Филипп солгал. На самом деле ему было совсем небезразлично. Открытие этого нового для него чувства – тревоги и переживания – было настолько пугающим, что он не мог припомнить, чтобы когда-либо в своей жизни был так напуган. Такого страха он не испытывал даже когда ожидал выстрела, неподвижно сидя в седле.

Он переживал, и она это знала.

Инстинкт подсказывал ему бежать. Но с его ранениями это был не лучший выход.

Вместо этого он поцеловал ее. Только поцелуй мог заставить ее замолчать, перестать облекать в слова правду, которую он не хотел знать. Поцелуй должен был положить конец его страху и его мыслям. Филипп не хотел думать, не хотел бояться и не хотел переживать.

Итак, он поцеловал ее, надеясь, что она возненавидит его, и его переживания уже не будут иметь никакого значения.

Филиппа никогда не ударяла молния, и он мог лишь представить, что при этом испытываешь. В ту секунду, как их губы встретились, он почувствовал горячий, острый, жалящий удар, за которым последовали теплая волна и ощущение вибрации каждой клеточки его тела. «Воспламенение» – это было самое подходящее слово для описания того, что он почувствовал внутри себя. Это было пламя – такое жаркое, неудержимое, что не оставалось ничего другого, кроме как позволить ему гореть.

И все же он попытался контролировать ситуацию. Он боролся с собой, чтобы не поглотить ее полностью, хотя ему так хотелось этого.

Их губы раскрылись. Он скользнул внутрь, она сделала то же самое. Ощущать ее вкус, быть внутри ее – все равно, что сыпать порох в сжигающий его огонь. Ослепляющий, оглушающий взрыв. Поцелуй становился все глубже. Филипп покорился. Он погиб. Но если ему суждено заживо сгореть, он утянет ее с собой.

Она не сопротивлялась. Ни в малейшей степени. Ему нужна была опора, и он обхватил ладонями лицо девушки. Боже, как нежна была ее кожа! Ему нужен был якорь, потому что он начал чувствовать себя потерянным и словно безвольно плыл по течению, но, Боже, она должна была плыть вместе с ним. Анджела положила руку ему на грудь, чуть повыше гулко стучащего сердца. Ее рука скользнула выше и замерла на его затылке. Несмелым движением она привлекла его к себе. Еще один взрыв. А потом забвение. Сладкое, чистое, полное забвение. Абсолютно никаких мыслей. Не было ни прошлого, ни будущего, одно лишь блаженство настоящего.

Возможно, прошел час или одна минута, этого Филипп не знал. Похоже, что это было недолго.

Анджела прошептала его имя, прошептала еще раз. Ему понадобилась секунда, возможно, даже несколько, чтобы осознать, что она произносит его имя.

Он неохотно отстранился.

– Мы… я… – запинаясь, произнесла она, затем оставила попытку выразить словами свои чувства и, просто широко распахнув свои замечательные глаза, с удивлением посмотрела на него. Но и Филипп не мог найти подходящих слов. Поэтому он лишь кивнул, что означало: «Да, я тоже не могу говорить, потому что думаю лишь о том, как вновь поцеловать тебя».

Он наклонился к ней, чтобы снова целовать эти мягкие сладкие губы, но Анджела остановила его, коснувшись губ Филиппа кончиком пальца.

– Мне нужно идти, – прошептала она. – Я должна идти, – повторила она, вставая. Карты, лежавшие у нее на коленях, упали на пол. – Я больше не могу оставаться.

Она поспешно вышла из комнаты, не сказав больше ни слова, и Филипп задул свечу, горевшую на столике рядом с кроватью, и откинулся на спинку кровати.

Филипп закрыл глаза, и его единственной мыслью было: «Она возненавидит меня утром из-за этого поцелуя». Он не мог заставить себя жалеть о случившемся, но не думать об этом нельзя… А если бы он подождал чуть дольше? А если бы он никогда не коснулся своими губами ее губ?

Но почему его это так волнует? Почему именно здесь и почему именно она?

Филипп открыл глаза, но было так темно, что можно было и не открывать их. Он ничего не видел, но продолжал лежать на спине с открытыми глазами, уставясь в потолок.

Филипп никогда так не целовался. И этот поцелуй заставил его вспомнить об Эсме. Никто не знал ее фамилии, да это было и не важно. Ей достаточно было имени – Эсме. Она жила в Париже и слыла лучшей куртизанкой на континенте.

Филипп услышал о ней вскоре после того, как приехал в Париж. Он увидел ее через три недели после приезда в этот город. Прошло три месяца, прежде чем она согласилась стать его любовницей.

– Меня не интересует примитивное занятие любовью, – заявила она после того, как они вошли в ее спальню.

Она прилегла на свою большую кровать с пуховой периной, одетая в какие-то кружева и шелка, которые, как казалось, так легко было снять. Эсме приглашающе взмахнула рукой – Филиппа не надо было долго уговаривать. Она говорила с таким смешанным акцентом, что невозможно было определить ее происхождение. Но в тот момент Филиппа мало волновало ее прошлое. Он собирался заняться любовью с лучшей куртизанкой на континенте.

– Ты согласен? – спросила она.

– Конечно, как скажешь, – ответил он.

Филипп знал, что согласиться со всем, что скажет женщина, – лучший способ пробраться к ней в постель.

– Именно, – ответила она с гордой улыбкой на накрашенных губах. – Некоторые мужчины не прислушиваются к тому, что говорит женщина, и это плохо. Иногда женщина «говорит без слов». Но ты должен учиться слушать и давать ей то, чего она хочет. И тогда, Филипп, она даст тебе то, чего хочешь ты.

Он не понял сначала, как это способствует любовным играм. Но она была легендарной личностью, поэтому он решил, что она знает, о чем говорит, хотя ему уже не терпелось перейти от слов к делу.

– Чего же ты хочешь? – спросил он, забыв добавить в свой голос соблазнительную хрипотцу.

– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Он поцеловал ее. Через секунду она остановила его.

– Нет. Увидев мужчину, женщина уже через секунду понимает, хотела бы она иметь его своим любовником. Однако поцелуй может изменить ее мнение. Твой поцелуй слишком тороплив, слишком энергичен.

– Это всего лишь поцелуй.

– Нет, это нечто большее. Ты целуешь, чтобы доминировать, чтобы подчинить, чтобы устранить препятствие на своем пути. Я не закрытая дверь, в которую ты должен вломиться, я ключ, который откроет эту дверь. Поцелуй должен быть уговором с помощью лести, убеждением, соблазнением женщины. С каждым поцелуем, с каждым прикосновением ты должен представлять себе, что, кроме этой женщины, нет никого на всем белом свете. А теперь поцелуй меня еще раз.

Он поцеловал ее. Той ночью Эсме научила его целоваться. Ночь за ночью в течение недели она учила его и многим другим вещам. Она, несомненно, оправдывала свою репутацию самой умелой куртизанки Европы. Но все уроки Эсме не смогли подготовить его к тому, что только что произошло с ним. И поцелуй Эсме не мог сравниться с поцелуем Анджелы.

И теперь ему казалось, что сравнение этих поцелуев было подобно сравнению Сикстинской капеллы с рисунком, сделанным прутиком на грязном песке.

Но Анджела прервала поцелуй, она остановилась и убежала.

Что он сделал не так? Он не мог думать ни о чем во время поцелуя и, возможно, забыл о тех вещах, которым его учила Эсме. А может, Анджеле стало неприятно? Бог его знает, что нужно женщинам, когда их целуют. Но ведь он должен был напомнить ей, от чего она отказывается, выбирая монашескую жизнь.

Анджела сидела на первой скамье часовни, глядя на статую Мадонны с младенцем, но сегодня она не рисовала. Ее альбом, лежащий на коленях, был открыт, карандаш лежал без пользы, а она смотрела на рисунок, который начала недавно.

Это был черновой набросок, сделанный смелыми, быстрыми штрихами, – Филипп в ванне. Абрисом она обозначила его широкие плечи и спину. Чуть подробнее был прорисован профиль (теперь она уже хорошо знала его искривленный нос). Волосы гладко зачесаны назад. На губах играет легкая улыбка. Ей каким-то непостижимым образом удалось изобразить его порочным и соблазнительным одновременно.

А возможно, ей просто удалось показать его таким, каким он был на самом деле.

– Вот ты где, – раздался голос. Захлопнув альбом, Анджела повернулась и увидела Хелену.

– Там же, где всегда, – ответила Анджела.

Хелена села на скамью.

– Иногда я спрашиваю себя, сколько же времени мы проводим в этой часовне, – сказала Анджела. – Мы заперты в четырех стенах, тогда как снаружи – целый мир.

– И, тем не менее, это нам не надоедает, – добавила Хелена.

– Ты скучаешь по своей прежней жизни?

– По жизни солдатской жены? На самом деле нет. Правда, иногда я скучаю по Джону, хотя он оставил меня.

Джон был мужем Хелены, он погиб во время войны на континенте. Она говорила о нем очень редко, а когда такое случалось, Анджела толком не знала, как реагировать. Поэтому она просто положила свою руку на руку Хелены и помолчала.

– Должна признаться, – начала Хелена, – что с появлением лорда Инвалида здесь действительно стало все по-другому. Теперь здесь есть мужчина.

Анджела засмеялась, и звук эхом отозвался в комнате. – Да.

– Он по-прежнему такой же противный?

– Нет, – ответила она, опустив голову, чтобы Хелена не заметила ее улыбки.

– Будь осторожна, Анджела. В конце концов, мужчины всегда причиняют нам страдания. Но ты уже знаешь это.

Анджела действительно знала это. Но в данный момент, когда поцелуй Филиппа все еще горел на ее губах, удовольствие, которое мужчина может доставить женщине, было гораздо более важным, живым и реальным, чем какое-то туманное представление о возможных страданиях.