Глава 32
Скабрезные шутки о норах и других отверстиях (но автор от них воздержится)
Имоджин суждено было опоздать на репетицию. После ленча она уснула и видела восхитительные сны, где мужчины в масках с огромными усами делали с ней разные соблазнительные вещи, а она слабо возражала, говоря «нет», а потом сменяла гнев на милость и отвечала «да».
Все это закончилось, когда Имоджин проснулась и начала одеваться, испытывая непривычное, но отнюдь не неприятное ощущение между ног. Она постаралась отвлечься от этих мыслей, сбежала вниз по лестнице и поспешила в театр. Но, как только она достигла конца коридора, внезапно услышала, как ее тихонько окликнули:
– Имоджин!
Она обернулась:
– Да?
Но не обнаружила двери, откуда мог бы раздаться этот оклик. Она оказалась в круглом помещении и снова обернулась. Одна из расписных панелей на стенах коридора была отодвинута. По-видимому, там находилась потайная дверь.
Но оттуда никто не появился.
– Иди сюда.
Несомненно, этот серьезный низкий голос принадлежал мистеру Спенсеру. Имоджин подавила улыбку. Внезапно она поняла, почему так стремилась в бальный зал, и это не имело никакого отношения к точному времени репетиции и тому, что она боялась опоздать.
– Да? – повторила она и осторожно двинулась к двери в стене.
Тишина. Но расписная панель была отодвинута, и дверь открыта.
Она протянула руку к хрупкой панели, но не было времени заглянуть внутрь. Его руки Схватили ее и потянули, а рот его прижался к ее губам. Глаза Имоджин закрылись сами собой, и тело ее растаяло в его объятиях, будто не прошло и минуты с прошедшей ночи и до настоящего поцелуя. Похоже было, что весь день они варились на медленном огне, взорвавшемся пламенем в эту самую минуту.
Когда она открыла глаза, они оба оказались в густой теплой темноте. Его рот проложил огненную дорожку по ее шее, его руки почти грубо принялись ласкать ее грудь, большой палец потирал сосок так, что Имоджин задохнулась и забыла, о чем собиралась спросить…
Но он понял ее недоумение.
– Это нора священника, – сказал он скрипучим голосом. Она ничего не могла разглядеть, да оба они и не хотели ничего видеть. Имели значение только ощущения – прикосновение его пробивающейся бороды к ее коже и шелк ее волос на его пальцах. Тяжесть ее груди в его ладони и то, как она вскрикнула, когда он втянул в рот ее сосок. Нежность ее кожи и изящество его пальцев. Мускулы на его ногах, когда он опустился совсем низко, и то, как он затрепетал, когда она начала его целовать: она становилась все смелее в темноте, памятуя о ночи, проведенной с ним. Эта нора священника походила на их комнату на постоялом дворе «Лошадь и грум», где они были отгорожены от всего мира.
К тому времени, когда его тело нависло над ней, она рыдала и тянула его ближе к себе изо всех сил, и ее ноги обвились вокруг него. И когда он оказался совсем близко, она закрыла глаза, чтобы не видеть даже темноты, и все ее чувства были обращены только к тому, как он ворвался в нее, словно ураган, а ее тело, обвивавшее его, будто расплавилось и растворилось…
– О Боже! – задыхаясь, простонала она.
Он нагнулся к ней, чтобы поцеловать ее, как раз когда она чуть было не начала бормотать какую-то чепуху об их любви.
Но он ее поцеловал, и слова замерли у нее на устах, а все тело прильнуло к нему и обхватило его, и она почувствовала, что они оба возносятся все выше, а ее наслаждение усиливалось до тех пор, пока с его губ не сорвался стон и он не вошел в нее с силой последний раз.
А потом копна его шелковистых волос упала ей на плечо и руки ее обвились вокруг него.
