Пюиг расположился к северу от Заброшенной Мельницы, между Ротхой и речкой Манте, в железных рудниках, в старых штольнях, где слышится глухое ворчание горы. Учителю поставляли сведения мальчишки из Верне, из Саорры или Олетты или же пчеловоды с Заброшенной Мельницы. Капатас сообщил им, что Линдауэр был обрадован отсутствием лейтенанта Лонги. Иначе он был бы вынужден задержать его. Мол, французский офицер не подчинился требованиям властей — на сей раз немецкой комендатуры, — так как его отпускное свидетельство военнопленного было просрочено. Капитан оставил повестку, предписывавшую Лонги явиться в Булу, в «Отель Термаль».

В понедельник 26 июля утром Пюиг входит в штольню, где остальные играют в карты. Уравновешенный Пюиг, тот самый Пюиг, который безрассуден лишь тогда, когда курит сигарету за сигаретой, этот Пюиг смеется, плачет, ликует. Один из испанцев в насмешливом изумлении крутит пальцем у виска.

— Муссолини капут!

— Что?

— Вчера около одиннадцати Римское радио прервало трансляцию какого-то концерта, чтобы сообщить «об отставке его превосходительства Бенито Муссолини». Английское радио это подтверждает.

Испанцы пляшут на радостях. Итальянских фашистов они ненавидят еще больше, чем немецких.

Все прочие новости, разумеется, показались неинтересными. А немцы тем не менее заминировали проход через границу у Пор-Вандра (эдакая административная нерасторопность) и уведомили префектуру, что еще двадцать коммун объявлены запретной зоной. Французские таможенники, обвиненные в том, что они смотрели сквозь пальцы на переходы через границу, отставлены от должности и заменены немцами.

 

В тот же вечер Пюиг принял решение. Атаковать альпийских стрелков из Немецкой хижины они не могли, и он нашел более легкий объект. Патруль фрицев через равные промежутки времени выходит из Олетты, чтобы прочесать лесистый район между ущельями Карансы и речкой Манте. Патруль обыкновенно останавливается в «Живодерне». И у него никогда не было никаких столкновений.

На другой день после полудня жара не спадает даже у канала, где проходит водопровод из Ниера. Маленький отряд Пюига с невинным видом шагает мимо шлюзовика — то есть рабочего, который открывает и закрывает шлюзы.

Немцы появляются при выходе из Ниера с винтовками за спиной. С ними две собаки — страшные звери, черные со светло-коричневым, с волчьими ушами. Вид у солдат не слишком воинственный — они напоминают скорее путевых обходчиков, нежели бойцов. Партизаны замерли. Солдаты в серой форме входят в красный дом «Живодерни». Неудивительно, что это место пахнет смертью — ведь это бывшая бойня. Обычно патруль делает здесь маленькую передышку перед тем, как начата спуск.

Нападающих десятеро: четверо испанцев, двое дезертиров Службы трудовой повинности, которых Пюиг знает плохо, но которые готовы на все — по крайней мере так они говорят. Седьмой — Карлос, тот самый, который хотел ликвидировать Лонги в «Первых тактах». Ему сорок лет, он бегло говорит по-французски, до гражданской войны в Испании был водопроводчиком в Арле-сюр-Теш, он друг Марти. После Альбасеты ему снова пришлось взять в руки паяльную лампу. Его прозвали Политком — политический комиссар, но похоже, что это в шутку.

Политком подружился с Лонги после того, как едва не отправил его в лучший мир. Уважение Пюига к Лонги передается и его «мамелюку». Поэтому всякий раз, как он видит Пюига и Лонги вместе, он, похлопывая горца по плечу и указывая на Эме, говорит: «Помнишь этого гада? Ах ты гад!» Это он произносит с величайшим восхищением.

Восьмой — молчаливый человек, с горечью перешагнувший свои сорок лет, усатый, как паликар. Его называют Матаром.

Пюиг спросил у Эме, пойдет ли он с ними. Отказаться значило погубить свою репутацию. Ему дали вальтер калибра 7,65 — пистолет удобный, безотказный, но новенький и потому с жестковатым спуском, недавно украденный в оружейной мастерской. В красном доме, в котором расположились немцы и вокруг которого располагаются полукругом по двое четыре группы партизан, не заметно никакого движения. Эме с Карлосом. Ослепительный свет пожирает белесую равнину.

— Кроликос, — шепчет Карлос, указывая на улепетывающего самца; хвостик у него точь-в-точь шарик.

С начала войны снова появилась дичь, охота была запрещена. Таково же мнение одной из собак, которая делает стойку позади «Живодерни» и лает.

Свист. Крики. Перекличка. Метрах в трехстах от красного дома Пюиг и один из молодых парней устраивают цирк. Двое солдат в хаки, предшествуемые собаками, с автоматами через плечо, берут оружие на изготовку и бегут на крики. Собаки устремляются в лесок. Остальные солдаты бегут в дом за оружием. В это время взрываются три гранаты, и стены рушатся, подняв облако желтого дыма. Солдаты тотчас выскакивают из-под развалин, их скашивают очередями из двух автоматов. Сумасшедшая гонка. Автоматы макизаров не умолкают ни на секунду. Трое немцев зигзагами бегут вдоль оросительного канала так, словно они все еще под огнем.

Политком встает с револьвером в руке. За ним Эме. В нескольких шагах от охваченной пламенем «Живодерни» ползет по земле унтер-офицер — это, конечно, фельдфебель, командовавший патрулем. Политком подходит к нему. Немец переворачивается на бок, на спину, затем, подняв голову и плечи, нацеливает свой револьвер на Политкома. Выстрел. Немец падает, рука у него все еще вытянута и держит рукоятку пистолета, дуло которого описывает нескончаемый полукруг. Наконец револьвер падает. Рука остается сжатой. Губы раненого приоткрывают зубы, серебряные, как и погоны. Эме Лонги с изумлением видит дымящийся вальтер в своей руке.

Матар приканчивает унтер-офицера, пустив ему пулю в висок. Тело как-то странно подпрыгивает. Матар смеется. Пюиг свистит.

— Операция кончена. Собирайте гранаты и оружие.

На равнине тихо. Только черный дым говорит о стычке. Собаки исчезли. Шлюзовик теперь до конца своих дней сможет рассказывать о том, что он видел из своего укрытия.

 

Кроме Эме и Пюига, все пообедали с большим аппетитом. Двое парней болтали не переставая. Политком тоже не умолкал:

— Ну и ну! Ах ты гад! Вот гад-то! Он стреляет, как ковбой!

Он обнял Лонги. Вскоре испанцы начали петь.

— Ладно, — прервал их Пюиг, — уходим на рассвете.

Эме тошнит. Быть может, тому виной изъявления благодарности Политкома. Или злобная радость Матара. Или разглагольствования этих мальчишек. Но главное — собаки. Испанцы в лицах изобразили то, что произошло. Собаки вбежали в лес. Они вдруг жалобно взвыли. Потом все смолкло. Испанцы вдвоем прикончили их. Лонги припомнились чудовищные лагерные истории. Когда немцы напали на СССР, они выстроили огромные лагеря для многочисленных военнопленных. Один из лагерей находился в Вестфалленхофе. Каждого десятого русского там убивали, о чем свидетельствовали рвы, рыть которые немцы заставляли свои жертвы, и тележки, груженные голыми трупами. Когда было возможно, русские защищались. Вскоре стало известно, что немцы больше не подвергают риску своих собак, разве что пускают их с вооруженными часовыми, потому что животные исчезали. Пленного, на которого набрасывалась собака, чаще всего предохраняла от укуса толстая материя, и он вместо того, чтобы попытаться вырваться, запускал руку в пасть собаки и ломал ей челюсть. Изувеченных животных вскоре разрывали на куски, пожирали более сильные хищники. От них ничего не оставалось! Именно это и произошло сейчас. Маноло показывал свою разорванную куртку, а потом вымыл вином окровавленные руки под громкий белозубый хохот…

Эме обнаружил Пюига в укромном месте, которое служило им спальней. Пюиг, вытянувшись, читал при свете электрической лампы.

— Спасибо за Карлоса, — сказал Пюиг, опуская книгу.

И у него тоже был учебник испанского!

— Самый легкий способ выучить испанский, — со смешком сказал он. — Mi casa es suya. Мой дом — ваш дом, сеньор.

Пюиг подождал, пока Эме ляжет, потом потушил свет. А испанцы все еще пели про кровь и про смерть.