Глава 7
СНОВА СМОЛЕНЩИНА
Что делать? Ждать, когда бульдозер появится на строительной площадке или искать самому? Ведь в прошлый раз он видел бульдозер на грунтовке. Пожалуй, перехватить его там даже сподручнее.
И Саша вышел к грунтовке.
Да, дорога та же: вот и следы гусениц — причём свежие, не обветренные.
Он направился вдоль дороги.
Сейчас всё решало время. Немцы, небось, уже подняли тревогу из-за взрыва шлюза — не каждый день взрывают столь сложные сооружения. Судя по тому, что суда по каналу ходили, до этого дня шлюзы ещё не взрывали.
Саша прошёл километров пять, но бульдозера всё ещё не было видно. А ноги уже устали, хотя он в отряде привык ходить много.
Он решил отдохнуть, уселся на пенёк. До дороги метров пятьдесят, и саму дорогу не видно. Но трактор шумит сильно — грохочет двигатель, лязгают гусеницы. Такую технику не заметить невозможно.
Вот Саша сидел и слушал. А в лесу птички поют, тишина, и только ветерок едва шевелит верхушки деревьев.
Но прошёл час, и Саша забеспокоился. А когда минул второй, он решил возвращаться к своей группе. Взрывчатки с собой больше нет, но задачу свою он выполнил, канал несудоходен.
А сейчас он доберётся до партизан, и они переночуют на старой мельнице — тем более что туда должен подойти Янек. Вообще-то он должен был быть ещё утром, как и договаривались. Но времена нынче неспокойные, парень мог и задержаться — мало ли причин? Немцы облаву устроили или мост перекрыли, сам мог простудиться и заболеть.
На обратную дорогу ушло часа два: резона спешить, бежать не было. Жаль, конечно, что затея с бульдозером сегодня сорвалась.
Партизаны ждали его у шлюза, как и договаривались. От холода носы у них покраснели, а Саше было жарко. Он отмерил сегодня ногами верных двадцать пять — тридцать километров.
— Всё, парни, идём на мельницу, ночевать.
— Батька, ты же вроде на какой-то коробчонке обещал заявиться? — спросил Сергей.
— Сорвалось.
Осенью темнеет быстро, и к мельнице они добрались уже в сумерках. Хоть и нежилое помещение, а всё же стены и крыша, защита от ветра.
Поужинали консервами и сухарями.
— Чайку бы горяченького! — мечтательно вздохнул Настусь.
— Ага, с кусковым сахаром вприкуску и с баранками, — поддержал его Василь.
Саша и сам бы не отказался от горячего — всё-таки они совсем пацаны, мечтают о сладком. Саша попытался вспомнить, когда партизаны пробовали сахар или вообще сладкое в последний раз, но не смог. Вот ведь балда стоеросовая! Соль и консервы взяли у немцев со склада, а про сахар забыли. А ведь он там наверняка был, немцам сахар по нормативам положен. Только о сладком не вспомнил никто.
Оставив часового, они улеглись спать.
В полночь Саша проснулся и пошёл, что называется, «до ветру». Немного постоял на природе, пока глаза к темноте привыкли.
Недалеко от него раздался хруст веток. Странно, ветра нет… Донёсся тихий говор. Янек, что ли, явился? Чего же он тогда ночью это сделал? И с кем говорит?
Пригнувшись, Саша метнулся в здание мельницы и коротко приказал часовому:
— Буди ребят.
Сам растолкал Сергея.
— Снаружи неладное что-то, готовь пулемёт.
Партизаны проснулись уже все.
— Оружие к бою, только тихо. Настусь — к этому окну, Часлав — сюда. Юзик, ты наверх. Мы с Сергеем держим дверь.
Быстро и бесшумно партизаны заняли свои места.
Снаружи, по каменным ступеням, раздались осторожные шаги. Может, их и слышно не было бы, если бы не подковки — сапоги были явно немецкие.
Но в принципе, у всех бойцов отряда были такие после диверсии на шоссе.
Медленно и тихо отворилась дверь. Хоть и ночь, но в здании мельницы было темнее, чем на улице, и потому в дверном проёме высветился силуэт немца. Главное — стальной шлем на нём слегка поблескивал, и шинель была немецкого покроя. На Янеке шинели не было, а стальных шлемов вообще не было ни у кого из партизан.
Не раздумывая, Саша дал по немцу очередь. Вспышки выстрелов ослепили его самого.
Немец завалился на пороге, забаррикадировав своим телом открытую дверь. Раздался какой-то металлический стук — видимо, немец ударил оружием по камню. А память услужливо подсказала — так стучит граната при падении.
Саша только рот открыл, чтобы предупредить своих, как сверкнула вспышка, и грохот заложил уши. И сразу, как по сигналу, со всех сторон по мельнице ударили автоматы и пулемёты.
Пулемётов, судя по звуку выстрелов, было два. От впивающихся в стены пуль летели щепки, при попадании в камень или металл пули звонко щёлкали. Всё пространство здания наполнилось перепуганными летучими мышами. Беспорядочно пометавшись, они стали вылетать в окна и двери.
— Как крысы с тонущего корабля бегут! — зло процедил Сергей.
Партизаны пока огонь не вели. Что толку жечь патроны, если противник не виден в ночи?
Стрельба стихла, и партизаны услышали, как снаружи на ломаном русском языке крикнули:
— Рус, стафайся! Вы окружены!
— Хрен тебе, — прокричал Сергей.
Саша лихорадочно соображал, как им выбраться из ловушки. Ведь это он привёл группу к мельнице. Стоп! Сначала ему показал здание Янек. Он должен был сам явиться, а заявились немцы. Предал? Или немцы после диверсии на шлюзе прочёсывают местность вокруг канала? Небось разозлили, растревожили партизаны осиное гнездо!
Он повернулся к Сергею:
— Дверь под прицелом держи, я сейчас. — Саша метнулся на второй этаж. Юзик, сидевший у окна, испуганно дёрнулся в его сторону.
— Спокойно, свои… Что видно?
— Толком ничего. Похоже — силы стягивают, вон там фары синие светили. — Юзик показал рукой направление.
Саша осторожно выглянул. Темнота, не видно ничего. И главное — он не знал, что там, за мельницей. Доверился Янеку — хоть бы спросил, есть ли за мельницей дорога, или там лес?
На втором этаже два окна, и находятся они довольно высоко над землёй. Беззвучно спрыгнуть не получится, к тому же не видно, что на земле под окнами, а то ведь так и ноги поломать недолго. Верёвку бы сейчас — попробовать спуститься. Но нет верёвки. Хотя… Ведь у него в сидоре провода, которые к подрывной машинке подсоединяются. Чем они хуже?
Только Саша подошёл к лестнице — спуститься на первый этаж, как там грохнул взрыв, следом — второй… Запахло взрывчаткой, потянуло дымом.
Он рванулся вниз. В двери мельницы ворвались несколько немцев.
Уже с лестницы Саша дал длинную очередь. Немцы упали, не успев выстрелить в ответ. Вот суки, через дверь гранатами закидали!
На первом этаже царил хаос — всё было перевёрнуто, в беспорядке лежали трупы немцев и партизан. Саша подобрался к Рогозину. Сержант был мёртв, голова размозжена осколками гранаты. Парни тоже не подавали признаков жизни.
Саша подхватил пулемёт и поднялся на второй этаж. Здесь безопаснее, нет двери, хотя окна тоже позволят забросить гранату. Только темнота мешает и высота — от окон до земли метров семь.
— Что с нашими? — спросил Юзик.
— Все полегли.
Из-за кустов пустил струю огнемёт. Пламя на миг осветило местность.
Саша направил ствол пулемёта на огнемётчика, но пулемёт молчал. Саша попытался передёрнуть затвор, но его заклинило — видимо, осколки гранат повредили трофейный МГ. Саша выбросил бесполезное оружие в окно. Чёрт! Он же забыл взять на первом этаже сидор с проводами! Он колебался. Их осталось двое, а у немцев появился огнемётчик.
Первый этаж мельницы сложен из камней, и ему огонь не страшен, а вот второй — из брёвен. Подожгут ведь, сволочи!
Надо идти за проводами.
Быстро перебирая ногами, Саша спустился вниз. Лестничный пролёт внезапно осветился пламенем, и раздался душераздирающий крик Юзика. Струёй пламени огнемётчик угодил в окно.
На высокой ноте крик Юзика оборвался.
Итак, он остался один.
Саша подобрался к двери и дал автоматную очередь. Автомат неожиданно смолк — кончились патроны.
Саша обшарил карманы парней, нашёл два полных магазина и заменил свой пустой. Так, с патронами негусто.
Впотьмах нашёл свой сидор и поднялся наверх. Там уже горел пол, и едкий дым не давал дышать. Но самым паскудным было то, что оба окна были освещены пожаром. Теперь через них не выбраться — его заметят.
Саша сплюнул от досады и спустился вниз. Держать под прицелом окна и дверь одновременно было затруднительно. А немцы могут подобраться поближе и повторить трюк с гранатами.
Саша набросил лямки вещмешка на плечи. Если чудом удастся выбраться, подрывная машинка останется с ним.
В дверном проёме показался немец. Из здания мельницы не стреляли, и немцы решили, что защитники погибли.
Саша дал короткую очередь и укрылся за огромными каменными жерновами. И очень вовремя, потому что через дверь, крутанувшись, влетела граната.
Саша бросился на пол, ладонями закрыл уши.
Громыхнул взрыв, осколки ударили в стены и с визгом срикошетировали от жерновов.
Сверху, со второго этажа потянулся дым. Лестница, а затем и часть первого этажа освещались неровным пламенем пожара.
Сколько он продержится? Полчаса, час? Пожар разгорится, деревянный пол и стропила прогорят, всё это рухнет вниз и похоронит под собой Александра — если он раньше не задохнётся. Надо убираться, иначе можно сгореть заживо.
Выбежать из двери и дать очередь на весь магазин, веером? Но дверь наверняка под прицелом, и на Александра найдётся меткий стрелок.
С окнами ситуация не лучше.
И отбиваться долго на мельнице не придётся — один магазин уже начат, другой полон. Есть ещё пистолет с шестнадцатью патронами в обоих магазинах. Если стрелять экономно, хватит на полчаса.
Только немцы рисковать, штурмуя здание, не станут. Они подождут, пока пожар довершит дело, и последний защитник сгорит или задохнётся в дыму, и всё. А потом обшарят утром пожарище и уйдут.
Внезапно стены мельницы озарились изнутри зеленоватым сиянием, мягким, колеблющимся светом.
Саша обернулся. Неужели пламя пожара по лестнице добралось вниз? Но за каменными жерновами мягко светился шар — точно такой же, в котором исчезла та девушка. Как же её звали? Вроде Таней назвалась, хотя имя наверняка не настоящее. И чемодан с камнями забрала.
Саша, не раздумывая, подбежал к шару и шагнул внутрь. Он хорошо помнил, что тот шар, на поле, стоял или висел над землёй считаные минуты, и раздумывать было некогда. Судьба или кто-то неведомый предоставлял ему шанс, и надо было им воспользоваться.
Стенки шара, бесплотные, светящиеся мягким зеленоватым светом, пропустили его и тут же, изменив свой цвет на бирюзовый, стали тускнеть.
Саша стоял с бешено бьющимся сердцем. Где он сейчас окажется? В будущем? Вокруг полнейшая темнота. А он сам ничего не чувствует — ни боли, ни движения вокруг. Не пахнет дымом, и нет отблеска пожара со второго этажа мельницы.
Через несколько секунд вокруг него снова мягко — сначала едва-едва, потом всё заметнее и сильнее — засветились бесплотные стенки. Шар обрёл форму и стал видимым.
Откуда-то — вроде как со всех сторон или даже в его голове — прозвучал голос:
— Мы выручили тебя. Верни то, что спрятал, и мы поможем тебе вернуться в твой мир. Шар будет на этом же месте в полночь каждые десять дней.
— Кто вы? — задал Саша вопрос.
Но стенки шара потускнели, и он бесследно исчез.
Саша стоял на земле в открытом поле. В небе светились звезды. Было довольно прохладно, кое-где в низинах лежал снежок. И — никаких следов мельницы в округе. Ни хрена себе?! Эта штука перенесла его на поле, откуда исчезла та девушка? Конечно, она не выполнила задание. То-то вытянулись в удивлении лица тех, кто открыл чемоданчик и обнаружил в мешочках камни — только не драгоценные, а простые. Интересно, зачем они им? Ведь если они смогли создать такую штуку, вроде машины времени, на фига им драгоценности? Сами, наверное, могли создавать их тоннами или брать в других местах или временах — да в том же Средневековье. А впрочем, какое ему дело? Раз просят, стало быть — надо. Тем более награда была обещана поистине царская — возвращение назад, в своё время, в двадцать первый век. Странно звучит — назад, в будущее.
Саша вдруг почувствовал, как остро он захотел домой. Вроде привык уже здесь вести свою войну, и о доме не вспоминал даже во сне. А вот — поманили пряником, и он на всё готов. И острое чувство в груди — он хочет вернуться домой. Он и так не раз рисковал своей шкурой и сделал многое, что не всем под силу. И теперь он хочет домой — ходить на работу, пить пиво, встречаться с женщинами, болтать с друзьями. А ведь он встречал друга в аэропорту! Как он там? Уцелел ли при взрыве? За чередой событий он ни разу не вспомнил о нем — хватало других поводов поволноваться.
Саша устыдился. Эгоист! Поманили пальчиком, и он готов бросить всё — даже войну.
Отряд без него теперь не пропадёт. Есть схрон с оружием и продовольствием, есть комиссар Покидько и старшина Шередин. Не маленькие, разберутся. Вот Рогозина и молодых партизан — Юзика, Часлава, Кастуся — жалко до слёз. Рогозин хоть пожить успел, а они?
Саша вдруг поймал себя на мысли, что стоит в голом поле как истукан, и уже замёрз. Если «эти» как-то за ним наблюдают, то наверняка потешаются сейчас. Как они это делают, и почему вмешались в события именно тогда, когда у него было безвыходное положение? Или именно поэтому?
Саша сделал шаг по направлению к темнеющему невдалеке лесу, но потом остановился. В лесу холодно, до утра далеко. И не видно ни зги — как он ночью будет искать драгоценности? Во-первых, надо вспомнить, где он их закопал. Во-вторых — к чему спешка? До появления шара у него есть десять дней. А сейчас надо искать тёплый ночлег, практически — начинать жить с нуля. Ни крыши над головой, ни еды — прямо бомж.
Александр направился через поле вправо. Насколько он помнил, там было село. Ему бы сейчас деревеньку поменьше — там все жители друг друга в лицо знают и всю родню до седьмого колена. Остаться незамеченным в такой деревушке невозможно, но и плюс в этом есть большой — там не расквартированы немцы. Иногда, правда, заходят полицаи, но без особого рвения. Деревушки нищие, поживиться нечем — тогда чего там делать? И партизаны в такие деревни заходили редко, разве что обогреться ночью. Из продуктов — одна картошка, да и то не досыта.
В сёлах жизнь пооживлённее, побогаче. Кто половчее, поизворотливее — лавки свои пооткрывали с одобрения новых властей, мастерские. Там работали базары, на которых в ходу были и советские рубли и немецкие марки, но процветал натуральный обмен. Ты мне мешок муки, я тебе — золотое кольцо.
И в сёлах жизнь как-то теплилась. К тому же немцы организовали рабочие места, где платили зарплату — сельские управы, больницы. А тех, кто до войны работал на железной дороге, в водо- и электроснабжении, вообще обязали работать во благо великой Германии. Откажешься — пошлют в эшелоне на принудительные работы в Германию.
В такое село шёл Саша.
Шагал он быстро, ноги в сапогах уже замёрзли. Подошва у кирзачей тонкая, и на ноги не портянки бы хлопчатобумажные, а носки тёплые. Хоть и Белоруссия рядом, а климат на Смоленщине посуровее будет. Вон — снежок уже кое-где лежит, а в лесу у партизанского схрона снега ещё не видели, и морозов не было.
Саша подобрался к огородам, а потом решил, что продвигаться дальше ползком будет безопаснее.
Нигде не видно ни огонька, окна ставнями прикрыты. Керосина для ламп или керогазов не было давно, свечи с начала войны тоже стали дефицитом и поднялись в цене. Потому люди с наступлением темноты спать ложились, как в стародавние времена.
Саша подобрался поближе к одному из домов. Изба солидная, пятистенка, крыша «круглая», видно — живут здесь не из простых селян. В таких и немцы селиться могли.
Саша пригляделся. Точно, перед домом стоял грузовик. Значит, ему тут делать нечего.
Задами Саша прошёл мимо нескольких изб. Те, у дворов которых стояли немецкие машины или мотоциклы, обходил стороной. Он не собирался в этом селе портить или угонять транспорт, убивать солдат неприятеля. Немцы ведь могут в отместку провести облаву, расстрелять жителей. А их односельчане по злобе могут его выдать. Нет, сначала он отыщет спрятанное им же золото. А перед своим исчезновением можно и покуролесить. Видел он уже сегодня немецких часовых. Шинелишки тоненькие, поверх пилоток шалей и платков намотано, которые они у местных жительниц отобрали. Ногами в сапогах стучат непрерывно, согреваясь. Э, гадёныши, это ещё зимы не было! А придёт декабрь или январь с метелями, со стужами под сорок градусов — что тогда делать станете? Это вам не тёплая и изнеженная Европа, тут Россия-матушка с её необъятными просторами.
Саша присмотрел небольшую избёнку с покосившимся крыльцом. Из трубы вился дымок. Стало быть, печь топится, хозяин не спит.
Саша постоял у избы, прислушался. Немцы побрезгуют ночевать в такой. И из живности, небось, только клопы да блохи. Но надо решаться.
Саша постучал в ставни, а сам снял автомат с предохранителя и встал сбоку от дверей.
Дверь распахнулась, что уже само по себе было удивительным. Селяне, напуганные войной, допрежь долго расспрашивали — кто такой да зачем. А потом отсылали подальше с богом.
На пороге стояла старушка. На платье была накинута облезлая овчинная безрукавка.
— Заходи, добрый человек.
Саша шагнул в тёмные сени, прикрыл за собой дверь.
— Почем знаете, что я добрый? Может, я грабитель?
— Чего у меня грабить-то? Да злые сейчас по ночам и не ходят, больше днём с повязкой полицая на рукаве. Ты проходи!
Старушка открыла дверь в комнату. Саша пригнул голову перед низкой притолокой, и всё равно приложился макушкой. С улицы, с морозца показалось — в комнате тепло, даже жарко.
— Ты раздевайся, мил человек.
Саша снял телогрейку.
— Проходи, садись.
Саша уселся на скамейку у окна. Комната едва-едва освещалась светом горящих поленьев в печи, просачивающимся из-за неплотно прикрытой печной дверцы.
— Кушать хочешь?
— Не откажусь.
Саше было неудобно просить еду, но есть хотелось сильно. Банку консервов на двоих он съел ещё утром, почитай — сутки минули.
Он поставил автомат на предохранитель, рукавом обтёр запотевшую с мороза оружейную сталь и положил автомат на лавку, поближе к себе.
Старушка принесла чугунок, поставила на стол.
— Чем богаты, не взыщи.
В чугунке оказалась едва тёплая варёная картошка. Саша и ей был рад, в три минуты съел пять крупных картофелин. Селёдочки бы к ней!
— Чаю хочешь?
— Хочу.
— Только у меня заварка из сушёной моркови.
Чай был красноватого цвета, непривычного вкуса, зато горячий. Саша прихлёбывал его из большой кружки, обжигаясь и дуя на поверхность. Зато быстро согрелся.
— Спасибо! — он отставил кружку в сторону.
— Как вас звать?
— Раньше Пелагеей Лукьяновной, а сейчас всё больше старухой называют.
— А что же вы не спрашиваете, как меня зовут?
— Захочешь — сам назовёшься. Ложись спать, поздно уже.
Саше постелили на широкой деревянной кровати.
— Дед мой раньше тут спал, — объяснила Пелагея Лукьяновна. — Перед самой войной помер. Одна я теперь.
Саша разделся, сунул под кровать автомат, а под подушку — пистолет. И едва улёгся под одеяло, как мгновенно уснул. Во сне метался по горящей мельнице, ища спасения.
Проснулся поздно, за полдень. Едва слышно возилась в соседней комнате старушка.
Шлёпая по доскам пола босыми ногами, Саша вышел к ней.
— Доброе утро, Пелагея Лукьяновна!
— Здоров же ты спать, парень! Вечер уже скоро.
— Как вечер?
— Так через час солнышко сядет, весь день и прошёл.
Саша едва не чертыхнулся, но, заметив в углу иконы, сдержался. Один день из десяти пропал зря. Хотя не совсем — он выспался, впервые за много дней — в кровати и тепле. Отдохнул, чувствовал себя бодрым. Вот только в желудке сосало.
— Оденься, охальник.
Саша оделся.
— Когда уйдёшь?
— Через девять дней.
Старушка кивнула. И было непонятно — согласилась она или просто приняла к сведению.
— Садись, ешь.
Пелагея Лукьяновна выставила на стол сковородку с жареной на свиных шкварках картошкой. А к картошке — солёные огурчики и квашеная капуста. М-м-м! У Саши чуть слюни не потекли. Давно он такого не ел!
Из-за стола поднялся с ощущением сытости.
— Ты вот что, милок. Ежели кто тебя увидит, говори — из Смоленска, племянник, мол. Документы-то хоть имеются?
— Никаких.
— Плохо. Полицаи либо немцы заграбастать могут. Тогда днём сиди в избе.
— Хозяйка, мне бы лопату небольшую.
— Есть такая. Наши при отступлении бросили или потеряли. Я подобрала — чего добру пропадать?
Пелагея Лукьяновна вышла и вскоре вернулась с сапёрной лопаткой, да ещё в чехле — брезентовом, солдатском.
— Вернёшь потом.
— Непременно.
— Рыть-то чего собрался?
— Сказать не могу, а врать не хочу.
— Как знаешь.
До сумерек Саша расспрашивал хозяйку — много ли немцев в селе, какие порядки и что народ делает. Пелагея Лукьяновна отвечала степенно, с деталями. Несмотря на возраст, она не утратила памяти и живости ума, чем часто грешат старики. Да и поговорить хотелось, поскольку жила одна.
Заговорили о полицаях.
— Как немцы пришли да порядок свой устанавливать стали, много гнилья и накипи появилось. Бесчинствуют, у людей вещички, что поценнее, отбирают, девок сильничают. Особенно один из пришлых лютует, шрам у него на лице — по лбу идёт и по левой щеке. Народ ему кличку дал, как псу цепному — Резаный. Ой, сколько народу этот душегуб извёл! Семью еврейскую самолично расстрелял за околицей, семью комиссара немцам выдал. Сам в их доме сейчас проживает. Что ни день — пьянки-гулянки. И никакой управы на него нет.
— Найдётся. А где он живёт?
— Шестой дом от меня, по правую руку.
— А комендантский час в селе есть?
— Что? А, слыхала. После шести вечера никому на улицу выходить нельзя, за ослушание — расстрел. У немцев вообще один вид наказания.
— Я сейчас уйду, вернусь завтра поздно вечером.
— Я дверь запирать не буду.
Саша из сеней забрался на чердак, оставил там автомат, сидор и ремень с кобурой. Пистолет сунул в карман брюк, а нож в чехле — во внутренний карман телогрейки. Долго вертел сапёрную лопатку, думал — куда её прибрать, чтобы не была видна. Потом сунул черенком за пояс. Надёл телогрейку, застегнул. Непорядок — на голове нет ничего, не наденет же он пилотку.
— Пелагея Лукьяновна, у вас шапки не найдётся?
— Заячья, дедова ещё.
Хозяйка достала из сундука провонявшую нафталином изрядно потёртую шапку. Саша надел её и чихнул — запах был прямо убийственно сильным. Но в пожелтевшем зеркале он выглядел деревенским парнем. Лицо похудевшее, бородой обросло. Давненько он не видел своего отражения. На вид — старше стал, лет на пять.
Ну, пора идти. На улицу выходить не хотелось — расслабился за сутки.
Александр взялся за дверную ручку и вдруг вспомнил:
— А мешка небольшого у вас не найдётся?
— Есть — плотный, крапивный.
— Можно взять?
Хозяйка пошарила в сенях и протянула ему мешок. Ого, да сюда центнер войдёт!
— А поменьше?
Нашёлся мешок поменьше — в самый раз.
— Вот спасибо, выручили.
Саша сунул мешок в левый карман телогрейки и шагнул за порог. Хозяйка перекрестила его вслед.
Сразу по огородам Александр направился к околице. Присел за плетнём, осмотрелся, прислушался. Тишина. Он направился к лесу. Ветер, задувая под телогрейку, холодил шею и руки.
Вдоль опушки Саша отшагал часа два. Вроде где-то здесь. Ночью, в темноте, искать бессмысленно, надо выждать утра и найти свои зарубки на деревьях. Он оставлял их ножом, как будто знал, что вернётся.
Чтобы не замёрзнуть в ночном лесу, Саша делал упражнения — приседал, бегал по лесу. Со стороны взглянуть — сумасшедший. Как только он чувствовал, что согрелся, двигаться переставал. Если заниматься до пота, быстрее замёрзнешь.
Забрезжил рассвет. Небо было хмурым, срывались редкие снежинки, ветерок шевелил верхушки деревьев; при дыхании изо рта шёл парок. «Градуса два-три мороза должно быть», — на глазок прикинул Саша.
Не спеша, зигзагами, он пошёл между деревьев. В лес далеко не углублялся — он помнил, что от опушки далеко не удалялся, когда ценности зарывал: метров на пятьдесят, а может, на семьдесят, разве он мерил? Знать бы наперёд, что от этого его судьба зависеть будет, поточнее привязался бы к местности. Лес велик, пока всё обойдёшь, не один день пройдёт.
Саша крутил головой налево и направо, разглядывая стволы деревьев. Ни свежих, ни старых зарубок не было.
За день, пока светло было, он не один километр отшагал — кто их считал?
Когда стало темнеть, решил возвращаться к хозяйке — отогреться и поесть, а утром, затемно ещё, выйти снова. Для того, чтобы не прочёсывать лес повторно, на дереве ножом сделал зарубку.
До села добрался быстро — подгонял холод и ветер.
Дверь в избу была открыта. Саша вошёл, запер дверь на засов.
В комнате у стола сидела Пелагея Лукьяновна. Перед ней стоял чугунок с варёной картошкой, в миске лежали солёные огурцы.
Саша присел к столу, стянул с головы шапку.
— Добрый вечер, хозяюшка.
— Добрый. Раздевайся, мой руки и садись кушать. Проголодался, небось?
— Как волк.
— Смотрю — безбожник ты. Вчера за стол уселся не помолясь, сегодня… Неправильно это.
— Кто теперь знает, что правильно, — с горечью возразил ей Саша. — Если Бог есть, почему он допустил, что люди людей, аки звери, убивают?
— За грехи.
— А дети? Они в чём грешны?
Старушка не нашлась что ответить, обидчиво поджала губы, и Саша решил впредь с ней не спорить. Выгонит ещё в сердцах, а куда ему идти? Не всякий и приютит. За укрывательство окруженцев и неизвестных лиц без документов у немцев наказание одно — смерть. Знакомых пускать боялись, а уж его-то, человека не местного, тем более будут опасаться.
— Хозяюшка, вы можете разбудить меня часов в пять утра?
— Могу, всё равно бессонница мучает. Правда, не знаю, правильно ли ходики идут?
На стене висели древние ходики с гирькой на цепи, мерно тикали. Саша сверился по своим часам, подвёл у ходиков стрелки.
— Теперь правильно.
— Не слышал, что на фронте делается?
— Не слыхал. Радио нет, газеты не выпускают.
— А то полицаи хвалились — немцы под Москвой стоят, со дня на день столицу возьмут.
— Не выйдет у них ничего, не сдадим мы Москву. Сталин из Сибири свежие дивизии подтягивает. Погодите немного, услышите ещё радостные вести.
— Твои бы слова — да Богу в уши.
Утром хозяйка растолкала Сашу.
— Ты просил разбудить тебя в пять часов?
— Да, спасибо.
Он собрался за три минуты. Позавтракал вчерашней холодной картошкой и снова направился в лес.
Но далеко уйти он не успел. Натренированному взгляду показалось — совсем рядом, у третьего от него дома мелькнула чья-то тень. Александр остановился, присмотрелся — никого. Видно, почудилось.
За день он обшарил большой участок леса, но всё было безрезультатно. И третий день прошёл впустую.
Сашу одолевала злость. День шёл за днём, а у него — никаких результатов. Но ведь были зарубки, он сам их делал! Не приснились же они ему!
И только четвёртый день принёс ему удачу, причём сразу, с утра. Едва он начал осматривать деревья, как наткнулся на побелевшие отметки на деревьях.
Саша обрадовался и стал вспоминать детали — в каком именно месте он рыл ямку. Копал неглубоко, лишь бы скрыть драгоценности — не разбрасывать же их по земле, как сеятель зерно. Так, вот две параллельные зарубки на ясене с облетевшими листьями. Там стояла Татьяна, а вот тут он рыл яму для чемодана.
Саша мысленно представил себе положение своё и Тани в тот летний день. Значит, ямка должна быть здесь — он топнул ногой. Конечно, земля подмёрзла, сверху сантиметровый слой снега намело.
Саша принялся копать сапёрной лопаткой. Собственно, копанием это назвать было нельзя. Ковырялся — это будет точнее.
Сапёрная лопатка по сантиметру откалывала замёрзшую землю.
Когда он снял верхний слой, работа пошла быстрее. Неожиданно на лопате тускло блеснуло золото. Ха, нашёл! Саша мысленно похвалил себя за то, что вовремя сообразил сделать зарубки. Если бы не они — никогда бы он не нашёл сокровищ.
Теперь он копал осторожнее, прощупывал землю пальцами, чтобы случайно не отбросить в отвал золотую вещицу. Найденное он складывал в мешок.
Вырытая яма на глазах становилась уже больше чемодана, который в ней когда-то хранился.
Золотые изделия перестали попадаться. Похоже, всё.
Саша взвесил в руке мешочек. Увесистый, но вроде как легковат. Правда, сам чемодан и GPS-навигатор тоже что-то весили. На всякий случай он пропустил через пальцы отвал и, обнаружив в нём перстень с крупным бриллиантом, чертыхнулся.
Пока он копал и выискивал в земле золото, начало сереть, день заканчивался. Как быстро он пролетел!
Саша задумался. Что теперь делать? Идти с мешком к старушке? Рискованно, вдруг на немцев наткнётся, придётся уносить ноги. Да и спрятать мешочек в скромной избе негде. Он хоть невелик, но увесист.
После некоторых раздумий Саша решил снова закопать мешок в ямку и присыпать землёй. Только отметки, видимые с опушки, на деревьях сделать, чтобы не тратить время на поиски места. А отбросить землю и достать мешок много времени не потребуется.
Так он и сделал. Присыпал мешок землёй, притоптал сапогами, снега шапкой насыпал и разровнял. Отошёл на пару шагов, всмотрелся. Совсем незаметно, только кое-где на островках снега следы. Его следы. Непорядок!
Саша подошёл к дереву на опушке и ножом сделал две зарубки. Потом вернулся к тайнику, на соседней ели срезал несколько веток, пятясь задом, замёл свои следы и только теперь с лёгким сердцем отправился к старушке. Свою задачу он выполнил. Теперь надо просто тихо отсидеться пять дней и встретить шар. И всё! Он снова окажется дома, в Москве. И никаких немцев и полицаев вокруг, никакого голода и холода. А войну выиграют и без него. Что значит один человек в борьбе миллионов? Пылинка! Убьют невзначай, никто и не заметит потери.
Саша шёл по опушке и вдруг остановился от неожиданной мысли. То, что шар появился в обусловленном месте за Таней, это понятно. Она сама говорила ему координаты. За ним шар появится в этой же точке. Но вопрос вот в чём. Почему и как шар появился на горящей мельнице? Причём в самый острый, самый критичный для Саши момент. Как они узнали, где он? Наблюдали сверху? Так они не боги. Тогда что ещё может быть? Радиомаяк! Или нечто на него похожее.
От догадки Саша готов был раздеться посреди леса. Остановила мысль: так ведь он уже всю одежду поменял, и единственное, что осталось при нём из прежних вещей — это часы. Выбросить их, что ли? Жалко, часы «Сейко», идут исключительно точно, да и нужны. Как без них во времени ориентироваться? Хотя нет, жаба его душит. Часы с любого убитого немца снять можно. Правда, они механические, но среди них попадаются вполне приличные, швейцарских часовых фирм.
Ноги замёрзли, и Саша двинулся дальше. Он уже предвкушал, как войдёт сейчас в тёплую избу и сядет перед чугунком с горячей картошечкой.
Вот уже и село показалось. Огней нет, только дома темнеют да дымы из труб в небо вертикально тянутся, предвещая мороз.
Осторожно, как всегда, Саша открыл дверь в избу и замер. Из комнаты доносился мужской голос. Саша прикрыл входную дверь, она скрипнула.
— Гостя ждёшь? — спросил мужчина.
— Кого мне ждать? Говорю же тебе — одна живу, — ответила хозяйка.
— А вот я сейчас погляжу.
Саша шагнул за притолоку.
Дверь распахнулась, и в сени вышел мужчина. Саша ударил его ребром ладони по шее. Мужик обмяк и начал оседать. Саша подхватил его и затащил в комнату.
Его встретила побледневшая, держащаяся за сердце Пелагея Лукьяновна.
— Ой, лихо! Я уж думала — конец тебе. Ты что, убил его?
— Пока нет, сейчас очухается.
Саша сорвал с гвоздика кухонную тряпку и сунул мужику в рот. Расстегнув на неизвестном брючный ремень, завёл ему руки за спину и стянул ремнём, как удавкой.
— Это кто такой? — поднял он глаза на хозяйку.
— Полицай. Я тебе говорила про него, Резаным его кличут.
Саша понял, что полицая надо убирать. И из избы и из жизни. Зажился, гад, на свете.
Саша повесил через плечо винтовку полицая, натянул на его голову шапку.
— Лукьяновна, что он от тебя хотел?
— Говорил — ко мне партизаны по ночам ходят, вроде сам видел.
И тут Саша вспомнил, что мерещилась ему тень у забора. Выходит — не показалось.
— Хозяйка, у тебя самогон есть?
— Неуж пить собрался?
— Село от злыдня избавить хочу. И чтобы ни на кого подозрение не пало.
— Сейчас, сейчас, — засуетилась Пелагея Лукьяновна. Она исчезла в соседней комнате и вскоре вынесла пол-литровую бутылку мутного самогона.
— Даже много. Отлейте половину, сгодится ещё.
Хозяйка послушно отлила половину самогона в какую-то склянку.
Вот теперь в самый раз. Саша сунул бутылку за пазуху. Плеснул из ковшика холодной водой в лицо полицаю. Тот вздрогнул, открыл глаза. Увидев Сашу, он задёргал ногами и стал мычать.
— Хорош лежать, вставай! — остановил его Саша. — Сейчас к партизанам пойдёшь — ты же их искал? А потом тебя, гниду, повесят, чтобы своим смрадным дыханием ты жизнь людям не отравлял.
Саша поднял полицая за воротник. Тот упирался, но Саша слегка врезал ему по печени.
Они вышли из дома и дошли до ограды. Место было тихое, подходящее.
Саша резко схватил полицая за шею и подбородок, рванул вверх и в сторону. Хрустнули позвонки, и тело полицая обмякло.
Саша вытащил изо рта Резаного тряпку и сунул её к себе в карман. Потом расслабил ременную удавку на руках убитого и одну руку вытянул вперёд. Плеснул немного самогона ему за воротник, а неполную бутылку вложил в карман полушубка и уже собрался уходить, как вспомнил о винтовке. Чуть не прокололся! Он пристроил винтовку за спину убитому, закинул ремень на плечо. Полюбовался делом своих рук. Со стороны ни дать ни взять — пьяный. Выпил изрядно, упал и замёрз. К полуночи морозец градусов десять стал, позёмка метёт. К утру никаких следов не останется, ни одна собака не возьмёт.
И всё же Саша снял с себя телогрейку и полами её замёл свои следы. Потом быстро оделся, потому как ветерок мгновенно выстудил тело под рубахой, и вернулся в дом к Пелагее Лукьяновне.
Хозяйка смотрела на него с испугом, в глазах Саша прочёл немой вопрос.
— Бывает, — успокоил он её. — Шёл пьяный, упал и замёрз. У тебя, хозяйка, он не был, и ты его не видела. Проболтаешься кому-нибудь по женской глупости — быстро с ним встретишься на небесах.
— Ох, страсти-то какие! Так ты что, убил его?
— Я же сказал: он шёл пьяный, упал и замёрз насмерть. Небось у вас в селе каждую зиму такое бывает.
— Ну уж прямо каждую!
— Я спать пошёл.
— А покушать?
— Завтра поем. Не буди меня.
Проснулся Саша поздно, уж солнце высоко стояло. Он посмотрел на часы — одиннадцать. Давно так не спал.
— Пелагея Лукьяновна!
Тишина. Куда хозяйка деться могла?
Саша оделся, умылся. Увидел на столе чугунок с картошкой, огурчики солёные. Он поел — аппетит был волчий.
Стукнула входная дверь, и в избе появилась хозяйка. Одета она была по-зимнему — валенки, пальто на ватине, шаль.
— Полицая нашли, Резаного. Немцы приезжали вместе с полицейскими из управы. Сказали — замёрз пьяный.
— Так и я про то вчера говорил.
Хозяйка поглядела на Сашу странным взглядом — то ли со страхом, то ли с жалостью. А Саша улёгся на кровать и стал считать, какой сегодня день. Выходило — ждать ему шара ещё четыре дня. И на улицу выйти нельзя, всё время дома сидеть придётся. От безделья волком завоешь. Ни радио, ни газет — не говоря уж о телевизоре. По хозяйству помочь бы Пелагее Лукьяновне, те же дрова наколоть — да нельзя, увидят. Вот и бездельничал, ел да спал.
И, что интересно, как очутился здесь, в 1941 году, так о Москве и о своей прежней жизни не вспоминал. Выживал, воевал с немцами — не до того было. А теперь вот маялся бездельем, и воспоминания нахлынули. Как там Антон без него? В аэропорту после взрыва суматоха была, неразбериха. Однако, пусть и с задержкой, но Антон к нему домой приехал. В аэропорту удивился, наверное, что его, Сашки, нет, хотя договаривались, что встретит. Так и квартира заперта. В милицию запросто заявить может о пропаже друга. Хотя нет, заявление от него не примут — он не родственник. И с работы, небось, уволили за прогулы.
Вот появится шар, окажется он дома. Как объяснить друзьям и на работе, где он находился столь долгое время? Ведь даже из больницы позвонить можно, коли ногу сломал.
Саша стал перебирать варианты — что соврать и как выкрутиться, но ничего путного в голову не приходило. Потом засмеялся. Какие мелочи в голову лезут? Он с войны вернётся — живой! Уже счастье само по себе, не всем так везло — а он о работе. Да в Москве всегда работу найти можно, если захочешь, тем более что у него прописка московская, квартира — не гастарбайтер какой-нибудь.
В последний день перед появлением шара он не знал, куда себя деть и маялся. Даже хозяйка заметила.
— Ты не заболел ли часом?
Саша отшутился.
Он вышел сразу, как стемнело. С хозяйкой не попрощался, пообещав вернуться. Ушёл с автоматом и сидором. Случись обыск — ни к чему в избе оставлять опасные предметы.
Через пару часов он был уже на месте, у приметного деревца. Не зря зарубки ставил, нашёл сразу. И мешок выкопал в пять минут.
На часы поглядывал часто, а время тянулось медленно. Он уже подмёрз в телогрейке и сапогах. Наконец часы показали пятнадцать минут двенадцатого. Пора!
Саша вышел из леса, но потом вернулся. Снял автомат, расстегнул ремень — снял кобуру с пистолетом. Повесил оружие на сук. Если он в аэропорту окажется, то как будет выглядеть с оружием? Да ещё после взрыва! Моментально повяжут — и в кутузку. Только нож в чехле во внутреннем кармане остался. Снаружи не виден, а расстаться с ним жалко — уж больно хорош. Конечно, среди пассажиров аэропорта он будет выглядеть белой вороной — в заячьей шапке, телогрейке и кирзачах. Да тьфу на них, лишь бы домой добраться!
Саша забросил мешок с драгоценностями за спину, вспомнил о сидоре с подрывной машинкой. Сидор пристроил рядом с оружием, на суку, и вышел в поле.
Часы показывали 23.40. Сашей овладело беспокойство. Он стоял, как столб в чистом поле, и вертел головой по сторонам. Плохо, если шар появится далеко, придётся бежать. А насколько он помнил, шар появлялся ненадолго — на считаные минуты.
Внезапно на Сашу дохнуло волной тёплого воздуха. Он обернулся. Знакомый зеленоватый шар был от него в полусотне шагов.
Саша бросился к нему, бежал — как на кроссе в армии. Перед шаром встал, обернулся, глубоко вдохнул, успокаивая дыхание, и вошёл. Шар стал бледнеть, и Саша неожиданно увидел перед собой стены аэропорта, лежащих на полу убитых и раненых людей, чёрный дым; до него донеслись крики о помощи. Видение страшной картины побледнело и исчезло. На секунду перед Сашей появилось зеленоватое свечение и — темнота. Просто кромешная. И холодно. Где он?
Саша вытянул перед собой руки. Он что — в преисподней или где-то в подвале? Удивился, что не чувствует тяжести мешка с ценностями, присел, пошарил вокруг себя руками. Никакого мешка не было.
Ощупывая пространство перед собой, он осторожно двинулся вперёд. Под ногами что-то хрустело, и явственно ощущался запах — запах тления и горелого. Саша споткнулся о какую-то железку, но устоял. Впереди смутно белел дверной проём.
Едва он вышел, как почувствовал под ногами ступеньки. Спустившись, он обернулся посмотреть, и из груди едва не вырвался звериный рык — это была сгоревшая заброшенная мельница, где погибли его друзья, где он принял свой последний бой и откуда исчез в зелёном шаре.
Саша в полный голос стал материться. Даже сам удивился, как много матерных слов и оборотов он, оказывается, знает. Его обещали вернуть в его время, в будущее, в Москву. А вернули сюда! Обманули, сволочи! Мешок-то с ценностями получили, и всё! Кому ты нужен, лох и чмо!
Саше было плохо, как никогда — даже закружилась голова и затошнило. Он уселся на ступеньки мельницы и обхватил голову руками. Похоже — в Москву, в своё время ему вернуться не суждено.
Разочарование его было столь сильным, что хотелось напиться или застрелиться, а с собой — ни водки, ни пистолета. Вот когда Саша пожалел об оставленном на дереве оружии и сидоре! Из оружия нож, еды — никакой. Придётся ждать утра, а там идти на базу.
За десять дней его не забыли, и вопросов возникнет много. В первую очередь — где группа, и почему его не было десять дней? Почему он без оружия? Надо срочно придумывать хоть какую-то версию.
Сначала рассказать правду о мельнице — как полегла группа. Про шар молчать, конечно, всё равно никто не поверит. Сказать, что из мельницы удалось сбежать? Тогда вопрос — а где пропадал все дни?
Пока Саша раздумывал, стало светать. Он замёрз от неподвижности и вошёл внутрь мельницы. Стены, пол, потолок были закопчены от пожара. Здесь же лежали его погибшие товарищи, вернее — не тела даже, а головёшки. Небольшие, обугленные, прижавшие руки и ноги к телу, как будто они хотели спрятаться от огня, свернувшись в клубок. И оружие рядом валялось — закопченное, с оплавленными ручками.
У Саши на глаза навернулись слёзы. Похоронить бы их по-человечески надо. А с собой — ни лопаты, ничего. «Ладно, — решил он, — пойду в отряд, вернусь с партизанами и лопатами, похороним ребят».
Снег в Белоруссии ещё не выпал, но лёгкий морозец уже был. Деревья стояли с пожухлыми листьями, не успев их сбросить.
Прячась от немцев, идя по лесным тропинкам, Саша добрался до отряда.
И здесь его ожидал ещё один удар. Схрон был взорван, от деревянной баньки остались одни головёшки, вокруг — россыпи стреляных гильз. Немцы на отряд наткнулись или предатель привёл? Сразу на память пришёл Янек. Он на мельницу не явился, вместо него немцы нагрянули. Теперь вот и отряд разгромлен. Не предатель ли он? И вдруг испугался. Ведь таким же предателем могут считать его! Группу сгубил, сам исчез. А может — и расположение отряда выдал! В гестапо даже сильные люди иногда не выдерживали — у немцев мастера пыточных дел были. Таким образом, подозревать могут не только Янека, но и его! Вот дела! Всего десять дней, а столько плохих новостей. Вдобавок ко всему крышу над головой искать надо и оружие. Диверсант без оружия — как голый на улице, среди прохожих.
Ладно, оружие-то он добудет, не впервой — отберёт у любого немца вместе с жизнью. Но вот куда пойти?
Для начала он решил наведаться в соседнюю деревню. Если везде гильзы валяются, наверное — в деревне слышали стрельбу, и, может быть, знают подробности. Рискованно, конечно, без оружия в деревню соваться, наверняка полицаи есть, а может быть, и немцы. Но всё-таки пошёл.
Ещё не доходя до деревни, Александр встретил деда, ведущего на верёвке козу.
— Здравствуйте, — поприветствовал его Саша.
— Добрый день, милок.
— Деда, не слыхали ли вы, что здесь произошло?
— А ты кто, что интересуешься?
— Прохожий.
Дед хитро прищурился.
— Тоже из этих? — дед показал рукой на лес.
— Из этих, — не стал скрывать Саша.
— А где же твоё ружьё?
— Дед, ты если знаешь что, расскажи, — обозлился Саша.
— Так я ведь почти не видел ничего. С неделю назад, может — поболее чуть, в деревню приехали два грузовика, солдат полно. Жители сперва подумали — облава. А немцы в лес пошли. Потом слышим — стрельба! Да долго, едва ли не на полдня. Стихло всё, потом немцы грузовики к лесу подогнали, покидали убитых партизан в один грузовик, своих убитых — в другой. Грузовики уехали, а немцы давай лес прочёсывать цепью.
— И сколько немцев было?
— Много, кто их считал? Может, полсотни, может — поболе.
— И что, сразу с машин — и в лес?
— Ага. Офицер у них за главного был. А ещё паренёк с ним рядом, из наших.
— Почему так решил, деда?
— Так немцы все в форме, а этот в цивильном.
— Ты его видел? Как он выглядит?
— Издалека, да и глаза уже подслеповаты. Молодой, невысокий, в телогрейке.
«На Янека похож, — подумалось Саше, — ну прямо всё в цвет! И на мельницу немцев навёл, и на базу. Будь ты проклят, предатель!»
— Из наших уцелел кто?
Дед только руками развёл.
— Ты, вьюнош, в село не ходи, там полицаи. Как кто незнакомый — сразу в район, в управу ихнюю тащат.
— Спасибо.
— Не за что, иди с Богом!
Саша скрылся в лесу. Под впечатлением от услышанного плохо помнил, как добрался до схрона. Картину он увидел ужасающую.
В схрон явно гранаты кидали — стены посечены осколками, лаз полуобвалился. Печь под навесом разрушена — тоже, небось, гранату в топку сунули. База перестала существовать, но даже если бы она и сохранилась, оставаться здесь нельзя — ведь немцы знают её местонахождение, и наверняка полицаи периодически будут сюда наведываться.
Он надеялся на базу, на партизан, но оказалось — зря. Прямо чёрная полоса в его жизни пошла. Что делать теперь? Пробиваться в Полоцк, выходить на подполье? Удастся ли? И ещё: после потери группы на мельнице и разгрома партизанского отряда у подполья возникнут свои вопросы. Почему все погибли, а он остался в живых? Где пропадал всё это время? И даже если он докажет свою невиновность, сомнения останутся, и ему могут не доверять.
Саша вздохнул. Было жалко молодых парней, полёгших здесь, на своей земле. Разве полутора десяткам слабо обученных и плохо вооружённых партизан возможно было устоять перед опытными вояками, в три раза превосходящими их числом? Таким образом, Полоцк отпадал, а больше податься было некуда. Хоть шалаш строй в лесу или землянку рой. В деревне — даже другой, не этой, что рядом с отрядом — не спрячешься, полицаи заметят. К своим пробиваться? Далеко, до фронта километров четыреста, а может, и поболее. А впереди зима, холода, снег. На снегу все следы видны, много не повоюешь — немцы по следу в лес сразу нагрянут. И костёр для обогрева или приготовления пищи только ночью развести можно, днём дым издалека виден. Партизанскую войну в тёплое время вести хорошо, а зимой попробуй в снегу несколько часов в засаде пролежать — все причиндалы отморозишь.
В голову пришла мысль об Олесе, живущей под Пинском. Почему, он и сам объяснить не мог. Вспомнилось вдруг, и всё. Зимние месяцы у неё переждать можно, а с весны — тем более летом — он в лесу не пропадёт. Интересно, как там Мыкола и брат его? Живы ли?
И Саша пошёл на юг. Компаса и карты у него не было, но направление он знал. Ножны с ножом на пояс повесил — проверил, как лезвие из ножен выходит. Слабоват нож против пистолета, а против автомата шансов вообще нет, но другого оружия у него и не было.
Он обошёл Лепель восточнее, ночевал в заброшенной избушке — вроде лесного кордона. Есть хотелось просто ужасно. «Надо идти в деревню, разжиться едой, — решил Саша, — а то просто сил дойти не хватит». Уже третий день во рту не было ни крошки.
К полудню он вышел на опушку леса. За небольшой речушкой виднелось село. Саша решил понаблюдать, а потом пойти к избам.
