Глава 8
ОЛЕСЯ
Немцы в деревне были — Саша это увидел сразу. По улице проехал мотоциклист. Немец остановился у единственного кирпичного здания, скорее всего — бывшего здания правления колхоза. Потом, когда Саша передвинулся по опушке левее, откуда село было лучше видно, он заметил два грузовика. Здесь явно квартировало небольшое тыловое подразделение. Сашу это устраивало. Он уже решил, что обзаведётся в селе оружием и едой.
Обошёл село по периметру, осмотрел. Из него вела одна грунтовая дорога с мостом через реку — на нём стоял пост из двух солдат. Ха, бутафория! Разве тот, кому надо проникнуть в село, пойдёт по дороге? Практически от леса огороды деревенские начинаются, за ними — дома.
В обеденное время немцы собрались у длинного здания, наверняка — бывшей сельской школы. А теперь там расположилась столовая. Вот с неё он вечером и начнёт свой набег на село. По крайней мере, хлебом точно разживётся, а может — и чем посущественнее.
Догадка его подтвердилась, поскольку немцы заявились сюда на ужин. Было их около сорока — два взвода. Интересно бы узнать, чем они тут занимаются? От фронта далеко, для фуражиров — слишком много. Вывели с фронта для отдыха? Наверное, могли найти место получше.
Саша решил не строить догадки, а выяснить всё ночью.
Когда на окрестности опустилась ночь, он двинулся в село. Сначала шёл в полный рост, потом — пригнувшись. Сразу направился к зданию школы. По причине позднего времени она была закрыта. Конечно, ведь повара встают рано, к завтраку пищу приготовить надо. Чего им здесь в это время делать?
Недалеко от длинного здания Александр улёгся за плетень и замер. Столовая — не воинский объект, не склад, но часового здесь поставить немцы вполне могли бы. Хотя что там охранять — котлы да ложки?
За плетнём Саша пролежал не менее получаса — никакого движения вокруг. Был бы часовой, он бы уже себя выдал — шумом шагов, покашливанием, металлическим стуком оружия.
Александр направился к задней части здания — туда, где обычно располагается служебный вход. Обычно там двери похуже и запоры.
Однако вопреки его ожиданиям дверь оказалась добротной, и замок — тоже. Ломать замок было нечем, да и шуметь нельзя.
Но рядом Саша увидел небольшое оконце.
Он стянул с себя телогрейку, приложил её к стеклу и ударил локтем. Стекло треснуло, осколки попадали внутрь, зазвенели. Но снаружи, да ещё сквозь прикрытое телогрейкой окно звон слышался приглушённо.
Саша раскачал и вытащил из рамы крупный осколок стекла, бросил его внутрь. Прислушался. Тихо. Он подпрыгнул, подтянулся на руках и, перевалившись через подоконник, ударился обо что-то. Темновато.
Найдя на ощупь дверь, он открыл её. Перед ним был обеденный зал: длинные столы, скамейки. Толкнулся в другую дверь — она была заперта на внутренний замок.
Саша надел телогрейку, которую до этого держал в руке, в два прыжка разогнался и выбил плечом дверь, сорвав замок. Ни черта не видно — комната не имела окон.
Саша вытянул вперёд руки, сделал шажок, другой. Руки наткнулись на стеллажи. Он двинулся вдоль стеллажа, почувствовал запах. Александр давно не ел, и обоняние обострилось, как у собаки. Пахло хлебом. Он слепо пошарил рукой и наткнулся на армейский кирпичик хлеба. Схватив его, он впился в горбушку зубами, отхватил изрядный кус и стал жевать. Желудок тут же ответил голодным спазмом.
Второпях съел полбуханки.
Держа в левой руке хлеб и откусывая от него, он стал медленно продвигаться вправо, пока не наткнулся ногой на мешок с какой-то крупой. Каши бы сейчас сварить да поесть горяченького! Он провёл левой рукой по стеллажу и обнаружил на нём банки. Чёрт! А у него — ни мешка, ни сидора. Рисковать головой из-за булки хлеба — неразумно. Надо забрать продуктов сколько можно.
Он вышел в обеденный зал. Что бы приспособить? Из окон — лишь тусклый свет полной луны. Хлопнул себя по лбу. Идиот! С голодухи голова совсем не работает. В кладовой мешок с крупой на полу стоит.
Он вернулся, высыпал крупу на пол. Покидал в мешок консервов, туда же отправил четыре буханки хлеба. Полный мешок набивать нельзя, не вещмешок — нести тяжело и неудобно.
Из разбитого окна спустил на землю мешок, выбрался сам и прежним путём отправился в лес. Зайдя за деревья, он поставил мешок с добычей на землю. Желудок сыто урчал, сил прибавилось. Вот теперь можно и оружием заняться.
Через огороды Саша выбрался на улицу. Куда направиться? Судя по всему, часовые могут стоять у кирпичного здания или там, где стоят грузовики.
Саша повернул налево. Здание должно быть недалеко — метров сто. Он лёг на землю и пополз.
Часовой обнаружил себя сам. Под его ногами поскрипывал гравий, он шумно сопел и что-то тихо напевал себе под нос. Однако не стоял на одном месте, прохаживался вдоль здания. Это плохо, подобраться трудно.
Саша дождался, когда часовой уйдёт к дальнему углу и ползком, быстро, как ящерица, заполз за ближний к нему угол. Здесь сразу встал в полный рост и вытянул нож из ножен. Однако часовой всё не шёл. Что он там — уснул?
Наконец послышались неторопливые шаги — немец приближался. Вот он дошёл до угла, развернулся и пошёл в обратную сторону.
Саша сделал шаг из-за угла. Спина немца была в трёх шагах. Он преодолел этот путь в один прыжок и ударил часового сверху, над ключицей. В таких случаях клинок попадает в аорту.
Немец стал валиться вперёд.
Саша вцепился рукой в ворот его шинели, чтобы тело при падении не наделало шума. Стянув с плеча часового ремень карабина, он расстегнул на нём пояс с подсумком и застегнул его на себе. И, не мудрствуя лукаво, заторопился мимо здания к лесу. По дороге чертыхнулся на немецкое начальство — могли бы часовому автомат дать. Теперь тащи эту дуру, а толку с неё немного. Но с оружием он почувствовал себя увереннее.
В лесу бросил взгляд на часы — было два часа ночи. Часового придут менять в четыре утра. Тогда поднимется тревога. У немцев всё по часам, строго. Стало быть, два часа у него в запасе есть.
Однако полчаса из этих двух он потратил бездарно, отыскивая в ночном лесу мешок с провизией. Бросать драгоценную добычу не хотелось, в его положении еда — способ выжить.
Найдя мешок, он схватил его за узел, закинул за спину и тут же двинулся от села подальше. С немцев станется: обнаружив убитого часового, могут устроить личным составом облаву в лесу или вызовут кинолога с собакой.
Саша шёл до утра. Прошёл по встреченному ручью с полкилометра — на всякий случай, и уже в предрассветных сумерках уселся на поваленное дерево и развязал узел мешка. Чего он там добыл?
Банки оказались рыбными консервами — тунец в томате. Саша предпочел бы тушёнку. Может, она там и была, но только как без света увидишь?
Он обтёр лезвие ножа о пожухлую траву и вскрыл банку. Ножом цеплял куски рыбы, заедая её хлебом. Пожалуй, вкусно, но мало.
Саша открыл ещё банку, утешая себя тем, что нести мешок будет легче. Съел содержимое и этой банки, доев остатки буханки хлеба. Почувствовал прилив сил. Еда для солдата — большое дело.
Он шёл почти весь день, обходя встречные деревни и сёла. И следующий день двигался в таком же темпе. Ел только утром и вечером.
Утром следующего дня решил узнать, где он находится. По его прикидкам, он должен быть в Пинском районе, отмахав за три дня километров около ста. Кто их считал, эти километры? В лесу определить сложно.
Наткнулся на деревеньку в четыре двора, понаблюдал с четверть часа. Немцев не видно, и, похоже, люди живут только в двух избах.
Подошёл открыто, постучал в окно.
— Кого в лихую годину несёт? — услышал в ответ хриплый голос.
В окне показался дедок.
Несмотря на не слишком радушный приём, Саша решил быть предельно вежливым.
— Здравствуйте, дедушка! Как деревня называется?
— Выселки.
— А район чей?
— Так Пинский же…
— Железная дорога далеко?
— По дороге — прямо, километров пять будет.
— Спасибо.
Саша двинулся по дороге. На пути обернулся и увидел — дед всё ещё смотрел в окно.
Он решил идти до железной дороги, а там сориентироваться. Не будешь же встречных расспрашивать — где Богдановка?
Через час он был у железной дороги. По наитию свернул влево. Если он не ошибся, вот-вот должны показаться знакомые места.
Так и есть, ещё через час он увидел знакомую местность. Вот дерево, на котором он сидел, когда Мыкола с гранатами готовился напасть на немцев.
Дорогу к деревне он знал, ходил по ней не раз.
Часа через два Александр добрался до Богдановки. Не заходя в село, улёгся на опушке леса и стал наблюдать, держа в поле зрения дом Олеси.
Почти никакого движения. Немцев нет — что им в глухомани делать? Хуже другое — Олеси не видно. Может, она уже здесь не живёт?
Через полчаса наблюдения дверь дома открылась, и вышла Олеся. Саша её сразу узнал. Девушка направилась в лес с верёвкой. «За дровами пошла», — догадался Саша.
Он дождался, когда она зашла в лес, и тихо двинулся за ней. Когда же они удалились от деревни на сотню метров, негромко позвал:
— Олеся!
Олеся замерла, потом резко обернулась:
— Ты?
Она бросилась к Саше, обняла его.
— Я уж думала — не увижу тебя никогда.
— А я — вот он, живой. Как ты?
— Живу, как видишь.
— С полицаями-то обошлось?
— Обошлось. Давно тебя не было.
— Соскучился, вот и пришёл.
Щёки девушки покраснели.
— Обманываешь.
— Жить пустишь?
— Опять по ночам пропадать станешь?
— Тише воды ниже травы буду. Мне до весны переждать надо.
— А потом? — В голосе Олеси Александр уловил разочарование.
— Я солдат, Олеся. И пока немцы топчут мою землю, я буду воевать. Уцелею — вернусь.
Олеся только вздохнула.
— Ты за дровами?
— За ними.
— Я помогу.
Вдвоём дрова набрали быстро. Саша донёс их до опушки.
— Иди домой. Я приду, как только стемнеет, дрова принесу.
— В деревне только бабка Аглая осталась, так что бояться некого.
— Так дедок ещё был, сосед твой.
— Умер, недели две как.
— Жалко. Тогда идём.
Саша показал Олесе на свой мешок на опушке.
— Возьми, там консервы.
— Богато живёшь.
— У немцев взял.
В избе было тепло, уютно — чувствовалась женская рука.
— Кушать хочешь?
— Как волк.
— Раздевайся, мой руки и садись за стол. Я мигом.
Олеся заметалась по кухне. На столе появилась варёная картошка, за ней — солёные грибы, квашеная капуста, сметана в горшочке. Богатый стол по нынешним временам!
Олеся вдруг остановилась в своих метаниях и смущённо взглянула на Александра:
— Извини, хлебушка нет.
— Достань из мешка, там одна буханка осталась.
Олеся нарезала подчерствевший хлеб.
— Ты ешь.
— А ты что же?
— Много ли мне надо? Я уже завтракала.
Саша накинулся на еду. Одно дело есть в лесу рыбные консервы с хлебом и совсем другое — домашнюю еду. Соскучился он по ней.
Наевшись, откинулся спиной на бревенчатую стену избы.
— Спасибо, хозяюшка. Рассказывай, как тут у вас?
— Чего рассказывать? Новостей никаких нет. Если кто из соседней деревни зайдёт — уже событие. Только сейчас редко кто заходит, боятся люди.
— О партизанах ничего не слышно?
— Нет. Ты не забыл, где баня?
— Помню ещё — на задах.
— Натопи. Пахнет от тебя, как от зверя лесного.
Олеся слегка покраснела. Саша уже приметил за ней привычку краснеть, когда она смущалась. В самом деле, мылся он давно: недели две тому назад, ещё в отряде. Потом ползал по земле, сидел в горящей мельнице и у костров, одежда дымом пропахла. На холоде запах так не чувствовался, а вот в тепле псиной запахло, сыростью.
Саша поднялся, накинул телогрейку и вышел на улицу. Там он наколол дров, растопил печь в бане, натаскал из колодца воды, налил в котёл.
Банька старая, небольшая. Скромный предбанник с лавкой, моечная и узкая парилка. Но сделана добротно, из дуба. Сосна или ель в бане пахнут хорошо, однако при нагревании выделяют смолу, которая к коже и волосам прилипает.
Часа за три банька прогрелась, вода в котле — кипяток. Мочалки на стене висели.
Саша вернулся в дом.
— Пошли мыться, Олеся.
— Ты что? Как можно? Ты же мужчина!
— Да не трону я тебя! Жалко просто, такая баня — и одному. А спину потрёшь?
Олеся колебалась. Топить баню для одного — роскошь. Дров много уходит и времени, да ещё воды попробуй натаскать.
— Мыло есть ли?
— Откуда?
Олеся вздохнула.
— Щёлоком моемся.
— Это что?
Саша был городским жителем XXI века, и деревенских премудростей, тем более — середины XX века, не знал.
— Древесную золу в воде замачиваем, и этим раствором моемся. Не мыло, конечно, но грязь смывает.
Да, не жил никогда Саша в деревне, не было у него опыта приспособления к деревенской жизни с учётом отсутствия абсолютно всего — мыла, зубной щётки, бритвы… Да что там о предметах гигиены — всего!
Они пошли в баню. Первым прошествовал Саша. Он разделся в предбаннике, зашёл в мыльню. В ней было не просто тепло — жарко! Тело сразу покрылось капельками пота.
Следом в баню пожаловала Олеся. Она повозилась, раздеваясь, и… тишина.
Саша усмехнулся. Небось стоит перед дверью, не решаясь войти.
Всё-таки дверь открылась, и девушка вошла. Одной рукой она стыдливо прикрыла обнажённые груди, другой — лобок.
— Отвернись.
— Так и будем мыться спиной к спине? Мы ведь уже взрослые люди. Насколько я помню из книг, раньше в деревнях вообще вся семья мылась.
— Я таких книжек не читала, мы с мамой вместе мылись, — отрезала Олеся.
Она смешала в деревянной кадушке горячую и холодную воду, попробовала рукой температуру.
Потом набрала в ковш тёплой воды, облила Сашу и облилась сама.
— Вон, в углу в ведре щёлок стоит. Зачерпни сверху отстой, намочи мочалку и трись.
Щёлок почти не пенился, мылил плохо, но грязь смывалась.
— А теперь облейся, сполосни мочалку и смывай с себя всё.
Саша обмылся. Кожа порозовела, поры очистились. Появилось ощущение, что кожа «задышала».
Он украдкой поглядывал на Олесю. Девушка была прелесть как хороша! Молодость! Он попытался вспомнить, когда у него была женщина, и не смог. Похоже, после взрыва в Домодедовском аэропорту и переноса во времени сюда, в 1941 год, женщины у него не было. А ведь он далеко не монахом в Москве жил, водочку попивал. Не каждый день, конечно, и даже не каждую неделю при его-то работе. Но случалось. И дамы были. Некоторые в его квартире надолго задерживались, но так, чтобы сердце его заняли, чтобы замуж взял, чтобы детей от неё хотел — нет, не случилось.
— Отвернись, что ты на меня уставился? — Олеся вернула его к действительности.
Он раздумывал и вспоминал, а сам автоматически смотрел на неё.
— Вот все вы мужики такие! Глазами скоро дырки на теле протрёшь.
— Извини. А у тебя — что, опыт насчёт мужиков есть?
Девушка только фыркнула в ответ. В его присутствии она уже освоилась и вела себя естественно.
— Пошли в парную.
Они прошли в узенькую — двоим еле развернуться — комнатку.
— Ложись.
Саша улёгся на живот. Олеся плеснула из ковшика на камни печурки. Зашипела вода, и как взрыв — пар сразу наполнил парную, так что и дышать стало трудно.
Девушка провела над телом Саши веником, разгоняя пар, потом распаренным веником пошлёпала по телу. И такая расслабуха на Сашу напала, что он едва не уснул.
— Переворачивайся.
Саша вынырнул из дрёмы, перевернулся. И все бы хорошо, но когда перед лицом его колышутся две тугие девичьи груди, смотреть на это спокойно нельзя. Саша почувствовал, что ещё немного — и он не совладает с собой.
Только девчонку обижать нельзя. Она его приютила, кормит. И нельзя отвечать на заботу чёрной неблагодарностью. Саша прикрыл глаза, но всё равно — Олеся то бедром его коснётся, то грудью невзначай.
— Ну, как?
— Здорово! Теперь давай — я тебя.
Олеся улеглась на полку. Ой, блин, хоть глаза выколи! Фигура — гитара! Саша едва не замычал от вожделения. Но веником исправно помахал, потом огладил, затем пошлёпал… Кожа на спине Олеси из розовой сделалась почти красной. А уж когда Олеся на спину перевернулась… Он и это выдержал. С трудом, но выдержал.
Они обмылись в мыльне. Саша чувствовал себя помолодевшим. И с кожи вроде как панцирь сняли.
— Горячей воды много осталось, — заметила Олеся. — Ты бельё в предбаннике оставь, я простирну. Негоже в грязном белье после баньки ходить. Ты в избу иди, я там тебе отцовское бельё приготовила.
Саша обтёрся полотенцем, натянул брюки, телогрейку на голое тело и бегом — в избу. Там на лавке он нашёл чистое исподнее — рубаху бязевую и кальсоны. Мужские трусы в деревнях только после войны увидели, а до тех пор носили кальсоны, называемые иногда подштанниками.
Он оделся и почувствовал себя на седьмом небе. Сам чистый, бельё чистое! Всё-таки для солдата на войне баня — первое дело. Есть дают — пусть и не сытно, но относительно регулярно. Стригут — хотя бы раз в месяц. А с баней туго. Попробуй в полевых условиях нагреть воды на роту или на целый батальон!
Олеси не было. Саша прошёл в комнату, улёгся на кровать. Спал он уже на ней однажды, правда — давно. И сейчас, едва улёгся, сон его сморил. И так хорошо у него на душе было, как он давно себя не чувствовал.
Проснулся он оттого, что рядом кто-то лежал и сопел потихоньку. Повернул голову — Олеся. Саша полюбовался лицом её. Кожа чистая, нежная, как будто изнутри светится; волосы длинные, густые, устлали подушку. Губы приоткрыты, и видны ровные зубки. Красавица! В Москве на такую сразу бы клюнули затасканные донжуаны, да и он бы не пропустил, постарался бы познакомиться.
Александр глубоко вздохнул. Олеся проснулась.
— Извини, что рядом улеглась — так захотелось к сильному мужскому плечу прижаться. Устала я одна. Всё самой приходится. Ты надолго?
— Я же говорил — до весны.
— Оставался бы ты навсегда.
— Ты же комсомолкой была, и должна понимать — врага с земли нашей гнать надо, разбить наголову. Тогда и вернуться можно.
— Когда это будет? — с тоской в голосе сказала Олеся. — Я к тому времени старая уже буду.
— Так и я не молодею.
— Ты… — Олеся помолчала, подбирая слова, — … надёжный, вот.
— Закончить войну надо, Олеся. Добьём немца — вернусь за тобой, в Богдановку эту, Богом забытую, заберу тебя в Москву. Эх, заживём!
— Расскажи, какая она, Москва?
— Большой город, суетный. У вас в деревне все друг друга знают, здороваются. А у нас в подъезде — и то не всех знаешь.
— Ты где до войны работал?
— В метро, машинистом.
— Покажешь мне метро? Говорят, там так красиво!
— Красиво. И покажу, и прокачу.
— А живёшь где?
— Квартирка у меня там. Небольшая, однокомнатная, но своя.
— Мало одной комнаты.
— Мне хватает. Зато с удобствами: ванная, туалет, кухня. Открыл кран — горячая вода, мойся сколько влезет. Не то что у тебя: пока баню натопишь, сам вспотеешь.
— Слышала я об удобствах городских. Думала — не у всех они. А ты — машинист в метро, а удобства есть.
— Эх, Олеся! Много чего ты не видела. Кино, телевизор, книги — красота. — И запнулся. Про телевизор говорить не стоило. Но Олеся на его ошибку не обратила внимания.
— А кем ты меня в Москву возьмёшь? — неожиданно спросила она.
— Женой, конечно! — удивился Саша.
— Правда? Я тебе нравлюсь?
— Правда, как перед Богом! Ты девочка чистая, в городе таких поискать ещё надо.
Олеся замолчала. Каждый думал о своём. Саше было немного стыдно перед девушкой. Она и в самом деле ему нравилась. Но жизнь у него непредсказуемая, рискованная. Любой удачный выстрел паршивого немца — и маленькая пулька оборвёт её. И времени у него — только до весны. А там снова будет вредить немцам, уничтожая их и технику. Потому что-то обещать девочке и давать ей клятвы он не стал. Останется жив — вернётся, нет — поплачет она, потоскует, и, в конце концов обидится, решит, что забыл, другую кралю нашёл.
Меж тем Олеся стянула с себя ночную рубашку, в которой была после бани, прижалась к Александру жарким телом и обняла. Ну не чугунный же он, взыграло мужское начало! Стал ласкать — сначала медленно, затем темпераментнее, потом и вовсе неистово. Олеся под его руками и языком лишь постанывала.
Всё случается по воле Божьей, и ни один волос с головы человеческой не упадёт без его соизволения. Вот и между молодыми людьми произошло всё то, что могло произойти между мужчиной и женщиной.
Олеся была совершенно неопытна, но отдавалась со всем жаром молодости и нерастраченной любви.
С тех пор они стали жить как муж и жена, спали в одной постели.
Недели через две Олеся вошла во вкус и сама уже проявляла инициативу.
Саша за это время отъелся, отогрелся, отмяк душой. Однако деятельная его натура требовала действий. Снег пока не выпал, хотя было холодно. Не найти ли ему Мыколу или его брата, Михася? Адреса только он не знал. Встретились-то они случайно, у станции ловча, а дальше — в условленных местах. И зацепок никаких — кроме той, что Михась работает в паровозном депо кочегаром на паровозе. А где само депо? Впрочем, Мыкола жил недалеко от станции. Можно обойти деревни близ железной дороги, порасспрашивать подростков. Только они могут не сказать — вдруг он полицай? На нём ведь не написано.
И чем дольше он отдыхал и бездельничал, тем сильнее было желание найти парней. Ему подумалось, что такие активные ребята обязательно найдут контакт с партизанами. А через них — и он. Глядишь, снова у дел окажется.
Следующим утром после завтрака Саша сказал Олесе, что уходит до вечера.
— Ты же обещал до весны в избе сидеть? — вскинулась Олеся.
— Я же не инвалид. Пока снега нет, пройдусь до станции, может — старых знакомцев встречу.
— Опять взрывать что-нибудь собрался? А потом раненым придёшь?
— Типун тебе на язык!
— Саша, не ходи, Христом-Богом прошу!
— О как заговорила! А вроде бы комсомолка, в Бога не веришь, — отшутился Саша. — Обещаю вести себя мирно и вернуться вечером.
Олеся губки надула, обиделась. Нет, за её юбку он держаться не будет, у него своя голова.
Саша вышел на знакомую дорогу и направился к станции. На саму станцию не выходил — там немцы, полицаи, пошёл вдоль путей вправо. Вроде как Мыкола в ту сторону за гранатами уходил.
У первой же деревни Саша от путей свернул.
Он поговорил с мальчишками — есть ли в их деревне Мыкола, у которого старший брат на железной дороге работает.
— А зачем вам, дяденька?
— Знакомый, увидеться хочу.
Мальчишки переглянулись. Глазёнки хитрые. Видно, что Мыколу знают, но из мальчишеской солидарности выдавать его не хотят.
— Ладно, пацаны. Сделаем так. Вы поговорите с ним, скажите — я через час ждать его буду у дерева, где мы с ним познакомились. Он поймёт.
Саша пошёл к станции и уселся в кустах.
Уже через полчаса к дереву подошёл Мыкола. Саша его сразу узнал, хоть на голове паренька и была кепка с большим козырьком, закрывавшим половину лица, и кожушок потёртый надет. Великоват кожушок, явно с плеча старшего брата или отца.
Паренёк покрутил головой и встал у дерева.
— Мыкола! — окликнул его Саша. — Иди сюда.
Парень осторожно раздвинул кусты, увидел Сашу и радостно кинулся к нему.
— Дядько, что же ты пропал?
— Дела были, да и от полицаев ваших скрывался. А ты как?
— Нормально.
— Брат в депо работает?
— Работает.
Мыкола был на удивление немногословен.
— Подполье есть? Или с партизанами связь наладили?
— Не могу говорить, дядько. Ты не обижайся. Я с братом посоветоваться хочу.
— Выходит, не доверяешь?
— Ну почему… — Мыкола смутился. Врать у него получалось плохо.
— Хорошо, Мыкола. Через два дня встречаемся на этом месте. Идёт?
Парень кивнул.
Похоже, старые связи налаживаются.
В Богдановку Саша пришёл в хорошем настроении — даже раньше, чем обещал. А уж как рада была Олеся его благополучному возвращению! Испекла его любимых драников, да со сметаной!
Два дня пролетели в домашних заботах — требовалось дров побольше на зиму запасти, по снегу не больно натаскаешь.
На третий день Саша отправился на встречу. Вместе с Мыколой и брат его, Михась пришёл. Мужчины пожали друг другу руки.
— Отойдём в лес подальше, — предложил Саша.
Они немного углубились в лес и уселись на поваленную берёзу.
— Как работа? — начал разговор Саша.
— Кочегарю помаленьку, — ответил Михась.
— С партизанами связь есть?
— Имеется, — не стал юлить Михась. — Я им про тебя рассказал: про эшелон, что ты поджёг, про пушку и аэродром. Не скрою, заинтересовались. Но прежде чем с тобой связаться, просили о себе поподробнее рассказать. Мы-то с Мыколой тебя знаем, даже в деле видели, но… — Михась развёл руками. Да оно и понятно было. Является чужак, которого никто не знает, может быть — агент немецкий.
— Хорошо. Слушай и передай своим. Я был командиром партизанского отряда «За Родину» в лесах под Полоцком. Комиссаром у меня был Покидько. Связь с полоцким подпольем держал именно он. Приходил в отряд представитель подполья, назвался Анатолием Терентьевичем. Я с группой на задание ушёл — взрывать шлюзы на Березинском канале. Группу немцы окружили на мельнице. Погибли все, одному мне удалось вырваться. Вернулся на базу отряда, а там уже немцы зачистку провели. Я только схрон взорванный увидел, и гильз вокруг полно. Через своих передайте в Полоцк, что предатель — Янек.
— Круто замешано!
— Ещё как! Из отряда только мы двое остались — я и Янек этот. Откуда он в отряде появился, не знаю. Новобранцев этот Анатолий Терентьевич привёл. Я на него положился — он заверил, что парни все проверенные, до войны в комсомоле были.
— Всё услышал и запомнил в точности, так и передам. Только я ничего не решаю. Как там решат, такой тебе ответ и принесу.
— Это понятно. Когда мне ответ ждать?
Михась задумался. И это тоже было понятно Александру. Пока он с подпольем свяжется, пока пинские подпольщики свяжутся с Полоцком, времени много уйдёт. Связного придётся посылать, а сейчас это долго и рискованно.
Михась, видимо, прикидывал то же самое.
— Ровно через месяц, на этом же самом месте. Идёт?
Мужчины ударили по рукам и разошлись. Конечно, Саша мог бы начать свою войну сам, как он это уже делал. Но всё-таки с партизанами сподручнее. Вон, под Полоцком они подрывную машинку нашли. Опять же цели конкретные ставили. Вместе, в группе, легче диверсии совершать и засады устраивать. Одиночку немцам поймать проще, а если ранили — без поддержки вообще не выжить. Правда, у него тыл крепкий есть, Олеся. И рассказывать о ней он пока не собирался ни при каких обстоятельствах. Случай с Янеком многому его научил. Из-за одного иуды был разгромлен боеспособный отряд.
Саша вернулся к Олесе, ножом поставил зарубку на угловой доске сарая. Потом каждый день добавлял новую. Без календаря, без радио легко сбиться со счёта и пропустить важную для него встречу.
Через неделю после деловой встречи пошёл снег, ударили первые морозы. Вот когда Саша похвалил себя за предусмотрительность. Он забил дровами весь сарай, должно было хватить до весны.
Снег валил почти каждый день. Деревья стояли со снежными шапками, всё вокруг было белым и красивым. Только Саша забеспокоился — дорогу совсем занесло. Ни конному, ни пешему не пройти и не проехать. Как он до станции доберётся?
Олеся заметила его беспокойство.
— Ты чего такой недовольный?
— Снега полно, а мне вскорости на станцию надо.
— Так лыжи отцовские возьми. Они охотничьи, быстро на них не пойдёшь, зато в любом, даже самом глубоком снегу не провалишься и не утонешь.
— Что бы я без тебя делал?
Саша обнял Олесю и закружил её.
Подошло время встречи. Есть Саша не стал — он надел лыжи и пошёл сначала по заснеженной дороге, а потом свернул в лес. Направление он знал.
Лыжи скользили легко. Широкие, подбитые лосиным мехом с брюха животного, они не проваливались в глубокий снег.
На душе Александра было беспокойно. Как-то воспримут партизаны его рассказ? И ведь события были достоверными. Единственно — он не мог рассказать о зелёном шаре и о своём исчезновении на десять дней. Не появись шар — и он вполне мог бы успеть явиться в отряд. Тогда события могли бы развиваться по другому сценарию. А с другой стороны — если бы не шар, так его и в живых бы не было. Самостоятельно выбраться из окружённой и горящей мельницы — это невозможно.
На месте встречи его уже поджидал Михась. Парень пришёл на встречу один, без Мыколы, и лицо его было отчуждённым.
Саша сразу понял всё без слов.
— Здравствуй.
— День добрый. — Руку для пожатия Михась не протянул.
Они сели на поваленное дерево — как в прошлый раз. Михась неожиданно наклонился к Саше и понюхал его телогрейку.
— Тебе Анатолий Терентьевич привет передавал.
— Спасибо.
— Спрашивал, как тебя звать.
— А я не сказал разве? Сержант Иванов.
Михась кивнул удовлетворённо.
— Был такой партизанский отряд. Ныне разгромлен. С тобой до окончания проверки рекомендовано не общаться. А насчёт Янека — искать его будут. Кто из вас двоих предатель — не ясно пока.
— Это подполью не ясно, а я точно знаю.
— Всё, что велено тебе передать, я передал. Больше добавить нечего.
— И на том спасибо. Я себе занятие найду. Только обидно будет, если Янека не найдут и не покарают. Парни не должны остаться неотомщёнными.
— До свиданья.
Михась поднялся и ушёл, не подав на прощанье руки.
Саша поднялся тоже. Похоже, веры ему теперь в подполье нет. Белоруссия невелика, и в какой бы отряд он ни влился, рано или поздно об этом станет известно. Похоже, воевать дальше Саше предстояло одному. Ну что же, ему не привыкать. В спецназе учили действовать в одиночку. Так даже спокойнее, никто не предаст, по крайней мере, как тот Янек.
Тем не менее настроение было испорчено. Для партизан он теперь лицо подозрительное, изгой.
Вернувшись домой, Саша поставил в сенях лыжи и снял тулуп, который ему дала Олеся. Тулуп был её отца, из натуральной овчины, тёплый, хотя с виду и потрёпанный.
Девушка сразу обратила внимание на его расстроенное лицо.
— Что случилось? На тебе лица нет!
— С партизанами встречался. Подозревают меня, не хотят в отряд брать.
— Тоже мне беда! Оно, может, и к лучшему. Целее будешь.
— Олеся, ты же комсомолка. Война идёт. Я мужик, врага бить должен, воевать, свою лепту в победу внести. Не сидеть же мне всю войну возле твоей юбки.
Олеся, приобретя мужа — пусть и невенчанного, пусть и без регистрации в сельсовете или загсе — не хотела его терять. Где она ещё найдёт себе мужа на хуторе, где кроме неё только старая и наполовину глухая бабка? А женское естество требует своего.
Саша, хоть и ожидал от партизан проверки, в душе был огорчён, потому что не ожидал, что их отказ ударит по нему так больно.
— Выпить есть?
— Самогон от отца остался.
— Налей.
Олеся молча спустилась в погреб, вытащила оттуда бутыль с мутноватой жидкостью и налила самогон в стакан. Положила в миску солёных огурцов, квашеной капусты.
Саша вздохнул, одним махом выпил стакан и закусил огурцом.
Горло обожгло — самогон был крепким. Но не брал он: слегка померкла обида, только и всего. И вроде со стакана «первача» он должен был почувствовать себя если не пьяным, то слегка захмелевшим. Голова же оставалась лёгкой.
Саша взялся за бутыль.
— Саш, не надо! — Олеся положила свою руку на его кисть. — Только голова болеть будет. Горе или обиду самогоном не зальёшь. По большому счёту — что случилось? Ты руку или ногу потерял? Нет! Не инвалид? Нет! Ну и чёрт с ними, с подпольщиками! Ты же один целого… — Олеся старалась подобрать слово —…вот, целого полка стоишь!
— Эка хватила!
— Вспомни лето. На станции эшелон взорвал, потом аэродром с немецкими самолётами. Я же помню! А где тогда подпольщики да партизаны были?
— Ну, двое-то мне помогали.
Олеся погладила его по голове, как маленького.
Саша поднялся.
— Пойду вздремну, что-то устал я сегодня.
Он разделся и улёгся на кровать. Полная апатия! Не хочется ни есть, ни вообще что-то делать.
Так он проспал до утра. Даже Олеся, улёгшаяся вечером рядом, не смогла подвигнуть его на близость.
А утром встал бодрым, с хорошим настроением. Что произошло? Партизаны его не взяли в отряд? Так он и сам немцам урон нанесёт не меньше партизанского отряда! Тогда в чём проблема?
Саша стал напевать про себя песню. Всё будет хорошо, только не надо падать духом, расклеиваться. Он же мужик, в конце концов, а вчера нюни чуть не распустил. Крепко его взяло за живое подозрение подпольщиков!
Олеся уже хлопотала у плиты.
Они позавтракали жареной картошкой со шкварками, выпили компота из сушёных ягод, и Саша снова улёгся на кровать. Спать не хотелось, просто так лучше думалось. Что он имеет из оружия? Нож да карабин немецкий. Взрывчатки нет, потому поезд или мост взорвать не получится, машину на шоссе — тоже. Да и машины у немцев теперь в одиночку не ходят — только колоннами, поэтому расстрелять грузовик или легковушку тоже не выйдет.
Для начала надо разведать обстановку — где немцы и какие склады, базы, воинские части располагаются в районе. Вот тогда можно планировать акцию. Сначала разведка, потом диверсия, и никак не иначе. Его учили действовать именно так.
— Олеся, я прогуляюсь.
Саша оделся, взял лыжи и вышел во двор. Свежий снег слепил глаза. Так они быстро устанут, слезиться начнут.
Саша подошел к берёзе, ножом вырезал кусок бересты и сделал две узкие прорези для глаз. Из бересты же вырезал узкую полоску — вроде жгута, привязал жгут к бересте и натянул на лицо. Получилось коряво, но глаза от снега уже не слепило. Так делали еще наши прадеды, когда не было солнцезащитных очков. Никто Сашу не учил, сам догадался, а может — память предков подсказала.
Дышалось в зимнем лесу легко, и лыжи скользили просто великолепно. Видно, отец Олеси понимал толк в лыжах. Сделанные своими руками охотничьи лыжи не уступали заводским по скорости, но, в отличие от узких фабричных, не проваливались даже в свежевыпавший снег.
Саша отошёл от хутора километров на семь-восемь, повернул влево и описал вокруг хутора, как вокруг исходной точки, большой круг. И только в одном месте он наткнулся на малонаезженный санный след. Видимо, из деревни кто-то наведывался в село или даже в Пинск на базар. Там, в городе, продукты питания выгодно обменивались на вещи или даже драгоценности. Кроме того, можно было узнать новости.
Новости о положении на фронтах Саша хотел бы знать и сам. Он-то знал, что Москва устоит и немцев отбросят, но где сейчас проходит линия фронта? Ведь от Белоруссии до Москвы не так далеко, и чем ближе фронт, тем интенсивнее перевозки в прифронтовой зоне.
Однако, ничего интересного не обнаружив за сегодняшний день, Саша вернулся на хутор, к Олесе. Он порядком продрог и проголодался и в очередной раз мысленно возблагодарил Бога и судьбу за то, что встретился с такой девушкой. Вот куда бы он сейчас, зимой, пошёл? В такое время без землянки и запасов в лесу не выживешь, мороз градусов двадцать. И землю под землянку не выдолбишь — замёрзла, и инструментов нет. Материалов, чтобы печурку сложить, тоже нет. А про запасы надо было думать ещё осенью. Вот и выходит, что Олеся — как подарок судьбы.
Партизанские отряды к зимовке загодя готовились, да и то не все смогли зиму пережить. Некоторые отряды были до весны распущены, и партизаны разошлись по своим домам, припрятав оружие. Активность действий подполья снизилась.
И Саша пока не предпринимал активных действий. Каждый день он бегал на лыжах по району, изучив его, как свою квартиру. С местными в разговор не вступал, сторонился — только слухи пойдут ненужные. И, возвращаясь домой, следы лыж заметал еловым веником. Особенно Саша любил, когда шёл снег — он лучше всего скрывал и так не очень заметные следы от охотничьих лыж.
За зиму Саша вошёл в физическую форму — хоть в кроссах участвуй. И за это время он не только свой район изучил, но и на территорию соседних районов забирался — надо же знать места будущих военных действий!
Незаметно пролетело время, наступила весна 1942 года. На фронтах шли тяжёлые бои, наши войска отбросили от Москвы вражеские полчища. Немцы перестали говорить о том, что со дня на день возьмут русскую столицу. Но враг был ещё очень силён и продолжал продвигаться на восток, в донские степи, стремясь выйти к Волге и на юг, к Кавказу. Для немцев это было очень важно. Юг — это нефть, бензин с бакинских нефтяных месторождений в то время покрывал более половины потребностей Красной Армии в моторном топливе. И большая часть бензинов и масел шла по Волге, в нефтеналивных танкерах. Немцы это прекрасно понимали, и вся кампания 1942 года была направлена на юг и восток. Лишить Красную Армию топлива, значит — одержать над ней победу.
Для нашей же страны 1941–1942 годы были самыми тяжёлыми. В глубь страны эвакуировались сотни заводов. На новом месте устанавливались станки в любых приспособленных помещениях, а то и в голом поле, и начинали работать.
Особенно тяжело приходилось танковой промышленности. Танки КВ выпускались в Ленинграде, окружённом немцами. Новый средний танк Т-34 до войны освоили и начали выпускать только в Харькове, и едва успели эвакуировать оборудование и рабочих в Омск и Челябинск. В Горьком выпускали лёгкий танк Т-40, имевший слабое бронирование и маломощный двигатель от грузовика. Сталинградский тракторный выпускал гусеничные артиллерийские тягачи и срочно перестраивался на выпуск танков Т-34. Никто тогда не знал, что, едва наладив производство, его тоже придётся сворачивать и переводить за Урал. Ещё хуже обстояла ситуация с танковыми двигателями. Дизели прекратили выпускать, и пришлось ставить на Т-34 авиационные бензиновые двигатели, довольно пожароопасные. Новые танки Сталин распределял по фронтам лично — поштучно. Для страны наступили самые тяжкие времена.
В марте снег везде потемнел, просел, стал ноздреватым и тяжёлым. На лыжах ходить стало затруднительно. Днём снег под солнцем подтаивал, а ночью подмерзал. Образовывался наст — тонкая ледяная корка. Идти по ней было тяжело: наст не выдерживал человека, с хрустом ломался, и лыжи проваливались.
Потому Саша на время прекратил свои выходы. Он занимался хозяйством. Дом у Олеси был справный, как и сарай, и коровник, благодаря хозяйственным рукам её отца. Но отец давно был в армии, весточек от него не было, а хозяйство требовало мужских рук. Доску ли на фронтоне заменить, крыльцо ли поправить, дров натаскать из леса — поколоть на поленья, воды из колодца натаскать…
Время за работой шло быстро. Казалось — только позавтракал, а уже смеркается. Понятно, дни короткие, но за работой часы просто летели.
Понемногу снег начал таять, появились проплешины. Земля стала влажной, тут и там появились озерца подтаявшей воды. По дороге нельзя было пройти вовсе — можно было увязнуть. И в лесу делать нечего — грязь несусветная.
Хорошо, что Саша заранее натаскал во двор чурбанов и теперь за калитку не выходил, колол их на поленья и складывал в поленницу — всё какое-то занятие для рук и тела.
Олеся, видя хозяйственную активность Саши, нарадоваться на него не могла.
— Ты прямо как мой отец. Тот на месте не сидел, — как-то сказала она ему. — Я думала, городские ленивые. Что после работы в квартире делать? Лежи на диване и читай газету. Не жизнь, а рай.
— Это издалека так кажется, — парировал Саша. — Сама попробуешь — узнаешь.
— А расскажи — как там, в городе? — однажды подсела к нему Олеся. — Я дальше Пинска не была. Да и Пинск-то невелик, почти все дома деревянные, в два этажа.
И Саша начал рассказывать о метро. Незаметно увлёкся, описал на память самые интересные станции. Потом рассказал про ВДНХ — какой он помнил её по детству. Это уж потом, в лихие 90-е, выставка коммерционализировалась. А ещё он помнил павильон «Космос» с ракетой перед ним, самолёт на площади, фонтаны. Он описывал широкие улицы, трамваи и троллейбусы.
Олеся слушала как заворожённая, приоткрыв рот.
— Как я завидую москвичам! — воскликнула она. — Живут там и не замечают такой красоты вокруг, привыкли!
— В общем-то, да.
— А в чём ходят женщины? — внезапно поинтересовалась девушка.
Вопрос поставил Сашу в тупик. В чём ходили, какая была мода до войны, он не знал. А рассказывать про современную моду — глупо. Сейчас женщины больше ходят в брюках, в топиках с голым пупком, а в пупке колечко — пирсинг. Не про пирсинг же или про татуировки ей рассказывать?
Тату у девушек Саша не любил. На Западе это увлечение от рокеров пошло, а у нас как-то о зеках напоминало.
— Ты чего замолчал? — поинтересовалась Олеся.
— Ты знаешь, Олеся, припомнить не могу. Плащи, платья, блузки и юбки.
— Понятно, что не голые! А фасоны?
— Олеся, уволь, не по моей это части.
— А девушки у тебя до войны были?
— Была одна — расстались.
— Ты её бросил?
— Сама ушла, нашла лучше.
— Вот дура!
— Нашла богаче.
— Не может быть — чтобы из-за денег?
— Очень даже может. Вон — из-за денег люди Родину предают, друзей, отца с матерью. Разве не так?
— Слышала. Саш, я никогда тебя не предам — ни за какие деньги! Веришь?
— Верю, — Саша обнял Олесю.
Так они и уснули. Девушка ли его растревожила, или память сама как-то пробудилась, только всю ночь снились ему сны о Москве, о метро, о друзьях.
Проснулся он с хорошим настроением. Но как увидел избу, в которой спал, сразу вспомнил, какой сейчас год, и хорошее настроение мигом улетучилось. Не то чтобы Саша трудностей боялся — нет, просто он был человеком своего времени. Привык к мобильному телефону, компьютеру, телевизору, тёплой воде из-под крана. И к мирной жизни. Отработал смену — можешь с девушками гулять, пиво пить с друзьями, обсуждая постоянные провалы российской сборной по футболу.
А в этом времени? В любую минуту могут заявиться полицаи или немцы, и придётся или стрелять, или убегать — документов-то у него нет. Да и сам он — как будто бы есть, и в то же время его как будто и нет. И любой гадёныш — вроде предателя полицейского — может его убить. Как-то несправедливо это, не по правилам.
Через три недели земля подсохла. По дороге идти было ещё рано, а по лесу — вполне можно. Там дёрн, высохшая прошлогодняя трава да опавшая хвоя землю укрывали. Передвигаться вполне можно.
И Саша начал планировать первый выход. Перво-наперво на железнодорожную станцию наведаться надо. Во время распутицы немцам по дорогам передвигаться не с руки. А на железной дороге жизнь никогда не замирает. Поезда идут днём и ночью, в жару и в холод, в сушь и распутицу. Вот и надо им кровь пустить. Железная дорога — это как сосуды кровяные у человека.
Закупори сосуд тромбом — орган не умрёт, потому как другие сосуды-коллатерали есть. Так ведь и он во вражеском тылу не один. Есть партизаны, подполье, армейские диверсанты наверняка. Да и простые граждане саботируют как могут. Власть-то немецкая — она в городах, на дорогах. А в глубинке, в некоторых деревнях немцев живьём ещё не видели.
