Нельзя ли пустить машину побыстрее? — перебила Лаура. — Мне надо к шести быть на дежурстве в столовой.

— Да, пожалуйста, миссис Миллингтон, — он нажал ногой акселератор, ускорив ход так, что дождь забарабанил в стекло. — Я просто надеялся, что вы позволите мне делать для вас всё, что я смогу. Мистер Стэнли уехал. Какой человек! — Джо вздохнул. — Он дал мне возможность выдвинуться. Я для него готов на все, на все!

Пока он говорил, дождь полил как из ведра. Они находились в открытой степи, и ветер был сильный. Автомобиль, под одним только тонким верхом, совершенно незащищённый с боков, испытывал на себе всю силу проливного дождя.

— Боже мой, — вскрикнул Джо, — да вы совсем промокли.

Лаура подняла воротник жакетки.

— Ничего.

— Да как же можно! Смотрите, вы насквозь промокли. Надо остановиться на минуту и укрыться где-нибудь. Ведь это настоящий потоп!

Это был действительно настоящий потоп, и Лаура, не надевшая макинтоша, уже довольно сильно промокла. Ясно было, что через несколько минут все на ней вымокнет до нитки. Несмотря на это, она молчала. Но Джо, увидев слева от дороги старую церковь, вдруг повернул автомобиль и подъехал к ней.

— Скорее! — настаивал он. — Бегите внутрь! Это ужас что такое! — Он взял Лауру за руку, уже самой неожиданностью своих действий заставив её выйти из автомобиля, и пробежал вместе с ней по дорожке до паперти старой церкви, с которой ручьями стекала вода. Двери церкви были открыты.

— Входите внутрь, — крикнул Джо, — иначе вы насмерть простудитесь! Ужас, ужас!.. — и они вошли.

После колючего ветра им показалось тепло в темноватой и тесной церковке, пропитанной слабым запахом свечного воска и ладана. В глубине смутно виднелся алтарь, а на нём большое медное распятие и оставшиеся после воскресной службы две шарообразные медные вазы с белыми цветами. Здесь царила тишина, атмосфера иного, незнакомого мира.

Стук дождя, барабанившего по свинцовой крыше, словно подчёркивал эту тёплую тишину.

С любопытством оглядываясь вокруг, Джо прошёл по боковому приделу, как-то подсознательно отметив массивные резные скамьи со спинками, о которых упоминал Стэнли.

— Чертовски странное место, но здесь, по крайней мере, сухо. — Потом, заботливо: — Нам недолго придётся ждать, пока ливень кончится. Я во время довезу вас до столовой.

Он обернулся и вдруг увидел, что Лаура дрожит, прислонись к одной из скамей и сжав руки.

— О боже! — сказал он с великолепно разыгранным раскаянием. — Что же это я? Ваша жакетка совсем промокла. Позвольте, я помогу вам её снять.

— Нет, не надо, хорошо и так.

Она упорно не глядела на него и яростно кусала губы. Джо смутно угадывал, что в ней происходит какая-то борьба, глухая, непонятная.

— Но это непременно нужно, миссис Миллингтон, — возразил он все тем же дружеским, убеждающим тоном и взялся рукой за отворот её жакета.

— Нет, нет, — пробормотала, запинаясь, Лаура. — Говорю вам, мне не холодно. Не нравится мне здесь. Не следовало сюда приходить, дождь…

Она вдруг замолчала и торопливо сама сбросила жакетку. Она тяжело дышала, и Джо видел, как поднимаются и опускаются её груди под белой шёлковой блузкой, которая местами промокла и прилипла к телу. Обычное спокойствие, казалось, покинуло Лауру, нарушенное смутной таинственностью этого места, стуком дождя, безмолвием. Глаза её с испуганным выражением блуждали вокруг. Джо смотрел на неё молча, недоумевая. Лауру снова стал бить озноб. Тут Джо вдруг разом понял… Дурманящий жар разлился по его телу. Он сделал шаг вперёд.

— Лаура! — вырвалось у него. — Лаура! Лаура!

— Нет, нет! — вымолвила она, задыхаясь. — Мне нужно уйти, мне нужно… — Но уже когда она говорила это, руки Джо обвились вокруг неё. Они порывисто сжали друг друга в объятиях, губы их искали друг друга. Лаура застонала. Ещё раньше чем раскрылись её губы, Джо знал уже, что её безумно влечёт к нему, что она боролась с этим много месяцев. Дикая и словно пьяная радость захлестнула его. Не разжимая объятий, они дошли до первой скамьи, широкой как постель и устланной подушками. Руки их сошлись, губы были влажны от желания. Дождь выбивал дробь по крыше, сумрак церкви стал красным и обступил их. Потом к алтарю вознёсся крик Лауры, крик физического упоения. А сверху глядело на них лицо распятого.