Глава 24
Мир вокруг Эйнсли замедлил свое движение. Она увидела, как распахнулись глаза Анджело, как бросился к жеребцу конюх. Высоко вскидывая копыта, Жасмин, взмокшая коричневая масса, быстро приближалась. И тогда жеребец, спасаясь от молотивших в воздухе копыт Жасмин, повернул прямо на Эйнсли.
Эйнсли услышала свой собственный крик, почувствовала, что поднимает руки, пытаясь отпугнуть животных. Потом — острый запах возбужденной лошади, круп и парящие копыта жеребца, его широкая грудь, горячее дыхание, широкие красные ноздри, белки глаз…
Эйнсли смутно слышала крики конюхов и Дэниела, тихое ржание других лошадей и над всем этим — голос Кэмерона, страшный и хриплый.
За мгновение до того как Жасмин с жеребцом едва не раздавили ее, Эйнсли почувствовала, как отрывается от земли. Грудь сдавило плотное кольцо чьих-то рук, отчего у нее перехватило дыхание, она стремительно взлетела вверх, и какая-то сила перебросила ее через стену стойла.
Обе лошади врезались в стену, где только что стояла Эйнсли, разбив доски. Эйнсли приземлилась в мягкое сено в конце стойла, опрокинув Анджело, который, как и она, запутался в сене.
Жасмин с жеребцом отвернули от углового стойла и сменили направление. Они промчались со двора и, словно две стрелы на фоне зелени, устремились в поля.
— С вами все в порядке, миледи? — наконец поднялся на ноги Анджело и протянул Эйнсли руку, за которую она тут же ухватилась.
«Думаю, да», — хотела сказать Эйнсли, но не могла произнести ни звука.
Кэмерон распахнул сломанную дверцу и поставил Эйнсли на ноги. Она почувствовала, что оказалась в его железных объятиях.
— Эйнсли… — Его голос прервался. — Боже милостивый…
«Со мной все хорошо, — опять попыталась проговорить Эйнсли, и снова ни звука не вырвалось из ее рта. Она не могла ни глотать, ни дышать, ее чувства будто атрофировались. Она попыталась положить руки на плечи Кэмерона, но не могла поднять их. — Шок, — подумала она. — Все будет в порядке, как только мое сердце забьется вновь».
Кэмерон поднес к губам Эйнсли фляжку. Прохладный металл коснулся губ, и в горло полилась обжигающая жидкость. Эйнсли закашляла, проглотила напиток и закашляла еще сильнее.
— Кэм… — прошептала она, и ее глаза наполнились слезами.
Кэмерон обнял ее. Эйнсли зарылась лицом в его грудь, закрыла глаза и в полной мере ощутила холодный ужас, охвативший ее.
— Проверь, все ли с Жасмин в порядке, — с тревогой проговорила она.
— За ней отправился Анджело.
— Анджело… — Слово застряло у Эйнсли в горле. — Он вытащил меня.
— Да-да, знаю. Черт, Эйнсли. — Кэмерон обхватил руками ее лицо. — Я думал… — У него перехватило горло, а на ресницах блеснули слезы. — Я думал, что потерял тебя.
— Анджело быстро соображает, — едва слышно прошептала Эйнсли, и ее слабый голос растворился в воздухе.
У Кэмерона дрожали губы, когда он поцеловал ее. Эйнсли прижалась к нему, он стал для нее якорем в этом вращающемся мире. Единственный, кто удержал ее на ногах, и она прильнула к нему, любя его всем сердцем.
— Маккензи! — прогремел на весь двор голос лорда Пирсона. — Я просил тебя держать этого цыгана подальше от моих лошадей.
Кэмерон, сама доброта, отодвинул Эйнсли в сторону, открыл дверцу стойла и направился к лорду Пирсону. Конный двор заполнил поток непристойной ругани с сильным шотландским акцентом, в котором просто утонули невнятные протесты Пирсона.
К тому времени когда Эйнсли на дрожащих ногах вышла с конного двора, Кэмерон запихивал Пирсона в его экипаж.
Кучер Пирсона и конюхи стояли поблизости, не делая ничего, чтобы помочь своему хозяину. Зато конюхи Кэмерона и жокеи всем своим видом демонстрировали гнев и недовольство. Неуправляемого жеребца поймал Анджело. Цыган что-то тихо говорил ему, и жеребец стоял спокойно, покорно опустив свою большую голову.
Жасмин все еще носилась по загону, Дэниел и несколько конюхов пытались загнать ее в угол.
— Забирай своего проклятого жеребца и убирайся! — крикнул Кэмерон, уже не сдерживая гнева, бушующего в нем.
— А без жеребца ты и Жасмин не получишь, — бросил Пирсон.
— В таком случае и ее забирай! Убери с моих глаз своих чертовых лошадей!
— Кэм… — Эйнсли поспешила к Кэмерону, но ноги ее не слушались, она двигалась очень медленно. — Нет-нет, не теряй Жасмин, — ласково проговорила она.
Конюхи расступились, пропуская ее.
— С вами все в порядке, миледи? — спрашивали многие.
— Спасибо, все хорошо, — еле слышно отвечала Эйнсли.
— Ты даже не потрудился спросить, все ли в порядке с моей женой! — возмутился Кэмерон, обращаясь к Пирсону.
— Ей вообще здесь не место, — возразил Пирсон. — Женщины хороши в постели, а не на конном дворе.
Кэмерон поднял кулак, и Пирсон с разбитым в кровь лицом рухнул в экипаж. Кэмерон захлопнул дверцу, кучер вскочил на козлы и стал быстро разворачивать экипаж.
Кэмерона окатило грязью из-под колес, но он, ничего не замечая, повернулся к Эйнсли. Когда экипаж Пирсона уже покатился по дороге, Анджело наконец удалось загнать жеребца в повозку. Конюх запер его там, а цыган направился в загон, чтобы поймать Жасмин.
— Кэмерон, нельзя терять Жасмин, — сказала Эйнсли, когда Кэмерон обнял ее. — Ты любишь эту лошадь.
— Я едва не потерял тебя. Пирсон может катиться ко всем чертям.
— Но Жасмин… Она не хочет ехать с ним. — Перед глазами Эйнсли вновь встало темное тело лошади и копыта, готовые выбить из нее жизнь.
Она почувствовала, как слабеют колени, и стала медленно оседать на землю, но Кэмерон подхватил ее. Он взял ее на руки и осторожно, мимо сбежавшейся поглазеть прислуги, понес в дом, поднялся по лестнице, вошел в спальню Эйнсли и опустил ее на кушетку у камина.
— Когда моя жизнь стала такой драматичной? — слабо махнула она рукой перед лицом.
— Это потому, что ты согласилась выйти за меня замуж. Однако здесь чертовски прохладно. — Кэмерон подбросил угля в большой камин, окончательно испортив свою рубашку.
Разгорелся огонь, в комнате стало так тепло, что Эйнсли взмокла. Возможно, этот жар во всем теле был результатом пережитого.
— Не уходи, — прошептала она.
— Я никуда не ухожу, любовь моя.
— А Жасмин… — У Эйнсли стучали зубы. — Она не собиралась пугать меня… Они же просто лошади… Я стояла не там, где надо.
— Эйнсли, хватит об этом.
Из большого кувшина Кэмерон налил воды в тазик и намочил полотенце. Он снял с нее порвавшиеся перчатки и стал вытирать грязь с ее рук. Вода обжигала ободранные во время падения ладони.
— У тебя тоже грязные руки, — заметила Эйнсли. Она увидела себя в зеркале и рассмеялась: — И лицо все в грязи. Ну и вид у меня! Ужас!
— Теперь помолчи.
Эйнсли услышала голоса за дверью спальни. С ванной и кувшинами горячей воды вошли две служанки и лакей, хотя Эйнсли не помнила, чтобы Кэмерон посылал за ними. Но хорошо, что они догадались сами. Она была вся в грязи, да еще вывалялась в сене.
Придется просить Кэмерона установить краны, чтобы прислуге не приходилось таскать воду наверх по черной лестнице. Это очень неудобно. Эйнсли попыталась помочь им, но Кэмерон остановил ее.
— Поторопитесь, пока вода не остыла, — сказал он прислуге.
Плеск воды был восхитительным звуком. Служанки быстро наполнили ванну и вышли, включая горничную, которая попыталась было остаться, чтобы раздеть Эйнсли. Кэмерон закрыл за ними дверь и запер ее на ключ.
Эйнсли потянулась к пуговицам своей амазонки, но у нее не хватило сил расстегнуть хотя бы одну. Кэмерон повернул ее лицом к горящему камину и расстегнул застежку сам. Потом стащил с ее спины лиф из тонкого сукна и потер ее голые запястья.
— Ты очень замерзла. Уверена, что не поранилась?
— Думаю, несколько синяков.
— Намного больше. — Кэмерон расстегнул корсет и снял его. Рука его скользнула к ушибам на ее спине. — Это от твоего падения в стойло во время счастливого спасения. Слава Богу, никаких переломов.
— Спасибо Богу и Анджело. Подумать только, он мигом пролез в это стойло из другого.
Эйнсли и раньше видела убирающуюся перегородку между стойлами. Дощатые стены можно была сдвинуть, если Кэмерону вместо двух небольших помещений требовалось одно большое. Но только теперь она поняла всю важность такой планировки.
— Я бы расцеловал его, — сказал Кэмерон. — Только, боюсь, это не понравится нам обоим. Но он получит значительное повышение жалованья.
— Он рассказал мне о лодке, в которой живет его семья, — сказала Эйнсли. — Я бы хотела их увидеть. Никогда не была в цыганской лодке. Да и вообще в лодке. Мне говорили, что такие прогулки не для леди.
— Я отвезу тебя к ним на лодку, и мы попросим, чтобы его семья прокатила нас по Темзе до Эйвона и обратно, но только после того, как я согрею тебя.
Кэмерон опустился перед ней на колени, стянул чулки, остальной одежды на ней уже не было — Эйнсли не помнила, когда это произошло. Потом Кэмерон поднял ее на руки и посадил в горячую воду.
Вода обжигала, но ощущения были очень приятные. Эйнсли глубже погрузилась в воду, и казалось, тепло притупило все тревожные мысли.
Она не боится лошадей, нет, не боится, твердила себе Эйнсли. Это — животные, они ведут себя как им и положено, но никогда еще она не была так близка к смерти. Если бы Анджело замешкался хоть на одно мгновение…
— Проклятый Пирсон, — прорычал Кэмерон. — Я не просил его привозить этого безумного жеребца. Я был готов убить его. Если бы с тобой что-то случилось, я бы его точно убил. Просто не смог бы остановиться.
Эйнсли положила мокрую руку на плечо мужа. Его рубашка уже намокла, и он нетерпеливо снял ее.
Эйнсли потерлась головой об обнаженное плечо Кэмерона, чувствуя тепло его кожи и стальную твердость мышц. Этот сильный красивый мужчина принадлежит ей. Лондонский викарий заставил ее сказать:
«Отдаю на милость твою всю себя».
Кэмерон взял кусок мыла и начал ее мыть. Он мыл ей спину и плечи, на него летели мыльные брызги. Потом мыльные руки переместились на живот Эйнсли.
— Залезай ко мне, — предложила она.
— Я слишком большой, — усмехнулся Кэмерон.
— Тогда нам нужно установить большую ванну. Одну на двоих. В нашей новой ванной комнате. Тебе придется нанять людей, чтобы все перестроить.
— Ш-ш! — Кэмерон осторожно прикусил ей ухо. — Позволь мне поухаживать за тобой, любовь моя.
Против этого Эйнсли не возражала. И Кэмерон снова провел руками по ее талии; потом его мыльные руки оказались у нее под грудью, и Эйнсли, счастливая, откинулась назад.
— Я люблю тебя, — прошептала она. Наверно, не надо было говорить это. Ну и пусть. Она действительно любит его, вот и все.
Кэмерон прервал ее размышления поцелуем. В этом поцелуе было все: жесткость, гнев и страх, который он сдерживал в себе. Дрожащими губами он целовал Эйнсли, вода стекала по бокам ванны и капала на него.
— Моя Эйнсли, — шептал Кэмерон между поцелуями. — Моя…
«Да, — хотелось сказать Эйнсли. — Твоя».
Дыхание Кэмерона согревало ее сильнее горячей воды. Крепкие грубоватые пальцы двигались по ее телу, скользкому от мыльной пены. Язык Кэмерона проник к ней в рот, и нежный поцелуй превратился в страстный.
Кэмерон вытащил Эйнсли из воды и, прижимая к себе, отнес ее на кровать и стал растирать сухими полотенцами, которые служанка оставила греться у камина. Прикосновение полотенец, легкие массирующие движения Кэмерона доставляли ей истинное удовольствие.
Особый жар в ее теле вызывало прикосновение полотенца к соскам, а когда Кэмерон склонился над ней и вобрал в рот розовый бутон, Эйнсли застонала.
У Кэмерона потемнели глаза. Он взял концы полотенца, обернутого у него между ног, и потянул их. Эйнсли накрыла волна удовольствия. Кэмерон потянул полотенце еще сильнее, оно скользило по телу Эйнсли, всякий раз посылая новую волну возбуждения.
Кэмерон умело использовал полотенце. Она лежала на мягком матраце, ощущая сверху горячую тяжесть Кэмерона. Его широкая грудь прижималась к ее груди, но их разделяло полотенце. Кэмерон снова потянул его, и тело Эйнсли — который раз! — погрузилось в горячий чувственный порок наслаждения.
Кэмерон встал, прихватив с собой полотенце. Он снял с себя остальную одежду и шагнул в ванну. Стоя в ней, он набирал пригоршнями воду и намыливался, смывая с себя грязь после конюшни.
Эйнсли приподнялась на локтях и с удовольствием наблюдала за ним. Тело Кэмерона блестело от воды, хлопья мыльной пены оседали на груди, на плечах, на восставшей плоти.
Он ополоснулся, мыльная пена побежала по ногам, потом смыл пену с рук и плеснул водой в лицо.
Кэмерон выбрался из ванны и насухо вытерся другим полотенцем. Эйнсли смотрела, как он направляется к ней, высокий, широкоплечий, с потемневшими от воды волосами. Его руки, плечи, шею и лицо покрывал густой загар, как, впрочем, и нижнюю часть ног. Лишь выделялась слабой белизной та часть тела, которую обычно прикрывал килт.
Эйнсли подумала: сейчас Кэмерон возьмет ее на руки и займется с ней любовью на стуле или на софе, а может, на полу перед камином. Но он отбросил полотенце и прижал ее к матрацу.
— Я едва не потерял тебя, — хрипло шептал он, целуя ее. — Я не хочу терять тебя. Никогда.
У Эйнсли глухо забилось сердце. «Она надоест ему через полгода», — припомнился ей шепоток, который нередко долетал до ее ушей в Париже, потом в Монте-Карло, но похоже, она не надоела Кэмерону. Он покрывал легкими поцелуями ее подбородок и шею, потом опустился к груди. Горячая плоть проникла в ее лоно, и Эйнсли испытала ни с чем несравнимое блаженство.
Он замер, встретившись с ней взглядом. В его глазах она увидела желание, боль и много-много одиночества. А еще страх. Властный и опасный Кэмерон Макензи боялся. И от этого у нее возникло острое желание: вобрать его в себя, дать ему особую радость и… защитить. Защитить от тех страхов, что — она чувствовала это — продолжали терзать его.
Теплое, крепкое тело Кэмерона исходило любовью, и она посылала ему ответные знаки своей любви.
И когда наконец, их тела слились, высокая волна мучительного, сладостного наслаждения накрыла ее с головой. И она не смогла сдержать громкого крика радости и восторга.
— Моя Эйнсли… — шептал Кэмерон. — Я не могу потерять тебя. Никогда. Никогда… — Он подтверждал свои слова движением своего тела, и она отвечала его требовательной настойчивости. Кэмерон больше не мог сдерживаться. — Моя прекрасная Эйнсли, моя жена…
Их тела слились в последнем, ярком, пламенном единении.
А потом они рухнули в широкие уютные объятия супружеской постели.
Кэмерон гладил нежную, покрытую испариной кожу своей жены, припоминая тот страшный момент, когда едва не потерял ее. Мир для него рухнул, когда он увидел, как жеребец повернул свое мощное тело в сторону Эйнсли, и она оказалась зажатой в угол. Кэмерон понимал, что не успеет спасти ее. Прямо на его глазах могла бы погибнуть женщина, которую он любит. И все из-за него, из-за того, что ему, Кэмерону Маккензи, очень уж хотелось заполучить эту лошадь. Эйнсли спасла только быстрая реакция Анджело, и теперь Кэмерон обязан ему по гроб жизни.
Кэмерон кричал на лорда Пирсона, но прекрасно понимал: это его вина. Если бы он не согласился принять обратно Жасмин, Эйнсли никогда бы не оказалась в той страшной ситуации, когда лошадиная туша неслась к ней, грозя смертью.
Кэмерон прикрыл Эйнсли одеялом, чувствуя, как дрожат его руки. Она сонно улыбнулась. Только из-за своей глупости он едва не лишился навсегда этой улыбки.
Когда Пирсон крикнул, что заберет и Жасмин, и жеребца, решение пришло мгновенно: пусть он увозит своих проклятых лошадей — Эйнсли намного ему дороже, и так будет всегда.
По лицу Эйнсли бродила легкая улыбка, хотя глаза ее оставались закрыты. Кэмерон чувствовал, как расслабилось его тело, усталое после любви и пережитых волнений. Веки отяжелели, успокаивающая пелена сна опускалась на него, он был готов погрузиться в забытье, но…
Он вдруг вспомнил — и паника охватила его. Кэмерон тихонько привстал на кровати, собираясь покинуть супружеское ложе, но Эйнсли тут же открыла глаза.
— Нет, — в тревоге сказала она, схватив его за руку, — еще нет.
— Я должен идти, дорогая, — поцеловал ее в лоб Кэмерон. — Не хочу причинить тебе боль. — Он не был уверен, что может доверять себе, своим рефлексам даже с Эйнсли.
— Пожалуйста, не уходи, — еще крепче сжала его руку Эйнсли. — Мне все еще страшно. Побудь со мной. Ну хотя бы пока я не усну. Пожалуйста.
Кэмерон понимал, что это не притворство. Тогда, днем, Эйнсли могла говорить, что с ней все в порядке, что все хорошо, что Анджело подоспел вовремя, но Кэмерон видел, случившееся насмерть перепугало ее.
И теперь она просила у него поддержки. По позвоночнику Кэмерона прокатилась холодная волна ужаса — он боялся себя, но хорошо понимал, что не сможет оставить ее и уйти, только не сейчас. Теперь, когда ему приходилось выбирать между ее душевным спокойствием и его собственным, он выбрал первое.
Ни слова не говоря, Кэмерон снова опустился на постель.
Он почувствовал, что Эйнсли успокоилась и, доверившись ему, закрыла глаза.
Кэмерон ждал. Потрескивали дрова в камине, за окном стало темно. Эйнсли уснула в его объятиях, ее дыхание было ровным и спокойным.
Теперь он мог уйти. Тихо подняться с кровати, на цыпочках подойти к двери и уйти в привычную безопасность своей комнаты.
Кэмерон не шевелился. Тишина, установившаяся в комнате, действовала успокаивающе, как, впрочем, и легкое потрескивание дров в камине, и посвистывающий под крышей ветер. В тепле и уюте этого гнездышка, рядом с Эйнсли, он обретал уверенность в себе, страшное его прошлое отступало. Тишина — вот что ему нужно. Тишина и Эйнсли.
Комната все больше погружалась в темноту, и Кэмерон ощущал, как оставляет его обычная напряженность. Он уже не чувствовал ничего — только тепло Эйнсли, ее присутствие, ее запах. А потом наступило забытье.
От солнечного света Эйнсли открыла глаза и обнаружила, что лежит лицом к лицу со своим мужем. Его глаза закрыты, волосы взъерошены, одеяло отброшено в сторону. Из полуоткрытого рта доносился легкий храп.
Лорд Кэмерон Маккензи спал с ней вместе.
