Глава 6
Михаил лежал на нарах в землянке. Уже второй день из-за обильного снегопада в полку были отменены боевые вылеты.
Рано в этом году зима пришла. Всего-то двадцатое ноября, а уж морозы почти зимние, декабрьские, да снег метет.
Музыку бы сейчас послушать, да какая музыка? Сводки Совинформбюро, которые передавали по радиорупору в здании столовой, день ото дня становились все трагичнее. Не далее как в полдень на Ростовском, Калининском, Волоколамском и Тульском направлениях продолжались ожесточенные бои с противником…
А больше по «тарелке» и послушать особенно нечего. Еще в начале войны население по Указу правительства под угрозой тюремного заключения сдало в милицию все радиоприемники. Нечего, мол, народу разлагаться, слушая чужие радиоголоса! У Михаила мелькнула шальная мысль: война войной, а послушать бы сейчас Битлов или Юрия Шевчука… даже от Леди Гаги он бы не отказался.
А по репродуктору выбор передач был небольшой: или звучали новости, или разливалась соловьем неповторимая Лидия Русланова. Да еще шла едва прикрытая политическая пропаганда. Да толку: допропагандировались большевики — немцы к Москве подошли.
Меж тем с тридцать седьмого по сорок первый год лучшая и наиболее опытная часть офицерского корпуса была репрессирована. Они гнили в сырой земле или сидели по многочисленным лагерям, в которых находились миллионы «политических» и урок.
Уголовники же не сидели — отсиживались по лагерям, избегая призыва в армию, куда рвались бывшие офицеры. Да только кто им оружие доверит? Враги народа! Не то что урки. Они ведь из своих, из пролетариев. Оступились просто, зато близки по духу.
Об этом Михаил знал, поскольку в девяностых уже были рассекречены многие архивные дела НКВД. Да и морально Михаил, как человек из будущего, чувствовал себя лучше других, наверняка зная, что ни Тулу, ни Москву врагу не сдадут и впереди еще будет победный май сорок пятого года. Сказать только обо всем этом никому, естественно, не мог.
Меж тем их полк продолжал нести потери. Почти после каждого боевого вылета — один-два сбитых пилота. Иногда летчики возвращались, если везло и удавалось выпрыгнуть с парашютом над своей территорией. Кому не везло, кто приземлялся на оккупированной территории — попадали в плен или пробирались к партизанам.
Это — в первые месяцы войны, когда немцы наступали по шоссе массированными танковыми клиньями. Не было сплошной линии передовой, и можно было хоть и с трудом, но выбраться к своим. Теперь же, встречая ожесточенное и нарастающее с каждым днем сопротивление Красной армии, немцы зарылись в землю, отрыли окопы и траншеи.
Утром установилась ясная, безветренная погода. Еще под утро, ожидая улучшения погоды, солдаты из батальона аэродромного обслуживания принялись расчищать от снега полосу. Часам к десяти утра, едва они успели закончить работу, почти тут же на полосу приземлились два истребителя МиГГ-3. Один из них, едва дотянув до полосы, выключил двигатель. Второй сел нормально, свернул на рулежную дорожку.
Пилот отбросил фонарь кабины, расстегнул ремни, лямки парашюта и выбрался на крыло.
— Эй, парень, вы что, заблудились? — спросил кто-то из пилотов.
— «Худые» подловили. Мы соседи ваши, из сто двадцать четвертого авиаполка.
Летчик спрыгнул на землю и быстрым шагом пошел к самолету, севшему первым. Опережая его, к истребителю проехала санитарная полуторка. Но помощь не понадобилась — пилот выбрался из кабины сам.
Михаил с группой пилотов своего полка подошел поближе. Оказалось, что летчик не выключал двигатель при посадке — он у него просто заглох.
Рано утром они барражировали южнее Тулы, увидели группу бомбардировщиков «Дорнье-215» с прикрытием истребителей «мессершмитт» и втянулись в бой. Одна пара атаковала До-215, а они связали боем «худых».
— Погоди, — остановил Михаил рассказчика, — худые — это кто?
— Да «мессеры» же! Их так московское ПВО называет. Хм, и в самом деле: фюзеляж у «мессера» тонкий — вроде худой. Так в полку это прозвище за «мессершмиттами» и закрепилось. В дальнейшем на всех фронтах от всех пилотов — истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков — прозвище это Михаил слышал чаще, чем «мессер».
У МиГГ-3 оказались проблемы с бензобаком. Механики оттащили истребитель на пустующую стоянку, подремонтировали его, и к вечеру летчики перелетели на свой аэродром. На прощание один из них с завистью посмотрел на Яки:
— Повезло вам, парни. Як «худому» не уступает — не то что МиГГ.
Летчик махнул рукой и полез в свой самолет. Слышал уже Михаил отзывы о МиГГах — тяжелый самолет, не доведен проектировщиками до конца. Сыроват, как говорят пилоты. Но такова жизнь — идеальных истребителей не бывает.
Пятница 21 ноября выдалась тяжелой. Сначала на задание вылетели две пары из первой эскадрильи. Через час — еще две, из второй, в том числе и Остапенко с Михаилом.
В воздухе над передовой висела масса самолетов — штурмовики, бомбардировщики, истребители — как наши, так и немецкие. Кипел жестокий бой. Самолеты обменивались пулеметным и пушечным огнем. Бомбардировщики стреляли по истребителям, истребители — по бомбардировщикам и истребителям. Сразу и не разобрать было, кто с кем дерется.
В свалку бросились с ходу. Да и как было упустить возможность дать очередь по хвосту «мессера», внезапно появившегося перед парой?
«Худой» задымил и пошел вниз. А в трехстах метрах впереди — «Хейнкели-111» тройкой идут. Пара Остапенко — к ним. Узрев опасность, с каждого бомбовоза к ним потянулись огненные трассы.
Чтобы выключить из боя наглых стрелков, истребители набрали высоту, сделали переворот через крыло и начали стрелять по бомбардировщикам из задней полусферы. Огонь вел в основном Илья.
Вот задымил, а потом и полыхнул правый двигатель «хейнкеля». Бомбардировщик бесприцельно сбросил бомбовый груз и стал разворачиваться. Тут его Илья и подловил — всадил в фюзеляж пушечную очередь. «Хейнкель» начал падать.
Но тут или Михаил утратил осторожность, засмотревшись на падающий бомбардировщик, или «мессеры» неожиданно из облака вывалились — теперь уже не выяснишь, только по плоскостям прошлась очередь. Самолет вздрагивал как от ударов.
Взгляд назад — «худой» на хвосте, рядом совсем — около сотни метров. А чуть дальше видится еще один, ведомый.
Самолет рулей слушался, но дымил, и Михаил левой рукой дал полный газ, а правой рванул на себя ручку управления. Як резко задрал нос, выходя на восходящую петлю и одновременно с этим уходя из-под огня. От перегрузки потемнело в глазах. А перед стеклом — рядом совсем — уже вырастал хвост «мессера». Михаил и рубанул по нему своим винтом.
В ту же секунду раздался сильный треск, в разные стороны полетели клочья обшивки «мессера». Но и Як затрясло, причем сильно.
Михаил довернул самолет в сторону аэродрома и сбросил газ до минимума. Двигатель стало трясти меньше, но тяга, а с нею и скорость упали. Дотянет ли он до аэродрома? Не хотел Михаил на таран идти, это почти всегда — гибель и самих пилотов, и самолетов. Но, видно, разница в скорости была не очень большой, и потому получилось аккуратно.
Михаил полностью открыл фонарь. Мало ли: остановится двигатель, с парашютом прыгать придется — так чтобы времени зря не терять. К тому же у Яков фонарь иногда клинило.
Вдруг сзади — характерный «др-др-др»… По фюзеляжу застучали пули. Добить решили, гады!
Михаил обернулся, выглянул через бронеспинку. «Худой» сзади, а за ним — Як Остапенко.
Вновь треск очереди. «Мессер» задымил, пошел вниз, и сразу — взрыв. Но и двигатель Яка Михаила остановился.
Остапенко пристроился рядом — крыло к крылу. Однако истребитель Михаила перестал слушаться рулей и начал резко терять высоту.
Сначала пилот решил присматривать внизу место для аварийной посадки, однако же обзору «вперед и вниз» мешал капот мотора. Развернуться же и сесть на приглянувшееся место было невозможно — тяги нет. Перед брошенным штурвалом торчали искореженные, неподвижные лопасти винта.
Высота уже две тысячи. Еще немного, и надо делать выбор — садиться на брюхо или прыгать с парашютом. Покидать кабину и спасать свою жизнь под ненадежным «зонтиком» фронтовые пилоты не любили. Не очень-то верили они в надежность парашюта, да и немцы уж слишком часто расстреливали пилотов в воздухе при снижении.
В голове Михаила лихорадочно билась одна мысль: «Что делать?»
В кабине запахло гарью. Снизу, из-под пола, потянуло дымом. Все, конец мучениям выбора. Надо немедленно покидать обреченный истребитель. Тем более что и Остапенко машет рукой — покидай, мол, самолет!
Михаил обернулся. За Яком уже тянулся дымный след. Михаил отстегнул поясной ремень, поправил на лице летные очки, вздохнул, встал на сиденье и перевалился за борт. Его подхватило встречным потоком воздуха, лицо обожгло морозом. Глядя на приближающуюся землю, Михаил нащупал на груди вытяжное кольцо парашюта. Лучше открыть купол попозже. Высота вроде метров восемьсот. Пора!
Михаил дернул кольцо. Сзади зашуршал шелк, пилот ощутил легкий толчок — это выскочил небольшой вытяжной парашютик. Затем раздался резкий хлопок расправившегося купола и тормозящий падение удар, и Михаил закачался под стропами.
В самолете, который падал камнем вниз, беспорядочно вращаясь, он не сразу узнал свой Як. Спустя несколько секунд раздался взрыв.
Вокруг него на приличном удалении выписал круг Як Ильи. Он покачал крыльями и улетел. Теперь бы приземлиться благополучно, а Илья на аэродроме расскажет, что произошло с Михаилом, и покажет на карте примерное место посадки. В таких случаях высылают полуторку и пару бойцов из БАО для эвакуации летчика.
Приземление оказалось жестким, но Михаил уже имел опыт прыжков. Он сгруппировался, чуть согнул ноги, амортизируя удар. Его завалило набок, купол наполнился воздухом, и пилота поволокло по снежному нарту.
Михаил подтянул нижние стропы. Купол опал, и волочение прекратилось. Пилот встал, обтер от снега лицо, вдохнул морозный, пропахший гарью воздух и вдруг улыбнулся. А все-таки жить — чертовски хорошо! Это начинаешь понимать после смертельно опасных передряг.
В высоте, вдали, еще продолжался воздушный бой: доносились едва слышные пушечные очереди, кувыркались, поблескивая фонарями кабин, самолеты. Из карусели смертельно сцепившихся врагов периодически вываливался и летел к земле очередной горящий или дымящийся самолет. Некоторые беспорядочно падали, другие летчики, как и Михаил, пытались тянуть к своим аэродромам или хотя бы поближе к своей земле. Ведь бой шел почти над передовой, и никому из сбитых пилотов, естественно, не хотелось очутиться на земле, занятой противником.
Михаил стоят так около четверти часа. Пилот впервые видел с земли продолжение боя, участником которого только что был. Потом он собрал парашют и затолкал его в парашютный ранец. Чего добро казенное бросать? Прямиком по снегу Михаил направился в ту сторону, куда улетел Як Остапенко.
Вот и санный след. Здесь стоять и ждать помощи или дальше идти?
Пока Михаил топтался, показалась лошадка с санями. Приблизилась неспешно, и сидевший в санях дед в заячьем треухе и овчинном тулупе дернул вожжами:
— Тпр-ру! — Затем он подслеповато всмотрелся в Михаила: — Ты как здесь оказался, милок?
— С неба, дедушка, свалился — сбили меня. Вот, с парашютом выпрыгнул.
— И помогло?
— Как видишь — живой пока.
— Тогда нечего здесь мерзнуть. Ага. В деревню поехали.
— Так за мной приехать должны — искать меня будут.
— До деревни, коли твои спасители на машине, они еще доберутся, а сюда — ни в жисть.
— Тогда едем.
Михаил бросил в сани ранец с парашютом и запрыгнул сам.
— Но, милая! — Дедок причмокнул губами, и послушная кобылка неспешно потянула сани.
— Как звать-то тебя, сталинский сокол?
— Сергеем.
— Ишь ты, как внука моего. Тоже где-то воюет. Отец-то его, сын мой, с финской без ноги вернулся, сейчас в колхозе председательствует. Мужиков-то не осталось — одни бабы с дитенками да старики вот вроде меня.
Похоже, дед хотел выговориться: ответов он и не ждал.
— Ранняя и холодная зима ноне. Ох и не любят немцы такую погоду! Прямо страсть! Я еще в Первую мировую с ними воевал, знаю ихнего брата.
Дед немного помолчал.
— Как думаешь — тебе ведь сверху виднее — удержим Москву, не сдадим супостату?
— Удержим, — уверенно ответил Михаил. — Подожди, дедушка, еще немного — месяц, два — и сам услышишь по радио радостные новости: сибирские свежие дивизии подойдут, вот тогда непременно побьем немца.
— Хорошо бы, — неуверенно вздохнул дед.
Через полчаса они въехали в деревню. Дед остановил лошадь у избы.
— Ну, Сергей, проходи! Настена, принимай гостя!
Дед распахнул дверь в избу. Михаил шагнул и тут же ударился головой о низкую притолоку.
— Ой! Летчик! Посмотрите, настоящий летчик!
Вокруг Михаила, потирающего ушибленную макушку, собрался весь люд: две женщины в возрасте, Настя, девушка лет двадцати, и семеро детишек — от совсем маленьких до подростков.
— Да вы проходите, садитесь. Михаил уселся на лавку.
В избе было чисто и тепло. Потрескивали в печке дрова.
— Сейчас деда придет, ужинать будем.
Через четверть часа заявился дед, успевший распрячь лошадь и завести ее в сарай.
За окном начало смеркаться. Понятное дело: дни короткие, темнеет рано.
На стол поставили чугунок с вареной картошкой, квашеную капусту, на полотенце положили небольшую краюху черного хлеба.
Облепившие стол дети с жадностью стали есть.
Михаилу стало стыдно. Уселся за стол, как будто бы три дня не ел! Видно же: нужда в семье, и картошке рады! В авиаполку кормили неплохо — по крайней мере, летный состав.
— Спасибо, я вообще-то сыт. — Он взял и съел одну картофелину, поскольку уж больно вкусно пахло.
Когда домочадцы съели все подчистую — даже крошки хлеба со столешницы собрали, — дед водрузил на стол бутыль мутного самогона.
— Давай, сокол, за победу! Вот, вишь, Бог послал тебя. А то одни бабы да ребятенки в избе — и выпить не с кем, — вдруг неожиданно пожаловался дед.
— За победу можно.
Дед разлил по стаканам самогон, а из закуски — ничего.
Они чокнулись, выпили. Горло обожгло. У Михаила перехватило дыхание. Ох и крепок самогон, градусов семьдесят, как не более. Михаил и водку-то стаканами не пил, а если употреблял рюмочку-другую, то под хорошую закуску. А тут стакан, а вместо закуски — только рукав занюхать и остается.
Он все же пересилил себя, перевел дух, но предательские слезы выступили. По телу стало разливаться тепло, но в горле продолжал стойко ощущаться вкус сивухи.
— Давай еще по одной, чтобы Гитлер быстрее сдох, да за здоровье товарища Сталина! — предложил дед.
— Можно, только по полному стакану не наливай, — согласился Михаил.
— Тю-у! — изумился дед. — Ты что, не мужик?
— Мужик. Только мне летать завтра, а самогон у тебя хороший — убойный прямо.
— Ага! Понравился самогон-то? У меня в деревне он — самый лучший, первач! Подожжешь — синим пламенем горит. Хочешь, покажу?
— Остановись, дедко! Я только что из горящего истребителя, на огонь смотреть не могу!
— Ох, прости дурака старого! Ну, за товарища Сталина!
Дед встал по стойке «смирно». Пришлось встать и Михаилу. В полководческий гений генералиссимуса он не верил, однако и почета вождю не выказать нельзя. Дедушка с виду-то прост, а ну как в НКВД доложит, что сталинский сокол тост за товарища Сталина не поддержал? Воюющая с тайными и явными врагами страна была запугана террором, оболванена пропагандой. Люди боялись делиться сокровенным даже с друзьями. Доносчиком мог оказаться любой — друг, коллега, нельзя было исключить даже жену.
Но, несмотря ни на что, по большому счету люди сейчас воевали не за гений Сталина — за Родину свою и жизнь клали на алтарь победы за детей, за семью, за малую родину.
Они посидели с часок. Дед все расспрашивал о положении на фронтах, потому как радиорупор был в правлении колхоза «Красный луч», в соседней деревне.
За окном зашумел мотор. В дверь постучали:
— Эй, есть кто живой?
— Наши все дома. Чего надо?
— Летчика не видали?
— А как же! Здесь он, сталинский сокол.
В избу вошел боец из БАО:
— Здравия желаю, товарищ пилот! Мы за вами. Товарищ лейтенант Остапенко доложил, что где-то в этом районе вас искать надо.
Боец покосился на початую четверть самогона на столе. Дед перехватил его взгляд, щедро плеснул в стакан, протянул:
— Хлебни, служивый. Сам лямку тянул, знаю, что это такое.
Боец опасливо покосился на Михаила — тот деликатно отвернулся. Боец понял его правильно, несколькими глотками осушил стакан, крякнул, занюхал рукавом.
— Спасибо, отец! Хорош самогон, до самого нутра пробирает.
Михаил пожал деду руку и поблагодарил за приют.
— Бейте, сынки, супостата! Ничего не пожалеем, лишь бы фашиста одолеть.
Полуторка, подслеповато подсвечивая одной фарой, тряслась на колдобинах, пробуксовывала, подвывала слабым мотором, но ползла.
Михаил прибыл в полк после полуночи. У штаба его встречали Илья и Тимофей. Они обнялись.
— Спасибо, Сергей. Я ведь видел все — как ты «мессера» с хвоста моего снял, как на таран пошел. Я комэску докладную написал. Он обещал о представлении перед комполка ходатайствовать.
— Главное — жив! — вмешался Тимофей. — Не за цацки воюет. Э, да от вас обоих попахивает.
— Дед меня в деревне самогоном угостил, — смешался Михаил.
— Да и я принял на грудь. Сегодня пятерых наших сбили, а вернулся ты один, — сказал Илья. — А в полку самолетов осталось раз-два — и обчелся. В первой эскадрилье — два, во второй — в нашей — два, и в третьей — один, комэска. Ладно, чего стоим на морозе? Есть хочешь?
— Не откажусь.
— Пошли. Я попросил в столовой, чтобы на тебя оставили.
Илья взял Михаила под локоть и увлек в столовую. Там он сел напротив и смотрел, как Михаил с аппетитом ест.
— Ты рубай, я уже наелся. Чую я, скоро нас на переформирование отправят. Самолетов почти не осталось, летчиков — тоже.
Действительность оказалась хуже. Оставшиеся самолеты и летчиков передали в другой полк, а безлошадных летчиков и техсостав — отправили в ЗАЛ, в Москву. Так Михаил расстался с Остапенко.
Долго добирались до Москвы. Самолетом минут сорок всего лететь, а на машинах ехали чуть ли не двое суток.
Войска Гудериана не дошли до Тулы — столицы оружейников — всего четыре километра. Встретив ожесточенное сопротивление и понеся тяжелые потери, немцы перегруппировались и изменили направление удара на Каширу. Колонне авиаполка чудом удалось проскочить по шоссе.
Москва встретила их неприветливо. Летчиков сразу же отправили в Горьковскую область, на станцию Ситка, во 2-й ЗАП. Дороги в том направлении посвободнее оказались, но и туда добирались больше суток. А мороз крепенький, кузова грузовиков открытые — ветерком продувало до самых костей. Летчикам в меховых комбинезонах — еще ничего, а техсоставу в куцых шинелишках да телогрейках совсем плохо приходилось. Но все плохое, как, впрочем, и хорошее, когда-нибудь заканчивается.
По прибытии старший сопровождающий построил остатки полка.
Не утерпел Михаил — вытянув шею вперед, он оглядел строй. Жалкое зрелище представлял полк. Летчиков всего восемь, механиков, оружейников, техников, прибористов — десятка четыре. Фактически — эскадрилья, а не полк.
Перед строем вышел комиссар полка, незнакомый майор. Он шагнул вперед, приложил руку к шапке, приветствуя личный состав:
— Я — майор Семенов, командир второго запасного авиаполка. Отныне вы все — переменный состав, обучение — два месяца. После переподготовки, по мере укомплектования экипажей летным и техническим составом, а также самолетами, формируется полк. А дальше — по приказу штаба ВВС. Вопросы?
— На какие самолеты переучиваться будем? — На ЛаГГ-3.
По шеренгам пронесся вздох разочарования. ЛаГГ-3 был еще довоенным высотным истребителем, а война показала, что воздушные бои шли на высоте две-три тысячи метров, иногда — четыре. На этих высотах ЛаГГ-3 значительно уступал более маневренному Ме-109, потому использовался в основном в частях ПВО, и больше как ночной перехватчик. Прямо сказать, неважный был самолет. В первую очередь — из-за слабого, ненадежного мотора и большого веса.
Майор Семенов открыл папку с бумагами, провел поименную перекличку.
— Все на месте, — удовлетворенно кивнул он. — Так, летчики, — вон в то общежитие, техсостав — вон в то желтое здание. Разойдись!
Пилоты побрели к общежитию. Все были разочарованы. Еще бы! Пересесть с Як-1 на ЛаГГ-3 — это шаг назад. Война. Хочешь не хочешь, но приказам начальства надо подчиняться. Видимо, Яков не хватало, большая часть заводов эвакуировалась с прежних мест и не возобновила пока работы.
Они шли мимо стоянок, на которых застыли новенькие ЛаГГи. С виду самолет был хорош: остроносый, с зализанным фюзеляжем.
— Кабы на него с «ишака» пересесть — было бы здорово, а с Яка — уже не в радость.
Это Лешка Самохвалов высказал общее мнение.
В этот день пилотов никто не беспокоил. Все отогрелись, выспались, поели в столовой горяченького, чего не видели уже трое суток — с того дня, как покинули расположение своего полка под Узловой.
— Парни, представляете — два месяца без боев! Отдых! Можно сказать, санаторий! — с нескрываемым восторгом высказался молоденький веснушчатый паренек. Многие ребята поддакнули ему.
Как же они ошибались! Уже со следующего дня сформировали учебную эскадрилью, собрав пилотов из других полков, и с утра до вечера — изучение материальной части. Поскольку плакатов и инструкций не было, все объясняли на пальцах, чертили мелом на доске, показы вали на списанных агрегатах. К вечеру от усталости кур-сайты валились с ног.
— Кто-то говорил «отдых, санаторий», — уязвил говорившего Михаил.
Пилоты дружно засмеялись.
Меж тем на учебный аэродром летчики-перегонщики доставляли с авиазавода новенькие самолеты. По мере окончания учебы формировались истребительные полки и своим ходом перелетали на фронт. В декабре сорок первого года таким образом покинули второй ЗАП восемь истребительных авиаполков. В январе следующего года — немного поменьше. Морозы в январе были под тридцать градусов, а временами доходило и до сорока. Моторы подолгу не запускались, и механики мучились с ними по полдня.
И все-таки полетать удавалось. ЛаГГ был тяжеловат после Яка, высокий гаргрот за кабиной пилота ограничивал задний обзор. А для истребителя иметь хороший круговой обзор — жизненно необходимо. Не увидишь вовремя «мессера» — пиши пропало, и хорошо еще, если повезет: выпрыгнешь с парашютом.
После Яка осваивать ЛаГГ было просто. Управление похоже, только на малых и средних высотах — вялое, время выполнения виража — большое, скороподъемность неважная. Тем не менее положенное количество часов налетали — и с инструктором, и самостоятельно. Только ведь учебные полеты — это еще не реальный воздушный бой.
Чем ближе подходил выпуск, тем больше волновался Михаил. Он старался скрывать собственное волнение, но у других пилотов наблюдал такое же состояние.
На Яке Михаил чувствовал себя в бою с «мессерами» уверенно, на равных. Исход боя — победа или поражение — зависели в основном от опыта летчика, его умения управлять истребителем, используя до конца потенциал боевой машины. Конечно, если при этом он не пренебрегал еще и правильной тактикой воздушного боя, умением быстро определить слабые стороны врага.
Если Ме-109 превосходит Як в пикировании, зачем за ним гнаться? Як силен на виражах, стало быть, и бой надо стараться вести на горизонталях. И в скороподъемности Як превосходил «худого». Потому и побаивался Михаил — да и другие пилоты тоже — поражения в бою из-за технического несовершенства ЛаГГа. Но вот поди попробуй сказать об этом во всеуслышание. Сразу поставят клеймо: не верит в силу нашего оружия, пораженец. Были такие случаи, были… И пилоты потом исчезали неизвестно куда. Позже-то это раскрылось.
Меж тем были и штрафные эскадрильи. Правда, появились они уже в 1942 году. А пока недовольных или имевших проступки пилотов направляли в пехоту, восьмой штрафбат, где за три месяца они должны были кровью искупить свою вину.
О восьмом штрафбате Михаилу по секрету, в порыве откровенности, рассказал пилот Вихляев, проведший там месяц. И проступок-то был пустяковый — дал в морду пьяному комэску. Но в армии бить командира не положено, даже если он и неправ. Называется это «неподчинение командиру в условиях военных действий». Рассказал пилот Вихляев и о случаях совсем уж возмутительных, услышанных в штрафбате: о пьяной перестрелке пилотов, о мести комэска пилоту за неподеленную любовницу из обслуживающего персонала. А одного командира звена посадили за то, что вернулся на аэродром с полным боекомплектом. «Ты что же — врага не нашел?» — грозно спрашивали его энкавэдэшники.
Зато политрук, пользуясь тем, что эскадрильей не велось боевых действий, чуть ли не ежедневно собирал личный состав на политинформации, собрания и вещал о высоком боевом духе, о полководческом гении Сталина, под чутким руководством которого страна уверенно идет к победе, о превосходстве нашего оружия. Вот только что-то в последнее время он замолчал о братском интернационализме. Видно, не хотели немцы брататься, втыкать штыки в землю. Наверное, не понимали текущего момента, а может, не было у них таких хороших политруков. И руководителей вроде Ворошилова и Буденного, не имевших не то что военного, но и мало-мальски гражданского образования, тоже не было. Поражения войск, потеря боевой техники на аэродромах, складах, базах хранения были в первую очередь вызваны неспособностью руководства к управлению. Воины же Красной армии, сдерживая врага, проявляли в боях храбрость, стойкость и самопожертвование.
И это уж потом, через много лет после окончания войны, станет известно, что Советский Союз сам выучил вермахт и «люфтваффе»: в Казанской танковой школе — танкистов Гудериана, в Липецкой авиашколе — асов Геринга.
Немцы подсмотрели у нас десантные авиабригады и тут же создали их у себя, успешно применяя на Западном театре военных действий. Пробовали они это и у нас, сбросив десант в самом центре Москвы, однако неудачно. Единственная организация, которая действовала действительно эффективно, — это полк «Бранденбург-800», десантников которого немцы сбрасывали в наш тыл. Диверсанты были одеты в форму бойцов Красной армии, имели наше оружие; все они отлично владели русским языком. Вреда десантники «Бранденбурга-800» нанесли много: они сеяли панику среди местного населения, убивали командиров, рвали связь.
Перед выпуском сформировали полк. Был он трех-эскадрильного состава — уменьшенный по сравнению с довоенными кадровыми полками, обычно имевшими пять эскадрилий.
К радости Михаила, в его эскадрилью попали все пилоты-сослуживцы по третьему полку, летавшие еще на Яках.
Пару дней звенья и эскадрильи слетывались. Взаимопонимание и слетанность пары в бою решали многое. От звена в три самолета, которые существовали в немецких авиаполках, с 1942 года отказались вовсе. Трехсамолет-ное звено в бою было неповоротливо и несло неоправданные потери.
Сформированный полк принадлежал ПВО и имел конкретную задачу — защиту Москвы от бомбардировок врага. К ПВО относились не только истребители, но и зенитчики, прожектористы, ВНОСы, аэростатчики.
С задачами противовоздушная оборона справлялась неплохо. Немцам удалось лишь единожды осуществить массированный налет на столицу. А в дальнейшем к городу прорывались лишь отдельные бомбардировщики. Остальные были рассеяны и сбиты на подступах к Москве.
После выноса знамени и недолгих речей полк перелетел к месту базирования — в Кубинку. Морозы уже ослабели — все-таки начало февраля, но снегу наметало много.
Когда летели к новому месту, Михаил с любопытством смотрел на раскинувшийся справа громадный город. С высоты, да еще издалека, он казался серым и безжизненным. Ни дымов из труб эвакуированных заводов, ни огоньков — везде светомаскировка.
Садились поэскадрильно. На пробеге один из самолетов понесло в сторону, он съехал со взлетно-посадочной полосы, уткнулся в снег и встал на капот, погнув лопасти винта. Еще воевать не начали, а уже авария. Если механики сумеют быстро заменить винт и исправить другие повреждения — считай, пилоту повезло. А если нет — припишут вредительство и порчу военного имущества. Тогда трибунал, часто жестокий и скорый на расправу.
Остальные истребители полка сели удачно.
Два дня, в течение которых пилоты изучали карты местности, не прошли даром. Над Москвой летать запрещалось, единственно — для преследования противника, ежели тот прорвется.
А потом начались боевые вылеты, довольно интенсивные. В день приходилось совершать по три-четыре, а временами — даже пять вылетов. Только сели, как начинается подготовка к следующему вылету. Механики заправляют истребители бензином, доливают масло, оружейники укладывают полные звенья патронов к пулеметам и снарядов к пушкам. За это время летчики успевают только перекусить, а курящие выкурить по папиросе, — и снова в бой.
Немцы тогда подо Ржевом пытались окружить 29-ю армию, взять ее в клещи. Отчаянно сопротивляясь натиску немцев, наше командование выпускало в воздух — на штурмовку — все, что было способно летать. Полк Михаила летал прикрывать штурмовики и бомбардировщики. Не обошлось и без новаций на ходу — впрочем, чаще неудачных, ведущих к трагедиям. И связано это было именно с недоработками в конструкции самолета. Под крылья ЛаГГов поставили направляющие для реактивных снарядов, подвесили под каждое крыло по три штуки РС и направили истребители на штурмовку. Здесь полк понес потери, причем не от зенитного огня, не от истребителей противника, а из-за несовершенства самолета. Не довели конструкторы истребитель до ума — просто не успели в предвоенный год. А получилось так.
Подошли эскадрильей к поселку Монгалово, в ста пятнадцати километрах западнее Ржева. Ведущий качнул крыльями — сигнал «делай как я» — и вошел в пике. С отметки шестьсот метров он дал залп всеми реактивными снарядами — и ручку на себя, чтобы вывести самолет из пике в горизонтальный полет, а потом и в набор высоты. За ним в пике уже шел его ведомый. Только была у ЛаГГов неприятная особенность: если резко взять на себя ручку управления, самолет срывался в штопор. При достаточной высоте его можно было вывести из штопора, но в том-то все и дело, что высоты уже не было.
При выходе из пике истребитель метров на сто «просаживается». Штопорнул ведущий, а времени и высоты не хватило. Так и ударился о землю на глазах у всех. И ведомый, который шел за ведущим и снаряды уже выпустил, видел происшедшее, но поступил также и тоже разбился.
Михаил все видел и матерился в бессилии, что ничего сделать не может. Его новый ведущий, старшина Лаптев Иван, вошел в пологое — градусов двадцать — пике, тут же выпустил снаряды и плавненько из пике вышел. Михаил, а за ним и все остальные пилоты осторожно повторили маневр.
На аэродроме сели в подавленном состоянии. Мало того что потеряли лучших летчиков — всем пилотам стало ясно: если самолет имеет такой конструктивный дефект, на нем нельзя штурмовать, а по большому счету-и вести воздушный бой. С врагом в бою ведь не договоришься — погоди, я плавненько на вертикал выйду.
После посадки угрюмые пилоты поделились впечатлениями:
— А ну их, эти эрэсы! Я их с горизонтали пускать буду, — заявил один пилот.
— И куда они попадут? В белый свет? Нет, так не пойдет. С небольшого угла, да на большой дистанции надо, — возразил другой.
— На этом утюге — только штурмовать. Мотор слабый, а весит на тонну больше Яка.
Все вздохнули. И в самом деле — Як весил 2670 килограммов в полетном виде, то есть с полными баками бензина, масла, воды, с полным боекомплектом. А ЛаГГ-3, почти полностью изготовленный из дельта-древесины, — 3280 килограммов, причем при большем весе он имел более слабый двигатель. Разница существенная.
А у «мессера» — вес меньше, зато двигатель значительно мощнее.
Когда пилоты шли в столовую, один из них приотстал от основной группы и пристроился справа от Михаила.
— Мне еще в запасном авиаполку инструктор говорил о ЛаГГе, что есть у него такая неприятная особенность — в штопор срываться, если резко взять ручку на себя.
Глаза Михаила недобро заблестели:
— Это не особенность, а крупный недостаток. А почему всем нам не сказали?
— Откуда мне знать? Сам знаешь — война. Припишут «неверие в силу советского оружия».
— М-да, верно, — нехотя согласился Михаил.
Случались накладки и похлеще. В шестнадцать часов они вылетали на прикрытие наших бомбардировщиков. По крайней мере, приказ звучал именно так.
Бомбардировщики Пе-2 встретили у передовой и сопроводили до цели. Бомбили немцев у Ржева, а на смену бомберам — наши транспортники летят, бывшие ПС, ныне Ли-2, в девичестве же — «Дуглас С-47».
У истребителей вначале была растерянность. Не предупреждали ведь, да к тому же транспортники среди бела дня — это уже верх неосторожности. А деваться некуда.
Они набрали высоту, поглядывая по сторонам: не подкрадываются ли «худые» за легкой добычей?
Из самолетов Ли-2 посыпались десантники. Воздушное пространство под ними покрылось куполами парашютов. Что они делают? Ведь в боевых условиях высота десантирования обычно не превышает шестисот метров, иначе бойцов раскидает по большой площади далеко друг от друга. Попробуй их потом собери в боевой кулак!
Тем не менее десант был выброшен над почти окруженной группировкой советских войск. И главное — повезло нашим в этот раз, не потеряли ни одного самолета.
Только транспортники развернулись назад, как появились «мессеры». Однако и наши истребители их издалека увидели. Подпустив противника поближе, они ринулись в бой. Нельзя «худых» к транспортникам подпускать: уж слишком легкая добыча!
Ли-2 — самолет большой, скорость маленькая, защиты — никакой. Что с него взять, если это гражданский самолет!
Драка завязалась смертельная. Немцы хотели во что бы то ни стало прорваться, наши — не пропустить.
Бой сначала на виражах шел, с переменным успехом. Вот наш ЛаГГ пошел вниз, дымя мотором, на плоскостях — рваные дыры. Почти сразу за ним — Ме-109 с разрушенным хвостовым оперением. Потом ведущего Лаптева двое немцев сверху атаковали.
Михаил вздыбил самолет, в горячке боя запамятовав о недостатке ЛаГГа. Истребитель тут же потерял скорость, завалился на крыло и начал падать. Перед бронестеклом далеко внизу вращалась земля.
Михаил не паниковал — высоты было еще достаточно. Скорость уже — за триста, пора выводить машину из штопора. Пилот дал вперед левую ногу, ручку — от себя. Самолет замедлил вращение, потом стабилизировался.
И в это время фюзеляж вздрогнул от пушечной очереди. От обшивки полетели клочья, остро запахло горячим маслом.
Рядом торжествующе пронесся «худой». Вот сволочь, подловил!
Истребитель больше не слушался рулей. Надо срочно прыгать!
Михаил расстегнул привязные ремни, откинул фонарь кабины. Он едва выбрался наружу — уж больно положение самолета неудобное. Оттолкнулся от борта ногами, потому как сверху нависали рули высоты.
Самолет камнем падал вниз. Какое-то время — пару-тройку секунд — Михаил летел рядом. Фюзеляж был изодран пробоинами, в каждую из которых могла пройти голова.
Потом Михаил раскинул руки и ноги, застабилизировав тело в падении. Пора! До земли — метров четыреста. Михаил рванул кольцо.
Хлопнул расправляемый купол, сильно тряхнуло. Михаил проводил взглядом свой самолет. Удар, взрыв!
О погибшем самолете Михаил не жалел.
Воздушный бой еще кипел — немного в стороне и значительно выше.
Справа, метрах в пятистах, спускался на парашюте еще один пилот. Наш или немец? Издалека и не поймешь.
Михаил посмотрел вниз. Ветром его сносило на кустарники. Пилот подтянул стропы с одной стороны, пытаясь направить парашют к сугробам.
Посадка получилась относительно мягкой — ногами в сугроб. Первым делом — отстегнуть ремни привязной системы, потом уж выбраться из сугроба. Унты утопали в снегу едва ли не до верха. На чью территорию он попал? В расположение 29-й армии, или здесь уже немцы хозяйничают?
Михаил двинулся на восток, откуда и прилетел.
Каждый шаг давался с трудом, ноги проваливались в глубокий снег. Потом он приспособился: пошел по кустарнику. Снега на опушке было много, а в чаще — поменьше. Приходилось петлять немного, обходя уж совсем густые заросли, но в целом получалось быстрее.
Впереди хрустнул сучок. Михаил вытащил из кобуры ТТ, передернул затвор.
Может, показалось? И только он сделал пару шагов, как грохнул пистолетный выстрел. Пуля перебила ветку совсем рядом. «Вот балда, — подумал Михаил, — он же на звук стреляет, на скрип снега».
Михаил упал на землю. И тут же раздался еще один выстрел.
— Эй, кто там? — крикнул Михаил.
— Не возьмете — советские летчики не сдаются! — раздалось в ответ.
— Сдурел, что ли? Я свой, русский, я тоже летчик!
— А не врешь?
— Я из двести семьдесят четвертого ИАП.
Секундная, показавшаяся Михаилу вечностью, тишина.
— Серега? Борисов?
— Он самый.
— А я Антон Переверзев!
Михаил поднялся, крикнул:
— Не стреляй, я к тебе иду!
Надвинулся на голос. Подвоха он не опасался: разве чужой смог бы назвать его фамилию, опознав по голосу?
«М-да, не повезло Антону», — понял Михаил, подходя к месту приземления пилота. Купол его парашюта попал на единственное среди кустарника дерево, и теперь Антон висел на подвесной системе парашюта. И до земли-то всего полметра было, а попробуй расстегни ремни под весом собственного тела.
— Слава тебе, Господи, послал помощь! Я уж и не знал, что делать! Вишу тут, как спелая груша! Пособи слезть.
Михаил обхватил ноги Антона и, приподняв, просипел:
— Расстегивай…
Щелкнули замки. Антон свалился на Михаила, и оба упали. Удержать Антона в меховом обмундировании было невозможно — тяжел.
— Ну ты и здоров, чертяка! — приговаривал Михаил, помогая Антону подняться на ноги и вместе с ним отряхиваясь от снега. — И как это тебя угораздило?
— «Мессеры» с разворота зашли, я заметил поздно. И сразу — очередь по двигателю. Его заклинило, как отрубило. А потом я уже с парашютом выпрыгнул. Тебя еще в воздухе заметил, да подумал — немец. Повезло мне, а то бы фашисты тепленьким взяли — на дереве-то.
— Пошли отсюда. Если немцы здесь, то скоро примчатся: у них тоже глаза есть, парашют видели.
— Тогда чего стоим?
Пилоты направились на восток. С трудом удалось преодолеть около километра. Шли след в след — так было легче. Когда передний уставал, его подменял идущий следом.
— Лыжи бы сюда, — выдохнул Антон.
— Размечтался! Аэросани не хочешь? — съехидничал Михаил.
Потом шли молча, экономя силы. Упрев в меховых комбинезонах, они уселись отдохнуть прямо в снег. Антон зачерпнул снег рукой, пожевал.
— Пить охота.
— Снег — не вода, жажду им не утолишь. Далеко впереди послышался грохот пушек.
— Никак немцы мешочек завязывают? — с тревогой предположил Михаил.
— Пупок надорвут, тут целая армия.
— Лучше пойдем. Отдохнем, когда к своим выйдем.