Глава 26
Кэмерон вошел, когда Эйнсли укладывала вещи. Ее комнаты наверху были завалены коробками, сумками, повсюду торопливо сновали служанки с вещами. Эйнсли понимала, что рано или поздно ей придется все объяснить Кэмерону, но она все-таки надеялась, что он подольше задержится на тренировке лошадей.
— Прежде чем ты спросишь о чем-то, прочитай вот это, — сказала она, вытащила из кармана бумагу и передала ему.
У Кэмерона вспыхнули глаза, когда он прочел телеграмму: «Мистер Браун ушел. Приезжай немедленно».
— Браун? — громко спросил Кэмерон. — Он умер?
— Очевидно. — Эйнсли остановила служанку. — Нет, не голубое. Мне надо серое и черное. Королева ожидает меня в трауре.
— Почему ты ей нужна? — спросил Кэмерон небрежно, двумя пальцами держа телеграмму. — У нее есть другие леди, которые могут утешить ее.
— Что касается мистера Брауна, она доверяет только мне. Как она его любила! Он ведь спас ей жизнь. Я понимаю, что она теперь чувствует.
— Эйнсли, я хочу спросить, почему, черт возьми, ты едешь?
— Я ненадолго. На несколько недель, ну, может, на месяц.
— Нет! — рявкнул Кэмерон, и она удивленно посмотрела на него. — Месяц — это очень долго.
— Это позволит мне закончить некоторые дела, которые у меня остались. Довести все до конца.
— Какие дела?
— Которые остались от моей прежней жизни. Ты же знаешь, я собралась и уехала, все бросив, как только приняла решение.
Кэмерон стукнул ладонью по открытой крышке дорожного сундука, и она с грохотом закрылась. Служанки с испуганным видом тихонько исчезли за дверью.
— У королевы полный дом прислуги и придворных дам, которые всегда наготове и ждут приказаний, — отрезал Кэмерон. — Почему должна ехать ты?
Эйнсли уже видела королеву Викторию в трауре, видела, как сильно она страдала. Она сильная женщина, но плохо переносит потери. Она любила по-настоящему и страдала по-настоящему. В этом отношении она была очень похожа на Кэмерона.
— Я получила еще одну телеграмму — от одной из ее придворных дам, — сказала Эйнсли. — Королева не ходит, у нее нет сил даже подняться с кресла. Я хочу хоть как-то облегчить ее страдания, хоть как-то помочь ей, ну а затем попытаюсь расстаться с ней так, чтобы мы остались друзьями. Потом я вернусь сюда и начну свою жизнь.
— Начну свою жизнь? Какого же дьявола ты делала здесь последние пять месяцев?
— Пожалуйста, Кэмерон, это важно. Я нужна ей.
— Пропади все пропадом, ты нужна мне!
Эйнсли молча смотрела на него. Кэмерон стоял неподвижно, сжав кулаки.
— Кэм, я вернусь.
— Неужели?
— Конечно. Мы женаты.
— И это все?
— Этого достаточно, во всяком случае, для меня.
Кэмерон чувствовал, что она его не понимает. Ее серые глаза были спокойны, руки придерживали шаль. Эта шаль шла ей необыкновенно, серебристая и шелковисто-блестящая, она струилась по ее рукам точно так, как струились ее волосы по телу Кэмерона, когда они занимались любовью.
Эйнсли уезжает, Кэмерон теряет ее. От одной этой мысли его бросило в холодный пот.
— К тому времени, когда я вернусь, Дэниел приедет домой на короткие каникулы, — продолжала Эйнсли. — И мы опять будем всей семьей.
«Семья… Опять…» Как будто все так просто. Кэмерон с Дэниелом всегда были подобно двум спутникам, вращающимся друг вокруг друга, и оба знали это. Пока не появилась Эйнсли. Дэниел при всяком удобном случае старался подтолкнуть Эйнсли в жизнь Кэмерона, неожиданно остался зимовать с ними, чтобы убедиться, что его отец и Эйнсли выдержали до конца все испытания и не сдались. Теперь Дэниел уехал, поверив, что все хорошо.
— Ты не вернешься, — обронил Кэмерон.
— Вернусь. Я же сказала.
— Может, ты и попытаешься вернуться. Но королева вцепится в тебя, утащит тебя назад в свой мир, где она — и луна и солнце. Она не любит Маккензи и сделает все, чтобы не отпустить тебя к нам.
— Не понимаю, королева принимает твои советы в отношении лошадей, — удивилась Эйнсли. — Она даже вызвала тебя в Балморал, хотела услышать твое мнение.
— Потому что ей хочется, чтобы ее лошади побеждали. Но это вовсе не означает, что она любит меня или хотя бы уважает. Виктория знала мою мать, считала ее глупой, за то, что она терпела моего отца. Она одновременно жалела мать и презирала ее. Она считает, что сыновья Маккензи сделаны из того же теста, что и их отец, и, пожалуй, она не слишком ошиблась.
— Она ошиблась. И очень. Я это знаю. Изабелла рассказывала мне о твоем отце. Он — ужасный человек.
— Но он — здесь, — ударил себя в грудь Кэмерон. — Он — здесь. Тот, что избивал нас, убил мать и запер в приют Йена. Он здесь, со мной. Он во всех нас. Ты, наверное, заметила, что моя семья не совсем нормальная.
— Экстравагантная, это точно, — слегка улыбнулась Эйнсли.
— Абсолютно сумасшедшая. Я спасаюсь от этого сумасшествия с помощью лошадей, но в межсезонье едва могу держать себя в руках. Так было, пока не появилась ты. Господи Боже, вместо того чтобы пить и менять женщин, я бродил по скверам, ходил в музеи и парки. Я слушал, как дождливыми вечерами вы с Дэниелом обсуждаете достоинства кондитерских шедевров и играете в шашки. Мои друзья в Монте-Карло сказали, что я стал домашним человеком, а я смеялся, потому что ничего не имел против.
— Ты чувствовал себя несчастным в Монте-Карло, — напомнила ему Эйнсли, бросив на него еще один озадаченный взгляд.
— Неспокойным, да. Только не несчастным. Черт, нет. И там, и в Париже я как будто все увидел впервые, по-новому. Все, что в течение многих лет я воспринимал как само собой разумеющееся, вдруг обрело краски и содержание. Почему? Потому что я все видел твоими глазами.
Эйнсли не представляла, насколько она была красива, стоя вот так — неподвижно, смущенно нахмурив брови.
— Но твое сердце — здесь, — сказала она. — В Беркшире. В этом имении с лошадями. Насчет этого я не ошиблась.
— Мое сердце там, где ты, Эйнсли. Поэтому когда ты уезжаешь… — Кэмерон махнул рукой.
— Я вернусь, — упрямо повторила Эйнсли.
— И могу я спросить — почему?
— Потому что я люблю тебя.
Она говорила это и раньше, хотя не так часто, и теперь по-видимому, ждала его ответа.
Черт, Эйнсли может говорить это сколько угодно. Многие женщины говорили Кэмерону, что любят его, даже Элизабет говорила. Обычно они ворковали об этом, получив от него дорогой подарок. Но к Эйнсли-то это не относится. Или относится?
Что-то подсказывало Кэмерону, что она говорит правду.
— Тогда почему ты уезжаешь?
— Есть дела, которые мне надо сделать. Важные дела. Я бы попросила тебя поехать со мной, но знаю, ты не можешь оставить лошадей, к тому же твое присутствие только все усложнит.
— Что — все?
— Кэмерон.
Кэмерон опустил руки и подошел к окну. Там, в загоне, Анджело, сидя верхом на лошади, перевел ее в легкий галоп, медленно сбавляя скорость.
Сзади подошла Эйнсли и погладила его по плечу.
— В ту ночь, шесть лет назад, в твоей спальне, — тихо сказала она, — когда ты так старательно соблазнял меня, а я отказала…
— Я помню. — Лошадь шла хорошо, казалось, что Анджело с животным — единое целое. — К чему ты это говоришь?
— Я отказала тебе, потому что не хотела предавать Джона, своего мужа. А теперь я не предам тебя. Я вернусь, Кэмерон. Обещаю.
Кэмерон повернулся и прижал Эйнсли к себе. Они стояли, покачиваясь в лучах солнечного света, и Кэмерон чувствовал, что Эйнсли расслабилась. По-видимому, она решила, что он перестал, наконец, противиться ее отъезду. Но Кэмерон был далек от того, чтобы сдаться.
— Я не хочу, чтобы ты возвращалась, чувствуя себя чем-то обязанной мне, любовь моя. Все эти брачные клятвы — заставляют тебя делать все для человека, от которого тебе, может быть, надо бежать. Возвращайся ко мне, если ты хочешь вернуться, а не потому, что, как тебе кажется, ты должна вернуться. Понимаешь?
— Думаю, понимаю, Кэмерон, — взглянула на него Эйнсли. В ее глазах затаилось какое-то непонятное выражение.
В ее словах Кэмерон услышал нечто большее, чем только слова. Но что именно таилось в них, он решить не мог.
Кэмерон поцеловал Эйнсли, еще раз прижал к себе и отпустил.
С ней поехал Анджело. На этом настоял Кэмерон. Он сказал, что вполне доверяет ей, но мало ли каких негодяев она может встретить по дороге. Поэтому служанки и лакея недостаточно, чтобы сопровождать ее. А на Анджело, Кэмерон твердо это знал, можно положиться. Так что цыган без разговоров поехал ее провожать.
Как только они добрались до Виндзора, Анджело отправился к своей семье на лодку, которая плавала вверх-вниз по каналу Кеннет-Эйвон. Эйнсли нагрузила его продуктами и одеждой, игрушками для племянников и племянниц и проводила.
В Виндзоре было холодно, сыро и печально.
«Мой любимый Кэмерон,
королева совсем потеряла голову и большую часть времени неподвижно сидит в кресле. Она очень мне обрадовалась и очень сильно на меня полагается.
Я счастлива, что приехала, потому что другие придворные, хоть и расстроены тем, что королева глубоко опечалена, не слишком любили мистера Брауна. Их раздражают бесконечные похвалы ее величества в его адрес и ее постоянные разговоры о мавзолеях и памятниках для него. Они считают, что мистер Браун всего лишь слуга, задравший нос. Он заслуживает достойного погребения, но не более того.
Но они забывают, каким искренним другом был мистер Браун по отношению к королеве после смерти ее мужа, когда сердце ее было разбито, когда она удалилась от мира. Это мистер Браун заставил ее выполнять свой долг королевы, укрепил ее волю к жизни. По крайней мере, его следует помнить хотя бы за это.
Сомневаюсь, несмотря на дурные слухи и на письма, которыми миссис Чейз имела удовольствие шантажировать ее, что королева и мистер Браун были любовниками. Мужчина и женщина могут быть довольно близки и без близости тел. Хотя ты вряд ли поверишь этому, Кэм.
И все же это правда. Я испытываю к тебе очень сильное чувство, стоишь ли ты рядом или находишься за сотни миль от меня. И мне совсем не надо прикасаться к тебе, чтобы испытать то, что я чувствую.
Мы с королевой выходим редко, и из своего высокого окна я нетерпеливо всматриваюсь в поля, сгорая от желания оказаться рядом с тобой в имении Уотербери. Здесь по зеленеющим полям бродят овцы и цветут весенними красками крокусы. Думаю, в Уотербери все точно так же, туманно и тихо.
К сожалению, я совсем мало вижу весну, потому что сижу за закрытыми плотными шторами и занимаюсь только тем, что читаю ее величеству, вышиваю или играю на пианино. Но, по крайней мере, у меня есть время, чтобы заняться подушками, которые я вышиваю для нашей гостиной в ярких и веселых тонах. Мне нравится представлять, как все это будет смотреться в нашем доме.
Я буду писать так часто, как только смогу, но, честно говоря, на себя у меня остается совсем немного времени. Королева очень плоха, ей постоянно требуется, чтобы кто-то находился рядом.
Но всякий раз, когда я расстегиваю пуговицы своего платья и готовлюсь ко сну, я думаю о тебе. Я представляю, как твои пальцы расстегивают платье, раскрывая меня словно рождественский подарок. Даже сейчас, когда я пишу об этом, меня бросает в жар, поэтому буду заканчивать, пока не воспламенилась и не сожгла письмо.
Пожалуйста, передай от меня привет всем домашним, берейторам, работникам на конюшне, лошадям и Макнабу. Я так скучаю без всех вас!
Со всей любовью, мой дорогой муж,
Твоя Эйнсли».
— Теперь, моя дорогая, я поговорю с тобой о твоем неудачном браке с Маккензи.
«Должно быть, королеве лучше, — подумала Эйнсли, — если она заговорила о моем тайном бегстве».
Эйнсли не поднимала глаз от своей вышивки. Это были голубые фиалки на кремовом фоне. Она переделывала гостиную в Уотербери в голубые и желтые тона, делая ее ярче и праздничнее, потому что Кэмерон не менял там ничего со времен покупки.
«Она говорит так, будто я вышла замуж за всех Маккензи сразу. Хотя, возможно, так оно и есть».
— Их отец был зверем, — решительно заявила Виктория. — Я знала герцога — ужасный человек. Тебе известно, что яблоко от яблони недалеко падает. Брак с Маккензи не для изысканной молодой леди, особенно такой воспитанной, как ты.
«Изабелла и Бет тоже изысканные молодые леди, — подумала Эйнсли. — Однако королева о них не вспомнила».
— Мы с лордом Кэмероном умудряемся хорошо ладить, — сказала она вслух. — Вы непременно увидите нас в Аскоте, но я думаю, до этого Кэмерон выиграет в скачке «Одна тысяча гиней» в Ньюмаркете со своей новой кобылой. Вы должны поставить на нее. Удача — блестящая скаковая лошадь.
— Не уводи разговор в сторону, — строго посмотрела на нее королева. — Ты сбежала тайком. Ты скомпрометировала себя. Я рада, что твоя бедная мать не дожила до этого дня. Ты бы разбила ей сердце.
И хотя Эйнсли не знала свою мать, она отказывалась верить, что Джанет Макбрайд отказалась бы видеть свою дочь счастливой, пусть это случилось немного нестандартно.
— Что сделано, то сделано, — сказала Эйнсли. — Много воды утекло с тех пор, и ничего уже нельзя изменить. Надо использовать это наилучшим образом. — Она поморщилась, употребляя затертые афоризмы, но во всех подобных фразах есть крупица правды.
— Я наслышана о твоем странном поведении на континенте, — продолжала королева. — Кабаре и казино все ночи напролет. Твои братья и невестки прятали лица от стыда.
В этом Эйнсли сомневалась. Патрик, всегда придающий большое значение тяжелой и честной работе, может понять, что человеку время от времени необходимо расслабиться и получить немного удовольствия. Кроме того, у Патрика взгляды намного шире, чем предполагает его довольно строгое выражение лица. Как она уже говорила Кэмерону, у Патрика с Роной нет отдельных спален.
— И это не совсем правильно, когда говорят: «что сделано, то сделано», — продолжала Виктория. — Брак можно расторгнуть. Я уверена, что лорд Кэмерон обманул тебя, каким-то образом заставил поверить, что ты законно вступила с ним в брак. Он знал, что ты не позволишь ему соблазнить тебя, пока на твоем пальце не будет кольца.
Эйнсли решила умолчать о том, что Кэмерон соблазнил ее задолго до появления кольца на пальце.
— Мадам, лорд Кэмерон не злодей с театральных подмостков. У нас есть свидетельство о браке. Был викарий, были свидетели.
— Нанятые актеры. Я написала письма Харту Маккензи, в которых даю ему указание воспользоваться законными средствами и объявить брак не имеющим законной силы.
Эйнсли представила реакцию Харта Маккензи при получении этих указаний.
Но самонадеянность королевы, ее уверенность, что она вот так спокойно может вмешиваться в жизнь своей подданной и та обязана беспрекословно слушаться, возмутили Эйнсли.
— Как вы смеете? — тихим, но строгим голосом спросила она. У Виктории округлились глаза, но Эйнсли не останавливалась, смело делая выговор королеве Англии и императрице Британии. — И это после всего, что я сделала для вас. Я рисковала всем, чтобы вернуть вам эти письма, потому что уважала вас и не хотела видеть вашего конфуза. Лорд Кэмерон помог мне. Вы знали это? Он дал мне денег, чтобы вам не пришлось платить ни одного фартинга.
— Ты рассказала ему? — прошелестел по комнате голос королевы, и дамы на другой стороне подняли глаза. — Ты хочешь сказать, Эйнсли Дуглас, что Кэмерон Маккензи знает о моих письмах?
— Если бы не он, у вас были бы значительные трудности в возвращении этих писем.
— Ты маленькая глупышка, — гневно взглянула на нее Виктория. — Лорд Кэмерон, вероятно, доложил герцогу, и теперь копии начнут ходить по рукам.
— Кэмерон никому не говорил. Я просила его держать все в секрете, и он выполнил мою просьбу.
— Не будь смешной. Он Маккензи. Ему нельзя доверять.
— Ему можно доверять. Но если вы станете добиваться расторжения нашего брака, вы не думаете, что Кэмерон может воспользоваться тем, что ему известно?
На самом деле Эйнсли не верила, что Кэмерон способен на такой поступок, но, с другой стороны, кто его знает, на что способен Кэмерон? Она помнила его взгляд, когда он смотрел, как она покидает Уотербери: ранимый, пустой, сердитый.
Виктория, наоборот, верила в это.
— Это шантаж, — сказала она.
— Да, шантаж, — согласилась Эйнсли, — и, похоже, это единственное, что все понимают.
Эйнсли вдруг потеряла интерес к жизни при дворе. Сплетни, секреты, слухи, пустая болтовня. Она всегда была сторонним наблюдателем, дочкой джентльмена незнатного происхождения, которую королева взяла на службу ради матери Эйнсли. Эйнсли не была важной персоной, ее никогда не подкупали и не шантажировали — она лишь наблюдала, как это делали другие. Мало кто вообще замечал ее.
Теперь, в качестве жены одного из известных и властных Маккензи, наследника титула герцога, ее можно было использовать, и она могла быть опасна. Во всяком случае, она предпочитала вы глядеть таковой.
— Словом, я уверена, что останусь женой лорда Кэмерона, — закончила Эйнсли.
Королева бросила на нее пристальный взгляд, и Эйнсли заметила, что Виктория смотрит на нее теперь как-то по-другому: как на женщину, с которой надо считаться.
— Твой бедный муж перевернется в своей могиле, — заметила Виктория. — Мистер Дуглас был уважаемым человеком.
— Мой бедный муж был великодушным человеком, и я уверена, он хотел бы видеть меня счастливой. — Джон оставался добрым до самого конца, и Эйнсли всегда с теплотой думала о нем.
— Я сделаю вид, что никогда не слышала этих слов. — Королева продолжала смотреть на нее холодным взглядом. — Этого разговора никогда не было. — Она взяла с колен свое шитье, — Не будь ты такой грубой и непочтительной, Эйнсли, я бы сказала тебе, что приехал твой брат. Я посылала за ним, чтобы он забрал тебя домой — дожидаться расторжения брака. Но теперь, конечно, ты можешь делать все, что хочешь. Мы закончили. Но есть одна поговорка, моя дорогая, которую ты, возможно, учтешь: «Как постелешь, так и поспишь».
О, как много поговорок они сегодня вспомнили. Но если в той постели лежит Кэмерон Маккензи, Эйнсли с удовольствием присоединится к нему.
— Патрик здесь? — Эйнсли бросила вышивку в корзину. — Можно мне идти?
— Конечно. Пришли ко мне Беатрис. Не уверена, что мы увидимся снова.
Эйнсли встала, сделала реверанс, чувствуя облегчение — наконец-то ее удалили от двора.
Неожиданно она наклонилась и поцеловала увядшую щеку королевы.
— Надеюсь, что однажды вы станете гордиться мной. Уверяю вас, со мной ваши секреты в полной безопасности.
Виктория удивленно заморгала. Эйнсли пошла к двери, чувствуя на себе взгляд королевы. Когда лакей закрыл у нее за спиной дверь, щелчок замка прозвучал как сигнал, ознаменовавший конец ее прежней жизни.
Патрик Макбрайд ждал ее в коридоре, чувствуя себя неловко и потерянно среди великолепия Виндзора. Эйнсли бросила свою корзинку для шитья и побежала к нему, протянув руки. Улыбка Патрика, когда он метнулся к ней навстречу, стоила каждого неодобрительного слова королевы.
— Я так рада видеть тебя, — улыбнулась Эйнсли, глядя в дорогое лицо. — Мне нужен пособник в преступлении, Пэт, и ты, мой уважаемый старший брат, отлично подойдешь на эту роль.
