Семтра и Тайдерен (Дмитрий Козлов)

Сегодня от Порт-Нартаса и до самых Островов Тысячи Скелетов вы не найдете таверны или постоялого двора, где после пары кружек эля или другого пойла не заводят разговор о Тайдерене и Семтре и их любви, которая бросила вызов самим богам. Сейчас-то я стар и даже к пекарю на другой стороне улицы тащусь так долго, что впору разбивать походный лагерь посреди мостовой. Но еще совсем недавно, когда кости при ходьбе не стонали, как осины в Сером Лесу, а малышня не спорила, кто старше – окаменевший Огнекрыл в Сумрачных Холмах или старик Ханралл, бывший торговец шелком, я проводил свои дни на Восточном Тракте, продавая марантийские шелка от Калланты и до самого Змеиного Моста. И когда у дороги попадался приличный трактир – с пойлом чуть вкуснее лошадиной мочи и бабами покраше ходячего мешка с картошкой, – я каждый раз слышал эту историю. Кто-то говорит, что она случилась в правление линтара Сонтерса Смелого, другие называют Родра Тупого или Майтерна Рыбью Чешую… Одни твердят, что все случилось в Серебряных Болотах на южной границе, другие упоминают Западный Предел… Раньше я порой и сам не прочь был потрепать языком, если ноги не выбивали камайн на дощатом полу под задорную скрипку или лютню, а на коленях не сидела, смеясь, прелестная девица, но в последние годы все больше сидел и слушал, потягивая то, что наливали, и лишь иногда грустно улыбаясь и усмехаясь в свою седую бороду. Ведь мне не нужно было слушать всех этих глупцов, чтобы узнать историю Тайдерена и Семтры.

Потому что я был там.

И хоть сегодня мои гляделки стали почти слепы, но пусть разорвут меня демоны Альтура, если тогда я не видел все, что произошло, своими глазами.

Прошло с месяц после того, как умер, не оставив потомков, линтар Гриналл Лысый, и страной тогда правило Семеро Достойных Лордов. В те дни от бледного диска Старой Йенфли уже остался лишь узенький серп, и хотя в диоцезах южнее Волчьего Озера еще зеленели листья на деревьях и крестьяне даже не начинали запасать дрова на зиму, в Картенте, куда ползла наша колонна, солнце уже едва успевало показываться в небе, как боязливый лесной горностай, а зимние ночи были черны, как рожи проклятых марантийцев, и холод стоял такой, что эль едва не замерзал прямо в пузе.

Только едва ли этот морозный воздух, в котором уже ощущалось смертельное дыхание подступающей зимы, волновал трибуна Роллса.

– Скорее! Шевелите задницами, мерзавцы! Шагайте быстрее, выродки, или клянусь Богиней Начала Адорной и всеми псами Сэти, что я брошу вас на съедение сторожевым собакам, когда мы доберемся до крепости! – орал он, скача мимо на единственной лошади, но всем давно было наплевать на его вопли. Мы ничего не ели уже сутки, зимнюю форму дали лишь одной манипуле из трех, а у некоторых ребят с юга и вовсе на ногах были сандалии, и будь я проклят, если сам не видел на привалах, что их пальцы почернели, как гнилой лук. Но кого волнует очередное стадо воинов Сына Богов, отправленное охранять границы его линтарии в такую даль, что сам он едва ли сумеет отыскать ее на карте? Если уж ты угодил в эту поганую армию, то терпи, жри похлебку с червивым мясом, кричи «Линтар, Адорна, честь!», когда говорят, и пытайся выжить, сколько сможешь. Тогда, может, и не пропадешь.

Тайдерен наверняка пропал бы. Ведь такие, как он, – высокие, худые, бледнокожие уроженцы Старых Королевств к востоку от реки Тэйе плохо переносили северные холода. И этого парня ожидала бы та же участь, что и многих его соплеменников – швырнули бы труп в придорожную канаву, жрец пробормотал бы пару слов, и колонна двинулась бы дальше. Но Тайдерен отличался от других.

Ведь он умел писать и читать.

Его заметил один из офицеров в Лурре, где собирали пополнение для северных гарнизонов. Офицеришка оказался не из тех, у которых в пустом черепе только «Линтар, Адорна, честь!» эхом звучит, а чуть посообразительнее. И потому, как только заметил юнца с потрепанным свитком в руках, сидевшего в стороне от других, и, пусть и дрожа от холода, но самозабвенно бегающего глазами по странным закорючкам, тут же велел выдать ему теплую одежду и приказал трибуну Роллсу кормить его как следует, плеткой в пути не охаживать, а по прибытии прикомандировать лично к префекту-командующему гарнизона. Скрипя гнилыми зубами, торчащими из его вонючей пасти, как покосившиеся надгробия, Роллс согласился. И в пути самым страшным, что доводилось терпеть Тайдерену от этого мерзавца, были его злобные взгляды.

Впрочем, и они перестали его донимать, когда за Черными Пиками – двумя почерневшими от древнего пожара башнями под Бранталом, отмечавшими границу диоцезов, – Роллс велел всем надеть повязки на глаза. Проклятая армейская традиция, идиотская, как и все прочие: дескать, завязав солдатам глаза и заставив их шагать, положив руку на плечо впереди идущего, подобно слепцам, их лишают возможности дезертировать – ведь они не знают дороги. Тот придворный кретин с заплывшими жиром мозгами, который придумал этот бред, должно быть, никогда не служил и не знал, что дорогу можно узнать у местных, или, за небольшую плату, у офицеров, которые повязки не надевали. Но, как говаривал мой старик – пусть боги хранят его душу от Сэти, – что есть линтария, как не старый сундук с покрытыми плесенью традициями? Так что волей-неволей, но пришлось идти добрых двое суток в темноте, как поганый сокол на рукаве у сокольничего, снимая пропахшую потом тряпку только на привалах. И когда, наконец, вонючее тряпье позволили снять и бледный свет едва не ослепил меня, я готов был вознести хвалу Адорне и всей Старшей Девятке за то, что эта проклятая прогулка завершилась.

Крепость Яланга на Бобровой Реке была самым северным форпостом линтарии, за которым начинались бесконечные, населенные дикарями леса. И это было единственной особенностью, отличавшей ее от тысяч подобных гадючников, разбросанных по всей стране. Приземистый каменный донжон, кучка лачуг-казарм да бревенчатый частокол, окружавший истоптанный людьми и лошадьми грязный пятачок с копошащимися в лужах свиньями, – вот и вся Яланга. Подобную «неприступную твердыню» без труда могло стереть с лица земли любое войско, владевшее хотя бы азами осадного дела, но тут нам всем повезло: дикари с другого берега были столь примитивны, что даже переправиться через реку были не в состоянии, и предпочитали с нами не связываться. Распихав нас по убогим хибарам, где каждого ожидала лежанка из гнилой соломы, Роллс поторопился отбыть на юг, а мы приступили к несению службы во славу линтара и Адорны.

Каждое утро начиналось с построения, где префект-командующий Мисий – коротконогая бочка с жиром и кустами седых волос на лысеющей башке – писклявым голосом вопил, какие же мы никчемные бездельники и сколько же выпили наши отцы, чтобы зачать таких жалких дохляков с нашими шлюхами-матерями. Потом мы дружно орали «Линтар, Адорна, честь!» и до обеда изображали что-то вроде боевой подготовки, размахивая деревянными мечами, пытаясь попасть в истыканные стрелами трухлявые мишени из луков, у которых то и дело лопались гнилые тетивы, или поразить тупоносым копьем обитое ржавой жестью пугало, скача на старой кляче по кличке Серобокая, составлявшей всю мощь кавалерии нашего гарнизона. Затем, забив животы жидким варевом из лука и жесткого, как камень, жилистого мяса, мы отправлялись заниматься основной своей работой – рубить лес и сплавлять его вниз по реке. Там-то я и познакомился с Тайдереном.

В тот вечер мы таскали бревна к воде. Несмотря на особые условия – его назначили писарем при префекте-командующем, и до обеда он вместо учений занимался составлением депеш и приказов в столицу диоцеза, а также читал Мисию свежую почту, доставленную посыльным, – на вырубках Тайдерен трудился вместе с остальными. И так получилось, что именно мне довелось тащить вместе с ним ствол свежесрубленной сосны к реке, когда мы впервые увидели Людей Реки.

Над темной водой висела белесая дымка, которая тонкой вуалью окутывала весь этот мрачный край. В этом тумане даже солнечный свет будто путался и увязал, как в густой паутине, отчего задолго до заката все вокруг погружалось в сумрак, а те, кто стоял совсем рядом, становились едва заметными призраками. Вот и сейчас мы будто брели в густом молочном мареве по заросшему бурой травой склону к полоске песка, за которой плескалась вода. И когда мы уже были внизу и готовы были бросить бревно в реку, в тумане появилась прореха, открыв нашим взглядам широкую речную гладь – как порой солнце на миг проглядывает сквозь тучи в дождливый день.

И тогда мы впервые увидели их.

Они плыли в широкой лодке с низкими бортами – вроде тех, что у пиратов с Островов Тысячи Скелетов, но без паруса. Двигались бесшумно, весла едва касались воды. Казалось, они хотят остаться незамеченными. До них было буквально рукой подать – совсем близко. Все четверо Детей Реки смотрели на нас, и по их покрытым причудливыми татуировками, как у элонов из южных диоцезов, лицам невозможно было понять, удивлены ли они, увидев нас, так же, как мы сами. Лодка медленно двигалась вместе с тихим, но мощным потоком, и одетые в теплые шкуры люди в ней смотрели на нас.

И среди них была она.

Конечно, тогда я не знал, что ее зовут Семтра. Но, скажу я вам, даже меня, прожженного гуляку, не пропустившего ни одной юбки в моей родной деревеньке у Ручья Трех Жрецов, и то заставила на миг задержать дыхание ее красота, а сердце в груди под этими дрянными, тяжелыми и продуваемыми колючим ветром кожаными доспехами забилось быстрее, чем после двух часов маханий топором в ближайшей роще. А у Тейдерена и вовсе глаза из орбит так повылезали, что хотелось руки подставить на случай, если они выпадут. Прежде чем бревно выпало из его рук, треснуло меня по ноге и заставило стряхнуть наваждение, я мог лишь пялиться на эту девицу, как сопливый юнец. Да уж, таких красоток описать под силу лишь поэту, а не старому вояке и торгашу вроде меня, да и время не щадит старческую память, но я все же попытаюсь. Тяжелая, напоминающая медвежью, шкура не позволяла разглядеть, что под ней скрыто, но я ни на миг не сомневался, что к такому прекрасному, строгому, полному какого-то первобытного благородства бледному лицу, обрамленному длинными, блестящими черными волосами прилагалось отличное…

– Мать твою! – выругался я, когда на ногу упало дерево, и подумал, что проклятая сосна отомстила тому, кто ее срубил. – Ты что же, не пожрал сегодня, что у тебя бревно из рук выпало?!

Тайдерен, кажется, даже не заметил, что уронил дерево, не говоря уже о моих криках. Он продолжал неотрывно смотреть на проплывавшую мимо девушку, и на его губах появилась едва заметная улыбка.

И будь я проклят три тысячи раз, если она не ответила ему тем же!

– Что, Детей Реки не видел никогда? – проворчал я, хоть и сам видел их впервые.

– Детей Реки? – подал, наконец, голос Тайдерен, когда туман вновь скрыл лодку и ее команду от посторонних глаз и оцепенение покинуло гарнизонного писаря. – Кто они?

И тогда я рассказал ему все, что вчера, за карточной игрой в убогом трактиришке «Свиное Рыло», прилипшем к стене крепости, как навоз к сапогу, поведал мне о них Одноглазый Брог, здешний кузнец.

С Детьми Реки мало кто имел дело – чужаков они сторонились и только торговали с ними тем, что имели, – рыбой, в ловле которой им не было равных, будто и сами они были родом из речных вод. Впрочем, так оно, возможно, и было, ведь они превосходно плавали и, судя по преданиям, вели свой род от Арленны Черновласой – речной богини, чьи дети от брака с простолюдином и стали предками Детей Реки. Так или иначе, но в древние времена – еще когда Первый Мир был молод, а океаны из крови Олурена Перворождающего еще не остыли, Дети Реки, которые тогда обитали не только в реках, дерзнули погрузиться на дно и украсть драгоценности из покоев самого Тодананна, бога подводного царства. И за это на совете Старшей Девятки Божеств было принято решение наказать их. Почти все они погибли в низвергнутом на них пламени – выжил лишь один из тысячи. Тем же, кто уцелел, позволили жить, но только на островах посреди рек, запретив соваться в океаны. Но самым страшным запретом был другой.

Детям Реки навеки запретили ступать на любую землю, кроме своих островов.

С тех самых пор лишь люди могли навещать их городки посреди речных течений, но не наоборот. Те, кто бывал там, говорили, что Дети Реки живут довольно богато, их женщины потрясающе красивы (тут кузнец оскалился и покачал головой – дескать, «уж я-то в этом знаю толк»), но они ненавидят чужих, и соваться к ним не следует.

Тайдерен слушал меня с интересом, но я понимал, что мысли его где-то далеко, а в его глазах я почти видел отражение той девушки из лодки.

Нельзя сказать, что дни в Картенте тянулись медленно. Нет, они упирались, скрипели, стонали и с громким хрустом отправлялись в небытие, совсем как сосны, которые нам с Тайдереном приходилось рубить. Один, другой, третий… Я размахивался и вонзал лезвие топора в ствол очередной сосны, стараясь не думать о том, как проведу здесь десять лет службы, и не подозревая, что меня ожидает совсем другая судьба.

Бутылка появилась на четвертый день после того, как мы видели лодку. Это был флакончик из полупрозрачного зеленого стекла, в каких торговцы из Кшатрии продавали духи и благовония. Она выплыла из тумана, когда мы сталкивали очередное бревно в воду. И пусть сама Адорна всадит молнию в мою тупую голову, если бутылка не плыла против течения, лавируя среди медленно ползущих к морю бревен, как юркая рыбешка! Только годы спустя я узнал, что этим нехитрым заклинанием владели многие из Детей Реки…

Тайдерен выхватил бутылку из воды, выдернул пробку и достал крошечный клочок желтой бумаги, исписанной теми закорючками, чтение которых не по зубам простому сыну крестьянина вроде меня.

– Что там? – спросил я, заглядывая через его плечо.

– Это руны… Руны Старого Наречия! – ответил Тайдерен, касаясь пальцем странных символов. – Это она! Она хочет встретиться со мной!

В его голосе звучала такая радость, будто ему с высочайшего позволения линтара позволили окончить службу этим самым вечером.

– Встретиться? Но где? Она не может сойти на берег, а нам запрещено… – начал я, когда Тайдерен перебил меня:

– Южнее крепости есть старый рыбацкий мостик. Она зовет меня туда, в полночь.

– Ну, это вряд ли… Часовые хрен тебя за порог казармы выпустят, – усмехнулся я, но, заглянув в его глаза, спросил уже без улыбки: – Ты что, и правда пойдешь?

– И мне понадобится твоя помощь, – ответил Тайдерен, и его лицо в тот миг было лицом самого счастливого человека во всем Первом Мире, клянусь Адорной, чтоб мне провалиться!

В окружавшем гарнизон, как грибы – гнилой пень, поселении помимо выпивки имелись женщины и петушиные бои, что, конечно же, служило достаточным основанием для многих смельчаков попытать счастья и выбраться ночью из крепости. В общем-то, это не было такой уж сложной затеей – стража у ворот за пару реленов готова была пропустить хоть вражеское войско. Но у Тайдерена не было ни гроша, а у меня после игры в карты с кузнецом кое-какие медяки водились… И хоть поначалу мне и не хотелось с ними расставаться, но я ссудил их Тайдерену, как только вновь заглянул в его глаза. Этот ошалевший взгляд… Скажу вам точно – если вы когда-то бывали влюблены и смотрелись в зеркало – вспомните эти искры, от которых, кажется, могут загореться любые преграды между вами и той, которую связали с вами боги… Но у Тайдерена даже тогда, в самом начале, это были не искры, нет – настоящие лесные пожары, вроде тех, что, по словам местных, часто бушевали здесь в Сухой Сезон.

Так что я дал ему два релена и заснул сном голодного подданного линтара, за весь день сожравшего лишь суп из гнилого лука, мясо с горстью червяков и на этом дохлом топливе срубившего во славу линтарии целый сосновый бор. Потом я часто думал, что было бы, если бы я не дал ему монеты и в ту ночь они не встретились. Порой мне хочется тешить себя надеждой, что все могло получиться иначе, но… Если бы вы видели его глаза, то поняли бы – чему боги велели быть, того людям не миновать.

Он вернулся под утро, когда сквозь хлипкую, вечно протекавшую от мало-мальски сильного дождя крышу казармы пробились первые солнечные лучи. Я едва вынырнул из сна, как корабль на гребне волны, чтобы заметить его, пробурчать что-то и вновь погрузиться в приятнейшее сновидение, в котором я стал префектом-командующим и заставил Мисия рубить сосны маленьким золотым столовым ножиком, которым, по рассказам прислуги, этот толстопуз резал огромные отбивные из оленины в своих покоях.

Но я запомнил лицо Тайдерена, совершенно одуревшее, обезумевшее, как у кота, объевшегося кошачьей мяты; растрепанные волосы и запах… Запах духов, которым от него, спящего на соседней койке, теперь вечно будет разить так, что я надолго забуду о вони немытых тел и нестираного белья наших сослуживцев… В то утро, клянусь Адорной, я видел абсолютное, первобытное счастье, от которого, как от расколовшей небо молнии, даже потрескивал воздух вокруг. Но, как и молния, длилось оно недолго.

И следом пришел гром.

С того самого дня Тайдерен начал покидать гарнизон по два-три раза в неделю. Думаю, он отлучался бы и каждую ночь, но у него недоставало денег, даже несмотря на то что он начал за скромную плату писать – а порой и сочинять – за солдат и офицеров письма к их отцам, матерям, женам и любовницам. Любого другого служаку из Яланги за эти еженощные похождения, скорее всего, ожидало бы наказание, но Тайдерен был писарем самого префекта-командующего, и на его отлучки закрывали глаза. Впрочем, сам он этому был не слишком рад. В те дни, когда сбежать из крепости и увидеться с Семтрой не удавалось, он ходил, будто сосной ударенный – вялый, хмурый, с потухшим тусклым взглядом, и едва не натыкался на идущих навстречу людей, походя на ожившего мертвеца – из тех, что бродят по кладбищам в Ночь Ужаса. Оживлялся он, лишь отправляя и получая послание в бутылке. Этот флакончик от духов – должно быть, тех самых, дух которых теперь вечно висел над Тайдереном, как мухи над навозной кучей, – служил той нитью, что связывала их, когда между ними стоял свет дня. Кажется, Тайдерен уже ненавидел само время, ползущее от утра к вечеру медленно, как капля сосновой смолы по бурой коре. Однажды, когда мы бросали очередное бревно в эту проклятую черную воду, я проворчал:

– Сколько же еще лет мозоли топором натирать…

На что Тайдерен, задумчиво глядя в туман, ответил:

– Не знаю, как тебе, Ханралл, но мне недолго. Пусть слышат боги, но мне осточертело видеть ее и любить ее только на проклятом гнилом рыбацком мостике!

– Ты что это имеешь в виду, мать твою?

Тайдерен не ответил. Лишь продолжал смотреть в туман, будто видел там что-то, открытое ему одному.

И не нужно было быть магом или провидцем, чтобы заранее предсказать случившееся в ночь Желтой Зари.

Желтой Зарей называли ночь, отделявшую осень от зимы, когда по небу, едва успевшему почернеть после заката, начинал свой путь исполинский факел, заливавший весь Первый Мир своим загадочным желтоватым светом. Жрецы говорили, что это Таийе, богиня разрушения, отвергнутая Солнцем, рыщет по небосводу, чтобы сжечь занявшую ее место Йенфли-Луну. Когда-нибудь они столкнутся, говорили жрецы, и тогда весь мир погибнет в этом желтом сиянии. Кто-то считал все это чепухой, а один алхимик из Кларста вообще имел наглость утверждать, что Желтая Заря – какой-то гигантский камень, горящий от того, что трется о воздух! Представляете, о воздух! Я вот думаю – приходилось ли этому глупцу когда-нибудь тереться о воздух? Или спотыкаться? Или разбивать свою глупую голову? Вот и жрецы так решили, за что алхимика и четвертовали… Но что-то я отвлекся, дери демоны старческие мозги… Итак, Тайдерен. Тайдерен и Семтра, да. В ночь Желтой Зари Тайдерен вновь сбежал. И все бы ничего, но на этот раз получилось не как обычно.

Потому что утром он не вернулся.

Конечно, случалось всякое. Кто-то, перебрав лишнего, засыпал в объятиях Басси-Хохотушки на втором этаже «Свиного Рыла». Кто-то просто-напросто принимал придорожную канаву за лучшее место для ночлега – особенно в сравнении с казармой, – и оттуда бедолагу и вытаскивал утренний патруль.

А кто-то пытался сбежать.

И вряд ли префекта-командующего вообще заинтересовала бы отлучка обыкновенного рядового, если бы речь шла не о его личном писаре. Поэтому уже к обеду деревушку за стеной перевернули вверх дном, обшарив все, от лачуг с сараями до колодцев и кроличьих нор. И, конечно же, ничего не нашли. Но самым интересным Мисию показалось другое – все жители поселка клялись и божились Адорной и всей Старшей Девяткой, что Тайдерена и вовсе не встречали. А если он отлучился из гарнизона и направился не в деревню… то куда же он подевался?

Очень быстро случилось то, чего и следовало ожидать: Мисий поинтересовался, кто был дружен с беглецом больше других. Надо ли говорить, что множество пальцев тут же указало на меня?

– Ханралл, если я не ошибаюсь? – пропищал префект, оказавшись рядом со мной в компании двух трибунов-заместителей. Я как раз брел на вырубку и вытянулся по стойке смирно, морщась от боли в уставшей от упражнений с мечом спине. – Рядовой Ханралл, я буду говорить быстро. Мне нужно знать, где искать вашего приятеля, этого негодника Тайдерена.

Я молчал.

Послушав, как из моего рта не доносится ничего, кроме запаха лука, Мисий вздохнул и сказал:

– Знаешь, я не хочу тратить время и пытаться вытянуть из тебя нужные мне слова. Я мог бы приказать выпороть тебя и превратить твою спину в кровавую рвань. Мог бы придумать еще что-нибудь. Но знаешь, что я думаю, Ханралл? Я думаю, что жадность – куда лучшее средство для того, чтобы развязать чей-то язык. Поэтому я спрошу еще раз, и хорошенько подумай, прежде чем ответить.

Он запустил руку в карман и достал золотой релен – один из тех, что называли «огнекрылами» из-за выбитого на аверсе древнего вымершего чудища – герба линтарии.

– Где. Мне. Искать. Тайдерена? – отчеканил жирдяй. И вы наверняка думаете, что я не сдался и не выдал друга.

Ни хрена подобного. Я сдал его с потрохами.

– У него есть женщина. Они встречаются по ночам на рыбацком мостике ниже по течению, – сказал я, разглядывая свои грязные сапоги. – Ее зовут Семтра, и она из Детей Реки…

– Дети Реки? – почти выплюнул Мисий и поморщился. А потом, поразмыслив, сказал трибунам: – Что ж, пойдемте. Проведаем любовное гнездышко моего писаря. И этого тоже захватите.

Один из трибунов толкнул меня в спину, и я последовал за префектом.

Направляясь на юг, мы миновали грязную, разбитую телегами сельскую улочку и, оставив позади небольшую рощицу, поднялись на холм, с которого в хорошую погоду был виден мостик в излучине реки. Несмотря на туман, его и сейчас можно было разглядеть. А еще было заметно, что он совершенно пуст.

– Что ж, господа, – вздохнул Мисий, поворачивая обратно. – Этого я, честно говоря, и ожидал. Значит, придется немного поплавать.

И пока мы шли назад к крепости и усаживались в лодку, моя тупая голова медленно, но верно подсказала мне, куда нам предстоит отправиться.

Налегая на весла, мы понеслись вниз по течению к острову Детей Реки.

До сих пор я никогда не был там, хотя некоторые наши и плавали к «речникам», как их прозвали, чтобы продать какую-нибудь безделушку. Еще до того, как темный силуэт острова показался в тумане, в нос ударил запах рыбы. Мы принялись лавировать среди множества суденышек, покачивавшихся на волнах у одного из причалов, пока, наконец, и сами не смогли привязать лодку и высадиться на скользкие, покрытые водорослями деревянные мостки. Тяжело пыхтя, Мисий вывалился на причал, как бочка с рыбой, и, отдуваясь, решительно направился к берегу. Трибуны, подгоняя меня, последовали за ним.

Вскоре из белой мглы выступили очертания домов. Хижины Детей Реки чем-то напоминали деревья: узкие внизу, у каменных оснований, на верхних этажах они становились бревенчатыми и расширялись, подпираемые деревянными столбами или старыми шпангоутами. Дома нависали над узкими мощеными улочками, превращая их в темные тоннели, лишенные даже того бледного света, который проникал сквозь туман. Там, где ступени вели с причала на берег, было что-то вроде небольшой площади, на которой громоздились пустые ящики, бочки и перевернутая вверх днищем лодка, обросшая зеленоватой коростой ракушек.

Нигде не было видно ни души.

Но стоило нашему маленькому отряду ступить на влажные мостовые камни, как из множества переулков, примыкавших к площади, начали появляться расплывчатые, неясные тени. И прежде чем первые из них вышли из тумана, я отчего-то решил, что это призраки, слуги темной богини Сэти, и они пришли по мою несчастную душу. Но вскоре туман перестал скрывать их лица, и я убедился в том, что и так знал: я – суеверный дурак.

От людей с берега – так они называли всех чужаков, «люди с берега» – Дети Реки отличались лишь бледной, отливающей синевой кожей и лицами, покрытыми татуированными узорами. Да еще вечно подозрительными, настороженными взглядами.

– Чего вам тут надобно? – с присущим «речникам» акцентом спросил один из них – высокий, широкоплечий, одетый в шубу из волчьего меха. Длинные волосы скрывали половину его лица, но другая половина позволяла понять: он был совсем не дружелюбен.

– Побольше уважения. Вы говорите с префектом Его Высочества линтара… – начал трибун, но человек в волчьей шубе, презрительно махнув рукой, перебил его:

– Земля Вашего Высочества заканчивается там, откуда вы приплыли. Здесь наша земля. Так что я еще раз спрошу – чего приперлись?!

– Земля Его Высочества – там, где пожелает Его Высочество, – пропищал Мисий, и я тогда с удивлением подумал, что храбрости этому писклявому комку жира не занимать. – Но мы прибыли сюда не затевать ссору. Мы прибыли потому, что один из наших солдат сбежал из казармы и укрывается на вашем острове.

Я увидел в толпе людей с мечами и луками и почувствовал, как в горле от страха появился ком.

– Что-то я не думаю, что они станут иметь с нами дело… – прошептал я стоящему рядом трибуну, но он лишь усмехнулся.

– Смотри. Плохо ты их знаешь.

Человек в волчьей шубе прищурился и почти прошипел:

– Чужак на нашей земле?

– Именно так, – продолжал пищать Мисий. – У нас есть все основания полагать, что он прячется в доме молодой женщины по имени… как там ее звать, Ханралл?

– Семтра, – выдохнул я, чувствуя, как изнутри, будто рой ос, жалит предательство.

Толпа вдруг развернулась, уставившись на мужчину с седыми волосами и покрасневшим лицом любителя начинать день с чего-то покрепче воды. Человек в волчьей шубе что-то сказал ему. Краснолицый пожал плечами и пробормотал что-то в ответ. «Волчья шуба» сказал еще что-то – громче и со сталью, звенящей в голосе. Красномордый примирительно поднял руки и что-то заблеял.

– Мы немедленно уладим это недоразумение, – сказал человек в шубе волка, повернувшись к Мисию. – Это отец Семтры, и он знал, что она кого-то привела в дом, но не подозревал, что это один из ваших.

– У нас девка, посмевшая без ведома отца притащить мужика в дом, крепко отведала бы отцовского кулака! – подал голос один из трибунов. «Волчья шуба» посмотрел на него, оскалился и ответил:

– Но мы не «у вас». У нас свои порядки. А сейчас прошу идти со мной.

В компании толпы зевак мы двинулись в лабиринт узких улочек, то и дело прерывавшихся скрипящими мостиками, переброшенными через узкие каналы. Остров на самом деле был мозаикой из множества крохотных островков, сплетенных воедино. Наконец, у одной из дверей – рядом с лавкой под названием «Стрелы и сталь Аркера» – человек в волчьей шубе остановился. Отец Семтры открыл дверь, и они вошли внутрь.

Вскоре из дома донеслись звуки какой-то возни и громкие женские крики. А затем из двери вылетел и приземлился лицом прямо в лужу незадачливый беглец.

– А мы уже и не надеялись увидеть вас, Ваше Высочество писарь, – пропищал Мисий, подойдя к Тайдерену и несколько раз пнув его в ребра острыми носками положенных префекту дорогих туфель – так, что бедняга заскулил, как побитый пес; он был голым по пояс, кожу покрывали брызги грязи.

– В кандалы его, – сказал Мисий, отвернувшись и зевнув. – И давайте-ка скорее вернемся – хочу успеть к обеду и не желаю, чтобы моя тога провоняла рыбой.

– Наказать его, господин префект? – подал голос трибун.

– Бросьте его в яму, пусть поторчит там денек-другой, с крысами да змеями. Можете попинать, но только пальцы не ломать и глаза не выбивать – он должен писать и читать, как прежде.

Взгляд Мисия вдруг зацепился за меня, и, будто о чем-то вспомнив, он забрался рукой в карман и бросил мне золотой релен.

– Держи, Ханралл, заслужил. Вот видишь, как золото порой позволяет быстро решить любую проблему.

Когда мы уходили, я поднял голову и увидел девушку. Она выглянула в окно, ветер теребил волосы, то и дело скрывая искаженное гневом и горем лицо. Она что-то кричала нам вслед, пока рядом не показался отец, и не втащил ее внутрь. Тогда я вновь подумал – до чего же она хороша! А еще решил, что вижу ее в последний раз.

И лучше бы так и было.

Из ямы – закрытой решеткой черной дыры в земле, на дне которой вечно стояла грязная дождевая вода – два дня спустя выбрался не Тайдерен. Это была его бледная тень. Вернувшись в казарму, он не говорил ни с кем, а на меня даже не смотрел. Мои попытки заговорить с ним были такими же успешными, как разговоры с соснами в лесу. В первую же ночь он попытался выбраться из крепости, но на этот раз его задержали, и даже деньги, которые он где-то раздобыл, не помогли. Приказ Мисия, говорили стражники. И Тайдерен молча возвращался – опустив голову, тяжело переставляя ноги, будто забыл, как это делается. На вырубках мы продолжали работать вместе, и послания в стекляшке от духов продолжали отправляться и приходить, но теперь в глазах Тайдерена, когда он читал записки, все время блестели слезы. Должно быть, эта история с побегом заставила его осознать, что у них впереди ничего нет. У него – лишь годы и годы службы. У нее – брак с одним из своих. Однажды я все же добился от него нескольких слов.

– Пусть Альтур сожжет тебя на своей подземной сковородке, мерзавец! Ты думаешь, я предал тебя?! Думаешь, продал за один золотой?!

Я тогда размахнулся и швырнул монету в реку, хоть сердце потом и кровью обливалось.

– В гробу я видал их деньги! Я хотел помочь тебе! Иначе они все равно отыскали бы тебя, и тогда ты бы не отделался двумя днями в яме! Тайдерен! Скажи же, мерзавец, хоть слово!

Тогда он повернулся ко мне и тихо ответил:

– А зачем нужны слова, Ханралл? Ты знаешь, как мы с нею говорили? Никак. Я не знаю ни слова на ее языке, а она – на нашем. Только руны Старого Наречия известны и мне, и ей. Иногда мы выводили их пальцами друг у друга на коже…

Тогда он умолк, и я увидел на дне его глаз что-то, напоминающее седину в волосах. Смерть. Как будто что-то глубоко внутри него умерло.

Не знаю, как долго все это продолжалось бы, но вмешалось то, что хуже судьбы и злой воли богов.

Политика.

Через несколько дней нас всех построили перед казармой и огласили последнее распоряжение Итреаса Хольта, военного министра линтарии. Из него мы узнали, что на север диоцеза Кшатрия вторглись полчища дервинских кочевников, уже успевших предать огню несколько городов. Линтар собирал войска, чтобы дать бой ублюдкам. И наш гарнизон выступал в поход сегодня же.

Тогда я ожидал, что Тайдерен вновь сделает какую-то глупость. Снова попытается сбежать или что-то вроде того. Но он покорно собрал свой нехитрый скарб и встал в строй. Разве только никакого радостного возбуждения и задора, царившего на лицах орущих и галдящих сослуживцев, на его лице не было и в помине. Он лишь стоял, опираясь на копье, и молча сверлил взглядом мокрую грязь.

Мы выступили после полудня, когда вновь пошел проклятый дождь. Дорога раскисла, и то и дело кто-то под оглушительный хохот остальных падал в грязь. Радостно хохотал Дерт Воронье Перо, чью глотку пробьет стрела дервинского лучника три месяца спустя… Горланил старую песню про трех пьяных преторов и деву исполин Эренис по кличке Пивная Бочка, который в самом конце войны отдаст концы в ужасных муках, подхватив не то черный скрут, не то псоглавицу… И только Тайдерен шел тихо, переставляя ноги, как ярмарочная кукла на веревочках. Дорога уходила прочь от реки, вилась среди поросших лесом холмов. Я не знал, куда ведут меня боги, но молил их, чтобы уготованная мне доля была получше этой крысиной норы Яланги.

Кажется, мы не успели отшагать и трех колес, когда это произошло. Дождь почти прекратился. Колонна медленно ползла вперед, тележные оси натужно скрипели, радостный гомон солдатни давно сменился тяжелым дыханием и приглушенной руганью.

Она появилась из тумана, и ничего страшнее мне не доводилось видеть никогда за всю свою жизнь – а живу я на свете с того самого года, когда Ползучая Смерть выкосила феод Ларран, лишь волею богов обойдя стороной моих достойных батюшку с матушкой. Это была Семтра, хотя мало кто сумел бы сейчас опознать ту красотку в этой обезумевшей от боли, будто вырвавшейся из когтей самих демонов Сэти фигуры. Тайдерен как-то обмолвился о том, что даже когда она случайно ступила на берег с того мостика, где они встречались, ее тело пронзила ужасная боль.

Но этот участок дороги отстоял от реки на добрых полколеса…

Когда я понял, что она прошла их, меня охватила дрожь.

Она делала шаг за шагом на негнущихся ногах, и боль, искажавшая ее лицо, была столь ужасной, что, казалось, еще немного, и ее кожа вспыхнет, как у Сумрачных Кровопийц, обитавших вблизи старых могил, когда на их мертвые тела попадало солнце. Но она продолжала идти, оглашая криками затихший лес. Колонна остановилась, и Тайдерен, увидев Семтру, бросился к ней. И когда он оказался рядом, она без сил упала ему в руки. Он тотчас же оторвал ее ноги от земли, надеясь, что это поможет, но было поздно. Ее обессиленная рука коснулась его лица и, кажется, что-то вывела на коже – быть может, одну из тех рун Старого Наречия, что были ведомы им двоим, а может быть, просто прикоснулась в последний свой миг в этом мире… Но когда мое замершее сердце вдруг вновь начало биться, оглушительно грохоча в ушах, все было кончено.

Семтра была мертва.

Не стану описывать тот ужасный вопль, что, казалось, грозил разорвать грудь Тайдерена там, у дороги, когда он упал на колени, прижимая к себе ее тело. Не стану говорить и о том, какой бесконечный ужас с того самого дня поселился в его взгляде, и седине, что вмиг выбелила его черные, как деготь, волосы. Все это и сейчас ранит меня сильнее тысячи острейших кинжалов. О Тайдерене и пути, уготованном ему богами после того дня, мне известно не слишком много – после войны в Кшатрии пути наши разошлись. Могу лишь утверждать наверняка, что скромный и тихий писарь превратился в обезумевшего убийцу, в одиночку отправлявшего к богам сотни дервинцев. Знаю, что его прозвали Тайдерен Кровавый, и на покрытой сотнями шрамов груди он носил ожерелье из выбитых зубов врагов. Им восхищались, его боялись и сторонились… А ему, кажется, все это было уже безразлично.

После войны я отправился домой, к своей Энейе, которая пусть и не была красоткой – а скорее напоминала грузных снеговиков, которых дети любят лепить зимой на поле старого Рунтала, – но зато была живой и здоровой и до сих пор сопит у меня под боком по ночам. А Тайдерен отправился куда-то еще, где лилась кровь. Поговаривают, что он утонул во время битвы флота адмирала Трентена с пиратами у Островов Тысячи Скелетов, забрав с собой к богам добрую сотню головорезов. Рассказывают, что его сразила стрела мятежника-элона в охваченном восстанием южном диоцезе. А кто-то и вовсе утверждает, что Тайдерен Кровавый жив и продолжает сеять смерть в разных уголках Первого Мира, а на коже тех, кто пал от его руки, вырезает некий символ. Руну Старого Наречия. В одном из трактиров на Медовой Дороге, когда снаружи гремел гром и от молний белела ночь за окном, какой-то бродяга даже божился, что сам это видел, и показал, как эта руна выглядела. Скажу вам откровенно, она очень походила на тот символ, который, как мне казалось, вывела на коже Тайдерена Семтра, прежде чем умереть. По словам послушника из храма Альтура, застигнутого непогодой в трактире и хлебавшего эль за нашим столом, эта руна читалась как «Вечность». Но он мог и ошибаться, так что ручаться не стану.

Вся эта история давно скрылась в прошлом, а время, знаете ли, – это все равно что костер, в котором память – хворост. Но хоть я и дряхлый старик, давно позабывший многое из того, что помнил, и путающий имена трех своих внуков, эту историю я буду помнить всегда. И когда кто-то в очередной таверне решит рассказать историю о писаре Тайдерене и Семтре, которая так любила его, что решила бросить вызов наложенному на ее род проклятью, я ухмыляюсь и слушаю, что еще насочиняла молва, а сам вспоминаю этих бедолаг и ту страсть, что в конце концов сожгла их дотла. И радуюсь, что боги не послали мне напасти, подобной той, что низверглась на их души.

Ведь порой лучше прожить долгую, спокойную жизнь, знаете ли. И сидя за кружкой эля в трактире, слушать легенду о Тайдерене и Семтре и их любви, которая бросила вызов богам.