Глава 5
На аэродроме, куда добрался Михаил, его ожидал шок. Аэродром был пуст. Если бы самолеты улетели на боевое задание, то все равно остался бы технический персонал, охрана.
Михаил прошелся по пустым стоянкам. Бочки из-под горючего, пятна масла, обрывки газет, негодные, покореженные детали обшивки самолетов — и никого. Стало ясно, что полк перебазировался.
Михаил растерялся. Куда идти, где искать полк?
Пилот направился в город, к военному коменданту: он-то должен знать, куда перебазировался авиаполк? Пробился к коменданту — через очередь, но тот, прикуривая одну папиросу от другой, недоуменно пожал плечами — он ничего не знал.
— Кто его знает, где они. У меня связи с Москвой второй день нет.
Видя расстроенное лицо летчика, комендант добавил:
— Езжай-ка ты, лейтенант, на станцию Узловая. Там аэродром есть. Через штаб полка быстрее своих найдешь.
Это была хоть какая-то ниточка к полку.
Уговорив начальника санитарного поезда, Михаил в тамбуре доехал до Узловой — пассажирские поезда не ходили, а воинских на станции не было.
Только он сошел на перрон, как увидел — совсем низко прошла пара истребителей Як-1. О, стало быть, не соврал комендант, есть тут аэродром, и полк истребительный стоит. Через них, через штаб авиадивизии, можно со своими связаться.
Узнав, где аэродром, Михаил направился туда.
Часовой на КПП мельком взглянул на документы.
— Проходите, товарищ младший лейтенант. Видно, летный комбинезон и унты выдавали летную специальность Михаила.
Командира в штабе не было, зато начальник штаба принял Михаила радушно. Пилот коротко и четко доложил о своих злоключениях.
— Так, пятидесятый авиаполк, говоришь? Попробую узнать.
Капитан принялся яростно накручивать ручку телефона.
— Але, дивизия? «Второй» у телефона. Мне бы начальника штаба. Да, подожду. Здравия желаю, товарищ подполковник. Тут ко мне летчик явился — из пятидесятого бомбардировочного. Не подскажете, где полк его стоит? Так, так, так… Понял, спасибо. Да, летаем.
Капитан положил трубку.
— Уж не знаю, как тебе моя новость покажется. Полк твой убыл в Москву. Вернее, только личный состав, поскольку от полка только два самолета и осталось.
Михаил приуныл. Москва велика, поди найди в ней свой полк — у прохожих ведь не спросишь. Да и добраться до Москвы еще надо.
Капитан понял молчание Михаила по-своему:
— Да ты не тушуйся, младшой. Я тебя в летное общежитие поселю. Глядишь, и появится какая-нибудь оказия — вроде связного самолета. Залетают тут иногда. А на истребитель не хочешь сесть? — внезапно спросил капитан. — Судя по документам твоим, ты летчик опытный, в восьмом авиаполку воевал, а это же полк истребительный. По-моему, на «ишаках» летали?
— На них — на И-16.
— А как на бомберы попал?
— Сбит был, вышел к чужому аэродрому. А там СБ базировались, командир — Иванов.
— Валентин Петрович? Знаю такого, на совещаниях в округе пересекались. Хваткий мужик!
— Во-во, именно. Немцы тогда прорвались, на два самолета один экипаж был, он меня на СБ и посадил. А дальше — переучивался в ЗАПе в Казани на Пе-2. На них и летал.
— Хорошая машина. Так ты же истребитель, давай к нам! — загорелся капитан. — С документами я все улажу, думаю — никто возражать не будет. Ты же не в тыл отъедаться едешь. Ну так как?
— Не знаю, как-то уж очень скоропалительно. Да и самолеты у вас незнакомые — Яки, не летал я на таких, видел только.
— Да ерунда! Механики с оборудованием кабины и самолетом познакомят, сделаем пару-тройку вывозных полетов на УТИ. Соглашайся!
Перспектива искать в Москве Иванова не прельщала.
— Согласен.
— Вот и отличненько! — искренне обрадовался капитан. — Ты посиди тут, а я с бумагами твоими к командиру полка схожу. Полагаю — не откажется. К нам сейчас молодые ребята приходят — после ускоренных курсов, беда с ними. Налету нет, опыта — тоже, потому потери большие, — совсем по-детски пожаловался капитан.
Забрав со стола документы Михаила, он вышел.
Капитана не было долго — пилот уже и ждать устал. Но вернулся тот не один. Вместе с ним вошли двое летчиков в летных комбинезонах, под которыми были не видны петлицы.
Михаил встал, вытянулся по стойке «смирно», доложил:
— Младший лейтенант Борисов, летчик пятидесятого бомбардировочного авиаполка.
Об летчика протянули руки для пожатия.
— Командир полка Забродский — майор.
— Комэск-два, старший лейтенант Куземин.
— Садись, пилот. Расскажи-ка еще раз, сам послушать хочу, — обратился к Михаилу Забродский.
Михаил рассказал о своем последнем вылете, о том, как его сбили, как он пробирался к своим.
— В окружении был?
— Никак нет.
— Какой налет на «ишаках»?
— Сто часов.
— На «пешке» летал?
— Так точно.
— Да брось ты официально — «так точно», «никак нет»… Мы же летчики. Мой начштаба сказал, что ты не против в истребители вернуться?
— Не против. Да и где я теперь свой полк найду? К тому же в полку машин не осталось, опять в ЗАЛ надо, потом — самолеты получать. А я сейчас летать хочу, аж руки чешутся фрицев бить.
— Ну сейчас летать не получится. Надо материальную часть изучить, вывозные полеты сделать. Как готов будешь, комэск сам и вывезет. Как, комэск, берем?
— Все лучше, чем молодняк, — сказал старлей.
— Считай, договорились. Капитан, оформляй приказ и документы. Куземин, забирай его в свою эскадрилью — покажи столовую, с жильем обустрой.
Начштаба остался в своей комнате, летчики вышли на крыльцо.
— Не понимаю, Борисов, чего ты в бомберах нашел? На них только или по здоровью идут — кто медкомиссией из истребителей списан, или по большой любви. — Майор засмеялся. — То ли дело истребители: мощь, маневр, огонь!
Старлей повел Михаила сначала в столовую — подождал, пока пилот поест, потом провел в землянку, показал на дощатые нары:
— Вот твое место. Еще три дня тому назад это место Ваньки Терехова было, да «мессеры» его сбили. Пошли, стоянку покажу и самолет.
Комэск привел Михаила на стоянку, где, укрытые сетями, стояли Яки. Так близко Михаил этих истребителей не видел. «Справлюсь ли?» — шевельнулась в душе тревога.
— Нечитайло! Знакомься — пилота к тебе привел.
Из-за самолета выбежал пухленький, одетый в меховой комбинезон, еще больше полнивший его, механик.
— Слухаю, товарищ комэск.
— Вот твой новый пилот, младший лейтенант Борисов. На Яках он не летал. Потому познакомь его с материальной частью, особенно — с кабиной.
— Сделаю, товарищ комэск, все будет в лучшем виде.
— Нечитайло! — Шо?
— Опять ты со своим «шо»! Ну и в курс дела введи: покажи, где штурманская, — пусть карты получит, инструкцию к самолету. Ну да не мне тебя учить.
— Так точно, товарищ комэск, — вытянулся в струнку и так стоящий по стойке «смирно» механик.
Старлей ушел. Механик свернул здоровенную самокрутку, пыхнул ядерным самосадом.
— Тимофей, будь ласка. — Он протянул пилоту руку.
— Сергей. — Михаил крепко пожал руку человеку, от старания которого теперь отчасти зависела его жизнь.
Механик уселся на ящик из-под снарядов, вытер руки промасленной тряпкой:
— Ну спрашивай, чего не знаешь.
— Объясняй все и с самого начала — Як вообще в первый раз вижу.
— А на чем раньше летал?
— Еще четыре — нет, пять дней назад на Пе-2, на «пешке». Сбили, выбрался к своим, а полк перебазировался. Проще сказать, ни черта от полка не осталось. В Москву перебрались, в ЗАП.
— Понятненько. Тогда чего же мы стоим? Сидайте. — Механик кивнул на пустые ящики из-под боеприпасов. — Расскажу коротенько. — Механик сделал паузу, сосредоточился и дальше заговорил уже другим тоном и заученно: — Истребитель Як-1 Саратовского авиазавода. Имеет мотор М-105ПА, мощность — как одна тысяча пятьдесят конячьих сил! Запас топлива — триста тридцать литров. Вооружен двумя пулеметами ШКАС и пушкой двадцать миллиметров. Сила! Скорость — пятьсот пятьдесят девять километров в час, максимальная дальность на полной заправке — шестьсот пятьдесят километров. Вес заправленного топливом и боекомплектом истребителя — две тысячи девятьсот семнадцать килограммов. — Он перевел дыхание и продолжил уже обычным тоном: — Ну вот, вроде я усе сказал, теперь посмотрим аэроплан. — Он взобрался на крыло самолета и оттуда обратился к Михаилу: — Будь ласка, сядь в кабину.
Михаил уселся на парашют в кабине пилота.
— Чуешь, якая бронеспинка? — Механик пальцем постучал по броне. — А теперь объясняю, что к чему в кабине. Это — сектор газа, кран выпуска или уборки шасси. Ну про педали ты и сам знаешь. Вместо штурвала, как у бомбардировщика, — ручка. Вверху — вот туточки — гашетка пулеметов и пушки. Так, теперь показую приборы: это — температура масла, дальше — температура головок цилиндров, указатель скорости, высотомер.
В принципе истребитель имел меньше приборов и ручек управления, чем «пешка».
— А теперь попрошу тебя из кабины. Будем мотор да вооружение смотреть.
— Погодь, а рация где? Механик вздохнул:
— Нету на нем рации.
В сравнении с «пешкой» это был крупный недостаток. Ни предупредить своих об опасности, ни сообщить важные данные — скажем, о колонне немецких войск — летчик не мог.
Механик рассказывал до вечера. Михаил слушал внимательно. От того, как он усвоит материал, зависит его жизнь. Ведь принимать экзамен будут немцы — в воздушном бою.
— Уморился я с тобой. — Механик уселся на снарядный ящик. — Ужинать надо — самое время сейчас. Идем.
Они поужинали в столовой. Для летного и технического состава меню было разное, и сидели летчики и механики за разными столами. И не для того, чтобы унизить техсостав — боже упаси! Просто не все летчикам можно было есть. Например, горох, фасоль, бобы, черный хлеб напрочь исключались. Они обладали повышенным газообразованием и при подъеме на высоту могли разорвать кишечник. Были и другие ограничения.
После ужина Михаил направился в землянку.
Здесь уже были другие летчики — пятеро молодых парней. Михаил оказался самым старшим. Познакомились. И сразу начались вопросы — на чем летал и каково это — летать на «пешке».
Михаил отвечал обстоятельно, понимая, что спрашивают не просто так, не из праздного любопытства. Любая мелочь, даже на первый взгляд самая незначительная, могла помочь летчику в бою сбить неприятеля или спастись самому. А уж когда он упомянул о двух сбитых «мессерах», причем на Пе-2, интерес к разговору и к нему самому возрос.
— А чего вы удивляетесь, парни? Ведь «пешка» задумывалась как тяжелый истребитель. Это уже потом бомболюк приладили да штурмана посадили. Скорость немного меньше, чем у Ме-109, а если бы вместо бомб пушки на крылья поставили или реактивные снаряды, то «мессеры» еще крепко подумали бы, прежде чем с «пешкой» связываться.
Для себя Михаил выяснил несколько интересных моментов. На Яке мотор на форсаже мог работать не больше двух минут — иначе перегревался. Левый вираж выполнялся лучше правого, фонарь кабины иногда заклинивал, и выпрыгнуть с парашютом удавалось не всем. Потому в бою пилоты часто сдвигали фонарь назад — даже теряя при этом в скорости: выбирая между небольшой потерей скорости и возможностью быстро покинуть подбитый самолет — предпочитали второе.
Разговор шел взаимополезный, и потому засиделись допоздна.
С утра, после завтрака, направились в штурманский класс. «Класс» — это громко сказано. В одну из комнат избы поставили столы, чтобы можно было расстелить карты. Во многом местность была знакомой, особенно к западу от Тулы. Михаилу требовалось лишь изучить определенный участок ее — от Узловой до Тулы.
В обед его нашел в столовой комэск.
— Как успехи?
— Местность изучил, с картами ознакомился.
— Тогда сегодня сделаем первый вывозной вылет, скажем… — комэск посмотрел на часы, — …через полчаса. Встретимся на стоянке.
Михаил даже успел посидеть на снарядных ящиках на стоянке рядом с Як-7УТИ, имевшим сдвоенную кабину — для обучаемого и инструктора. Пилот волновался как никогда. Проблема была в том, что на истребителе он никогда не летал. И сведения о ста часах налета на истребителе, которыми он поделился с командиром полка Забродским, были, мягко говоря, неправдой.
Быстрой походкой подошел комэск.
— Ну что, Борисов, занимаем места согласно купленным билетам, — пошутил он. — Ты — в партере, я — на галерке.
Заметив волнение пилота, хлопнул его по плечу:
— Бог не выдаст, свинья не съест. Михаил первым влез на крыло и уселся в переднюю кабину. В заднюю кабину сел Куземин. Пристегнулись. Михаил взял резиновый шланг, служащий для переговоров.
— Разрешите запуск?
— Валяй.
Михаил запустил двигатель, погонял его пару минут.
— Разрешите выруливать на ВПП?
— Разрешаю.
Михаил развел руки в стороны, и механик убрал колодки. Пилот добавил газ, вырулил на взлетно-посадочную полосу. Взгляд на приборы — все в порядке: температура масла и головок цилиндров, обороты.
— Разрешите взлет?
— Давай.
Михаил дал газ. Самолет сорвался с места и начал разбег. Ощутимо вдавило в бронеспинку. Да, это не Пе-2 и не «Аннушка».
Ручку легко на себя, и самолет взмыл в воздух.
Михаил убрал шасси, построил классическую «коробочку» вокруг аэродрома.
— Чего ты меня как девку катаешь? — возмутился комэск. — Набрал высоту — покажи фигуры высшего пилотажа!
Михаил добавил газу. В трубке раздалось:
— Выше двух триста обороты не давай!
Пилот немного потянул на себя ручку газа, скорость по скоростемеру возросла.
— «Бочку»! — потребовал комэск. Михаил послушно крутанул фигуру «бочка».
— Левый боевой разворот!
Михаил двинул вперед правую ногу, отклонил ручку.
— Чего осторожничаешь, «блинчиком» разворот делаешь? Смотри, как надо!
Михаил почувствовал, что ручку управления взял комэск. Самолет сделал крутой левый вираж, почти стоя на левом крыле, потом такой же правый.
— Повтори.
Михаил повторил точно такие же виражи.
— Годится. Теперь — «иммельман».
Михаил заложил фигуру, стараясь выполнить ее резко.
— Пойдет. Теперь догоняем врага в пике, проход на бреющем — и «горка».
После пикирующего бомбардировщика Михаила не надо было учить делать такие фигуры.
Он ввел самолет в отвесное пике, наблюдая за высотомером. Пора выводить! Михаил потянул ручку на себя, потом еще. Ручка потяжелела, стало трудно дышать, перед глазами поплыли цветные пятна. Перегрузки были большие. Михаил испугался — выдержит ли истребитель? Ведь это не Пе-2, рассчитанный на подобные перегрузки.
Проход на бреющем — так это он и на «Аннушке» делал. Михаил шел над самой землей — сзади, на земле, от воздушной струи завихривались снежинки. Потом ручку на себя — «горка»!
— На посадку.
Михаил развернул истребитель, выпустил шасси и приземлился. Получилось четко, красиво даже. Но потом все чуть не испортил: надавил на тормоза, и хвост самолета стал задираться. Сзади раздался истошный крик:
— Брось тормоза! Михаил отпустил педали.
— По чуть-чуть, понемногу, — уже в трубку сказал комэск.
Великоват пробег у Яка — метров триста пятьдесят, как у более тяжелой «пешки».
Михаил зарулил на стоянку и выключил мотор. Они открыли фонарь и выбрались на крыло.
— Испугал ты меня, парень, да в том моя вина. Не предупредил я тебя, что у Яка угол капотирования мал. Чуть сильнее на тормоз надавил — он носом в землю. Потому тормози аккуратнее. Конечно, пробег увеличивается, но терпимо. С виражами пока слабовато, но учишься быстро. А в пикировании хорош, бреющий полет вообще высший класс. Я все ждал, когда ты винтом землю рыть начнешь. А в целом — неплохо. Еще один-два вывозных полета я дам — и в пару поставлю к опытному пилоту. Машину ты чувствуешь. Только в бою на обороты смотри, наивысшая скорость — на двух тясячах двухстах пятидесяти — двух тысячах трехстах оборотов в минуту. Больше оборотов дашь — скорость упадет. И еще: почаще назад оглядывайся, «мессеры» сзади-сверху нападать любят, а ты за полет ни разу не обернулся. Учти!
— Учту. Спасибо за науку.
— От ведомого в бою жизнь ведущего пары зависит, так что я не только твою жизнь сохранить хочу, но и ведущего твоего. А сейчас иди отдыхай — заслужил.
Комэск ушел.
К самолету подошел механик Як-7УТИ.
— Нормально ты отлетал, парень.
— Откуда знаешь?
— Другие как из кабины вылезут — комбинезон мокрый, а у тебя и лоб не вспотел.
— Это я уже обтереться исподним успел, — пошутил Михаил.
Механик засмеялся.
— Ну как тебе машина?
— Понравилась, только горизонт высоковат, сзади ни черта не видно.
— Есть немного, — согласился механик.
В эту ночь Михаил спал спокойно — проверил уже себя.
Следующим днем комэск устроил еще один вывозной полет. Он гонял Михаила в хвост и в гриву, а после посадки объяснил ошибки.
После обеда Михаила вызвали в штаб.
— Комэск говорит — для начинающего летать на Яке ты вроде неплох. От бомбардировщика он такого не ожидал. Я хочу устроить с тобой показательный бой. Само собой — без стрельбы. Будешь на своем самолете, а не на учебно-тренировочном. Готовься к вылету.
Михаил прошел к стоянке своего самолета.
— Тимофей, прогревай мотор.
— Чего вдруг?
— Учебный бой с командиром полка.
— Дольше шести минут против него никто не выстоял, — покачал головой Нечитайло. — Вот что: я топливо солью — половину бака. Самолет полегче будет, тебе сподручнее.
— Делай как знаешь.
Нечитайло слил часть бензина из бака. Едва он успел убрать ведра, как подъехала полуторка. Из кабины высунулся Забродский, прокричал:
— Набираем высоту две тысячи. Как крыльями качну — расходимся. Бой до трех побед.
И полуторка запылила дальше. Нечитайло завел мотор Яка.
Неизвестно как, но аэродромная братия пронюхала про учебный бой. На стоянки самолетов высыпали все — от охраны БАО (батальона аэродромного обслуживания) до пилотов. Все предвкушали интересное зрелище.
— Сейчас цирк посмотрим, — услышал Михаил.
Нечитайло выбрался из кабины.
— Температура масла сто двадцать. Аэроплан готов.
Михаил обошел самолет, забрался в кабину, пристегнул и подтянул привязные ремни. Жестом показал — убери колодки. Механик нырнул под самолет и показался с другой стороны, держа в поднятых руках тормозные колодки.
Михаил стал выруливать на ВПП. Впереди него уже подпрыгивал на неровностях самолет командира. Вот он остановился, дал газ и пошел на взлет. За ним, с небольшой задержкой, — Михаил.
Они встали в пару и начали набирать высоту.
Вот на высотомере уже 2000 метров. Як впереди качнул крыльями и с левым полупереворотом ушел. «В хвост будет заходить. Говорили же пилоты, что Як левый вираж выполняет быстрее», — подумал Михаил. И толкнул вперед ручку газа.
Мотор взревел, самолет стал набирать скорость. Михаил потянул ручку управления на себя. Самолет описал восходящую полупетлю, и, когда был в ее высшей точке — кабиной вниз, — Михаил элеронами перевернул самолет. Ниже его метров на триста шел Як командира. Ручку вниз! Як вошел в пике. Поздновато. Командир проскочил перед ним — Михаил даже не успел захватить его в прицел. Бледновато кольцо прицела, приглядываться надо — не то что на «пешке».
Выходя из пике, Михаил потянул ручку на себя — вывел самолет в горизонтальный полет. Покрутил головой. Черт! Як командира у него на хвосте. И как он ухитрился? Первый бой проигран.
Як Забродского качнул крыльями. Самолеты разошлись вновь. Як командира стал набирать высоту, Михаил повторил его действия.
Самолеты оказались на одной высоте. Як командира под номером 059 совершил правый вираж и рванул в сторону Яка Михаила. Пилот решил не уступать, вышел на встречный курс.
Истребители мчались навстречу друг другу. Михаил стиснул зубы — первым не отверну! У кого нервы слабее, тот уйдет в сторону, и второй снова будет на хвосте.
Вот уже четко виден кок винта, бронестекло, за которым — напряженное лицо командира полка.
Когда столкновение казалось уже неизбежным, командир рванул ручку управления на себя — над Михаилом мелькнула тень истребителя. Як круто пошел вверх, а Михаил заложил крутой левый вираж. При резком, почти вертикальном подъеме Як командира потерял скорость, вот тут-то Михаил и пристроился ему в хвост. Может, это и не совсем по правилам, но в бою с врагом правил нет. Выживает самый умный, верткий, храбрый и опытный — одним словом, сильнейший.
Трезвым умом Михаил понимал, что не все приемы немцев он будет повторять в бою, например, он не будет расстреливать выбросившегося на парашюте пилота. Такой поступок он считал для себя низким и мерзким.
Як командира качнул крыльями и, направляясь к аэродрому, выпустил шасси. Михаил повторил его действия.
Самолеты сели.
Пилот направился к стоянке самолета Забродского. После вывозного или учебного полета положено получить замечания.
— Ты почему не отвернул? — закричал Забродский. — Мы же угробить друг друга могли!
— А вы почему не отвернули?
— Я командир, на меня пилоты смотрят!
— А если бы бой был не учебным?
Забродский остыл. Незнакомый пилот с соседней стоянки показал Михаилу большой палец — правда, так, чтобы командир этого не заметил.
— На виражах слабоват, дал мне в хвост зайти. Шлифуй. А в целом — лучше, чем я ожидал. И вот еще что. В реальном бою издалека не стреляй, подойди поближе — ну хоть на сотню метров. И ручку крепко держи, когда гашетку давишь. На Яке гашетки пулеметов и пушки уж очень жесткие, большого усилия требуют, а жать можно только большим пальцем правой руки. Прицелился, надавил на гашетку, а ручка вперед пошла, и в итоге очередь — ниже цели.
Командир засмеялся, вспомнив боевой эпизод.
— Я так свою первую мишень упустил. Подобрался к «лаптежнику», прицелился, дал очередь, а она ниже прошла. Снова очередь — и снова ниже, а «юнкере» летит, как заколдованный.
— Так и ушел?
— Ушел, подлец. У меня боекомплект уже неполный был после штурмовки. Всего три очереди дал, и патроны кончились, пришлось несолоно хлебавши убираться.
— Обидно.
— Еще как! Ну все, Борисов, кончилась твоя учеба. Я скажу комэску — пусть ставит тебя ведомым к опытному ведущему. Хорошо бы еще немного поднатаскать тебя, да времени нет. Сам сводки слушаешь, положение на фронтах знаешь. Фашисты к Москве рвутся, людей не хватает, техники и горючки — тоже. Удачи тебе, летун!
— Спасибо, товарищ майор!
Михаил прошел на свою стоянку. Техник Тимофей возился с двигателем.
— Ну что ты будешь делать! Опять масло из-под уплотнения втулки винта выбивает.
Он вытер тряпкой запачканные кисти рук.
— Видел я твой бой. Неплохо для первого раза. Командир-то наш — летчик первостатейный. Будут и у тебя еще победы — какие твои годы!
— Ой, Тимофей, мне уже много — целых двадцать четыре.
Механик поперхнулся дымом от самокрутки:
— Ты шо, сказився? Двадцать четыре — много? А мне тридцать пять. Тогда, выходит, я старик совсем?
— Прости, Тимофей, обидеть не хотел.
Вечером в столовой, когда Михаил поднялся из-за стола после ужина, его окликнул комэск:
— Борисов, подойди!
Михаил подошел и вытянулся по стойке «смирно», собираясь доложить по форме. Но комэск только рукой махнул:
— Брось козырять, садись, знакомься. Твой ведущий — Остапенко Илья.
Сидевший рядом с комэском парень привстал, подал руку. На опытного пилота он был непохож: молодой, лет двадцати, старший сержант с конопушками на носу больше походил даже не на тракториста — на пастушка-подростка.
Комэск, видимо, уловил что-то в глазах Михаила.
— Ты не смотри, что он молодой, — вид бывает обманчив. Илья — пилот опытный, два сбитых самолета противника на счету имеет.
М-да, опытный! Михаил сам на счету два сбитых истребителя имел, но опытным себя не считал и о сбитых самолетах комэску не говорил. Правда, в летной книжке запись о них была.
Однако выбора у Михаила не было: в армии приказ положено выполнять, и командиров не выбирают.
— Понял, комэск.
— Ну вот и хорошо. Думаю, вы слетаетесь.
Илья и Михаил вышли из здания столовой.
— Навязываться в друзья я к тебе не собираюсь, — сказал Илья. — Об одном только прошу: в полете ты не должен от меня отрываться. Куда я, туда и ты — как на веревочке привязанный. Твое дело — прикрывать мой хвост. Раций у нас на самолетах нет, потому — повторяй за мной все фигуры. Главный принцип ведомого — делай как я.
— Понял, постараюсь.
На следующий день полетов не было: валил мокрый снег, и видимость была очень плохой. Сквозь пелену падающего снега за десять метров с трудом различалась человеческая фигура. Немцы не летали тоже: как бомбить, если целей не видно?
А ночью ударил мороз, и вчерашняя слякоть превратилась в сплошной каток. Хорошо, что Тимофей вчера, во время снегопада, подсуетился — мотор укрыл чехлом, на кабину и хвостовое оперение накинул брезентовые пологи. Где он их взял — загадка.
И тем не менее механики на всех стоянках крыли погоду на чем свет стоит. Загустевшее от мороза масло в двигателях приходилось отогревать паяльными лампами. Была на аэродроме машина специальная — на базе ЗИС-5, на которой стоял предпусковой подогреватель. Но она была одна, а самолетов много.
Лишь к полудню удалось запустить двигатели и прогреть их до рабочей температуры. Но команды на взлет не было.
Летчики собрались в группы на стоянках.
— Не летают чего-то фрицы.
— Сам посуди. Насколько мы, люди, к морозам привычные, и техника тоже, и то полдня потратили. А для немцев — беда. Не приспособлены они к нашим холодам.
— Так ведь это еще не мороз. Погоди, придет зима — тогда немцам совсем крах будет.
— Так они же — что твои тараканы. Зимой замерзнут, весной отогреются — отойдут.
— А ты их — тапкой, чтобы отогреться не успели. Летчики дружно засмеялись.
До вечера полетов так и не было. Вероятнее всего, тому были две причины: наши бомбардировщики не смогли завестись, и сопровождать истребителям было некого. И вторая: также по причине холодов немцы не смогли взлететь, отражать атаки не пришлось.
Зато сутки спустя потеплело до нуля. И команда «По самолетам!» прозвучала, когда пилоты только сели за столы завтракать.
Многие торопливо выпили чай, схватили по куску хлеба и, пока добирались до стоянок, торопливо дожевывали. Лететь на голодный желудок — плохо, при перегрузках можно впасть в обморок. А даже кратковременная потеря не то что сознания — ориентации в пространстве — могла привести к гибели и летчика, и самолета.
Один за другим начинали запускаться моторы, и над аэродромом стоял оглушительный рев. И вот взлетает зеленая ракета.
Сначала пошла на взлет первая эскадрилья, а за ней уже — эскадрилья Куземина. Взмыла в воздух первая пара, вторая, начал разбег ведущий Остапенко. Михаил не отставал.
Они выстроились в круг над аэродромом, поджидая третью эскадрилью.
Михаил, сколько находился в истребительном полку, ни разу не видел, чтобы он поднимался в воздух весь. Обычно взлетали на боевое задание пара, две, иногда эскадрилья.
Выстроившись в боевой порядок, истребители взяли курс на север. Тоже необычно — ведь всегда путь пролегал на запад, на территорию, занятую немцами.
Объяснение Михаил получил быстро.
Далеко впереди — чуть выше — показалось множество точек. Истребители начали набирать высоту.
Точки довольно быстро приблизились, превратившись в «мессеры». «Один, два… — начал считать Михаил. — Да их восемнадцать штук против восемнадцати наших!»
А за «мессерами» следом показались бомбардировщики «Юнкерс-88». Вот оно что! Под прикрытием истребителей немцы решили прорваться к Москве. Потому и курс такой: с запада на юг, поворот на север — для того чтобы обойти ПВО.
На самолетах командиров эскадрильи и полка рации были. Забродский передал указание: первая и вторая эскадрилья связывают боем немецкие истребители, третья эскадрилья атакует бомберов.
Они сошлись на встречных курсах, обменялись очередями, а потом — боевые виражи. Со стороны посмотреть — хаотичная свалка, броуновское движение.
Михаил сосредоточился на том, чтобы не отстать от самолета ведущего. Приходилось и хвост его самолета прикрывать, и уворачиваться от пролетающих рядом пулеметно-пушечных трасс или проносящихся мимо своих и чужих истребителей. Сколько до этого ни летал Михаил, он и не подозревал, что в небе может быть так тесно, — прямо как в коммунальной квартире.
Вот слева падает горящий Як, а следом штопорит «мессер». Кабина его разбита, видно — летчик убит. Но по сторонам смотреть некогда, взгляд — вперед, на истребитель Остапенко. Однако и этого недостаточно. Для того чтобы своевременно заметить атаку вражеского истребителя — поворот головы назад-влево, потом — назад-вправо. Мешали плечевые ремни, и Михаил отстегнул их, оставшись пристегнутым к креслу только поясным. Так было легче оборачиваться, чтобы контролировать заднюю сферу. Небольшое зеркало в кабине не помогало — мал угол обзора.
Остапенко все-таки удалось зайти в хвост ведомому «мессеру» и дать очередь. От кабины Ме-109 полетели куски обшивки. Подбитый «мессер» перевернулся и начал падать, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Из кабины выпрыгнул пилот, над ним раскрылся купол парашюта.
Схватка закончилась внезапно. Немцы, как по команде, начали выходить из боя и с пикированием уходить. Пилоты уже успели рассказать Михаилу, что это — их излюбленная тактика. В пикировании Ме-109 не мог догнать ни один наш истребитель. Бомбардировщики «Юнкерс-88» — их строй уже смешался — потеряли несколько машин и, оставшись без прикрытия, спешно сбросили в голом поле бомбогруз и стали разворачиваться к себе.
Однако и наши Яки продолжать бой не могли — на исходе были боеприпасы и топливо. Сделав вираж, они построились попарно и взяли курс на аэродром.
Над аэродромом истребители построились в круг. Первыми садились те, у кого баки были почти сухими.
Уже после приземления Михаил пересчитал севшие самолеты. Не хватало четырех. Почти все были из числа ведомых, молодые летчики.
Настроение за обедом было подавленное: никто не разговаривал, и тишина нарушалась лишь стуком ложек. Еще утром сидели за столом все вместе, многие уже сдружились, и потеря соседа за столом нередко означала потерю друга.
На следующий день от наземных войск пришло подтверждение о сбитых немецких самолетах. Без такого подтверждения сбитые самолеты на счет летчика не записывались. За каждый уничтоженный немецкий самолет выплачивалась премия: за бомбардировщик — две тысячи рублей, за истребитель — одну. Летчики обычно сбрасывались, покупали водку, бутылка которой стоила 700–800 рублей, и победу отмечала вся эскадрилья.
Вот только сбить противника было непросто. Выручала пушка. Если очередь из семи-восьми снарядов ее приходилась в уязвимые места бомбардировщиков, то его удавалось поджечь или разрушить двигатель. Для истребителя хватало трех-четырех снарядов. А вот пулеметы ШКАС калибром 7,62 мм были откровенно слабы, позже их заменит один пулемет УБС калибра 12,7 мм. Но подобраться к тому же бомбардировщику было непросто — стрелки не давали.
Защиты спереди Як не имел. Это на Ла-5 уже в 1942 году голову летчика спереди прикрывало бронестекло, а туловище — звездообразный двигатель воздушного охлаждения. На этом истребителе летчики не боялись ходить в лобовую атаку.
Двигатель же Яка был довольно уязвим. Иногда хватало одной-двух вражеских пуль, как двигатель останавливался. А уж видимость впереди при рулежке и взлете была просто никакой. Например, при движении самолета по рулежным дорожкам приходилось выписывать змейку, чтобы не столкнуться с другим самолетом или не сокрушить винтом автомобиль технической службы. А такие случаи бывали в каждом полку.
И боевые вылеты засчитывали летчикам лишь тогда, когда был воздушный бой или истребители уходили за линию передовой — на оккупированную территорию.
А у бомбардировщиков за боевой вылет засчитывались лишь бомбометания.
Следующим днем звену Остапенко был дан приказ — вылететь на разведку. Вот уж чего летчики не любили! Разведданные о противнике надо было обязательно доложить на аэродроме, но и немцы не зевали — они старались не выпустить за свою передовую разведчиков. Приходилось выкручиваться, стараясь уйти без боя на бреющем, или скрываться в облаках.
Взлетели сразу парой — благо ширина взлетно-посадочной полосы это позволяла. Батальон аэродромного обслуживания постарался, расчистил полосу от снега. А вообще-то командир полка уже поговаривал о переходе на лыжи — это когда вместо колес ставятся полозья. Но они не убираются в крылья — только стойки, ухудшают аэродинамику, снижая скорость.
Летать зимой Михаил не любил. Белый покров скрадывал ощущение высоты. Был даже случай неприятный у него, связанный с полетом именно в этих условиях. Он тогда еще на «Аннушке» летал вторым пилотом. По вызову санавиации летели они в маленький поселок. Нашли его, стали разворачиваться. Смотрят вниз: деревья мелькают — значит, еще метров двадцать высоты есть, а на деле это оказались кустарники, и высота была всего метров пять-семь. Тогда обошлось без катастрофы, но летчики прошлись по опасному краю.
Незнакомые с авиацией люди могут спросить: «А высотомер для чего?» Но в том-то все и дело, что высотомер показывает высоту над уровнем моря, а любой населенный пункт находится на своей собственной высоте. На картах эта высота отмечена, но касается это в основном аэродромов. А высоту, на которой находится каждая деревушка, не измеришь и на карту ее не нанесешь.
Фонарь Михаил приоткрыл немного — иначе плексиглас кабины изнутри запотевал, появлялась изморозь, и видимость ухудшалась. Конечно, было холодно, но для того и меховой комбинезон с унтами, да и перчатки есть. Голову шлемофон защищал, глаза — очки. Хуже было с лицом. У многих пилотов зимой лицо струпьями покрывалось от мороза и ветра. Но когда приходилось выбирать между струпьями и возможностью быть сбитым, выбирали открытый фонарь кабины.
Быстро проносилась под истребителями земля. Шли на тысяче метров. Выше забраться — не увидишь ничего, ниже — собьют. Истребитель брони не имеет, и снизу его даже из пехотного пулемета сбить можно. Но даже если и не собьют, а только повредят — дотянешь ли до своей земли?
Внезапно истребитель Ильи заложил крутой вираж. Михаил едва успел повторить маневр. Илья качнул крыльями и стал снижаться, описывая круги. Чего он там такого увидел? Деревня стоит, лесок, поле. На поле — копны с сеном. Вполне обыденная картина.
Самолет Ильи внезапно опустил нос и дал по стогу сена одну очередь, другую… сено вспыхнуло. Что он делает? Зачем?
Пара истребителей пронеслась над полем и взмыла вверх. Стали делать разворот. И тут по ним ударили «эрликоны» — 20-миллиметровые зенитные автоматические пушки. Михаил успел заметить под стогом горящего сена угловатые очертания. И только теперь до него дошло: танки! Немцы замаскировали сеном танки. Но как Илья понял, как догадался? Действительно, Илья — настоящий ведущий! Михаил досадовал на свое упущение, на свою недогадливость.
Из-под огня они ушли благополучно, проскочили на трех тысячах метров передовую и сели на свой аэродром.
Едва Михаил зарулил на свою стоянку и выключил двигатель, едва выбрался из кабины, как бегом к Остапенко.
— Илья, как ты догадался?
— Следы от гусениц свежие, потому как снежок вчера шел — да ты же сам видел. Следы есть, а танков поблизости нет. Куда они девались? Вот я и решил один стожок поджечь — прощупать, что называется.
Разгадка оказалась проста. Илья ушел в штаб — докладывать о результатах разведки, а Михаил отправился на стоянку. Он корил себя за невнимательность к деталям. Ведь глаза есть, так почему Илья увидел и заподозрил неладное, а он, Михаил, — нет? Все-таки быть пилотом и ведущим пары — разные вещи. Не зря Илью поставили ведущим, несмотря на его несерьезный вид.
Механик Тимофей, подняв капоты, ковырялся в двигателе.
— Как машина? Замечаний нет?
— Нет.
— Ты чего как ошпаренный после посадки из кабины выскочил?
— К Остапенко бегал.
— Набедокурил, чи шо?
— Пока нет.
— А смурной такой почему?
— На разведку летали. Илья танки увидел, а я — нет.
— Ха, нашел из-за чего расстраиваться! Все приходит с опытом, и у тебя это еще впереди! Илья хоть парень еще молодой, однако же три месяца с опытным ведущим летал. А на войне день за три идет. Теперь вот — сам ведущий.
— Все равно муторно на душе.
— Э, Сергей Иванович! Не все сразу. Молодые да неопытные ведомые — самый лакомый кусок для «мессеров». Кто зазевался, варежку разинул, того на первом-втором вылете сбивают. А ты вон — живой и здоровый, стало быть, осторожен и осмотрителен. Значит, и воевать будешь долго. Попомни мои слова!
Михаил приободрился. К тому, что его называют Сергеем, он уже привык. Что поделаешь, если приходится жить по чужим документам!
После обеда небо затянуло низкими тучами, поднялся ветер, неся поземку. Полеты отменили.
Молодые летчики где-то на окраине Узловой нашли самогон, выпили и устроили спор, едва не перешедший в драку. Понятное дело — молодую горячую кровь взбодрили алкоголем. Михаил и Лешка Сипягин — тоже ведомый — разняли парней.
— Вы что, сдурели? Пить не умеете? С немцами драться надо, а не со своими. Не дай бог, до политрука или особиста дойдет слушок — посидите еще на гауптвахте.
Ссору замяли и улеглись спать. Думали, что все прошло. И что самое интересное — политрук все-таки как-то прознал. Посторонних в землянке не было, только свои пилоты. Но, видимо, нашелся-таки стукачок, доложил. Поскольку утром после завтрака, когда Михаил осматривал самолет на стоянке, к нему подошел политрук. Он отозвал Михаила в сторонку и, раскрыв портсигар, предложил закурить.
— Не курю я, товарищ политрук, — улыбнулся Михаил.
— Да-да, как-то запамятовал я. Как дела, как настрой?
— Настрой самый что ни на есть боевой.
— Так что там у вас в землянке произошло?
— Когда? — Михаил решил прикинуться дурачком.
— Вчера вечером.
— Ничего. Обсудили положения на фронтах и спать легли.
— И ты никого не разнимал?
— Не было такого.
Политрук выбросил недокуренную папиросу.
— Неправда, Сережа. — Политрук гнул свою линию. — А самогон пили?
— Немного было — фронтовые сто грамм.
— Это же моральное разложение! — вспылил политрук.
— А как же приказ наркома — на фронте участвующим в боевых действиях положено сто грамм водки.
— Так ведь вы уже норму свою выбрали — вчера.
— Погоды не было, полеты отменили.
— Не хочешь, значит, правду сказать представителю партии?
— Я все сказал как на духу — даже про самогон.
Политрук потоптался немного и ушел.
Из-за самолета вынырнул Тимофей.
— Чего политрук хотел?
— Допытывался про самогон.
— Ты поосторожнее с ним.
Чувствовалось, что механик знает о политруке больше, но говорить опасается. Не настолько еще они узнали друг друга, механик и пилот, чтобы откровенничать. Вот и о споре уже кто-то донес. И подозрений у Михаила ни на кого нет, все свои пилоты. Однако же выводы для себя он сделал — впредь надо быть осторожнее. Какая-то сволочь выслужиться перед начальством хочет. Только ведь уважение товарищей да ордена в бою зарабатываются потом и кровью, а не наушничеством.
Механики начали заводить моторы, уже подогретые паяльными лампами. Морозы этой осенью ударили рано — в начале ноября. Сначала слабенькие, но с каждым днем крепчающие. Техобслуге пришлось туго — у механиков, мотористов, техников и оружейников пальцы прилипали к железу.
Михаил со злорадством подумал о немцах. Да что немцы — пусть хоть повымерзнут все. Масло в амортизаторах стоек шасси до того густело от мороза, что на взлете самолет трясло немилосердно, даже показания приборов считать невозможно было.
Неожиданно хлопнула ракетница, и в небо взмыла желтая ракета. Готовность № 1.
— Тимофей, как самолет?
— К вылету готов, прогрет.
Механик помог ему застегнуть лямки парашюта. Михаил устроился в кабине поудобнее, застегнул поясной ремень. Фонарь кабины открыт, двигатель молотит на холостых оборотах.
Что случилось, почему не собрали заранее, как это всегда бывает перед вылетом, почему не объяснили задачу?
Взлетела зеленая ракета. Истребители второй эскадрильи стали выруливать со стоянок.
Михаил дождался, когда мимо него, подпрыгивая на снежных кочках, прокатился самолет Ильи, дал газ и вырулил. Не видно ни черта! Самолет Остапенко воздушной струей от винта поднял снежный вихрь. Михаил притормозил. Но вот Илья вырулил на ВПП, дал газ; Михаил, не медля, тоже.
Самолеты поднялись в небо и стали набирать высоту. Михаил пристроился за ведущим. «Может, хотя бы ведущих — командиров звеньев — поставили в известность?» — подумал пилот.
Вот уже три тысячи метров; легкая морозная дымка и ни облачка. Это хорошо — «мессеры» не кинутся внезапно из засады.
Ближе к линии фронта Михаил заметил идущую немного ниже группу наших штурмовиков Ил-2. «Ага, вот кого сопровождать будем», — отметил он про себя.
Над передовой штурмовики снизились, из-под крыльев их вырвались длинные языки пламени, и на немецкие позиции обрушились реактивные снаряды.
Михаил в первый раз увидел применение этого оружия и потому был удивлен — даже поражен.
Снаряды рвались на вражеских позициях кучно, рядом. Казалось — вздыбилась сама земля. Мощь!
Штурмовики развернулись и начали бомбить.
Только теперь немцы очухались, пришли в себя и открыли зенитный огонь. Особенно активно стрелял «эрликон» с опушки леса, в полукилометре от передовой. Его и решил подавить Остапенко.
Позиция зенитчиков была отлично видна сверху.
Ведущий спикировал, Михаил — за ним. От самолета Ильи потянулись вниз пушечные трассы. Михаил тоже нажал на гашетки. Зенитка замолчала.
Остапенко, а за ним и Михаил сделали крутой вираж, набрали высоту. И очень вовремя, поскольку вдали появились «мессеры», вызванные пехотой по рации.
А штурмовики продолжали свою боевую работу, поливая пушечным огнем окопы и траншеи. И пока штурмовики «работали», подпускать к ним истребители врага было никак нельзя.
Четверка Яков бросилась навстречу немцам, а Остапенко с Михаилом остались со штурмовиками — на случай, если кто-то из немцев прорвется.
Со стороны бой истребителей был хорошо виден. Как хотелось Михаилу принять участие в бою, направить свой самолет туда, в самую гущу схватки. Но приказ нарушить нельзя, бросить ведущего — тем более. Михаил понимал, что такие же чувства испытывал Илья.
От места схватки истребителей вырвался один «мессер» и со снижением ринулся к штурмовикам. Но Остапенко был начеку, тут же перевел истребитель в пикирование. Михаил не отставал.
Самолеты быстро сближались под крутыми углами. Четыреста метров, триста!
Илья открыл огонь. К немцу потянулись огненные трассы. Рано, очень рано он это сделал — далеко. Но Михаил понял ведущего — Илья хотел отпугнуть немца. Ведь их задача — в первую очередь уберечь штурмовики, а не увеличивать личный счет сбитых самолетов.
Но немец попался упрямый, он так и пер к штурмовикам. Достать его в пикировании было уже невозможно. Пара сделала переворот через крыло и стала догонять немца.
Стрелять пришлось сразу, издалека, потому как при пикировании наши Яки догнать «мессера» не могли.
Михаил чуть двинул педалью, уводя свой истребитель немного в сторону от самолета Ильи, и тоже открыл огонь. Трассы пролетали совсем рядом с фашистским истребителем — то чуть выше, то по сторонам. И немец не выдержал. Уходя от штурмовиков, он заложил крутой вираж, задрал нос в кабрировании и полез вверх. А-а! Ошибся немец! Мало того что при наборе высоты Як превосходил немецкий истребитель в скороподъемности, — предел высоты Яков изначально был выше метров на двести.
Яки задымили моторами на форсаже и быстро сблизились. Оба — Илья и Михаил — огонь открыли почти одновременно. Было видно, как по фюзеляжу «мессера» пробежали искорки от попадания пуль и снарядов.
Немец потерял скорость, свалился на крыло и стал беспорядочно падать. Смотреть, как он врежется в землю, времени не было.
Илья, набирая высоту, направил свой самолет к группе штурмовиков. Михаил следовал за ним, как привязанный.
Но штурмовики уже закончили обработку переднего края. Вытянувшись в колонну, они направились в наш тыл. Пара сопроводила их немного, но потом Илы отвернули к своему аэродрому, качнув на прощание крыльями. Звено Остапенко направилось к своему. Горючего оставалось на пятнадцать минут полета.
Только они приземлились, как на посадку зашли остальные истребители эскадрильи. Михаил со своей стоянки считал:
— Один, два, три… А где четвертый? Тимофей посмотрел на часы, покачал головой:
— У него уже нет топлива. Или сбили, или на вынужденную сел.
Хмурые лица пилотов севших истребителей подтвердили худшие опасения. — Кто?
— Галкин Пашка. Прямо в воздухе самолет взорвался. Еще одна потеря. Это был его четвертый вылет ведомым.
