Глава 8

Саре было необходимо побольше узнать о нем. Но она не могла к этому приступить, пока он так смотрел на нее.

Расположившись на террасе, за квадратным столом из кованого железа, накрытым льняной скатертью, она окинула взглядом серебряный чайный сервиз со сложным орнаментом, который подал Тилдон. Кроме чая, на столе был поднос с маленькими бутербродами с огурцом и кресс-салатом, лепешки с клубничным вареньем и свежеиспеченные, еще теплые бисквиты.

Легкий летний ветерок доносил до нее аппетитные запахи, но не они, а сам лорд Лэнгстон отвлекал ее от главной цели – понять, что он за человек.

Если повезет, то она узнает о нем что-нибудь такое, что сделало бы его менее привлекательным в ее глазах. Такое, что не горячило бы кровь, как это было тогда, когда она узнала, что он хорошо целуется. Или что-нибудь такое, что не брало бы ее задушу, как история о том, что случилось с его братом и сестрой. Потому что, видит Бог, он потряс ее своей семейной историей. А она не могла ему этого позволить.

Однако разве можно было игнорировать сочувствие и сопереживание, которые он теперь у нее вызывал? Она знала, какую боль он испытывает, потому что сама испытывала такую же боль, которая ничуть не утихла с годами. Он знал; Он понимал. И это привлекло ее к нему гораздо сильнее, чем могла привлечь просто красивая внешность.

Хотя… глупо было отрицать, что он хорош собою. И как бы ей ни хотелось не обращать внимания на его красивую внешность, она была всего лишь близорука, но не слепа. Как раз перед тем, как дворецкий Тилдон постучал в дверь, она подумала, что лорд Лэнгстон намерен снова поцеловать ее. Но вместо того чтобы возмутиться, рассердиться, выказать безразличие или какие-нибудь другие подобающие эмоции, она почувствовала, как учащенно забилось в предвкушении ее сердце, и ей потребовалось собрать всю свою волю, чтобы не обвить руками его шею и не прижаться к нему всем телом. И снова ощутить то волшебное чувство, которое она испытала в его объятиях прошлой ночью.

Она окинула взглядом его мужественную фигуру, когда он, отпустив Тилдона, подошел к столу и уселся рядом с ней. Сара вздохнула, почувствовав, как пробежала по ее телу горячая волна, вызванная отнюдь не теплыми лучами послеполуденного солнца.

– С вами все в порядке, мисс Мурхаус?

Его голос отвлек ее от фривольных мыслей, и она заметила, что он за ней наблюдает, причем с таким выражением, будто знает, что она думает о нем.

Проклятие! Она почувствовала, что краснеет.

– Со мной все в порядке, спасибо, – сказала она строгим тоном.

– Похоже, что вам жарко.

– Это, наверное, от яркого солнца, – машинально объяснила она, мысленно отругав себя за то, что лжет.

– Может быть, вы предпочтете выпить чаю в помещении?

«Да, желательно в вашей спальне, наблюдая при этом, как вы принимаете ванну».

Она пришла в ужас, почувствовав, что чуть было не произнесла это вслух. Только этого не хватало! Нет, надо поскорее забыть об их поцелуе. И больше не мечтать повторить его снова. Тем более не вспоминать о том, что видела его голым.

А следует ей… Но она напрочь забыла о том, что именно ей следует сделать. Нахмурив лоб, она заставила себя сосредоточиться. Ах да. Ей нужно выяснить, что у него за тайны. Потому что хотя она и чувствовала в нем родственную душу, хотя она и была тронута его историей и тем, что он не любит обсуждать эту тему, у него были какие-то секреты – в частности, те, которые касались его ночных занятий садоводством. Было бы, конечно, глупо прямо спросить его, что он затевает. Нет, тут надо действовать дипломатично: заставить его говорить на другую тему в надежде, что он невзначай выдаст себя.

Но с чего начать? Наверное, лучше всего сделать вид, что собираешься поделиться каким-нибудь секретом, или польстить его самолюбию. На основе своих наблюдений она сделала вывод, что мужчины обожают, когда с ними делятся секретами, и весьма восприимчивы к лести.

Взяв в руку фарфоровую чашечку с ароматным чаем, она сказала:

– Ваше превращение из ребенка, изображенного на портрете, в мужчину, которым вы стали, поистине необычайно, милорд.

Он пожал плечами:

– Насколько мне известно, многие дети проходят в своем развитии так называемую стадию гадкого утенка.

– Но есть счастливые исключения. Возьмите, например, мою сестру. Она была красавицей, будучи младенцем, и осталась такой до сих пор.

– Ваша сестра старше вас?

– Да, на шесть лет.

– В таком случае откуда вам известно, что она была красивым младенцем?

– Это мне говорила мама. Причем очень часто. Думаю, что она надеялась, напоминая об этом, заставить меня поскорее перерасти «стадию гадкого утенка», как вы это называете, в которой я находилась с самого рождения. – Быстро отхлебнув глоток чая, она продолжила: – Мама думает, что я остаюсь некрасивой исключительно для того, чтобы досадить ей. Она считает, что очки мне не нужны и что если я посижу спокойно в течение нескольких часов, она сможет с помощью утюга разгладить мои непокорные кудряшки. И тогда я стала бы не такой непривлекательной. Хотя она заранее предупреждала меня, что, конечно, какие бы меры я ни принимала, мне никогда не удастся стать хотя бы наполовину такой красивой, как Каролина. Но следует хотя бы попытаться что-то сделать.

Он замер, не донеся чашку до рта, и нахмурил брови:

– Не может быть, чтобы она вам это говорила.

– Говорила. И довольно часто, – сказала Сара. – По правде говоря, она и сейчас это говорит, однако ее слова перестали причинять мне острую боль. В раннем детстве меня это очень расстраивало, главным образом потому, что мне не хотелось, чтобы Каролина, которую я обожала, невзлюбила меня так же, как мама, за то, что я была не в силах исправить. – Сделав еще глоток, она продолжала: – Но Каролина всегда была моей защитницей. Предпочтение, которое отдавала ей мать, всегда смущало ее даже в большей степени, чем меня. Каролина – человек теплый, любящий. И ко мне она всегда была нежно привязана. Что заставляло меня любить ее еще крепче.

Он некоторое время вглядывался в нее пытливым взглядом.

– Вы, кажется, весьма равнодушно относитесь к тому, что говорит мать?

– Она могла бы, конечно, делать это более деликатно, по то, что она говорит – увы! – сущая правда. Каждому, у кого есть глаза, видно, что Каролина – потрясающая красавица, а я нет. Это ясно как божий день. – Губы ее дрогнули в улыбке. – Конечно, временами я стараюсь доказать матери, что независимо от внешности я все равно далека от любимицы.

Он сразу же заинтересовался:

– Вот как? Что же вы для этого делаете?

– Вы будете плохо думать обо мне.

– Сомневаюсь. После того, что вы мне рассказали, я не стану плохо думать о вас, даже если вы скажете, что вылили на голову своей матушки целую лохань воды. – Сара, должно быть, сильно покраснела, потому что, едва сдерживая смех, он спросил: – Так вы действительно вылили ей на голову лохань воды?

– Нет. Но не стану отрицать, что подумывала об этом.

– Держу пари, что не раз.

– Почти ежедневно, – сдержанно ответила она.

– Однако вы устояли перед искушением. У вас сильная воля.

– Не совсем так. Я устояла скорее потому, что было трудно поднять слишком тяжелую лохань.

Он рассмеялся, блеснув белыми зубами. Даже глаза его стали веселыми. Эффект был потрясающим.

– Вам не пришло в голову воспользоваться ведром?

– Пришло. Но ведь я пытаюсь всего лишь досадить матери, а не разозлить ее по-настоящему.

– Чем же вы ей досаждаете?

– Это не составляет труда. Я, например, люблю ощущать теплые лучи солнца на лице, поэтому снимаю в саду шляпку, что является преступлением, с точки зрения мамы, потому что моя кожа моментально покрывается веснушками, а это делает меня еще более непривлекательной. А иногда я делаю вид, что неправильно понимаю то, что она говорит. Она возмущается и спрашивает, не оглохла ли я. А я отвечаю, что не слышу, потому что не надела очки.

Он усмехнулся:

– А как вам понравится такое: «Я чувствую запах, я не глухая»?

– Или: «Я не глухая, я это вижу», – подхватила Сара его игру.

– Или: «Я не слепая, я чувствую запах».

Сара рассмеялась:

– Именно так. Мать обреченно вздыхает, возводит очи к небу и бормочет себе под нос то ли ругательство, то ли молитву о том, чтобы Господь послал ей терпения. Не следовало бы смеяться над этим, но мне смешно. Теперь вы знаете мой самый большой секрет: я не очень добрый человек.

– Дорогая мисс Мурхаус, если вам это кажется основанием для того, чтобы считать себя недобрым человеком, то я советую вам пересмотреть свои критерии, потому что в соответствии с ними вы на «воплощение зла» никак не тянете.

– Возможно, это так, но на самом деле моя некрасивая внешность во многих отношениях оказала мне услугу. Поскольку все внимание матери было всегда поглощено Каролиной, мне предоставлялась такая свобода, о какой многие девочки и мечтать не смеют.

– Например?

– Пока мама была занята обучением Каролины танцам и правилам поведения, я могла разгуливать на свободе, не прячась от солнца, рисовать цветы, работать в саду, совершать дальние прогулки пешком и купаться в озере. – Она взяла бисквит и улыбнулась: – Должна вам сказать, что я отличный рыболов, а также ловец лягушек.

Глаза его весело блеснули.

– Почему-то это меня уже не удивляет. Мальчишкой я тоже ловил лягушек. Иногда, правда, удавалось поймать рыбу. Ни того ни другого я не делал уже долгие годы. – Он отхлебнул глоток чаю и откинулся на спинку стула. – А что вы скажете о своем отце?

– Папа у меня врач. Он частенько отсутствовал по нескольку дней, когда приходилось оказывать помощь пациентам в дальних деревнях. Бывая дома, он проводил время славным образом в своем кабинете, читая медицинские журналы. До сих пор, увидев меня, он гладит меня по головке и говорит, чтобы я бежала по своим делам. Точно так же, как он делал это, когда мне было три года.

Он медленно кивнул и задумался.

– В детстве я редко видел свою мать, так что воспоминания о ней весьма расплывчаты. Она всегда выглядела красавицей и всегда спешила на какую-нибудь вечеринку. Полагаю, она любила меня, хотя не помню, чтобы она об этом говорила. После того как умерли Джеймс и Аннабелла, я стал видеть ее еще реже, потому что учился в школе-интернате, а каникулы чаще всего проводил у своего друга Дэниела, лорда Сербрука. – Он чуть помедлил и добавил: – Моя мать умерла, когда мне было четырнадцать лет.

– А ваш батюшка умер в прошлом году, – тихо сказала Сара.

– Да, – сказал он, чувствуя, как напряглись его челюсти. – Его застрелил разбойник, пытавшийся его ограбить. Убийцу так и не поймали. Преступление сошло ему с рук.

– Я вам сочувствую. Сожалею о том, что вы понесли такую утрату и что вы… одиноки.

Он взглянул на нее с таким выражением, что Сара мысленно обругала свой язык, опережающий мысли.

– Простите меня, милорд. Я не хотела вас обидеть. Иногда мои мысли обращаются в слова с такой скоростью, что я не успеваю вовремя остановиться.

– Вы не сказали ничего обидного. У меня есть несколько близких друзей и множество знакомых, так что в этом отношении я не одинок. Но семьи у меня нет, и в этом смысле я одинок.

– Я удивлена, что вы не женаты.

– Вот как? А почему?

Сара поняла, что ей представился великолепный шанс польстить ему, хотя в данном случае любой комплимент был бы просто правдой.

– Вы человек красивый, титулованный, привлекательный, к тому же великолепный мастер (целоваться!) в области садоводства. Все эти качества наверняка привлекают к вам внимание женщин.

– Я мог бы сказать то же самое о вас, мисс Мурхаус.

Она усмехнулась:

– Разве я красива, титулована и привлекательна?

Он улыбнулся ей в ответ:

– Согласен. У вас пока нет титула.

– И красивой меня не назовешь.

– Хорошо. Тогда я назову вас исключительно привлекательной личностью.

Саре вдруг пришло в голову, что это он ее, а не она его осыпает комплиментами. Следует ли ей радоваться или задуматься, зачем он их говорит? Гораздо разумнее, пожалуй, отнестись к его словам с подозрением. А он, пока она размышляла, продолжил:

– Однако я хотел сказать, что сам удивлен тем, что вы не замужем.

Она замерла, с недоверием выслушав его чересчур смелое заявление, которое могло означать лишь одно: этому человеку что-то от нее нужно. Он явно что-то затевает. Или же он полный простофиля. Как все мужчины… Сара приподняла брови:

– Почему вас это удивляет, милорд?

– Вы напрашиваетесь на комплименты, мисс Мурхаус?

– Разумеется, нет, – сказала она. Зачем бы она стала предаваться столь бесполезному занятию? – Просто мне любопытно, почему вас это удивило.

– Наверное, потому что вы очень воспитанная. И преданная.

– Как спаниель.

Он рассмеялся:

– Да. Только выше ростом. И пахнет от вас гораздо приятнее.

Она спрятала улыбку.

– Благодарю.

– И еще вы очень умны.

Она фыркнула:

– Спасибо за добрые слова, милорд, но, насколько я заметила, большинство джентльменов не считают наличие ума привлекательной чертой женщины.

– Ну что ж, хотя это может показаться предательством по отношению к мужскому роду, к которому я принадлежу, поделюсь с вами маленьким секретом. – Он пододвинул свой стул ближе к Саре, так что их колени соприкоснулись под столом. Наклонившись к ней, он сказал самым серьезным тоном: – Как ни прискорбно, должен сообщить вам, что многие джентльмены являются, к сожалению, простофилями.

Сара поморгала, не зная, удивляться или радоваться тому, что его оценка представителей мужского пола как в зеркале отражала ее собственную оценку. Разумеется, его готовность поделиться с ней столь необычным для мужчины суждением удивила ее, а сходство взглядов по этому вопросу вызвало у нее теплое чувство, не менее приятное, чем то, которое возникало от его близости.

Его колено по-прежнему касалось ее колена, но совсем легонько, так что это прикосновение можно было считать случайным. Однако тепло, смешанное с некоторым вызовом в его глазах, свидетельствовало о том, что он отлично знает, что намерен сделать.

«Отодвинь свою ногу», – требовал ее внутренний голос. Она понимала, что следует отодвинуть ногу. И отодвинуть стул. Чтобы между ними было приличествующее расстояние. Надо прекратить этот неразумный, этот запретный контакт, от которого все тело охватывает жаром.

Но ее тело повело себя предательски и поступило именно так, как хотелось ему, то есть склонилось к нему еще ближе. Между их лицами осталось уже менее двух футов.

– Скажите, милорд, а сами вы относите себя к категории простофиль?

– Что, если я скажу вам, что, разумеется, не отношу?

– Я бы сочла, что вы лжете.

Его это не обидело, а, кажется, позабавило.

– Потому что вы считаете меня простофилей?

– Вовсе нет. Каждый время от времени бывает простофилей.

– Даже вы?

– Особенно я. Потому что я вечно говорю или делаю то, чего не следовало бы говорить или делать.

– Вот как? Например?

– Последний раз я побывала в категории простофиль всего несколько секунд тому назад. Когда не только предположила, что милорд лжет, но и что он простофиля, – сказала она. О том же свидетельствует тот факт, что ее колено оставалось самым неподобающим образом прижатым к его колену.

Он чуть подвинулся, усилив соприкосновение между своими и ее ногами, и ее сердце затрепетало.

– Мне ваша искренность кажется очень милой, – тихо произнес он.

– Правда? Большинство людей так не считает.

Взгляд его стал серьезным, он внимательно посмотрел на нее:

– Я всегда предпочитал горькую правду неискренним банальностям. Но боюсь, что благодаря своему титулу и положению мне чаще всего приходится довольствоваться именно банальностями. Особенно часто я слышу их от женщин.

– Если эти женщины хвалят вашу внешность или ваш дом, вы наверняка не можете обвинить их в неискренности.

Он пожал плечами:

– Но какими мотивами они руководствуются, делая это?

– Осмелюсь банально предположить, что они делают это, потому что находят вашу внешность и ваш дом привлекательными.

– И тут снова возникает вопрос: почему? Например, как леди Гейтсборн, так и леди Агата с самого момента прибытия осыпают комплиментами меня лично, мой дом, мой сад, мою кухню, мою мебель, мой галстук, мою собаку…

– Надеюсь, вы согласны, что Дэнфорт как раз заслуживает комплиментов, – с улыбкой заметила она.

– Естественно. Однако когда леди Гейтсборн называла его «миленькой собачкой», Дэнфорт сидел на ее туфле и лицо ее выражало неподдельный ужас. Возможно, я время от времени бываю простофилей, но неискреннюю лесть сразу же распознаю.

– Обе эти леди просто старались произвести на вас хорошее впечатление, милорд.

– Именно так. Потому что у леди Гейтсборн имеется достигшая брачного возраста дочь, а у леди Агаты – достигшая брачного возраста племянница. Я сам им не интересен, их интересует только мой титул. Вы имеете представление о том, что чувствует человек, за которым гоняются с одной целью – приобщиться к миру «титулованных»?

– Нет, не имею, – призналась она. По правде говоря, она вообще не имела понятия о том, что чувствует человек, за которым гоняются.

– Это… обескураживает. Поверьте, эти милые леди осыпают меня комплиментами не потому, что их очаровал мой фамильный фарфор или узел на моем галстуке.

– А может быть, именно потому? Как-никак ваш фамильный фарфор и впрямь очень красив.

Он вздернул черную бровь и окинул ее нарочито суровым взглядом:

– Уж не хотите ли вы сказать, что лично я, мой дом, мой сад и моя мебель не заслуживаем восхищения?

Сара не удержалась от смеха:

– А теперь, кажется, вы самым бессовестным образом напрашиваетесь на комплименты.

– Только потому, что вы на них так скупы, – притворно обиженным тоном сказал он, а у самого в глазах поблескивали озорные искорки.

Подавив улыбку, она поцокала языком и погрозила ему пальцем:

– Вам не нужны мои комплименты. У вас и без того кружится голова от льстивых замечаний, которые вы слышите от всех остальных.

– Конечно, мне не нужно от вас много комплиментов, но все-таки очень хочется получить хоть один.

– Я считаю своим долгом не тешить вместе со всеми остальными ваше тщеславие, – заявила она, вздернув подбородок и чопорно поджав губы.

– Тогда позвольте мне потешить ваше. Она рассмеялась:

– Уверяю вас, я лишена тщеславия…

Смех ее мгновенно замер, потому что он взял ее за руку и легонько пожал пальцы.

– Лишены тщеславия? – тихо произнес он и провел подушечкой большого пальца по ладони. – Уверен, что ваш друг Франклин осыпает вас комплиментами.

– Он не очень разговорчив, – ответила она, судорожно глотнув воздух.

– А-а, понимаю. Это сильный, немногословный человек.

– Именно так.

– В таком случае позвольте кое-что сказать мне… – Он исследовал ее руку, медленно обведя кончиком пальца каждый из ее пальцев. Она поначалу смутилась, потому что рука была немного испачкана углем, которым она делала зарисовки, но смущение быстро уступило место чувству удовольствия от его прикосновения. – Вы очень талантливая художница.

Удовольствие переполняло ее, но она чувствовала себя обязанной исправить неточность.

– Едва ли меня можно назвать художницей…

Он заставил ее замолчать, прикоснувшись пальцем к се губам, и покачал головой:

– Правильным ответом на комплимент, мисс Мурхаус, является слово «спасибо». – Он медленно убрал руку от ее губ.

– Но…

– Никаких «но». – Он наклонился к ней. – Просто «спасибо».

Теперь их лица разделяло менее фута, и желание сократить это расстояние до нуля вытеснило все остальные мысли.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Сам я рисовать совершенно не умею. Не согласились бы вы сделать для меня рисунок Дэнфорта?

– С удовольствием. По правде говоря, когда он помчался и наш кабинет, я как раз заставляла его позировать мне.

– И вы пошли следом за ним.

– Совершенно верно.

– И теперь вы здесь. Пьете чай. Со мной. – Он говорил это таким тоном, что у нее мурашки по коже пробежали.

– Да, теперь я здесь, – сказала она.

«И мое колено прижато к вашему, а ваша рука держит мою руку. И мое сердце бьется так сильно, что мне кажется, будто вы слышите его удары».

– Но где же ваш этюдник?

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить.

– Я оставила его в вашем кабинете. На кресле возле камина.

– Понятно. Это объясняет, почему я не заметил его раньше.

– Правда? Каким образом?

– Я был слишком занят тем, что смотрел на вас.

Сначала она подумала, что он шутит, но в его напряженном, серьезном взгляде не было и намека на поддразнивание.

Часть ее существа, принадлежащая мечтательнице, которую она в течение более двух десятков лет безжалостно подавляла в себе, но которая втайне жаждала услышать именно те слова, которые он только что произнес, изо всех сил пыталась вырваться из своих оков и насладиться этими лестными словами и его горячим взглядом, от которого замирало сердце.

Но тут подала голос другая ее часть – прагматичная, лишенная сентиментальности – и сурово предупредила: «Не будь дурочкой, не позволяй себе поддаваться влиянию всего этого вздора и не вкладывай слишком много смысла в его слова».

Правильно. «Не будь дурочкой». Она подавила вздох.

– Смотрели на меня? Неужели я испачкала лицо углем?

Он покачал головой:

– Нет. По правде говоря, ваша кожа… – отпустив ее руку, он провел пальцами по ее щеке, – восхитительна.

– Ошибаетесь, она вся в веснушках от солнца.

– Ах да, на свежем воздухе вы любите снимать шляпку. Сейчас, при свете солнца, я отчетливо вижу их. Но на мой взгляд, этот крошечный недостаток вас совершенно не портит. Наоборот, глядя на ваши веснушки, хочется прикоснуться к каждой золотой точке. – Он медленно провел пальцем по ее щеке и переносице.

«Он, должно быть, что-то хочет, – предупредил внутренний голос. – И использует все свое немалое обаяние, чтобы попытаться получить это».

На основе своих наблюдений она знала, что джентльмены частенько употребляют лесть, чтобы добиться своих целей. По правде говоря, она и сама собиралась воспользоваться этой уловкой, чтобы получить у него информацию.

Но что, черт возьми, может он хотеть от нее? Наверняка не информацию. Едва ли она знает что-нибудь такое, что могло бы заинтересовать его. Едва ли также ему просто захотелось женского общества, потому что в этом случае он направил бы свое обаяние на Эмили, Джулиан ну или Каролину. Нет, должна быть какая-то другая причина. Но какая?

Она не знала, но осторожность не помешает. Хотя, видит Бог, трудно соблюдать осторожность, когда он смотрит на тебя таким восхищенным взглядом. Как будто ты что-то драгоценное и редкостное. И очень, очень красивое.

Он перевел взгляд на ее губы:

– Когда мы находились в кабинете… знали ли вы, как сильно я хочу поцеловать вас?

«А знали ли вы, как мне хотелось, чтобы вы это сделали?» Слова эти рвались наружу, так что пришлось стиснуть губы, чтобы удержать их. Она покачала головой, и очки соскользнули на кончик носа. Прежде чем она их поправили, он сделал это сам. А потом дотронулся до ее щеки теплой ладонью.

– А знаете ли вы, как сильно хочется мне поцеловать вас прямо сейчас? – прошептал он.

Она была не в состоянии ответить. Все ее тело охватил жар, она ощущала яростную пульсацию в паху. А ведь он даже еще не поцеловал ее. Он едва прикоснулся к ней.

Она облизнула губы и заметила, как потемнели его глаза.

– Понятия не имею, почему вам хочется это сделать, милорд.

– Неужели? – Он провел большим пальцем по ее нижней губе. – Возможно, именно то, что вы не имеете понятия, отчасти объясняет это. А может быть, то, что вы этого не ожидаете. Я нахожу вас совершенно восхитительной.

– Уверяю вас, ничего восхитительного во мне нет.

– Позвольте с вами не согласиться. Озадаченная и смущенная его лестью, Сара все-таки заставила себя сказать:

– Боюсь, что горячее солнце напекло вам голову, милорд. Уверена, стоит вам пальчиком поманить, как слетятся стаи женщин.

– А вы броситесь ко мне, если я поманю пальчиком, мисс Мурхаус?

«В мгновение ока». Эти слова звучали в ее мозгу, заставляя забыть и о здравом смысле, и даже о правилах приличия. Боже милосердный, этот человек так выводил ее из равновесия, что это пугало. Обычно она была такой разумной, а сейчас все было совсем наоборот. Ей мучительно хотелось, чтобы он поцеловал ее снова. Хотелось почувствовать его прикосновение. Почувствовать на себе его руки.

Ей, разумеется, не следовало хотеть таких вещей. Они были предназначены не для нее. И уж конечно, не ей быть с таким человеком, как он. С мужчиной, который может заполучить любую женщину, какую пожелает. С мужчиной, которому, возможно, вообще нельзя доверять.

Однако, несмотря на это, она всего этого хотела. Сила этого желания потрясала. Как будто прорвало плотину, сдерживающую ее тайные страсти, которые она изо всех сил пыталась игнорировать. Она хотела вновь испытать то чудо пробуждения, которое испытала, когда он поцеловал ее. Когда ей еще представится такая возможность?

«Никогда, – прошептала эта глубоко запрятанная часть ее существа. – Тебе никогда больше не представится такой возможности. Тем более с таким мужчиной, как этот».

– Лорд Лэнгстон, я…

Она замолчала, услышав шум приближающихся голосов. Взглянув через его широкое плечо, она заметила женщин, пересекающих газон.

– Это леди возвращаются из деревни, – сказала она. Он даже, не оглянулся.

– Вы не это собирались сказать.

Чуть помедлив, она покачала головой:

– Вы правы, не это.

– Ну так скажите.

– Я…

– А-а, вот вы где, милорд, – раздался пронзительный голос леди Гейтсборн. Миледи ускорила шаги, и перья, украшавшие ее тюрбан, заколыхались. Несколько секунд спустя дамы были на террасе.

Лорд Лэнгстон встал и отвесил леди формальный поклон.

– Надеюсь, вы получили удовольствие от посещения деревни? – поинтересовался он.

– Это было весьма волнующее событие! – воскликнула леди Агата. – Вся деревня гудит, возбужденная последней новостью.

– Какой новостью? – спросила Сара.

– Это касается Тома Уиллстона, кузнеца.

Сара заметила интерес, вспыхнувший в глазах лорда Лэнгстона.

– А что случилось с Томом Уиллстоном?

Леди Гейтсборн промокнула носовым платком блестевшее от пота лицо.

– Позапрошлой ночью он не вернулся домой, а сегодня рано утром его нашли за деревней.

Лорд Лэнгстон нахмурил брови:

– Он объяснил, где он пропадал?

– Боюсь, что нет, – вступила в разговор леди Агата, которая вся дрожала от возбуждения. – Он был мертв. Очевидно, убит.

У лорда Лэнгстона окаменело лицо. Он взглянул на Каролину, Эмили и Джулиану, которые дружно кивнули с мрачным видом.

– Это правда, милорд, – тихо сказала Каролина.

– Убит? – повторил он. – Каким образом?

– Кажется, его до смерти забили дубиной, – сообщила леди Гейтсборн с плохо скрываемым наслаждением.

– А потом его закопали в неглубокой могиле возле деревьев, – добавила леди Агата.

Сара замерла, припомнив, как лорд Лэнгстон возвращался домой под дождем. Позапрошлой ночью. С лопатой в руке.