Глава 18
Какая ирония, не раз думала Амелия во время путешествия в Кловерхилл, что она с недавних пор так увлеклась картографией. Только сейчас она начала сознавать, как тщательно ее жизнь была распланирована другими. И теперь, когда все ее планы пошли прахом, ее жизненный путь, какое бы направление он ни принял, будет прочерчен другими людьми: ее отцом, вдовствующей герцогиней, даже Томасом.
Каждый, казалось, прилагал руку к ее будущему, кроме нее. Но не сегодня ночью.
— Поздно, — тихо промолвила она.
Его глаза расширились в замешательстве.
— Но не слишком, — прошептала Амелия, подняв на него глаза. Облака рассеялись. Она не чувствовала ветра, но каким-то образом небо прояснилось и показались звезды.
Почему-то это казалось важным. Хотя она не знала почему.
— Томас, — прошептала она, и ее сердце оглушительно забилось. — Том…
— Нет, — хрипло отозвался он. — Не произносите мое имя.
«Почему?» — вертелось на кончике ее языка, но она не решилась спросить. Каким бы ни был ответ, она не хотела его слышать. По крайней мере не сейчас, когда он смотрел на нее с таким жаром и такой печалью.
— Здесь никого нет, — прошептала Амелия. Она не понимала, почему говорит столь очевидные вещи. Возможно, она просто хотела, чтобы он понял… не говоря об этом напрямую. Если он наклонится ниже, если он поцелует ее…
Она будет рада.
Томас покачал головой.
— Всегда кто-то есть, — возразил он.
Но он ошибался. Не посреди ночи, когда все спят и они совсем одни.
— Поцелуйте меня, — сказала она.
Его глаза сверкнули, и на лице промелькнуло почти мучительное выражение.
— Амелия, не надо.
— Пожалуйста. — Она изобразила самую нахальную улыбку, на которую была способна. — Вы задолжали это мне.
— Я… — На его лице отразилось удивление, затем веселье. — Я задолжал вам это?
— За двадцать лет помолвки вы задолжали мне поцелуй.
Его губы раздвинулись в невольной улыбке.
— Полагаю, за двадцать лет помолвки я задолжал вам несколько поцелуев.
Амелия облизнула губы, пересохшие от ее участившегося дыхания.
— Достаточно одного.
— Нет, — мягко сказал он, — не достаточно, никогда не будет достаточно.
Амелия затаила дыхание. Он собирается поцеловать ее. Он собирается поцеловать ее, а она поцелует его в ответ.
Она шагнула вперед.
— Амелия, не надо, — сказал он, но голосу не хватало твердости.
О нет. Ему не удастся уклониться от поцелуя. Она не позволит. Она не станет слушать, что это для ее же пользы, что он лучше знает, что ей нужно, что все знают, что для нее лучше, кроме нее самой. Это ее жизнь, ее ночь, и, Бог свидетель, он ее мужчина.
Она бросилась к нему.
— Ам….
Это могло быть ее имя, которое он пытался произнести. А может, это был удивленный возглас. Амелия не знала. Ей было все равно. Она слишком далеко зашла, чтобы беспокоиться о подобных пустяках. Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала его в губы. Наверное, неуклюже, но со всей безумной энергией, бурлившей в ней.
Она любит его.
Вероятно, у нее никогда не будет возможности сказать ему об этом, но она любит его и поцелует прямо сейчас.
Потому что так поступают влюбленные женщины.
— Томас, — сказала она, потому что ей хотелось произнести его имя. Она повторяла бы его снова и снова, если бы он только позволил.
— Амелия. — Он положил руки ей на плечи, собираясь отстранить от себя.
Но она обхватила его руками, прижавшись к нему всем телом.
— Томас, — почти простонала она. — Томас, пожалуйста…
Но он не двигался.
И вдруг что-то в нем смягчилось. Вначале в груди, словно он наконец позволил себе вздохнуть. Затем его рука медленно скользнула вниз и легла на ее талию.
Амелию пронзил трепет.
— Пожалуйста, — взмолилась она, запустив пальцы в его волосы и притягивая его к себе.
Если он отвергнет ее сейчас… она этого не вынесет.
— Ты мне нужен, — прошептала она.
Он замер на секунду, а затем сжал ее в страстных объятиях и приник к ее губам.
Это был непросто поцелуй. Казалось, он упивается ею.
— О да, — вздохнула Амелия, прижавшись к нему еще крепче. Именно этого она хотела: почувствовать свою силу, осознать, что она на что-то решилась. Ведь это она поцеловала его.
И он хотел этою. Он хотел ее.
Ее охватила дрожь. Она паяла изнутри. Ей хотелось повалить его на землю, оседлать и…
Милостивый Боже, что с ней творится?
Кем бы она ни была раньше, та женщина исчезла, оставив вместо себя распутницу, как будто она не потратила двадцать один год своей жизни, стараясь стать настоящей леди. Когда она поцеловала его точнее, бросилась к нему, умоляя не отталкивать ее, ею двигали эмоции: гнев, отчаяние, печаль. Ей хотелось хоть раз в жизни почувствовать себя хозяйкой положения.
Но теперь эмоции исчезли. Ее охватила потребность, которой она никогда раньше не испытывала. Она зародилась глубоко внутри ее, в тех местах, о которых она никогда даже не задумывалась.
И он, Томас, только усугублял ее.
— Пожалуйста, — взмолилась Амелия, хотя и не знала, чего просит. Его губы переместились на ее шею и она застонала от наслаждения.
Его руки были везде, блуждая по ее телу. Но ей хотелось большего. Ей хотелось его тепла, его силы, жара его кожи. Ей хотелось выгнуть спину и раздвинуть ноги.
Ей хотелось двигаться так, как она никогда не считала возможным.
Они попыталась стянуть с себя плащ.
— Ты замерзнешь, — сказал Томас.
Она попыталась вытащить правую руку из рукава.
— Ты согреешь меня.
Он отстранился, ровно настолько, чтобы она могла видеть его лицо.
— Амелия… — произнес он голосом прежнего Томаса, того, который всегда поступал правильно.
— Не останавливайся, — взмолилась она. — Не сегодня.
Он обхватил ее лицо руками, устремив на нее взгляд, полный муки.
— Я не хочу… — сказал он.
«Но должен». Они оба знали, о чем он промолчал.
— Я… не могу. — Томас испустил прерывистый вздох, заставив себя отступить на шаг. — Я не могу сделать ничего такого, что… — Он помедлил, тщательно подбирая слова. — Если я это сделаю, Амелия… — Он запустил пальцы в волосы, впиваясь ногтями в Кожу головы. Ему нужна была боль. Все, что угодно, что помогло бы ему обрести почву, собраться с мыслями и не потерять контроль над собой.
— Я не могу сделать ничего такого, что решило бы твое будущее. — Он взглянул на Амелию, отчасти надеясь, что она отвернулась. Но нет, она смотрела на него, широко распахнув глаза и приоткрыв рот. С ее губ срывалось дыхание, повисая туманом во влажном воздухе.
Это была пытка. Его тело тосковало по ней. Его разум…
Его сердце.
Нет. Он не любит ее, не может любить. Бог не может быть настолько жестоким, чтобы наказать его еще и этим.
Он заставил себя дышать. Это было нелегко, особенно когда его глаза соскользнули с ее лица вниз… по шее…
Шнуровка у ворота ее ночной рубашки были практически распущена.
Томас сглотнул. Ему приходилось видеть ее более обнаженной. Вечерние платья обычно имели глубокий вырез. И тем не менее он не мог отвести глаз от концов тесемок, упавших на округлости ее груди.
Интересно, если он потянет за конец тесемки, ворот ее ночной рубашки разойдется? И она соскользнет с плеч?
— Идите в дом, — грубовато произнес он. — Пожалуйста.
— Том…
— Я не могу оставить вас здесь одну и не могу… не могу… — Он сделал глубокий вздох, однако это не успокоило жар в крови.
Но она не двинулась с места.
— Идите в дом, Амелия. Сделайте это для меня, если не для себя.
Она беззвучно произнесла его имя.
Томас попытался расслабиться. Его тело болезненно пульсировало от желания.
— Мне требуется больше сил, чем у меня имеется, чтобы не овладеть вами прямо сейчас.
Ее глаза расширились, засветившись теплом. Так легко было уступить искушению, но…
— Не позволяйте мне стать скотиной, которая разрушит вашу жизнь.
Она облизнула губы. Это был нервный жест, но его кровь вскипела.
— Амелия, идите.
Должно быть, она уловила отчаяние в его голосе, потому что двинулась прочь, оставив его одного на лужайке чертыхаться, называя себя дураком.
Возможно, благородным дураком, честным, и тем не менее дураком.
* * *
Через несколько часов Томас все еще бродил по холмам Кловерхилла. После того как Амелия вернулась в дом, он подождал почти час, уверяя себя, что ему нравится дышать бодрящим ночным воздухом, от которого его кожа покрылась мурашками, и что он не возражает против того, что его босые ступни мерзнут, превращаясь в ледышки во влажной траве.
Но конечно, это был только предлог. Томас знал, что если не предоставит Амелии достаточно времени, чтобы вернуться в свою комнату, которую она, к счастью, делила с Грейс, то последует за ней. А если он снова коснется ее, если он хотя бы почувствует ее присутствие, он не сможет остановиться, прежде чем наступит утро.
Он всего лишь мужчина, и его силы не беспредельны.
Томас вернулся в свою комнату, согрел заледеневшие ступни перед камином, а затем, слишком встревоженный, чтобы оставаться на месте, обулся и потихоньку спустился вниз в поисках чего-нибудь, что могло бы отвлечь его от беспокойных мыслей до утра.
В доме было по-прежнему тихо. Даже слуги еще не вставали, чтобы приступить к утренним хлопотам. Но тут ему показалось, что он что-то услышал. Тихие шаги и, кажется, скрип передвигаемого стула. А когда он пристальнее вгляделся, то увидел на полу отблески света, падавшего из приоткрытой двери.
Заинтригованный, он подошел ближе и заглянул внутрь. Джек сидел в одиночестве, с усталым и осунувшимся лицом. Он выглядел так, как Томас себя чувствовал.
— Не можете заснуть? — спросил он.
Джек поднял глаза. Его лицо оставалось странно бесстрастным.
— Я тоже, — сказал Томас, войдя внутрь.
Джек поднял бутылку, которую держал в руке. Она была полна более чем на три четверти, свидетельствуя о желании утешения, а не забытья.
— Отличный бренди остался от моего дяди, — сказал он, глядя на бутылку. — Хотя не думаю, что он берег его для такого случая.
На подоконнике стоял поднос е бокалами. Томас подошел к окну и взял один из них. Почему-то казалось вполне естественным, что он находится сейчас здесь и пьет бренди с человеком, который через несколько часов украдет у него все, кроме его души.
Он уселся напротив Джека, поставив бокал на низкий столик, стоявший между двумя креслами с подголовниками. Джек потянулся вперед и налил ему щедрую порцию.
Томас поднял бокал и пригубил бренди. Мягкий и терпкий, он согрел его внутренности. Как раз то, что ему нужно. Он сделал еще один глоток и откинулся назад, уставившись в окно, которое, как он с благодарностью отметил, не выходило на лужайку, где он целовал Амелию.
— Скоро рассветет, — заметил он.
Джек повернулся, бросив взгляд на окно.
— Кто-нибудь уже проснулся? — поинтересовался он.
— Я не слышал.
Они замолчали. Томас смаковал бренди. В последнее время он слишком много пил. Конечно, у него было оправдание не хуже, а скорее лучше большинства других. Но ему не нравился человек, в которого Он превращался. Грейс… Он бы никогда не поцеловал ее, не будь пьян.
Он уже почти потерял свое имя, положение и всю собственность. Не хватает только, чтобы он лишился своего достоинства и здравого смысла в придачу.
Сидя в дружелюбном молчании, Томас наблюдал за Джеком. Он начал осознавать, что в его новоявленном кузене было больше от настоящего мужчины, чем ему показалось вначале. Не приходилось сомневаться, что Джек воспримет свои обязанности со всей серьезностью. Возможно, он будет делать ошибки, но кто не ошибается? Даже если герцогство и не будет процветать под управлением Джека, в упадок точно не придет.
Этого было достаточно.
Джек взял бутылку и поднес к своему бокалу. Но не успела пара капель упасть на дно, как он остановился, резко выпрямив бутылку, и поднял на Томаса неожиданно ясный взгляд.
— У вас когда-либо возникает ощущение, будто вы выставлены на всеобщее обозрение?
Томас чуть не рассмеялся. Однако на его лице не дрогнул ни один мускул.
— Постоянно.
— И как вы это выносите?
Томас задумался на мгновение.
— Я не знаю другой жизни.
Джек закрыл глаза и потер ладонью лоб. У него был такой вид, словно он пытается стереть память.
— Нас ждет жуткий денек, — сказал он.
Томас медленно кивнул, соглашаясь с определением.
— Это будет настоящий цирк.
— Пожалуй.
Они помолчали, каждый размышлял о своем. Потом одновременно они подняли глаза, на мгновение их взгляды встретились, затем Томас отвернулся, глядя в окно, наружу.
— Может, поедем? — предложил Джек.
— Прежде чем кто-нибудь…
— Прямо сейчас.
Томас поставил свой недопитый бокал, поднялся и посмотрел на Джека, впервые ощутив их родство.
— Показывайте дорогу.
Странно, но, когда они забрались на лошадей и выехали со двора, Томас наконец-то ощутил легкость в груди.
Это была свобода.
Ему не особенно хотелось отказываться от Уиндема. Уиндем был… его плотью и кровью, им самим.
Но было так чудесно ускользнуть от всего и мчаться сквозь утренний туман, поднимавшийся над дорогой…
Он обнаружил, что в нем есть нечто большее, чем его имя. И возможно, когда все будет сказано и сделано, он станет более полным и целостным.
