В настоящее время ПТСР считается возможным результатом любой ситуации, при которой человек испытывает ужас и беспомощность. Спрашивается, что же происходит с теми, кто регулярно подвергается такому воздействию, например с жертвами насилия в семье (дети и жены)? В своей классической книге Trauma and Recovery («Травма и выздоровление») Юдит Герман открывает нам глаза на тот факт, что жизнь жен, подвергающихся побоям, и детей, подвергающихся насилию, мало отличается от травматических событий на войне: присутствуют постоянная безысходность, приобретенная беспомощность, перманентный страх и все остальные последствия для тела и мозга. Многие современные врачи даже соглашаются, что домашнее насилие во много раз хуже, чем острое посттравматическое состояние. Я не могу утверждать наверняка, но, по моим скромным подсчетам, из всего прочитанного о стрессах в современном обществе, а также из опыта собственной клинической практики я заключаю, что около 30 % американцев страдают синдромом хронической травмы. И это даже может быть преуменьшением, поскольку есть данные о том, что от 25 до 50 % женщин подвергаются избиениям своими партнерами. А в исследовании здоровья взрослых касательно детского опыта из 17 тысяч респондентов, в основном белых, 22 % признались, что в детстве подвергались сексуальному насилию. Более четверти опрошенных сообщили, что родители регулярно принимали наркотики, а это предполагает их пренебрежение родительскими обязанностями. Жертвами синдрома хронической травмы в основном становятся женщины и дети, но мальчики-подростки, ведущие себя импульсивно, и взрослые мужчины, которые внезапно выходят из строя, обычно страдают от накопительного эффекта стрессов.

Большинство моих пациентов, даже из «хороших» семей, имеют такой опыт насилия или пренебрежения в детстве, и я нисколько не преувеличиваю. Речь идет о побоях и сексуальном насилии непосредственно в семье и о неоднократных эпизодах бесчеловечного или садистского обращения, о непомерных требованиях, сквернословии, попреках, умышленном унижении, запугивании, жестоких играх. Неудивительно, что во взрослом возрасте у них появляются проблемы с доверием. Многие из моих пациентов бывают шокированы, когда, описывая их переживания, я употребляю слово «насилие». Они всегда думали, что это было неправильно, и чувствовали отчужденность своих родителей, но до сих пор считают, что это происходило по какой-то их вине. Они переносят эту вину и эту парадигму во взрослую жизнь, и изменить такое положение вещей – огромная и важная терапевтическая задача.

Помимо жестокого обращения с детьми еще один важнейший источник синдрома хронической травмы – бытовое насилие. Новый термин – интимный терроризм – описывает паттерн поведения, который я имею в виду. Он может быть гораздо более утонченным, чем побои. Один человек женился на женщине, чтобы спасти ее от депрессии, но теперь сам винит ее депрессию за все, что в их жизни происходит не так. В результате депрессия жены становится еще глубже. Другой пример: человек все 12 лет семейной жизни проводит вечера в баре вплоть до закрытия, но когда его жена выпивает хотя бы один бокал вина, начинает обвинять ее в алкоголизме, и она волей-неволей чувствует себя виноватой. Еще один растратил сотни тысяч долларов на работе, но при этом держит жену и детей в нищете, и женщина бессильна что-то изменить. Другой человек сдержан и холоден, воздерживается от секса, а его подруга начинает чувствовать себя нечистой из-за своих сексуальных потребностей. Порицание и манипуляции в отношениях с любимым человеком могут свести с ума.

Газлайтинг, или доведение до помешательства – это систематическое внушение вашему партнеру сомнений в его или ее здравом рассудке.

Интимный терроризм также подразумевает: унижение, публичное или частное, приводящее к позору; контроль над тем, что может и чего не может жертва, что приводит к беспомощности; изоляцию от друзей и семьи; нанесение вреда или угрозы навредить другим, если жертва демонстрирует независимость; угрозы физической расправы, вызывающие страх; провокации публичных скандалов и постоянный подрыв чувства собственного достоинства жертвы. Домашний терроризм носит цикличный характер, то есть после каждого взрыва следуют покаяние и раскаяние. Жертва вынуждена прощать обидчика, постепенно теряя чувство реальности. Здесь важно не забывать, что поступки всегда красноречивее слов. Как только кто-то пересекает черту в сторону насилия, вероятность того, что это случится снова, растет с ужасающей скоростью. Эмоциональное насилие такого рода также может происходить и по-другому. Я работал с несколькими мужчинами, регулярно унижавшими и оскорблявшими своих партнерш, иногда наедине, а иногда и на людях.

Физическое насилие – самая крайняя форма интимного терроризма. И здесь тоже существует цикличность: напряжение в отношениях нарастает до тех пор, пока обидчик не проявляет насилия, при этом он обвиняет жертву в том, что та сама довела его до этого: «Это все твое ворчание. Ты всегда недовольна. Оставь меня в покое, когда я не в настроении». Затем снова возникает раскаяние, обычно сдобренное обещаниями никогда больше так не поступать. Жертва снова винит себя за случившееся, но на самом деле жестокость становится выражением собственных потребностей злоумышленника, а жертва оказывается удобным козлом отпущения. Алкоголь часто сопровождает интимный терроризм и физическое насилие, подстегивая их.

Такого рода переживания в детстве или во взрослой жизни приводят к синдрому хронической травмы. В каком-то отношении он хуже острого посттравматического расстройства, поскольку имеет все те же симптомы, но усиливает их. Он охватывает нас до мозга костей и, подрывая основы нашей целостности, настолько деформирует, что мы перестаем это осознавать. И так происходит очень-очень часто. В случае с ПТСР мы хотя бы знаем, что произошло. С синдромом хронической травмы мы, как лягушка, угодившая в кастрюлю, не осознаем, что нас могут сварить. Изменения базовой парадигмы происходят настолько постепенно (или они существовали, сколько мы себя помним), что мы не способны понять, как далеко отклонились от нормы.

Жертвы хронической травмы часто пытаются избежать любых эмоциональных переживаний, поскольку любые сильные чувства легко запускают реакции паники, диссоциации или вспышек памяти. Они становятся эмоционально уплощенными, угрюмыми, отчаявшимися или депрессивными. У них может развиться паралич воли – и они теряют мотивацию, желания или стремления к чему-либо; они обречены на безысходность. Воспоминания о прошлых радостях приносят боль и начинают забываться. Каждый день похож на предыдущий, и никто не надеется на какие-нибудь перемены.

Прежде чем терапевты признали последствия синдрома хронической травмы, другие врачи, в том числе и я, нашли много общего в своих мрачных наблюдениях.

• Многие взрослые с диагнозом пограничного расстройства личности в детстве пережили насилие или прошли через тяжелые нарушения отношений с родителями в раннем возрасте.

• Многие люди с зависимостями обычно воспитывались холодными или эмоционально отстраненными родителями или пережили травматическое расставание с ними.

• Многие взрослые с аутоиммунными расстройствами и другими комплексными соматическими/психическими проблемами перенесли в детстве сексуальное насилие.

Нас озадачивают такие вопросы: каким образом детская травма или отторжение сказываются на поведении взрослого человека? Как может травма или насилие в настоящем времени заставлять людей мучить самих себя еще больше?

И только работа Алана Шора, уважаемого нейрофизиолога, может хоть как-то объяснить нам эти процессы. Шор сумел продемонстрировать, как детские переживания (не только травма и отвержение, но и просто плохие отношения между воспитателями и ребенком) влияют на формирование мозга подрастающего человека, что в дальнейшем определяет его социальные и эмоциональные способности справляться с жизненными проблемами. Иными словами, именно в младенчестве и детстве формируются фундаментальные составляющие «непроизвольного Я». Взаимоотношения с родителями в значительной степени определяют природу «непроизвольного Я»: уверенность или тревогу, доверие или гнев, силу или слабость, состоятельность или неадекватность. Все, что происходит с нами в детстве, запечатлевается в основных структурах мозга и вполне реально изменяет нашу способность воспринимать и контролировать собственные эмоции, представление о себе, способность формировать отношения, умение концентрироваться и учиться и возможность самоконтроля. Детский опыт может дать уверенность в себе или превратить нас в импульсивных людей с саморазрушающим поведением, зависимостями и болезнями.

Среди ветеранов войны, или женщин, переживающих побои, или узников войны количество самоубийств гораздо выше. Люди не понимают этого, считая, что освобождение должно вызывать радость и надежду. Однако хронический посттравматический синдром въедается в душу. Вот что пишет об этом Юдит Герман: «Еще долго после освобождения люди, которые были объектом постоянного контроля, несут на себе психологические шрамы своего пленения. Они страдают не только от классического посттравматического синдрома, но и от глубокой перестройки своих отношений со Всевышним, другими людьми и самими собой».

Большинство людей с хроническим ПТСР отличаются, по меньшей мере, пассивным саморазрушающим поведением. У них есть проблемы с организованностью, им очень трудно желать чего-то лучшего. Они склонны уходить в себя в моменты стресса или конфликта, а потому в их жизни ничего не налаживается. Они слишком часто винят себя за собственные страдания. Они не могут испытывать гнев в отношении своего обидчика и обычно находятся в серьезной депрессии. Многих жертв насилия с крайне выраженным саморазрушающим поведением обычно описывают как пограничных.