Глава 33
Включающая одно или два представления…
Рейф не вошел в театр как кичливый петух. Он никогда бы этого не сделал, даже после того, как отправил свою будущую жену назад в ее спальню, чтобы она вздремнула (и из осторожности выждал достаточно долго, прежде чем выйти из норы священника из опасения, что она может его увидеть).
Он это сделал. Она принадлежала ему. Она была куплена, купчая была подписана, и товар оплачен. Она вздохнула в теплой темноте, после того как они пролежали рядом несколько минут, и сказала:
– Я никогда даже не представляла… Это было все, но этого достаточно.
Возможно, она не собиралась замуж за Рейфа, но была опьянена Гейбом. Или тем, кого она воображала Гейбом. Все, что ему оставалось, – это назвать себя, и она бы сказала «да».
На сцене было полно людей. Джиллиан Питен-Адамс оказывалась сразу в нескольких местах.
– Вот вы наконец! – закричала она, увидев Рейфа. – А где Имоджин?
– У нее ужасная головная боль, – ответил он не растерявшись. – Она придет, как только сможет.
Мгновение она поколебалась, потом кивнула и отвернулась, чтобы ответить дюжему садовнику, спросившему, куда поставить кусты в горшках.
Рейф прогуливался по сцене с удивительным самообладанием. Все, что ему требовалось, – это пройти сквозь испытание представлением «Модника» в конце недели, выпихнуть гостей из дома, а потом сообщить Имоджин, что она выходит за него замуж.
«Я никогда…» – слышал он ее нежный голос, и воспоминание о ней заставило его замереть там, где он стоял на сцене.
– Мистер Доримант, мистер Медли, – сказала мисс Питен-Адамс.
– Здесь!
– Если вам угодно, мы сейчас начнем.
Рейф опустился на стул перед туалетным столиком, заимствованным из зеленой комнаты на третьем этаже. Мисс Питен-Адамс втолкнула мистера Медли, иначе именуемого Гейбом, в пространство рядом с ним. Рейф должен был сидеть возле столика, лениво перелистывая книгу, пока его друг мистер Медли раскинулся на стуле.
Гейбу не очень удавалось раскинуться, и Рейф мог бы сказать об этом мисс Питен-Адамс. Двумя минутами позже он был вправе сообщить всему миру, что из Гейба получается никудышный актер. Он говорил как ученый, когда должен был играть повесу и распутника. Это выглядело нелепо и смешно. Рейф забавлялся мыслью о том, как бы он сам сыграл мистера Медли. В конце концов, ему ведь удалось говорить голосом Гейба.
– Нет, нет, – остановила их мисс Питен-Адамс страдальческим тоном уже в сороковой раз. – Мистер Спенсер, право же, вам надо расслабиться.
Рейф смотрел на них прищурившись. Гейб улыбался мисс Питен-Адамс, смеялся… они… этого не могло быть! Если бы Имоджин только увидела, каким взглядом обменялись эти двое, она бы решила, что Гейб и в самом деле Доримант – спит с Белиндой и ухаживает за другой юной леди. Или она бы мгновенно догадалась, что он, Рейф, ввел ее в заблуждение.
А он еще не был готов сказать ей все.
Внезапно он понял, что должен заняться с ней любовью еще… раз или два. Этого будет достаточно, чтобы быть совершенно уверенным – она ему не откажет, когда узнает, кто скрывался под накладными усами.
Мисс Питен-Адамс убежала потолковать с Гризелдой, у которой возник вопрос по поводу третьего акта, бросив через плечо Рейфу и Гейбу, чтобы они попрактиковались.
– Пожалуйста, научите вашего брата расслабляться, – сказала она Рейфу.
– Расслабься, – проскрежетал Рейф, а потом наклонился к нему и потянул Гейба за рукав. – Какого черта ты так улыбаешься мисс Питен-Адамс?
Гейб не стал притворяться, что не понял его.
– Я собираюсь жениться на ней, – ответил он просто. – Хотя мне и не следовало бы…
Рейф перебил его:
– Ты не должен тут расхаживать с глупым видом и смотреть на нее так! Имоджин может тебя увидеть!
Гейб воззрился на него.
– Да, я все еще ношу эти усы, – прошипел Рейф. – А это значит, дорогой братец, что ты вовлечен в любовную связь и в то же время ухаживаешь за мисс Питен-Адамс! Если бы ты не был таким ужасным актером, я бы сказал, что это ты Доримант, а не я.
– Ах, но ведь на самом-то деле Доримант ты, – заметил Гейб. – Ведь любовная связь у тебя. И ты в то же время ухаживаешь за юной леди. Если Имоджин не узнает, что является объектом внимания особого рода, едва ли будет вежливо с моей стороны рассказать ей об этом.
– Именно так! Поэтому ты должен перестать смотреть на нашу руководительницу в делах театра с таким глупым видом.
– Я сделаю все возможное, – спокойно ответил Гейб. – Не хочешь ли пробежать всю сцену до конца?
– Нет. Я знаю пьесу, и никакие усилия не помогут тебе превратить профессора, маскирующегося под повесу, в этого самого повесу.
– В то время как ты остаешься повесой, маскирующимся под профессора?
Рейф хмуро посмотрел на него:
– И когда ты намерен представить ей разгадку своей шарады?
Мисс Питен-Адамс снова запорхала по сцене и приблизилась к ним. Рейф чуть не застонал вслух. Для Гейба было слишком обременительно держать свои тайны при себе. В его глазах можно было прочесть все, и, более того, мисс Питен-Адамс каждый раз краснела, бросая на него взгляд.
– Это не шарада, – ответил он Гейбу, когда мисс Питен-Адамс снова кто-то позвал и она упорхнула. – Я скажу ей, и это будет скоро.
– А почему не немедленно?
Рейф открыл рот и не сказал ничего. Он не мог ей сказать. Неужели Гейб не понимал этого? Пока еще она недостаточно погрузилась в их любовную связь, чтобы увидеть, кто… он и кем был.
– Я еще не готов, – ответил он кратко.
– Ты опасаешься, что она откажется выйти за тебя замуж?
– Любая здравомыслящая женщина так бы и сделала.
Бровь Гейба взметнулась вверх.
– За герцога, владеющего имением и…
– Имоджин знает меня. Она видела меня пьяным не один раз. Ей точно известно, что я жалкий герцог, одно только название.
Мисс Питен-Адамс метнулась к ним, и они кое-как справились со вторым актом и продолжали бубнить пьесу. Рейф не сомневался насчет успеха пьесы. Он был уверен, что представление будет чем-то замечательным. Актриса Гейба, Лоретта Хоз, была блестящей исполнительницей. Как только она появлялась на сцене, пьеса обретала вдохновение и полет.
Через час или около того появилась Имоджин и стала извиняться за опоздание. Чуть позже Рейф должен был сказать, что обмен колкостями между Доримантом (то есть им самим) и дерзкой молодой леди (то есть Имоджин) прошел вполне благополучно.
Мисс Питен-Адамс казалась счастливой. Стемнело, прежде чем они закончили репетицию, и она выглядела возбужденной, раскрасневшейся и измученной, но торжествующей.
Гейб повернулся к Рейфу, когда актеры уходили со сцены:
– Тебе очень хорошо удается играть не того, кто ты есть. Любой сочтет, что у тебя богатая практика в деле любви.
Рейф смотрел на него прищурясь. Похоже, в последнее время он слишком часто подумывал о братоубийстве.
– Это было совершенно изумительно, – объявила мать мисс Питен-Адамс с переднего ряда, где она весь день занималась вязанием. – Вы играете гораздо лучше, чем представляли эту шекспировскую белиберду в прошлом сезоне в театре леди Бедфордшир.
Конечно, мисс Питен-Адамс не смогла удержаться от улыбки, адресованной Гейбу, когда услышала это суждение, но, к счастью, Рейф уже завладел вниманием Имоджин, заставил ее повернуться к двери и увел из комнаты, прежде чем она что-нибудь заметила.
Театр ломился от публики, от гостей, прибывших из Лондона и соседних графств. Они гудели, как рой самодовольных мух, и гораздо больше интересовались тем, кто не получил приглашения, чем самим представлением.
– Кто эта молодая актриса? – спросила леди Блехшмидт свою собеседницу миссис Фулдженс. – Та самая рыжеволосая крошка, что так замечательно сыграла леди Макбет в прошлом году в театре «Олимпик»?
– Нет, я думаю, она новенькая, – ответила миссис Фулдженс. – Все говорят, что ее открыл Холбрук, что бы это ни значило.
Она надеялась на то, что открытие герцога не означало интимных отношений.
Миссис Фулдженс переживала тяжелое время, пытаясь выпихнуть замуж свою единственную дочь, и очень уповала на обратившегося к трезвой жизни герцога. Но если тот демонстрировал обществу свою любовницу в семейном театре…
Ну, тогда даже отчаявшаяся мать отвергла бы его в качестве потенциального зятя.
– Это лорд Пул там? – спросила леди Блехшмидт. – Господи, кажется, его волосы теперь совсем другого цвета. Из седых они стали черными. Должно быть, от скорби по почившей супруге.
– Я слышала, что он ведет себя как старый дурак, но здесь я его не вижу, – сказала миссис Фулдженс, скосив глаза. – А вот и леди Годвин. Неужели она носит еще одного ребенка?
– Похоже на то, – сказала леди Блехшмидт с серьезностью человека, скорее довольного, чем недовольного тем, что ее брак не украсили дети. Подумать только, сколько миссис Фулдженс мучается с Дейзи. И эти пятна на лице девочки сводят на нет ее надежды на брак.
– Но они очень преданы друг другу, – сказала миссис Фулдженс, глядя, как лорд Годвин заботливо усаживает жену с видом обладателя, которому она становится дороже с каждым днем.
Леди Блехшмидт сочла прискорбным и огорчительным то, что, с ее точки зрения, лорд Годвин был много интереснее, когда за его обеденным столом выставляли себя напоказ русские балерины. Счастливые браки так редки в свете, они просто завораживают людей. Но их так скучно наблюдать!
В эту минуту послышался звук трубы, появившейся в руках лакея.
– Наконец-то! – сказала леди Блехшмидт. – Мне не терпится увидеть милую леди Гризелду в костюме. Сама бы я ни за что не надела сценический костюм. Это так унизительно для человеческого достоинства.
Подняли занавес, и из уст всех присутствовавших вырвался вздох при виде герцога Холбрука, одетого щеголем времен Реставрации и развалившегося возле стола.
Дейзи, сидевшая рядом с миссис Фулдженс, довольно сильно ущипнула ее, что означало – Дейзи согласна с идеей матери выдать ее за герцога.
Вздох возбуждения прошел по залу. На сцену неспешной поступью гуляюшего вышел мужчина, вероятно, приходившийся герцогу незаконнорожденным братом, тот, кто был главным предметом светских сплетен уже несколько месяцев. Не вызывало ни малейших сомнений сходство между братьями: у обоих были затененные ресницами глаза и одинаковые скулы.
– Они похожи как две капли воды, – сказала леди Блехшмидт с восторгом. – Это шокирует. Не правда ли?
– Он и в самом деле выглядит как профессор, да? Как жаль, что он не годится для брака.
Джентльмен впереди них обернулся и иронически поднял бровь.
– Кто это? – спросила громко леди Блехшмидт.
– Это лорд Керр. Он один из держателей акций театра Гайд-парка, – пробормотала миссис Фулдженс. – Крукшенк нарисовал злой шарж на него. И Хэтчард держал этот шарж в своей витрине целый месяц.
Некоторое время они смотрели пьесу молча. Леди Блехшмидт была несколько напугана свободой, с которой были показаны ее персонажи. И в самом деле, Гризелда продемонстрировала совсем иную сторону характера, взявшись за роль будущей любовницы Дориманта.
– Герцог очень хорош. Верно? – спросила шепотом миссис Фулдженс через некоторое время.
Но герцог не был так хорош, как мисс Лоретта Хоз. Они обе это заметили, и, должно быть, лорд Керр думал так же, потому что он подавался вперед каждый раз, когда девушка появлялась на сцене.
Наконец миссис Фулдженс была вынуждена спросить:
– Вы полагаете, она chere amie герцога?
Леди Блехшмидт наблюдала пороки и мужчин, и женщин дольше, чем согласилась бы это признать, и не заметила ничего похожего на любовную игру в стремительном диалоге Дориманта и миссис Ловейт.
– Ни в коем случае, – сказала она миссис Фулдженс. Эта достойная матрона поудобнее уселась в кресле и перестала обращать внимание на пьесу, погрузившись в счастливые мечты, в которых ее дочь Дейзи фигурировала в качестве герцогини.
Но леди Блехшмидт была увлечена пьесой, хотя и находила действующих лиц несколько фривольными. Диалоги Дориманта с Харриет, деревенской барышней, поразили ее, и она смотрела на них, прищурив глаза. Особенно они ее потрясли в четвертом акте, и она попыталась снова привлечь к сцене внимание миссис Фулдженс.
Миссис Фулдженс, понаблюдав минут пять, как герцог флиртует с Имоджин Мейтленд, была вынуждена признать тщетность своих надежд.
