— Нет! — воскликнула Амелия, отскочив назад.
И не будь она столь возмущена его внезапным переходом к флирту, она получила бы огромное удовольствие от его негодования, когда он неловко шагнул вперед, не найдя губами ничего, кроме воздуха.
— Вот как? — протянул он, обретя равновесие.
— Вам даже не хочется целовать меня, — произнесла она обвиняющим тоном, на всякий случай отступив назад, поскольку на его лице появилось угрожающее выражение.
— Ну конечно, — обронил он, блеснув глазами. — Это так же верно, как то, что вы мне не нравитесь.
Ее сердце упало.
— Правда?
— По вашим словам, — указал он.
Лицо Амелии вспыхнуло — единственно возможная реакция, когда тебе бросают в лицо твои собственные слова.
— Я не хотела, чтобы вы целовали меня, — сказала она, словно оправдываясь.
— Вы уверены? — осведомился он, оказавшись вдруг совсем рядом, Хотя Амелия не заметила, как он это проделал.
— Да, — ответила она, стараясь сохранить спокойствие. — Уверена, потому что… — Она запнулась, не в состоянии рационально мыслить в таком положении.
И тут ее озарило.
— Да, — снова сказала она. — Потому что этого не хотели вы.
Он замер на мгновение.
— Вы считаете, что я не хотел целовать вас?
— Я знаю, что вы не хотели, — заявила Амелия. Это был самый храбрый поступок в ее жизни, потому что в этот момент Томас выглядел герцогом до кончиков ногтей.
Прямой, гордый, разгневанный, со взлохмаченными ветром волосами, он казался таким красивым, что у нее перехватывало дыхание.
И, по правде говоря, она была совсем не против поцеловать его. При условии, что он тоже этого хочет.
— Мне кажется, вы слишком много думаете, — заметил он после долгой паузы.
Амелия не нашлась с ответом, однако и не стала увеличивать расстояние между ними.
Чем он тут же воспользовался.
— Мне очень хочется поцеловать вас, — сказал он, шагнув вперед. — Собственно, это единственное, чем я хотел бы заняться с вами в данный момент.
— Нет, — возразила она, слегка попятившись. — Вам так только кажется.
Он рассмеялся, что было бы оскорбительно, не будь она так сосредоточена на том, чтобы сохранить достоинство и гордость.
— Просто вы считаете, что можете управлять мною таким способом, — сказала Амелия, опустив глаза, чтобы убедиться, что она не наступит на мышиную нору, если отступит еще на шаг. — Вы думаете, что, если очаруете меня, я превращусь в недалекую бесхребетную особу, неспособную ни на что, кроме как подписываться вашим именем.
У него был такой вид, словно он готов снова рассмеяться, хотя на этот раз, возможно, вместе с ней, а не над ней.
— Вы так думаете? — поинтересовался он, улыбнувшись.
— Я думаю, что это вы так думаете.
Уголок его рта приподнялся, придав его лицу обаятельный, мальчишеский вид, совершенно на него непохожий, по крайней мере непохожий на мужчину, которого она привыкла видеть.
— Пожалуй, вы правы.
Амелия так опешила, что ее челюсть отвисла.
— Вы так считаете?
— Да. Вы гораздо умнее, чем кажетесь, — сказал он.
Если это был комплимент, то сомнительный.
— Но, — добавил он, — это не меняет существа текущего момента.
Существа? Заметив ее удивление, он пожал плечами.
— Я по-прежнему собираюсь поцеловать вас.
Сердце Амелии оглушительно забилось, а ее ступни — маленькие предательницы — приросли к месту.
— Дело в том, — вкрадчиво произнес он, потянувшись вперед и взяв ее руку, — что, хотя вы совершенно правы: я с удовольствием превратил бы вас в бесхребетную, как вы очаровательно выразились, особу, смысл жизни которой соглашаться с каждым моим словом, — я с удивлением открыл для себя одну довольно очевидную истину.
Ее губы приоткрылись.
— Мне хочется поцеловать вас.
Он потянул ее за руку, приблизив к себе.
— Очень.
Амелия хотела спросить почему, но передумала, уверенная, что услышит в ответ что-нибудь такое, от чего остатки ее решимости только растают. Но ей хотелось сделать что-нибудь… Она не представляла что. Все, что угодно, лишь бы убедить их обоих, что она еще не совсем лишилась разума.
— Считайте это удачей, — мягко произнес он. — Или внутренним озарением. Но по какой-то причине я хочу поцеловать вас… что само по себе приятно. — Он поднес ее руку к своим губам. — Вы согласны?
Она кивнула. Она не могла заставить себя солгать, как бы ей этого ни хотелось.
Его глаза, казалось, потемнели от лазоревого до сумеречного оттенка.
— Очень рад, — промолвил он, приподнял ее подбородок и приник к ее губам в поцелуе, вначале нежном, заставив ее приоткрыть губы, а затем завладел ее ртом, лишив ее воли и всякой способности формулировать мысли, не считая одной.
Она никогда не испытывала ничего подобного.
Это было единственной разумной мыслью, возникшей в ее голове. Она утонула в море ощущений, охваченная потребностью, которую она едва понимала, чувствуя, что изменилось что-то.
Каковы бы ни были его цели и намерения, его поцелуй был не таким, как в прошлый раз.
И она не могла противиться ему.
Томас не собирался целовать ее, во всяком случае, не тогда, когда счел себя обязанным сопровождать ее на прогулке, и не тогда, когда они двинулись вниз по склону холма, и, разумеется, не тогда, когда шутливо предложил: «Может, мне поцеловать вас?»
Но тут она произнесла свою маленькую речь про бесхребетность и выглядела при этом такой неожиданно привлекательной, придерживая выбившиеся из прически волосы и глядя на него свысока, — ну если не совсем свысока, то по крайней мере отстаивая свою точку зрения с отвагой, на которую не осмеливался никто из его собеседников. За исключением, пожалуй, Грейс, но и та знала меру.
Именно в этот момент он заметил ее белую кожу с россыпью восхитительных веснушек, глаза, не совсем зеленые, но и не карие, светящиеся умом и страстью, и губы, в особенности ее губы: полные, мягкие и слегка подрагивающие, что можно было заметить, только пристально вглядываясь.
Это он и делал, не в состоянии отвести взгляд.
Как ему удавалось не замечать этого раньше? Она всегда была рядом, почти столько же, сколько он себя помнил.
А затем — дьявол, знает почему — ему захотелось ее поцеловать. Не управлять ее, не подчинить ее, хотя он не возражал бы против того и другого в качестве дополнительного бонуса, а просто поцеловать. Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях и впитать все, что было у нее внутри и что делало ее… такой, и, возможно, узнать, какая она на самом деле.
Но через пять минут, если Томас и узнал что-то что не смог бы выразить это словами, ибо, начав целовать ее по-настоящему, как мужчина мечтает целовать женщину, — он перестал связно мыслить.
Он не представлял, почему вдруг возжелал ее так, что закружилась голова. Возможно, потому, что она принадлежала ему и он знал это, а возможно, все дело в том, что мужчины — примитивные собственники. А может, потому, что ему нравилось, когда она лишалась дара речи, даже если он сам чувствовал себя таким же потрясенным.
Как бы то ни было, но как только его губы раздвинули ее губы и его язык скользнул внутрь, мир вокруг стремительно закружился и исчез, не оставив ничего, кроме нее.
Его руки нашли ее плечи, затем спину и скользнули вниз. Он застонал, обхватив ладонями ее ягодицы и тесно прижав ее к себе. Это было безумие: они находились в поле средь бела дня, а ему хотелось овладеть ею здесь и сейчас, задрать ее юбки, повалить в траву и заняться любовью, а потом сделать это снова.
Он целовал ее с безумной страстью, которая бушевала в его крови, а его руки блуждали по ее одежде, отыскивая застежки, кнопки, завязки — все, что открыло бы ему доступ к ее коже. Лишь когда его пальцы расстегнули две пуговицы на ее спине, к нему вернулись остатки рассудка. Томас не знал, что заставило его опомниться: возможно, ее стон, низкий, чувственный и совершенно неподходящий для невинной девственницы, вернее, его реакция на этот звук — мгновенная, опаляющая и наполненная образами Амелии, обнаженной и вытворяющей вещи, о которых она, вероятно, даже не подозревала.
Неохотно, но решительно отстранившись, Томас втянул в грудь воздух, затем прерывисто выдохнул, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. На его языке вертелись слова извинения, и он честно собирался произнести их, как и полагалось джентльмену, но когда он поднял глаза и посмотрел на ее лицо, с приоткрытыми влажными губами и широко распахнутыми затуманенными глазами, которые казались более зелеными, чем раньше, его губы сказали совсем другое, игнорируя приказы мозга.
— Это был сюрприз.
Она моргнула.
— Приятный, — добавил он, довольный, что его голос звучит более спокойно, чем он себя чувствовал.
— Меня никогда не целовали, — сообщила Амелия.
Томас улыбнулся, немного забавляясь.
— Вообще-то я целовал вас вчера вечером.
— Нет так, — шепнула она, словно бы про себя.
Его тело, начавшее успокаиваться, снова воспламенилось.
— Что ж, — сказала она все с тем же потрясенным видом. — Полагаю, теперь вам придется жениться на мне.
Услышь он такое от любой другой женщины… черт, после любого другого поцелуя, Томас не испытал бы ничего, кроме раздражения. Но что-то в голосе Амелии, в ее лице, все еще хранившем довольно милое озадаченное выражение, вызвало диаметрально противоположную реакцию. Он рассмеялся.
— Что вас так рассмешило? — требовательно спросила она. Впрочем, она была слишком сбита с толку, чтобы что-то требовать.
— Не имею понятия, — честно ответил, он. — Повернитесь, я застегну пуговицы.
Амелия ахнула, схватившись за шею, и Томас усомнился, едва ли она вообще заметила, что он расстегнул ее платье сзади. Некоторое время он не без удовольствия наблюдал за ее тщетными попытками застегнуть пуговицы, затем сжалился и нежно отвел ее пальцы в сторону.
— Позвольте мне, — промолвил он.
Как будто у нее был выбор.
Он не спешил, вопреки доводам рассудка, твердившего: чем быстрее он застегнет платье, тем лучше. Но его заворожил вид ее бархатистой кожи и золотых прядей, падавших на ее шею сзади и трепетавших от его дыхания. Не в силах устоять перед соблазном, он склонил голову и поцеловал ее в шею.
Она откликнулась тихим стоном.
— Пожалуй, нам лучше вернуться, — грубовато сказал Томас, отступив на шаг. Но тут он сообразил, что не застегнул последнюю пуговицу на ее платье, выругался себе под нос. Было бы опрометчиво снова касаться ее, но он не мог допустить, чтобы она вернулась в дом в таком виде. Поэтому ему ничего не оставалось, как только довести дело до конца со всей решимостью, на которую был способен.
— Готово, — буркнул он.
Амелия повернулась, глядя на него с таким настороженным видом, что он почувствовал себя соблазнителем невинных девушек.
Удивительно, но его это нисколько не огорчило. Он предложил ей руку.
— Проводить вас назад?
Она кивнула, и Томас внезапно ощутил очень странную и настойчивую потребность… знать, о чем она думает.
Забавно. Его никогда не интересовало, что думают другие.
Но он не стал спрашивать. Он никогда этого не делал, и потом, какая в этом надобность? Рано или поздно они поженятся, и не важно, что они думают, не так ли?
Амелия никогда не предполагала, что румянец смущения может оставаться на щеках в течение целого часа, но, очевидно, ее щеки все еще горели, поскольку, когда вдовствующая герцогиня встретила ее в холле приблизительно через час после того, как она присоединилась к Элизабет и Грейс в гостиной, ей хватило одного взгляда на лицо Амелии, чтобы ее собственное лицо буквально, побагровело от ярости.
И теперь она стояла, вынужденная молчать, пока герцогиня изливала на нее свое негодование, повысив голос до впечатляющего крещендо:
— Черт бы побрал эти чертовы веснушки!
Амелия вздрогнула. Леди Августа и раньше бранила ее за веснушки, хотя их число никогда и не превышало десятка, но впервые ее гнев перешел в богохульство.
— У меня не появилось ни одной новой веснушки, — возразила Амелия, удивляясь, как Уиндему удалось избежать этой сцены. Он исчез, как только проводил ее, с пламенеющими щеками, в гостиную, оставив на растерзание своей бабки, которая любила солнце не больше, чем летучая мышь.
Впрочем, в этом была своеобразная справедливость, поскольку Амелия испытывала к вдовствующей герцогине не больше симпатии, чем к летучей мыши.
Леди Августа отпрянула, пораженная ее репликой.
— Что ты сказала?
Амелия не испугалась и не удивилась ее реакции. Никогда раньше она не возражала герцогине. Но похоже, в последние дни Амелия перевернула новую страницу в своей жизни, предполагавшую если не нахальство, то не которую дерзость и упрямство. Поэтому она твердо повторила:
— У меня не появилось новых веснушек. Я пересчитала их перед зеркалом.
Это была ложь, но она доставила Амелии истинное удовольствие.
Рот леди Августы сжался в узкую линию, как у рыбы. В течение десяти секунд она сверлила Амелию свирепым взглядом, что было на девять секунд дольше, чем требовалось ранее, чтобы заставить Амелию очень сильно смутиться, и затем рявкнула:
— Мисс Эверсли!
Грейс буквально выскочила из гостиной, благо дверь, ведущая в холл, была распахнута.
Но вдовствующая герцогиня, казалось, не заметила ее появления, продолжив свою громогласную тираду:
— Неужели никому нет дела до нашего имени? До нашего рода? Бог свидетель, я единственная в этом проклятом мире, кто понимает всю важность… все значение…
Амелия в ужасе смотрела на нее. На мгновение ей даже показалось, что леди Августа сейчас заплачет. Это было невозможно. Амелия была уверена, что вдовствующая герцогиня биологически не способна на слезы.
Грейс шагнула вперед и обняла вдовствующую герцогиню за плечи, поразив всех.
— Мэм, — успокаивающе произнесла она, — у вас был трудный день.
— Ничего подобного, — огрызнулась герцогиня. — Он был каким угодно, но только не трудным.
— Мэм, — снова сказала Грейс, и Амелия опять восхитилась ее ласковым спокойным тоном.
— Оставь меня в покое! — рявкнула герцогиня. — Мне надо думать о династии. А ты никто и ничто!
Грейс отпрянула. Амелия видела, как она судорожно сглотнула, но не могла сказать, что это — близость слез или признак ярости.
— Грейс? — осторожно сказала она, даже не зная, о чем спрашивает, но чувствуя, что она должна что-то сказать.
В ответ Грейс лишь покачала головой, что, видимо, означало «не спрашивай», оставив Амелию гадать, что же могло случиться прошлым вечером. Потому что никто не вел себя нормально: ни Грейс, ни вдовствующая герцогиня, ни определенно Уиндем.
Не считая его исчезновения со сцены. Это по крайней мере было вполне предсказуемо.
— Надо проводить леди Амелию и ее сестру в Берджес-Парк, — объявила леди Августа. — Мисс Эверсли, распорядитесь, чтобы подали карету. Мы поедем с нашими гостями, а потом вернемся в собственном экипаже.
Губы Грейс удивленно приоткрылись: но она привыкла к вдовствующей герцогине, к ее вспышкам ярости и причудам. Грейс кивнула и поспешила выполнить поручение.
— Элизабет! — в отчаянии воскликнула Амелия, заметив сестру, показавшуюся из гостиной. Предательница уже развернулась и попыталась вернуться назад, оставив ее наедине с леди Августой. Амелия поймала ее за локоть, процедив сквозь зубы: — Дорогая сестричка.
— Я не допила чай, — жалобно сказала та, махнув в сторону гостиной.
— Он остыл, — отрезала Амелия.
Элизабет попыталась улыбнуться вдовствующей герцогине, но выражение ее лица скорее походило на гримасу.
— Сара, — обратилась к ней вдовствующая герцогиня.
Элизабет не стала поправлять ее.
— Или Джейн? — уточнила леди Августа, свирепо поблескивая глазами. — Которая из них?
— Элизабет, — подсказала Элизабет.
Глаза леди Августы сузились, словно она не совсем поверила ей, а ноздри раздулись самым непривлекательным образом.
— Вижу, ты опять приехала со своей сестрой.
— Это она приехала со мной, — возразила Элизабет. Насколько Амелия знала, это был первый случай, когда она решилась возразить вдовствующей герцогине.
— И что это должно означать?
— Просто… я приехала, чтобы вернуть книги, которые моя мать одолжила в вашей библиотеке, — объяснила Элизабет запинаясь.
— Ба! Всем известно, что твоя мать ничего не читает. Это глупый и прозрачный предлог, чтобы подослать ее, — она сделала жест в сторону Амелии, — к нам в дом.
От удивления рот Амелии приоткрылся. Она всегда считала, что вдовствующая герцогине хочет видеть ее в своем доме. Не потому, что она нравится ей, просто герцогине хотелось, чтобы она побыстрее вышла замуж за ее внука и чтобы в ее животе начал расти маленький Уиндем.
— Что ж, это вполне приемлемый предлог, — проворчала леди Августа, — но, похоже, он не сработал. Где мой внук?
— Не знаю, ваша светлость, — ответила Амелия совершенно искренне. Уиндем не сообщил ей о своих планах, прежде чем покинуть после того, как чуть не лишил ее рассудка своими поцелуями.
— Глупая девчонка, — пробормотала герцогиня. — У меня нет времени на подобную чепуху. Неужели никто из вас не сознает своего долга? У меня наследники умирают один за другим, а ты, — для пущей убедительности она ткнула Амелию в плечо, — даже не можешь задрать свои юбки и…
— Ваша светлость! — воскликнула шокированная Амелия.
Леди Августа захлопнула рот, и на мгновение Амелии показалось, что она поняла, что зашла слишком далеко. Но герцогиня только злобно прищурилась и двинулась прочь.
— Амелия? — сказала Элизабет, подойдя к ней.
Амелия моргнула несколько раз подряд.
— Я хочу домой.
Элизабет успокаивающе кивнула.
Вместе они направились к парадной двери. Грейс давала указания лакею, поэтому они вышли наружу, чтобы подождать ее у подъездной аллеи. На улице похолодало, но Амелия не возражала бы, если бы небеса разверзлись и вымочили их обеих, лишь бы оказаться подальше от этого дома.
— Больше я сюда не приеду, — сказала она сестре, обхватив себя руками. Если Уиндем пожелал наконец ухаживать за ней, пусть сам приезжает с визитом.
— Я тоже, — отозвалась Элизабет, бросив озабоченный взгляд на дом, откуда в этот момент вышла Грейс. Подождав, пока она спустится по ступенькам, Элизабет взяла ее под руку и спросила: — У меня разыгралось воображение, или леди Августа стала еще вреднее, чем раньше?
— Намного вреднее, — согласилась Амелия.
Грейс вздохнула, и по ее лицу пробежала тень, словно она пыталась подобрать слова лучше, чем те, какие пришли ей на ум.
— Все… не так просто, — сказала она наконец.
С этим трудно было не согласиться, поэтому Амелия с любопытством наблюдала, как Грейс делает вид, будто поправляет свою шляпку, и тут…
Грейс замерла.
Проследив за ее взглядом, они увидели в конце подъездной аллеи мужчину. Он был слишком далеко, чтобы разглядеть что-либо, кроме его темных волос и того факта, что он сидел на лошади так, будто родился и седле.
Время словно остановилось, пока они смотрели на него, а затем без всяких видимых причин он развернулся и уехал.
Амелия открыла рот, собираясь спросить у Грейс, кто это был, но в этот момент появилась леди Августа и рявкнула:
— Садитесь в карету!
И поскольку Амелия не имела ни малейшего желания вступать с ней в дискуссию, она молча последовала приказу.
Через несколько мгновений все разместились в карете Кроулендов. Грейс и Элизабет на переднем сиденье спиной к движению, а Амелия села рядом с вдовствующей герцогиней, лицом к движению. Она устремила взгляд прямо перед собой, сфокусировав его на точке за ухом Грейс. Если бы ей удалось просидеть в этой позе следующие полчаса, она избежала бы необходимости смотреть на герцогиню.
— Кто это был? — спросила Элизабет.
Никто не ответил.
Заинтригованная, Амелия перевела взгляд на лицо Грейс, которая сделала вид, будто не слышала вопроса Элизабет. Но от внимания Амелии не ускользнуло, что уголок ее рта озабоченно напрягся.
— Грейс? — снова спросила Элизабет. — Кто это был?
— Никто, — быстро сказала Грейс. — Можно ехать?
— Значит, ты его знаешь? — не отставала Элизабет.
Амелия готова была придушить ее. Конечно, Грейс знает его. Это ясно как день.
— Нет, — резко отозвалась Грейс.
— О чем вы говорите? — поинтересовалась вдовствующая герцогиня с раздраженным видом.
— О мужчине в конце подъездной аллеи, — объяснила Элизабет.
Амелии отчаянно хотелось пнуть ее ногой, но та сидела напротив герцогини и была совершенно недостижима.
— Кто это был? — требовательно спросила герцогиня.
— Не знаю, — ответила Грейс. — Я не видела его лица.
Это было правдой, хотя и отчасти. Мужчина находился слишком далеко, чтобы разглядеть его лицо, но Амелия готова была поспорить на свое приданое, что Грейс точно знала, кто это был.
— Кто это был? — Герцогиня повысила голос, перекрывая шум колес, кативших по гравийной дороге.
— Не знаю, — повторила Грейс, но ее голос дрогнул.
Леди Августа повернулась к Амелии, ее взгляд был таким же колючим, как тон.
— Ты его видела?
Амелия посмотрела на Грейс. Что-то явно происходило.
— Я никого не видела, мэм.
Герцогиня фыркнула и повернулась к Грейс, обрушив на нее всю свою ярость.
— Это был он?
Амелия резко втянула в грудь воздух. О ком они говорят?
Грейс покачала головой.
— Не знаю, — произнесла она запинаясь. — Он был слишком далеко, чтобы сказать с уверенностью.
— Остановите карету, — рявкнула герцогиня, перегнувшись вперед и отодвинув Грейс в сторону, чтобы постучать в стенку, отделявшую их от кучера. — Остановите, говорят вам!
Карета резко остановилась, и Амелия, сидевшая лицом к движению, повалилась вперед, к ногам Грейс. Она попыталась подняться, но герцогиня потянулась к Грейс и схватила ее за подбородок.
— Я дам вам еще один шанс ответить, мисс Эверсли, — прошипела она. — Это был он?
Амелия затаила дыхание.
Грейс не шевелилась, затем едва заметно кивнула.
И герцогиня впала в бешенство.
Не успела Амелия снова занять свое место, как ей пришлось пригнуться, чтобы не быть обезглавленной тростью вдовствующей герцогини.
— Поворачивайте назад! — рявкнула та. Карета медленно развернулась и двинулась в обратном направлении под крики герцогини: — Быстрей! Быстрей!
Не прошло и минуты, как они снова оказались перед замком Белгрейв. Амелия в ужасе смотрела, как герцогиня буквально вытолкала Грейс из кареты. Они с Элизабет привстали, пораженные прытью, с которой герцогиня последовала за своей компаньонкой.
— Кажется, Грейс хромает? — спросила Элизабет.
— Я… — Амелия собиралась сказать, что она не знает, но герцогиня прервала ее на полуслове, захлопнув дверцу кареты без лишних слов.
— Что произошло? — поинтересовалась Элизабет, когда карета снова тронулась по направлению к их дому.
— Не имею понятия, — прошептала Амелия, повернувшись и глядя на замок, оставшийся позади. — Ни малейшего.
